Текст книги "Дождливые комнаты"

Несмотря на постигшую нас неудачу, в сжатые сроки, оставшиеся до конкурса, нам с Лорой удалось создать кое-что нестандартное. Это была забавная штука из биомассы с довольно сложной биологической программой внутри. Главное состояло в том, что штука развивалась и росла по определенным законам, потребляя биотопливо, была обучаема и обладала активными эмоциональными реакциями на внешние раздражители, из-за чего почти постоянно вертелась на месте. Снаружи она была покрыта шелковистыми волосами и при поглаживании издавала звонкие отрывистые звуки.

Конкурс проходил, как обычно, в одном из просторных залов библиотеки сфер. По помещению были рядами расставлены стеклянные, почти невидимые столики для размещения творений, и лишь блики преломляющегося света делали их зримыми. Сферы, расставленные на этих призрачных подставках, будто парили в воздухе. Мастера задумчиво прогуливались между рядами.

Мы с Лорой получили столик где-то в середине зала, и он был чуть больше других – на него предстоит поставить две сферы. Внешне сохраняя спокойствие, я медленно листал материалы своего доклада: вступительное слово, описание изделия, ответы на возможные вопросы.

Когда настало время расчехлить продукт, Гоби все еще не было. Я надеялся, что он появится раньше, чем настанет наша очередь выступать, но наше детище сразу же привлекло внимание своей возней. Услышав его звонкое тявканье, Хранители, обычно начинавшие осмотр с первого ряда, прямиком направились к нам. Каблуки их гулко и торопливо застучали по залу, и дурное предчувствие охватило меня. Главный Хранитель, уже знакомый нам, бросил быстрый взгляд на сферу и, как мне показалось, с трудом сдерживая досаду, обратился к нам с Лорой:

– Замкнутая биологическая система с неконтролируемыми реакциями. – Он повернулся к членам Совета и, поджав губы, покачал головой, будто приглашая согласиться с его формулировкой. – Это идея Ирагобия?

Хранитель переводил взгляд с меня на Лору, нащупывая более слабого, чтобы напасть на него. Для человека, отлично владеющего собой, он слишком нервничал, а значит на самом деле его эмоции зашкаливали. Остальные члены жюри встали полукругом у нашего столика и неодобрительно переглядывались. Мастера с любопытством рассматривали сферу и с еще большим любопытством ожидали продолжения диалога.

– Ирагобий тут ни при чем, – невозмутимо произнесла Лора.

– Ирагобий тут ни при чем, – эхом повторил я.

До меня постепенно начал доходить смысл происходящего: неконтролируемые сферы, вот в чем дело. Мы создали существо, от которого можно ожидать чего угодно: оно может запищать и запрыгать, когда захочет, и успокоится лишь тогда, когда захочет само. Оно самостоятельно, а это Хранителям не угодно, как и самостоятельный творец. Слишком яркий полет фантазии опасен для спокойствия мира: он угрожает его цельности и может привести к хаосу. Мастера уже давно опутаны незримыми сетями правил, штампуют безделушки и не замечают, что их произведения едва различаются. И каждый выскочка, который посмеет сделать открытие, получает по носу. Наверняка у них есть целый список идей, которые затрагивать нельзя. Интересно, а сколько таких же, осужденных на творческую повинность, как Гоби? А сколько мастеров покончило с собой?

Словно откликнувшись на свое имя, появился Гоби. Он кивнул нам в знак приветствия, привычным движением установил сферу на столик и начал расчехлять ее. При этом он внимательно разглядывал наше творение, и в его легкой улыбке я угадывал одобрение. Может быть, и правда, что Гоби внушил нам идею самостоятельного организма? Вложил ее в наше подсознание или своим раскрепощенным мозгом расширил границы нашего мышления? Мне хотелось надеяться, что это наша собственная мысль, потому что чем больше я думал о перспективах нашего творения, тем больше оно мне нравилось. Я мог бы добавить ему искусственный интеллект, нервную систему, память…

Тут я перевел глаза на сферу Гоби и хмыкнул – на подсфернике полированным мрамором блестел простой белый шар. Я посмотрел на Лору – та с наигранной укоризной взирала на Гоби. Первой моей реакцией было удивление – что за чушь? Потом возмущение – какого черта он притащил сюда кусок камня? Но, оценив замысел, я пришел в восхищение. Ему удаются и неповторимые шедевры, и элегантная насмешка над сильными мира сего. Все-таки этот человек – гений. Конечно, с такой альтернативной сферой мы не выиграем, но эти закоснелые умы будут долго возмущаться нашей славной выходкой. Ничего, эмоции – это полезно.

