Текст книги "Первые леди Рима"

Римская литература изобилует как правдоподобно, так и абсурдно звучащими историями о средствах, которые использовали женщины для идеального ухода за кожей: прыщики убирались куриным жиром с луком; морщины разглаживали тавотом; применялись лицевые маски из хлеба, ячменя, мирры или лепестков роз; для отбеливания кожи использовали меловую пыль, свинец и даже крокодилий помет – считалось, что он помогает добиться мягкости и белизны. Отшелушивание проводили при помощи раковин местных улиток; отскабливание волос с тела осуществляли пемзой. Проблемы с седеющими волосами, как у Юлии, решали обработкой земляными червями, смешанными с маслом{204}204
  Olson (2008), ch. 2 и далее – о косметическом искусстве римских женщин, 73 – о лечении седых волос.


[Закрыть].

Хотя эти гротескные рецепты красоты получены из источников, больше заботящихся о направлении женских усилий на отсрочку действия руки времени, множество косметических тюбиков и коробочек в археологических находках, включая прекрасно сохранившуюся баночку крема для лица, составленного из животного жира, крахмала и олова, доказывает, что туалетный столик женщин римской элиты был плотно заставлен, а косметическое производство в Риме являлось процветающим бизнесом{205}205
  D’Ambra (2007), 115 – о кремах для лица и состоянии римской косметической индустрии.


[Закрыть]. Забота Юлии о своей внешности могла расходиться со взглядами ее отца и его пропагандой скромности и моральной безупречности, но Юлия разделяла ее с многими другими римскими – и современными – женщинами.

Тем не менее общественное неодобрение косского шелка и саркастические филиппики о более продуманных формах достижения красоты – все это показывало, как легко было пересечь разделительную линию между приемлемым прихорашиванием и осуждаемым нарциссизмом. При ее остром языке, яркой одежде и компрометирующем общении с мужчинами Юлия понемногу стала воплощать все те черты, которые заставляли римских мужчин заглядываться на женщин, – и угрожали разрушить новые моральные порядки Августа изнутри. Игра стала опасной, особенно когда отец являлся такой публичной и облеченной властью фигурой{206}206
  Об украшающей женщин риторике см. Wyke (1994).


[Закрыть].

Смерть Агриппы в 12 году до н. э. в загородном имении в Неаполе, когда Юлия была беременна их последним ребенком, Агриппой Постумом, оставила единственную дочь императора вдовой во второй раз, в возрасте 27 лет. Как мать пятерых детей, она теперь формально попадала под статью в законе ее отца, которая позволяла женщинам с тремя и более детьми освобождаться от мужской защиты или опеки. Но вместо этого, вероятно, опасаясь того, что Юлия еще сильнее будет ставить его в неловкое положение, а также стремясь обеспечить себя дополнительными вариантами в вопросах наследования, Август решил, что теперь она должна выйти замуж за старшего сына Ливии – тридцатилетнего Тиберия, который вместе с младшим братом Друзом недавно добился славы в военной кампании в Альпах.

Если Август и рассматривал идею сделать пасынка своим наследником – промежуточным кандидатом, пока смогут вступить в силу Гай или Луций, он оставлял свою аудиторию в полном неведении. Но его решение означало, что Тиберий должен развестись с женой, Випсанией, которая по иронии, как дочь покойного Агриппы, была падчерицей Юлии. Это оказалось неудачной идеей: по слухам, Тиберий пришел от нее в ярость. Но его развели с Випсанией, матерью его сына Друза Младшего, и, как говорят, он расплакался однажды, встретив ее на улице после развода. К тому же он не проявлял никаких симпатий к своей сводной сестре Юлии – хотя она, как шептались на Палатине, испытывала к нему давние скрытые чувства, на которые он не отвечал взаимностью.

Октавия, держась в тени после смерти Марцелла, прожила достаточно долго, чтобы увидеть свою бывшую невестку замужем за Тиберием. Если верить сообщению Сенеки, будто Октавия опасалась проявления амбиций Ливии, новость была бы убийственной. Смерть Октавии последовала довольно скоро, в 11 году до н. э., предположительно от разбитого сердца; она оставалась идеальной матерью до самого конца{207}207
  Seneca, Consolatio ad Marciam 2.3–4 – о поведении Октавии после смерти Марцелла.


