Текст книги "Альтернативная линия времени"

Глава 10
Бет

Ирвин, Верхняя Калифорния… Гарден-Гроув, Верхняя Калифорния… Тастин, Верхняя Калифорния (1992 год н. э.)

Прошли неделя с тех пор, как тест на беременность показал положительный результат, и еще три дня. Хамид уже должен был вернуться домой. До сих пор он не звонил мне, что было горьким облегчением. Я не собиралась рассказывать ему о том, что замыслила вместе с Лиззи и ее матерью Дженни, но, если он позвонит, я, быть может, передумаю.

Я сказала родителям, что останусь ночевать у Лиззи, поэтому они ничего не подозревали, когда Дженни и Лиззи заехали за мной. Разумеется, в моей лжи была доля истины, предстоящую ночь я должна была провести у Берманов, но я пропустила ту часть, где мы должны были съездить в Гарден-Гроув на неофициальный прием к доктору, который обошелся во столько, сколько я могу скопить лишь за год.

Сидя в машине, я то и дело испытывала приступы паники. Я умру. Мои родители все узнают. Долбаный червяк, с зубами и глазами, выползет из моего влагалища и сожрет мир.

Врач оказался подвижным бледным мужчиной со спутанными волосами по всему телу, а не только на голове. Странно было увидеть его сидящим за столом секретарши.

– Можете называть меня Бобом, поскольку после окончания официального времени приема мы обходимся без лишних церемоний. – Он пожал мне руку, затем, задержав пальцы, слегка поклонился. – Добрый вечер, миледи! Добро пожаловать в мою скромную обитель.

У него за спиной я увидела залитую ярким светом операционную и обтянутый винилом смотровой стол с закрепленными на нем стальными скобами.

– Мы будем ждать тебя здесь, дорогая, – крепко обняла меня Дженни.

Они с Лиззи остались в приемной, а я прошла следом за Бобом в операционную.

Продолжая оказывать мне шутливые любезности, он взмахнул рукой, приглашая меня сесть на стол.

– А ты молоденькая. Сколько тебе лет?

– Семнадцать.

– Непослушная, очень непослушная девочка! – Боб строго погрозил мне пальцем. – Снимай с себя всю одежду, а я пока привезу инструмент.

Я не знала, зачем нужно полностью раздеваться, но решила не задавать лишних вопросов. Халата, чтобы одеться, не было, поэтому я улеглась обнаженной на липкий пластик стола, поставила пятки в скобы и крепко сжала колени. Наверное, Хамид был сейчас дома, в Ирвине, и приятно проводил время за ужином с родными.

Боб вернулся в операционную, катя на колесиках что-то, чего я не смогла толком рассмотреть, даже изогнув шею. Я решила, что это похоже на фен (таким пользуется в салоне красоты моя мать, с серебристым шлемом, равномерно обдувающим голову горячим воздухом).

– Непослушная девочка, у меня для тебя две новости. Хорошая и плохая. – Боб придвинул яркую лампу, и я внезапно ощутила на ногах тепло. – Хорошая новость в том, что эта машина, сделанная по последнему слову техники, работает как пылесос и сделает свое дело быстро. Плохая новость в том, что у тебя, возможно, начнутся спазмы. Ты немного потерпишь спазмы?

– Конечно.

– Ну хорошо, раздвигай ноги. – Боб засунул мне руку между коленями, и я сделала, как он сказал.

Внезапно я ощутила у себя внутри его руку в перчатке, покрытой холодной слизью. Пробормотав что-то невнятное, он убрал руку и вставил вместо нее расширитель. Я услышала и почувствовала щелчки раздвигающихся стальных лопаток, раскрывших меня так, что мне показалось, будто я вот-вот разорвусь. Я уставилась на потолок, покрытый белыми плитками, стараясь определить, это там трещины или дырки от сверла. Затем я услышала шум и решила, что этот низкий гул от электромотора. Без какого-либо предупреждения живот мне разорвала такая страшная боль, какую я даже не могла себе представить.