– Возможно, вы хотите представить свою сферу, Ирагобий? – преувеличенно будничным голосом предложил Старший Хранитель. – Какую идею вы вкладываете в свое творение?

Он только того и ждал.

– Хранитель, это модель нашего мира. Шар – это самая экономная форма с точки зрения сохранения энергии. Камень, скатившись с горы и потеряв у ее подножия всю свою энергию, приобретет форму, близкую к шару. Белый свет, пропущенный через хрустальную призму, рождает все краски мира, значит, белый цвет символизирует начальную фазу творения. Таков наш мир – сильный, с огромным потенциалом, но близорукий и слабовольный, не способный реализовать его.

Гоби слегка поклонился, дав понять, что его речь закончена.

Наша триада не попала даже в десятку. Однако созданные нами сферы были самыми удивительными из всех, которые мне до сих пор довелось видеть. Я грустил, но не от проигрыша, а от того, что нас не поняли. После конкурса нас троих пригласили на воспитательную беседу, во время которой долго разъясняли то, что мы уже и так понимали. Нельзя нарушать тонкое равновесие существующего мира: если творить без оглядки, то можно случайно выпустить демонов, которые разрушат размеренную жизнь обывателей. Я оказался прав: у Хранителей имелся целый набор правил, в рамках которых следовало творить. Но мастера узнавали о них приватно и только в случае невольного их нарушения. Мы создали «биологическую систему с неконтролируемыми реакциями». По правилам такая сфера должна быть уничтожена.

Мы с Лорой получили предупреждение – все наши работы со следующего года будут регулярно проверяться Хранителями. Гоби выдали тему для очередной сферы, и мы разошлись. Но история на этом не закончилась.

В тот вечер я второй раз в жизни видел, как плачет Лора. Я провожал ее от библиотеки до дома, и всю дорогу из ее глаз лились слезы. Мы шли молча, и ее редкие всхлипывания отдавались у меня в сердце саднящей раной. Вдруг она остановилась и угрюмо произнесла:

– Хорошо, что мы не успели придумать ему имя.

Это было уже слишком. Я начал объяснять ей, что это был всего лишь робот и что мы просто немного опередили время. Возможно, в следующем году или чуть позже мы сможем убедить Хранителей, что подобные сферы опасности не представляют. Но перед глазами вновь и вновь возникал наш маленький питомец, которого мы так беспечно создали и не смогли защитить. И я уже слабо верил в то, что говорил. Лору нельзя было оставлять одну в таком состоянии, да и самому мне было не по себе, поэтому мы решили прогуляться. Бесцельно слоняясь по городу, мы неожиданно оказались перед домом Гоби.

Не сговариваясь, мы подошли к двери и подняли руки, чтобы постучать, но не успели – дверь распахнулась сама. На пороге стоял Гоби. Он быстро махнул нам, чтобы мы заходили, и резко захлопнул за собой дверь.

– Я ждал вас! – В голосе его звучало торжество. – Знал, что вы придете! Знаете, почему я согласился работать с вами? Потому что в вас обоих есть внутренняя свобода, а это – самое главное. Я был готов дойти с вами до конкурса, но потом побоялся за вас. Ко мне приходил Хранитель и намекнул, что мое участие может привести к тому, что «юные друзья» повторят мою судьбу. Я решил не морочить вам голову своими идеями и вышел из триады.

– Но ты каким-то образом внушил нам идею с самостоятельной системой?

– Нет! Это вы сами, и я горжусь вами! А теперь я должен вам кое-что показать.