[Закрыть]. Август был в печали, он сам произнес надгробную речь. Соблюдая простоту церемонии, ее положили рядом с Марцеллом в мавзолее у Тибра. Надгробный камень, который она разделила с сыном, нашли во время раскопок в 1927 году{208}208
  Richardson (1992), 248.


[Закрыть].

Через два года после похорон Октавии, 30 января 9 года до н. э., новая семья Юлиев-Клавдиев собралась вместе недалеко от Мавзолея на замечательную церемонию освящения Ara Pacis – Алтаря Мира, одного из объектов программы общественного строительства Августа, возведенного в честь недавнего триумфального возвращения императора из Галлии и Испании. Этот алтарь должен был объявить век Августа и его семьи веком мира.

Что показательно – одновременно это был день пятидесятилетия Ливии. Хотя ее роль проводника между мужем и его подданными была хорошо отлажена за последние двадцать лет, Ливия была лишь одной из трех ведущих женщин императорского дома, она так и не появилась ни на монете римского монетного двора, не была изображена ни на одном сколько-нибудь важном общественном здании, ее скульптуры не ставились в городе. Лишь в этот год она наконец-то появилась рядом с мужем на Ara Pacis, в самом возвышенном и приукрашенном виде. Исчез чопорный нодус, вместо него были изображены длинные волосы, разделенные посредине и свободно спадающие под накидкой, умышленное повторение статуй классических богинь. Ее муж стоит возле нее – тоже под накидкой и с гирляндой цветов, демонстрируя благожелательных отца и мать империи, истинных Юпитера и Юнону на земле.

Ara Pacis был первым римским государственным монументом, на котором были изображены женщина и дети. Это был и знак роста общественной роли женщин императорской семьи, и дальнейшее указание на намерение Августа сделать образ семейного мужчины частью своего образа общественной персоны. Позднее в этом году на Капитолийском холме для Сената был устроен банкет в честь побед Тиберия в Далмации и Паннонии, на нем и Ливии, и Юлии оказали честь быть хозяйками празднования, куда пригласили виднейших женщин города. Это первое известное событие, когда женщине отвели важную роль при триумфе ее родственника-мужчины{209}209
  С. Flory (1998), 491 – о роли римских женщин в триумфе.


[Закрыть].

Как мать Гая и Луция, а также жена чествуемого Тиберия, Юлия наслаждалась высоким общественным статусом, хотя ее сложная личная жизнь уже вызывала возбужденные шепотки среди гостей. Брак с Тиберием, который сначала выглядел удачным, вошел в неспокойные воды; ходили слухи, что пара даже спит в разных постелях. Говорили, что это было решением Тиберия после смерти их первого младенца{210}210
  Suetonius, Tiberius 7.


[Закрыть].

Матери вроде Юлии, которые уже произвели пять здоровых детей, вполне могли не особо переживать потерю одного ребенка в младенчестве. По оценкам исследователей, примерно 5 процентов из всех рожденных живыми римских младенцев умирали в первый месяц и почти 25 процентов младенцев умирали до своего первого дня рождения. Неизбежностью таких потерь можно объяснить, почему дети такого возраста редко имели надгробные памятники – хотя упоминания о них в переписке, как, например, между риториком II века Фронтоном и императором Антонином Пием по поводу потери первым трехлетнего внука показывает, что смерть маленького ребенка все-таки могла стать причиной большого горя. «Создание бессмертности души станет темой для диспутов философов, но никогда не успокоит тоскующих родителей… Я как бы вижу его лицо, и мне кажется, слышу эхо его голоса. Это картина, которую мое горе вызывает в моем воображении»{211}211
  Fronto, De Nepote Amisso, ii (Haines. Vol. 2. 229–9).


[Закрыть].