Стиснув зубы и сжав кулаки, я уставилась на то место на потолке, где от протечки осталось мутное желтое пятно, гадая, нормально ли чувствовать себя так, будто огромная минога пожирает мне внутренности.

– Ну вот, почти готово, – рассеянно пробормотал Боб. – Все не так уж и страшно, правда? Некоторым женщинам это нравится. Одна моя пациентка испытала оргазм во время родов. – Он задумчиво помолчал. – Быть может, когда-нибудь это случится и с тобой, когда ты найдешь хорошего парня.

Боль была такой невыносимой, что его слова оставались лишь звуками, свидетельствовавшими о ходе времени. Скоро все закончится.

Когда Боб наконец вытащил «фен», мне показалось, будто я родила машину. Все механические части оказались снаружи, и во мне не осталось ничего, кроме выскобленной плоти и угасающих мук. Я почувствовала, как из меня вытекает теплая жидкость, словно во время месячных.

– Несколько дней будет пачкаться, но если кровотечение усилится, сразу же вызывай «Скорую». – Боб пододвинул свое кресло к столу так, что я увидела его лицо. Впервые он говорил как нормальный врач. – И еще, пару недель никакого секса. Вот и все. Когда будешь готова, можешь вставать.

Стащив с рук перчатки, Боб выбросил их в серебристое мусорное ведро, раскрывшее свой рот, когда он нажал ногой на педаль. Затем вышел из операционной, таща за собой громыхающий «пылесос». Я медленно уселась, и из меня снова вытекла на пластиковый стол теплая жидкость, образовав лужицу в форме сердечка из геля и крови. Не найдя ни марли, ни салфеток, чтобы вытереться, я наконец доковыляла до раковины и схватила грубое бумажное полотенце. Вымывшись как смогла, я на всякий случай засунула в трусики парочку скомканных свежих.

Шатаясь, я шла из операционной и вдруг ощутила рвотный позыв. Единственным подходящим для этого местом оказалось мусорное ведро у стола секретарши, так что в конечном счете Боб в тот день получил два образца моих биологических жидкостей. Меня нисколько не смутило то, что он, вернувшись сюда, почувствует этот запах.

Как только я вышла в приемную, Лиззи и Дженни вскочили с места. Они обняли меня с обеих сторон, и мы так и пошли, втроем, протиснувшись вместе в дверь. Мне было неловко, тепло и уютно. Когда мы садились в машину, меня била дрожь. Кровотечение уменьшилось до слабого подкапывания. Я почувствовала, что все будет хорошо.

Дженни завела машину, и ожило радио. Крутили эту дерьмовую песню Дона Хенли, «Она хочет только танцевать». Мне захотелось кричать, но я заговорила, исторгая слова стремительным потоком.

– Я просто ненавижу эту песню! Потому что все думают, что она про беззаботную красивую женщину, хотя на самом деле она про то, как Дон Хенли отправляется в какую-то раздираемую войной страну и встречает эту женщину, которая просто в ужасном положении, однако он замечает только то, что она танцует. Он увидел только это. Бедняга живет в антиутопии, где власти следят за тем, что происходит на дискотеках, а бандиты торгуют оружием, украденным в армии, а Хенли думает, что ее интересуют одни лишь чертовы танцы!

Эта тирада получилась у меня слишком громкой. Какое-то мгновение все молчали, затем Лиззи рассмеялась.

– Я тоже терпеть не могу эту песню.

– Понимаю, что я полный отстой, потому что мне Дон Хенли нравится, – улыбнулась Дженни. – И еще мне нравится группа «Иглс». – Затем она бросила на меня серьезный взгляд. – Но да, ты права, давай послушаем что-нибудь другое. Трейси Чапмен ты одобряешь?

Такую музыку слушала моя мать, но мне она все равно нравилась. Машина неслась по шоссе, возвращаясь в Ирвин, а мы хором подпевали Трейси, исполняющей «Крутую тачку».