Гоби провел нас в комнату, взял с полки одну из сфер и поставил ее на столик. Он быстро снял чехол и подкатил к столу большой громоздкий микроскоп. С виду она ничего особенного собой не представляла – сгусток вещества в форме шара неоднородной структуры, но, заглянув в микроскоп, я обомлел.

В сфере кипела жизнь! Разнообразные биологические организмы сновали туда-сюда. На каждом кусочке поверхности – разные климатические условия, разный рельеф, море растительности, буйство красок. А главное – я увидел человека: он вышел из уютного, украшенного резьбой деревянного домика и каким-то орудием труда начал обрабатывать землю.

– Думаю, когда-то давным-давно наш мир был именно таким, – тихо произнес Гоби.

– Это… это то, что уничтожил Совет? – От потрясения я слегка заикался. – Ты воспроизвел ее?

– Нет, – успокаивающе похлопал меня по плечу Гоби. – Совет уничтожил макет, я вовремя подменил сферы.

Когда от микроскопа оторвалась Лора, ее глаза блестели немым восторгом.

– Что это? – с перехваченным дыханием прошептала она.

– Планета Земля, – с улыбкой ответил мастер сфер.

Муза

Она вошла к нам в отдел в сопровождении главного редактора. Тот с сиплой одышкой прорычал:

– Ваша новая сотрудница, – и громко хлопнул дверью, оставив нас в недоумении.

Умеют же некоторые ставить жирные точки. Мы не ожидали никаких новых сотрудников. Вот уже два года наша хилая газетенка еле плыла по реке издательской жизни безо всяких успехов. За это время количество полос сократилось вдвое, тиражи возвращались, и не закрывались мы только по недосмотру Самого. Поэтому у нас не было и не могло быть вакансий. И тут на тебе – новая сотрудница.

Прячась за видоискателем фотоаппарата, я внимательно рассматривал ее: сутулая, неопрятные черные волосы, красноватая кожа и светлые заспанные глаза.

– И что же вы будете делать? – с плохо скрываемым раздражением произнес спецкор.

Спецкор, язвенник со стажем, был вечно чем-то недоволен, но сегодня у него был резонный повод для возмущения: это еще что за нахлебники на его голову! Он поднялся из-за стола и принял угрожающую позу: руки скрещены на груди, ноги на ширине плеч.

Новенькая бросила на задиру невозмутимый взгляд, гр омко вздохнула и, шаркая ногами, прошла в центр комнаты. Присела на край чьего-то рабочего стола, вытащила из сумочки пачку диковинных сигарет и закурила. Комната наполнилась ароматом жасмина.

– Здесь не курят! – расхрабрилась младший корректор, единственная до сей поры женщина в коллективе. Правда, женщиной ее назвать было сложно: квадратное обветренное лицо и сурово сдвинутые брови придавали ей сходство с угнетенным пролетарием с советского плаката.

Черноволосая вскинула ладонь успокоительным жестом – мол, ничего страшного, теперь курят, – и выпустила очередную порцию дыма. С каждой затяжкой она преображалась. Ее лицо светлело, плечи расправлялись, глаза наполнялись сиянием. Словно куклу, пролежавшую долгое время в чулане, вытащили на свет, отряхнули от пыли и завели чудесным ключом. Покончив с сигаретой, она дружелюбно ответила спецкору:

– Вы будете, как и прежде, делать репортажи, писать статьи, брать интервью, фотографировать, редактировать. А я буду вашей музой.

Кабинет взорвался негодованием. Спецкор судорожно глотал воздух, корректорша злобно сопела, редакторы, как китайские болванчики, мотали головами. Я тоже всем своим видом изображал возмущение: яростно вздымал брови и потрясал в воздухе фотоаппаратом.

Но внезапно всё изменилось. Она улыбнулась. Жасминовая дымка окутала меня теплым объятием, а взгляд светлых глаз оказался таким искренним, что возмущение пропало. Она подмигнула мне и заговорщицки сказала:

– Не переживай, мы подружимся.