Биограф Тиберия связывает смерть их ребенка с разрушением брачных отношений, указывая, что эта потеря могла полностью разрушить их брак. Но, несмотря на смерть внука, в 9 году до н. э. Ливия имела все основания быть довольной жизнью, наблюдая за ходом капитолийского банкета, на котором собралась вся римская аристократия, чтобы отпраздновать триумф ее отпрыска, – и за городом внизу, звучащим гулом голосов простых людей, радостно отмечающих свой праздник. Ее сыновья принесли в дом радость побед в Паннонии, Германии и на Балканах. Друз особенно был популярен у римского народа, и его женитьба на младшей дочери Октавии, Антонии Младшей, произведшей двоих сыновей и дочь – Германика, Клавдия и Ливиллу, – укрепила связи между ветвями кланов Юлиев и Клавдиев, сцементировала место Ливии как замкового камня между ними. С прославлением ее образа в качестве главной римской materfamilias на расположенном поблизости Ara Pacis, жизнь ее обещала стать весьма сладкой – особенно если вернуться мыслями к опасным дням бегства с Тиберием Нероном.

Однако в сентябре этого года трагедия грубо ворвалась в ее жизнь – новостью о преждевременной смерти Друза из-за несчастного случая во время скачек, как раз когда его мать и жена готовили праздничный банкет, чтобы отпраздновать его военные успехи{212}212
  О празднестве Друза см. Cassius Dio, Roman History 55.2.4; and Flory (1998), 491.


[Закрыть]. Сопровождая мужа, Ливия выехала в город Тисин (Павия), чтобы встретить процессию, несущую тело Друза из Германии. Весь маршрут освещался погребальными кострами, зажженными по всей стране, чтобы выразить глубокую скорбь Рима по своему любимому сыну.

В Тисине она встретились с убитым горем Тиберием, который проскакал почти триста километров, чтобы прибыть к смертному ложу младшего брата, и теперь вел кортеж домой. Траурная поэма «Consolatio ad Liviam», написанная анонимом и адресованная Ливии, изображала ее как воплощение опустошенного материнства, скорбевшей по своему младшему мальчику: «Неужели это и есть расплата за благочестие?.. Где взять силы смотреть на тебя, распростертого тут, мне, несчастной?.. Теперь, в своем страдании, я держу тебя и смотрю на тебя в последний раз»{213}213
  Consolatio ad Liviam, 133–7. Перевод мой. Suetonius, Claudius I сообщает о подозрении, что Август приложил руку к смерти Друза, имевшего репутацию сочувствующего республиканцам, – хотя сам Светоний отклоняет эти обвинения. Более подробную информацию о последовательности событий см. Barrett (2002), 42–4.


[Закрыть].

Однако, в отличие от поведения Октавии, реакция Ливии на смерть любимого сына не выразилась в демонстративном уходе от общественной жизни. В соответствии с советом, данным в «Consolatio», – что она должна владеть своими чувствами, – она крепко сжала губы, заслужив одобрение публики. В то время как Октавия отказалась от предложения запечатлеть черты своего умершего ребенка в мраморе, Ливия дала заказ на изготовление статуй Друза{214}214
  См. Flory (1993), 299.


[Закрыть]. Ее сила духа поместила ее в прекрасную компанию. В эссе, написанном в 40-х годах н. э., находясь во временной ссылке при режиме императора Нерона, философ-стоик Сенека советовал своей матери, Гельвии, не быть одной из тех женщин, которые печалятся весь остаток жизни. Он рекомендовал ей взять за пример великую Корнелию, которая отказалась поддаваться слезам и обвинениям других после смерти своих сыновей{215}215
  Seneca, Consolatio ad Helviam; cf. Lefkowitz and Fant (1992), no. 261.


[Закрыть].

Еще ряд общественных статуй самой Ливии был заказан Сенатом в знак уважения к ней. Опять служа публичным напоминанием о законах Юлии для женщин, родивших троих и более детей, эти статуи несли новый смысл, потому что они были поставлены именно за ее вклад как матери. Они сопровождались символическим награждением императрицы привилегиями, как родившую троих детей – несмотря на то, что даже до смерти Друза Ливия имела только двоих живых детей. Впервые вклад матери в дело общества своими детьми был приравнен к мужским достижениям на общественной службе – это демонстрировало осознание новой важности женщины и семьи в римских аристократических традициях власти{216}216
  См. Flory (1993), 297–300.