* * *

Хамид позвонил мне через два дня, вечером. Я взяла трубку внизу, рядом с кухней, где мама мыла посуду после ужина и где ей было слышно каждое мое слово. Я особенно не переживала, поскольку не собиралась ничего говорить.

– Привет, это Хамид. Как дела?

– Все в порядке. А у тебя как? – спросила я, перебирая в руке витой шнур.

– В общем, неплохо. Какие у тебя планы на ближайшие выходные? – Хамид не предоставил никаких объяснений, почему так долго тянул со звонком.

– Я собираюсь встретиться с Хитер и остальными девочками.

– Ты хочешь провести с ними все выходные? И у тебя даже нет желания посмотреть классное видео про историю мушкетеров? – В его голосе прозвучало огорчение: было слышно, что он хотел встретиться. Я вспомнила наш разговор на берегу, где он увлек меня в свою меланхолию, заставив расстаться с детством.

– Ну да, извини. Просто я страшно занята.

– Тогда как насчет следующих выходных?

– Мне нужно готовиться к экзаменам…

– То есть ты будешь занята.

– Да.

Я буквально услышала, как Хамид понял намек. Когда он заговорил снова, его голос прозвучал совершенно равнодушно.

– Ладно, я все понял… Ну, в общем, может, увидимся как-нибудь до моего отъезда в университет. А может, не увидимся. Как скажешь.

– Да, замазано. Пока. – Я положила трубку, стараясь ничего не чувствовать.

Мама отложила полотенце, которым вытирала посуду, и посмотрела на меня.

– Это был парень?

– Да.

– Ты разговаривала с ним очень учтиво. По-моему, у тебя прекрасно получилось вежливо дать ему от ворот поворот.

У меня мелькнуло мимолетное видение, в котором я расколотила всю посуду, старательно вытертую матерью. На мгновение пол в кухне покрылся белыми осколками, но они тотчас же исчезли.

– Пожалуй, я вечером выйду погулять с Лиззи, ладно?

Я взбежала наверх до того, как мама успела ответить: «Да».

В «Мидоус» устраивали концерт с участием четырех групп – в том числе «Миллиона глаз», а мы уже несколько дней собирались сходить на него. Когда Лиззи заехала за мной, Сооджин и Хитер уже сидели в машине.

– Слушай, что у вас случилось с Хамидом? – Сидящая спереди Хитер полностью развернулась ко мне, забравшись с ногами на сиденье. – Он сказал, что ты будешь занята до конца лета.

Я решила, что после истории со Скоттом Хитер можно доверить тайну. Поэтому я рассказала им с Сооджин все. Когда я дошла до того места, где меня вырвало в мусорное ведро, мы уже стояли на самой отдаленной и пустынной стоянке «Мидоус».

– Только, пожалуйста, ничего не говори Хамиду! – с мольбой посмотрела на Хитер я.

Медленно кивнув, та издала дурацкий смешок.

– Да, теперь я понимаю, почему ты будешь занята до конца лета.

– И дело не в том, что Хамид плохой парень. Напротив, он очень классный. Просто я не… Понимаю, это звучит странно, но я не хочу с ним говорить.

– Я тебя прекрасно понимаю. Я хочу сказать, он мой двоюродный брат и все такое, и я переживаю за него. Но он, конечно, тот еще козел. – Набив трубку «травкой», Хитер сделала глубокую затяжку. – Хочешь курнуть?

– Я хочу! Эй, я сидела за рулем! – Лиззи потянулась за трубкой, из которой еще струился дым.

Какое-то время мы передавали трубку друг другу, затем направились на концерт. После выступления первой группы позади раздался знакомый голос:

– Привет, девочки! Классный концерт, да?

Мне показалось, что волосы у меня на затылке попытались куда-то сбежать. Обернувшись, я увидела нашего учителя обществознания, мистера Расманна, с сигаретой во рту, одетого совсем не по-учительски в черную кожаную куртку-косуху. Он окончил университет всего пару лет назад, и многие старшеклассницы были от него без ума.