И действительно, с того дня, как она появилась, дело пошло по-новому. Как-то невзначай возникал интересный материал, фотографии выходили удачными, знаменитости внезапно соглашались на интервью. И когда мы ехали на служебной машине, все светофоры, как по мановению волшебной палочки, встречали нас зеленым. Она ничего не делала, просто была с нами: смеялась, рассказывала байки, курила. Черные волосы оказались не такими уж и неопрятными, просто она любила подставлять их ветру, и глаза ее были вовсе не сонными – на языке классиков, как объяснил нам редактор, это называлось «с поволокой», за которой пряталась тайна.

Наш тираж стал раскупаться. Спецкор занялся здоровьем и превратился из землистого невротика в розовощекого весельчака. Корректорша с помощью салонных процедур вернула лицу женственность и завела роман со спецкором. Редакторы перестали воровать друг у друга идеи и почувствовали вкус к работе. На моих снимках мир стал ярче. Потому что ярче он стал и в жизни. Мы стали командой, и всё у нас получалось.

Но однажды она исчезла.

Исчезла так же внезапно, как появилась. Просто в одно прекрасное утро не пришла на работу, и всё. Как-то так получилось, что ни у кого из нас не оказалось ее телефона, и мы не могли ей позвонить. Поговаривали, ее забрал Сам. Еще ходили слухи, что никакая она не муза, а обычная проститутка. Что у главреда был перед ней должок, вот он и пристроил ее на теплое место.

– В тот день, когда она пришла, она подмигнула мне и сказала: «Не переживай, мы подружимся», – ностальгически пропела корректорша.

– И мне. И мне она то же самое сказала, – эхом отозвались остальные сотрудники.

Мы не верили слухам. Только настоящая Муза могла так волшебно улыбаться и подмигивать – всем и одновременно каждому.

Через пару дней после исчезновения Музы главред зашел к нам, и я, словно бы невзначай, поинтересовался, где она. Он недоуменно уставился на меня, взглядом выражая вопрос: «Кто?»

Мне пришлось объяснить:

– Несколько месяцев назад вы привели в наш отдел новую сотрудницу, музу, черноволосую…

Главный редактор состроил удрученную гримасу и саркастически произнес:

– Что вы тут курите? Мы уже полгода никого не нанимали!

Он шумно втянул ноздрями воздух и пробормотал себе под нос:

– Жасмин, что ли… – потом обернулся к нам и громко резюмировал: – Просьба расширять сознание в свободное от работы время! – И вышел, по обыкновению хлопнув дверью.

Аромат жасмина усилился.

Tutta Passa (Всё проходит)

 
И кипарисы, покрыты
пыльцою нежной,
вперили пустые орбиты
в простор безбрежный…
 

Федерико Гарсиа Лорка

Я иду по дрожащей нити, тонкой, как волос, острой, как лезвие ножа. Волос подо мной волнообразно качается, будто Он взмахивает им, как скакалкой, стремясь сбросить меня в пропасть. Но я держусь. Я прирожденный канатоходец. Во мне много злости, поэтому я намертво впиваюсь в канат ступнями, будто на них выросли зубы.

Когда-то я хотела быть доброй. Я прочитала Ветхий и Новый Завет, переписала смертные грехи на листок бумаги и вычеркивала их по одному. Тогда мой путь был широк и мягок, как песчаный берег океана. Тогда мне казалось, что всё возможно. Даже стать доброй. Всегда искренне улыбаться и любить всех вокруг.

Когда это было – сто, тысячу лет назад? Кажется, у меня был муж. Ту минутную приязнь, которую мы испытали, я приняла за истину.

Нарожала детей, гладила рубашки, пекла блинчики, а по выходным водила семью в храм. Но постепенно все сломалось: дети стали безразличными, рубашки – неглаженными, блинчики – невкусными. Зачеркнутые грехи возвращались и пожирали не сожранные вовремя жертвы. Все это время я не любила, а лишь играла любовь. Так же, как и все остальные. Пряча в глубине подсознания злость, данную от природы.