– Здравствуйте, мистер Расманн, – улыбнулась Сооджин. – Не знала, что вы любите панк-рок.

– Да, я скучаю по концертам, которые регулярно бывают в Лос-Анджелесе. Но сегодня здесь великолепная подборка исполнителей. Девочки, вы уже слышали «Миллион глаз»?

Я поняла, что меня нисколько не заинтересует то, что он скажет дальше. Я предположила, что он задал свой вопрос, только чтобы получить предлог изрыгнуть пространные разъяснения о творчестве группы, которую я определенно понимала гораздо лучше его.

Однако Сооджин почему-то клюнула на эту приманку.

– Я их просто обожаю, но до сих пор ни разу не слышала выступление живьем.

И, как я и предполагала, мистер Расманн воспринял этот ответ как предлог пуститься в многословные рассуждения о «Миллионе глаз», практически дословно почерпнутые из статьи в «Лос-Анджелес уикли». Лиззи достала сигарету, одну на всех, и мистер Расманн учтиво дал ей прикурить. Было классно, что нам дает прикурить учитель, но затем я вспомнила Боба и его желание обойтись «без лишних церемоний».

Лиззи схватила меня за локоть.

– Давай прогуляемся, пока не вышла следующая группа.

Мы вышли в проход, и Лиззи оглянулась назад.

– Этот Расманн такой бабник! Вечно волочится за девчонками из нашего класса.

– Правда? Фу!

Подбежав к нам, Сооджин едва не врезалась в ограждение, у которого мы стояли.

– Девочки, вы почему оставили меня с этим извращенцем?

– А почему ты оставила Хитер с этим извращенцем? – вопросительно подняла брови я.

– Хитер пошла в сортир.

– Что он сделал?

– Ну, сначала я подумала, что он хороший парень. Ну, типа, он попросил меня называть его Томом и стал распространяться о классной музыке. Но затем, типа, у тебя кожа как у китайской куколки, и не хочешь ли ты куда-нибудь сходить после концерта, и все такое.

– Этот козел весь год приставал к девчонкам у нас в школе. – У Лиззи на лице появилось то разъяренное выражение, которое я видела лишь однажды, в тот вечер, про который мы никогда не вспоминали.

– Определенно, у него зуд домогательства.

– Нужно преподать ему хороший урок. – Губы Лиззи стиснулись в жесткую усмешку.

Сооджин также улыбнулась.

Я полагала, что на этом все закончится. Но когда мы вернулись на свои места, мистер Расманн был еще там. Сооджин натянула на лицо фальшивую флиртующую улыбку, к которой прибегала только тогда, когда собиралась отыметь кого-нибудь по полной.

– С возвращением, дамы! – Мистер Расманн попытался пропеть это на мотив песни «Бисти бойз», но получилось у него ужасно.

– Привет, э… Том. – Сооджин бросила выразительный взгляд на Лиззи. – Так куда вы предлагаете отправиться после концерта?

– Ну, можно ко мне домой, – оскалился он. – У меня есть бутылка отличного бурбона, мне ее отец подарил.

– А моим подругам тоже можно?

Мистер Расманн жадно окинул нас взглядом.

– Конечно! Какого черта, сейчас ведь летние каникулы, верно?

* * *

Следуя указаниям мистера Расманна, мы приехали в комплекс жилых апартаментов в Тастине. Этот район – один из тех, что были освоены в пригородах в семидесятые годы. Очень зеленый и тихий. Когда мы петляли между аморфными газонами и кирпичными стенами, скрытыми деревьями, я отстала от подруг и закурила сигарету, которую мне до того сунула в карман Лиззи.

– Девочки, я вас догоню! Курну минутку!

– Мы тебя ждем!