И тогда передо мной впервые предстал Тот-Ко– го-Нельзя-Называть-По-Имени. Его нельзя называть по имени, потому что имя его – вибрация предсмертного стона. Вообще-то вызвать Его на разговор может каждый: для этого достаточно секрета индийской кобры, цианида или любого другого быстродействующего яда. Другое дело, что после разговора с Ним выжить невозможно. Разговор с Ним – это тайна. А тайна на то и есть тайна, что должна быть известна только одному.

Но со мной было по-другому. Когда я продырявила свои вены грязным английским ножом для резки мяса, Он сам пришел ко мне. Без приглашения. Возможно, потому что мой надрез был сделан не поперек запястья, как показывают в кино, а вдоль. Мне подумалось: так вернее. А может быть, до меня кто-то просто покромсал тем же ножом таблетку «экстази». Я посмотрела Ему в глаза и сказала:

– Ты обманул нас. Любви нет.

Я могу быть убедительной, и для этого мне не нужно слов. У меня глаза цвета кипариса. И в них виднеется отсутствие души.

Его щека слегка дернулась, словно от пощечины. Это была ловушка для Него. Ведь в моих глазах отражалось доказательство того, что любви нет, и я вынуждала его опровергнуть мое утверждение. А может быть, Он был слишком возмущен моей наглостью. общем, Он решил нарушить правила и вернул меня к жизни.

Чтобы не напоминать миф о воскрешении, мне пришлось переехать в другой город и на несколько лет посвятить себя не самой элитной профессии, зарабатывая на новые документы. Шрам на запястье я замаскировала татуировкой Tutta passa22
  Всё проходит (итал.)


[Закрыть], позаимствовав фразу у одной итальянской проститутки. Она старалась философски относиться к болезням, которыми награждали ее клиенты, и синякам, регулярно получаемым от сутенера.

Тот-Кого-Нельзя-Называть-По-Имени наделил меня бессмертием и вселил желание найти свою любовь. Я стала одержимой, как Федра, и непоколебимой, как Прометей. С тех пор я иду по тонкой нити. По грани между собственной природной злобой и необходимостью творить добро. Я одеваюсь в прочную броню Заповедей и подаю руку ближнему. Но иногда, когда нить особенно сильно раскачивается, в мою руку возвращается грязный английский нож.

– Почему я такая злая? Почему я никого не люблю? – кричала я, рисуя в воздухе заржавленным кончиком ножа вопросительные знаки.

– А ты думаешь, любить легко? – с насмешкой отвечал Он. – Просто другие борются со своими грехами, а ты слабачка.

Сначала привязанности возникали в моей жизни по зову сердца. Я заботилась об одной старушке, потерявшей ногу на войне. Раз в двадцать лет я брала ребенка из детдома и успевала выпустить его в мир, прежде чем он начинал понимать, что со мной что-то не так. Я встречалась с мужчинами. У меня было много друзей.

Иногда мне казалось: я близко. И вот-вот утерянное пламя любви будет возвращено людям. Но всё проходит. И тогда старушка капризно стучала костылем, дети требовали денег и свободы, друзья оказывались просто собутыльниками.

С мужчинами было сложнее всего. Рано или поздно мы переставали любить друг друга. Однажды я подумала, что неправильно понимаю, как должна действовать любящая женщина, и решила использовать готовую схему. Выбирала сказку со счастливым концом и реализовывала прочитанный сценарий с первым попавшимся мужчиной. За бесконечные годы, которые Он подарил мне, я инсценировала всю мировую художественную литературу. Но всё проходит. Каждый раз через некоторое время после литературного хеппи-энда любовь угасала. Писатели тоже врали. Точнее, они не врали. Они – просто молодцы – заканчивали на нужном месте.

И тогда ненависть, которую я подавляла, вырывалась наружу. Я начинала войны, сжигала города, взрывала атомные бомбы, но не могла убить себя. Он не позволял. В какой-то момент я поняла, что пропасти, в которую я так боялась упасть, бояться не стоит. Потому что я уже давно в ней – с момента первой встречи с Ним. Это мой персональный ад, мое наказание. Только за что? Разве я виновата, что Он создал меня такой?