Они поднялись на деревянное крыльцо в деревенском стиле, а я прислонилась к фонарному столбу, выпуская неровные кольца дыма и пытаясь понять, что мы собираемся сделать. Я размышляла о Хамиде, о том, как мне хотелось бы, чтобы он извинился за то, что не звонил. Совершенно иррационально я злилась на него за то, что он не извинился за тот самый вечер, о котором ничего не знал, когда я лежала обнаженная на операционном столе, а у меня внутри копошилась машина, причиняющая адскую боль. Табачный дым и страдания щипали мне глаза, отчего все вокруг расплывалось.

Внезапно из-за угла вышла женщина, одетая под Ганна Сакса, что было модно в восьмидесятых, в длинном распахнутом пальто, под которым были бриджи и блузка с глухим воротником, и направилась прямиком ко мне. Ее волосы были забраны назад в длинный густой хвост.

– Мне нужно поговорить с тобой о Лиззи, – остановившись прямо передо мной, сказала женщина.

– Что? – Я настолько опешила, что даже не спросила, откуда она знает нас с Лиззи. Женщина показалась мне смутно знакомой, но я не смогла вспомнить, где ее видела.

– Я хочу, чтобы ты знала, что тебе необязательно делать то, о чем ты пожалеешь. Ты можешь остановиться сегодня. Прямо сейчас. – Женщина склонила голову набок. – Ты меня понимаешь? Ты можешь прямо сейчас вернуться домой и обо всем забыть. Не позволяй Лиззи втягивать тебя в это.

Теперь мне уже стало здорово не по себе.

– Какого черта? Кто вы такая?

– Я… Ну, это трудно объяснить.

Тут открылась дверь квартиры мистера Расманна, и вышедшая на крыльцо Лиззи окликнула меня. В этот момент его квартира показалась мне безопаснее того, что происходило здесь, в обществе знакомой и в то же время незнакомой женщины.

– Мне пора идти.

Я взбежала на крыльцо, оставив женщину стоять с открытым ртом; она говорила мне вслед, но я не расслышала.

Пока мистер Расманн громыхал на кухне, мы осмотрели его гостиную. Там стояли диваны, кресла с изрядно потертой обивкой и, нужно признать, просто превосходная стереосистема. На стене над проигрывателем грампластинок висел плакат Сида Вишеса в рамке, к которому были подколоты флаеры с концертов. «Черный флаг», «Мертвые Кеннеди», «Плохая религия»[34]34
  Black Flag, Dead Kennedys, Bad Religion – соответственно (прим. ред.).


[Закрыть]. У него есть вкус.

Сооджин взяла один из толстых фотоальбомов в тканом переплете, с пластиковыми кармашками, и раскрыла его наугад. Она показала его нам. Альбом был полон моментальных снимков девушек. И некоторые из этих девушек были совершенно голыми. Мне показалось, что с одной из них я училась в пятом классе.

– Зачем он хранит все это? – ахнула Лиззи.

– Девочки, я нашел стаканы! – весело окликнул с кухни мистер Расманн. – Я мою их специально для вас, потому что это особенный случай.

Сооджин аккуратно поставила альбом на место, в точности так же, как он стоял. Моя грудь превратилась в векторную графику из фильма «Черная дыра»: плоская светящаяся сетка с торчащей из нее глоткой. Я чувствовала себя схематическим изображением гравитационных сил.

Чего нельзя было сказать про Сооджин.

– Это что еще за хрень? – спросила она вернувшегося мистера Расманна, указывая на альбом с фотографиями.

Невероятно, но тот нисколько не смутился. Расставив на столике стаканы, он повернулся к нам и улыбнулся.

– Это мои работы. В свободное от преподавания в школе время я фотограф.

– И что же это за фотограф, который снимает голых девочек? – прищурилась Хитер.

– Это искусство. Торжество женского тела. Такие красивые девушки, как вы, должны это понимать.

Астрофизический феномен у меня в груди внезапно взорвался, оживая, заполняя мой слух радиоактивными частицами, и я словно со стороны услышала свой собственный истошный вопль:

– Это никакое не искусство! А ты – долбаный извращенец!

Одарив меня отвратительной усмешкой, Сооджин схватила бутылку бурбона.

– Хочешь знать, что нам хотелось бы добавить в альбом с нашими «работами»?

Я обрадовалась, увидев, что улыбка на лице мистера Расманна погасла.

– Что… Вы что… Вы тоже фотографы?

– Сейчас ты это узнаешь, козлина! – чуть ли не прорычала Лиззи.

Она добавила в свой «ирокез» алую прядь, сияющую, словно кровь. Выхватив у Сооджин из руки бутылку, Лиззи разбила ее о лицо мистера Расманна. Вскрикнув, тот рухнул на пол. Сооджин принялась пинать его по ребрам сапогами.

– Ты назвал меня китайской куколкой, собачье дерьмо? Я кореянка! И я не куколка!

Я начала было смеяться, затем почувствовала, как откуда-то из глубины поднимается комок бешеной ярости. Мое тело пришло в движение до того, как успел среагировать мозг, и я очутилась верхом на мистере Расманне, глядя ему в холеное лицо, залитое кровью и бурбоном. Щеки его покрывала легкая тень щетины, а на лбу красовались несколько мерзких прыщей. Я поставила колено ему на грудь, прижимая все тело к полу, хотя он отключился и определенно не собирался никуда идти. Живот мне стиснули спазмы, как это было в операционной, и в ушах зазвучал голос Боба, увещевающий меня, что боль не так уж и плоха. Его слова стали рефреном, маниакальным заклинанием. «Некоторым женщинам это нравится. Некоторым женщинам это нравится. Некоторым женщинам это нравится».

– Что… – открыв глаза, мистер Расманн попытался говорить. – Какого черта… Вы что, спятили, стервы?!

Наклонившись вплотную к его лицу, я как бы невзначай положила руки ему на шею.

– Как ты думаешь, что испытывали эти девочки, когда ты их фотографировал? Ты думаешь, им это нравилось? Да?

Хитер, Сооджин и Лиззи обступили нас, наблюдая за происходящим.

– Отвечай, член! – Сооджин снова пнула его в ребра.

Мистер Расманн застонал и начал вырываться из-под моего колена.

– Они… Они этого хотели!

Я ощутила прилив сил в руках.

– Они этого не хотели! – снова завопила я, и мои пальцы принялись шарить по его лицу, по колючей коже щек, пока не нащупали мягкие веки. Я слышала за спиной голоса Лиззи, Сооджин и Хитер, оскорбляющих мистера Расманна и подбадривающих меня.

Я подумала про Боба, засовывающего в меня свои пальцы и машину, про жалобный голос Хамида по телефону, про всех тех девочек в альбоме, которые не могли нам рассказать, чего хотели. И тогда мои большие пальцы погрузились в то мягкое, теплое место, которым мистер Расманн смотрел в окуляр своего фотоаппарата. Они согнулись, проникая все глубже. Наверное, мистер Расманн никогда не задумывался о том, что глаза на самом деле – это отверстия в лице. А в каждое отверстие можно проникнуть. Я снова расхохоталась, вонзая пальцы максимально глубоко; быть может, доставая до головного мозга. Я слушала, как мечется у Расманна во рту язык и он испускает последний, предсмертный свист, полный понимания того, что это конец.

Потом были и другие звуки, и вот уже Лиззи схватила меня за плечи, Хитер учащенно дышала, а я почувствовала у себя на пальцах раздавленные глазные яблоки. Наконец я обернулась и услышала, как Лиззи отдает приказания:

– …забираем бутылочное горлышко с собой, и возьмите полотенце и сотрите свои отпечатки везде, к чему прикасались.

Словно в тумане я прошла по квартире, стараясь ничего не трогать, и позволила Сооджин вымыть мне руки под горячей водой.

Лишь когда мы вернулись в машину, я вспомнила женщину, которую встретила перед домом, ту, которая знала нас с Лиззи. Она свидетельница и даст полиции наши описания? Почему-то я прониклась уверенностью в том, что это не так.