Красивый юноша, похожий на Будду, сказал мне:

– Если ты не встречала любовь, это не значит, что ее нет.

Он не знал, что я живу уже тысячи лет и встречала всё на свете. Было бы странно, что такую немаленькую, в общем-то, вещь, как Любовь, я пропустила. Глаза Будды были грустными, когда он уходил. Кажется, он тоже уяснил, что любви нет.

Когда об этом узнал Тот-Кого-Нельзя-Назы– вать-По-Имени, Он вызвал меня на ковер. Он глядел на меня с укоризной, а ковер под ним переливался волнообразно двигающимися стеблями лилий.

– Ты думаешь, я тебя наказал?

Я наблюдала, как побег лилии обвивается вокруг моей ноги и из чашечки цветка вырастает змеиное жало. Шрам на запястье заныл, напоминая: всё проходит.

Тот-Кого-Нельзя-Называть-По-Имени вздохнул устало. Как учитель, которому надоело объяснять урок нерадивому ученику, Он вежливо объяснил мне:

– Ты просто идеально подходила для этой работы – доказывать всему миру, что любви нет. Чем больше будет таких, как ты, тем скорее наступит тьма.

Он криво улыбнулся, и из глаз его потекла пустота.

Сирены Лазурного берега

Миша сидел в прохладном конференц-зале видавшего виды «Хилтона» и мечтательно смотрел в окно. Перед ним и еще перед тридцатью менеджерами по работе с клиентами что-то бубнил занудный бизнес-тренер, а за окном вдоль стройных пальм, ослепляя солнцем, оживленно сновала Английская набережная.

«Ну как там?» – пришла смс-ка от Кости, Мишиного двоюродного брата, который вот-вот должен был приехать в Ниццу.

«Солнце, море, по пляжу разгуливают модели», – написал Миша.

«Хочу на пляж!!! К моделям!!!» – последовал ответ.

Миша улыбнулся смс-ке. Если бы он писал себе, он бы написал совсем другое: «Это место волшебно. И лазурь моря так манит, что хочется взять лодку и отправиться на поиск чудес и русалок». Но Костя был приземленной натурой, и он получил ту смс-ку, которую ожидал получить.

Костя приезжал на пару дней в отпуск, благо майские праздники были близко. Миша был в Ницце по менее приятному поводу – недельный тренинг каждый день с 8 утра до 6 вечера. Правда, особых причин расстраиваться у Миши не было, потому что три дня назад волшебство с ним все-таки случилось.

В день приезда он познакомился с девушкой. Она стояла, облокотившись о парапет набережной, лицом к морю. Ветер развевал ее цветастую юбку, играл распущенными волосами, и, когда она повернула голову в его сторону, шум моря как будто усилился.

Миша подумал, что этот момент требует стихов, но в голову пришло лишь банальное:

– Белеет… парус одинокий…

Она тихо засмеялась и сказала:

– Нет, лучше так:

 
Кто, по незнанью приблизившись к ним, их голос услышит,
Тот не вернется домой никогда.
Звонкою песнью своею его очаруют русалки…
 

Это странное стихотворение отозвалось в нем как будто бы эхом, будто он слышал его раньше, когда-то давным-давно. Хотя умом он понимал, что, скорее всего, никогда не знал такого произведения.

У нее был чарующий голос, и звучал он так, будто она читала заклинание. Подойдя к ней на расстояние шага, Миша почувствовал пьянящий аромат духов, и каштановые пряди ее волос почти коснулись его лица под порывом ветра.

Весь день они бродили по улочкам Ниццы, зашли в музей Шагала, а назавтра она предложила поехать в Грасс, где жил Бунин. Миша не смог отказаться от этого предложения. Не то чтобы он очень любил Бунина, но путешествие с очаровательной девушкой в неизвестный город с раскатистым названием Грасс привлекало его.

Миша взял машину напрокат. На Грасс они потратили полдня. Музея Бунина там не было, зато был огромный музей парфюмерии. Остальные полдня катались вдоль Лазурного берега, заезжая в местечки с неизвестными названиями и осматривая их набережные, сквозящие ненавязчивым французским шиком.

Обычно Мише попадались девушки всё больше грубые, любительницы выпить и потанцевать в клубе. Такие больше нравились его брату Косте, и иногда девушки кочевали от одного брата к другому, прежде чем исчезнуть из поля зрения.

Русалка морщилась от слова «клуб», и Мише захотелось, чтобы эта девушка не исчезала.

За прогул первого дня тренинга Миша получил серьезный нагоняй от руководства. Остальные дни прогулять было никак нельзя. Поэтому он прилежно сидел на тренинге и ждал 18:00, когда сможет сбросить душный галстук и встретиться с девушкой своей мечты. Чтобы скоротать дневное время, он писал смс-ки Косте. Он бы с радостью переписывался с ней, но с Русалкой они телефонами не обменялись.

– Давай не будем, – сказала она своим теплым чарующим голосом. – Чтобы всё не было так просто.

Мише нравилось это маленькое препятствие на пути общения с ней. Отсутствие телефона создавало ощущение тайны и придавало остроту ожиданию встречи. Миша волновался, что она не придет, перепутает, и он больше никогда ее не увидит.

Костин приезд, изначально радовавший Мишу, – не придется скучать по вечерам, – теперь создавал неудобство. Миша не хотел знакомить Русалку с Костей, поэтому Костю предстояло как-то мягко устранить. В принципе, они давно уже не были так близки, как в детстве, и ужин с коллегами послужит нормальной отговоркой, думал Миша. Однако ближе к вечеру Костя устранился сам:

«Майки! Я вчера до упора в «Будда-Баре» прохлаждался, так что я баиньки. В 00 звони, если что».

Это было очень кстати, и снова Миша бродил с Русалкой по Ницце. Они заходили в местные лавочки и покупали прованские травы, ужинали в дешевом бистро, а потом гуляли по пляжу босиком, то и дело оступаясь на суровой гальке и с хохотом падая друг на друга.

И так каждый вечер.

Костя проявлялся ближе к полудню. Он заходил с помятым лицом в «Хилтон» перехватить бесплатного корпоративного обеда и рассказывал Мише о том, где и как провел ночь. Он уже подружился с какой-то местной компанией, которая провела его по всем злачным местам Лазурки, и отсутствие кузена не очень расстраивало его.

– Слушай, ребята классные! Все главные точки, хе-хе, достопримечательности то бишь, мне сдали… Сегодня мы едем в Сен-Тропе. Ты с нами?

Сегодня означало сегодня ночью. Днем, не считая обедов с братом, Костя отсыпался на дешевой съемной квартире на окраине города либо у случайных знакомых, в худшем случае – на каменистом пляже Ниццы.

Костя приглашал больше из вежливости. Он знал, что Мишка не ходок по клубам. На вечеринках тот пил мало, к 12 часам уже клевал носом и просился домой.

– Да нет, у меня ж тренинг, вставать рано, – незатейливо врал Миша, и оба с чистой совестью расставались до следующего обеда.

К середине недели Костя пришел в «Хилтон» немного смущенный.

– Майки, чё-то я поиздержался. Профинансируешь парой сотен евров до Москвы?

– Что, красивая жизнь облегчила карман? – не удержался от улыбки Миша.

– А что делать, брат? Это ж Ницца – мать ее, карман кусающая заграница.

– Сколько же ты этих Ницц за три дня уже перегулял?

– Да вот не поверишь, познакомился с одной штучкой, – необычно мечтательным тоном произнес Костя, расслабленно откинувшись в кресле. – Она танцевала на барной стойке в «Будда-баре» и упала прямо мне на руки… Волосы – огонь, фигурка, в общем всё, как надо. Я зову ее Рыжая, – заговорщицким шепотом закончил он.

Миша удивился лирическому настрою брата – обычно он более прагматично высказывался о девушках, – поэтому денег дал.

Одной из причин, почему Миша не хотел встречаться с кузеном, было опасение, что Костя мог увести Русалку. Но к концу недели Миша решил, что раз уж Костя, по крайней мере, в данный момент, при пассии, то познакомить его с Русалкой вполне безопасно. Все-таки ему уже не терпелось показать брату свой бриллиант.

Они договорились встретиться в прибрежном кафе в субботу, когда тренинг закончится. Ближе к обеду, чтобы Косте удалось отоспаться.

Суббота была яркая и солнечная. Кафе выбрали прямо на пляже, под пандусом набережной. Выкрашенная небесно-голубым веранда утопала в цветах и была заботливо прикрыта сверху кронами пальм.

Миша пришел первым. Он, как обычно, немного волновался перед встречей, ведь Русалка так и не дала ему номер своего телефона. Костя пришел вторым. Он был еще слегка навеселе после ночного загула и мешком упал в кресло рядом с братом.

– Ну, где твоя? – сонно спросил Костя. – Рыжая с утра помчалась марафет наводить… Но скоро обещала забежать на огонек. Ты не против?

– Не против. Моя сейчас придет, – напряженно произнес Миша.

Миша не ожидал, что Костя настолько сблизился со своей пассией, что решил привести ее в кафе. Он немного надулся, ведь Русалка была в его понимании уже почти член семьи, нечего приводить на семейный обед каких-то ночных бабочек.

Они заказали шампанского. Молчали. Костя прятал глаза под темными очками, Миша рассеянно разглядывал ажурные тени от пальмовых листьев на столе.

Внезапно с моря прилетел порыв ветра и принес явственный запах сырой рыбы. Тени пальм нервно забегали по столу и снова остановились. Нехорошее предчувствие охватило братьев.

Неужели не придет, думал Миша. Костя барабанил по столу пальцами и чувствовал странное биение пульса у виска, гулкое и напряженное. Наверное, похмелье, успокаивал он себя.

Ее появление Миша почувствовал раньше, чем оно произошло на самом деле. Легкий шелест ткани, душистый аромат волос. Сегодня она была в джинсовой юбке и футболке, чуть спущенной с одного плеча.

Но сегодня что-то было не так. Она шла к столу медленным шагом, как будто преодолевая некое внутреннее сопротивление. Лицо ее вместо обычной улыбки хранило напряженное, немного виноватое выражение. Она смотрела не на Мишу, не на Костю, а куда-то вдаль, в сторону моря.

И когда Миша и Костя сделали одинаковое движение вперед и одновременно сказали:

– Привет, что-то случилось? – тем особым бархатным тоном, каким обращаются только к своим женщинам и только в начале отношений…

Когда они посмотрели друг на друга непонимающе и осеклись на полуслове, и их руки, протянутые к ней, зависли в воздухе, – даже тогда они не совсем поняли, а только начали догадываться…

Ветер подхватил ее длинные волнистые волосы – на солнце они действительно отливали рыжим – и поднял облаком над головой, отчего она стала похожа на русалку, застывшую в толще морской воды.

– Когда я поняла, что вы братья, решила – нет смысла прятаться. Всё равно рано или поздно узнаете, – произнесла она, продолжая смотреть вдаль, на нестерпимо слепящую в лучах солнца морскую гладь.

– Ты же. говорила, что любишь Бунина. – заторможенно произнес Миша.

– Ты говорила. по вечерамработаешьв магазине. – едва слышно отозвался Костя.

Она была бледна, и в тот момент, когда особенно широкий солнечный луч коснулся ее лица, проступила ее истинная сущность: простая курносая девчонка из среднерусского города, которой до смерти надоело быть одной. Надоело ждать и не дожидаться, дарить и не получать взамен, лелеять ростки любви, зная, что они будут растоптаны. Быть среди людей и всё равно – в море одиночества.

– Я просто. – пауза прикрыла дрогнувший голос, – хотела быть любимой.

А потом кроны пальм снова зашумели, и их тени, переплетенные с лучами солнца, стали безумствовать на ее лице. И Мише показалось, что лицо ее меняется, что вместо нежных черт Русалки он видит порочные, похотливые глаза и сладострастно сложенные губы. А Косте казалось, что сладострастное выражение лица Рыжей меняется на невинное и ангельское.