[Закрыть].

Ливия тоже начала одалживать и свое имя, и свою поддержку многочисленным общественным строительным проектам, которые становились символическими объектами по городу{217}217
  См. Kleiner (1996) – о переоценке роли женщин в этой области, а также Purcell (1986), 88–9 – о вкладе Ливии.


[Закрыть]. Хотя Октавия и некоторые другие женщины уже давно застолбили эту сферу, вскоре Ливия оставила далеко позади своих современниц{218}218
  Cassius Dio, Roman History 55.8.4 пишет об ипподроме Випсании Поллы.


[Закрыть]. В рамках проводимого Августом духовного возрождения города и его священных мест ей доверили, как минимум номинально, следить за перестройкой некоторых неиспользуемых храмов и усыпальниц. При участии Ливии в общественной жизни и при исполнении ею роли традиционной жены и матери, храмы, получавшие ее попечительство, посвящались богиням, ассоциировавшимся с женщиной и семьей. Таким образом, под защитой Ливии были реставрированы храмы Бона Деа Субсаксана[7]7
  Храм в северо-восточной части Авентинского холма, южнее восточной оконечности Большого Цирка. Назывался так, потому что лежал чуть ниже вершины этого холма, называемой Саксум. Сейчас здесь находится церковь Санта-Бальбина, одна из древнейших римских церквей, возведенная на месте храма в IV веке. (Прим. ред.)


[Закрыть] и Фортуны Мулибрис. Бона Деа (Благая Богиня) была богиней плодородия и медицины, которой поклонялись исключительно на женских религиозных празднествах. Храм Фортуны Мулибрис (Женское счастье) был сооружен в честь римских женщин-спасительниц V века до н. э., Ветурии и Волумнии{219}219
  О празднике Благой богини см. Beard, North and Price (1998), Vol. 1: 296–7 and Takács (2008), 101; cf. Juvenal, Satires 6.314–41. См. Takács (2008), 23 – о происхождении храма Фортуны Мулибрис.


[Закрыть]. Усыпальницы Пудицитии Плебии и Пудицитии Патриции, относящиеся к культу целомудрия, как считают, тоже были открыты Ливией. Она также давала свое имя некультовым зданиям – таким как общественный рынок, Macellum Liviae, сооружению, ассоциирующемуся с ведением дома и зоной ответственности римских домохозяек{220}220
  Kleiner (1996), 32–3.


[Закрыть].

В числе строительной программы, которой покровительствовала Ливия, был и Porticus Liviae – портик Ливии, место в городе, где можно было посмотреть людей и показать себя, описанное древним путешественником среди прочих знаменитых достопримечательностей Рима{221}221
  Strabo 5.3.8. Barrett (2002), 200–1 – больше подробностей о портике.


[Закрыть]. Как и у портика Октавии, кусок земли, на котором он был воздвигнут, когда-то принадлежал республиканцу и богатому аристократу, а теперь – одному из вольноотпущенных рабов по имени Ведий Поллио, финансовому советнику Августа, который заработал себе плохую репутацию на сомнительных делах. Ходили слухи, что он скармливает несчастных рабов, навлекших на себя его гнев, своим любимым рыбкам.

После своей смерти Поллио завещал императору часть своего имения, расположенного в перенаселенном жилом районе Субура на Эсквилинском холме, помпезно выразив желание, чтобы место было использовано под пышное строение в честь жителей Рима. Вместо этого Август приказал снести неуклюжий частный храм Поллио и заменить его на портик, названный в честь Ливии, окружив его оазисом залитых солнцем садов со статуями и колоннадами для прогулок, затененными густыми благоухающими виноградными лозами, вьющимися по решеткам. Портик и сад вскоре стали популярным местом отдыха жителей всегда переполненного, зловонного района Субура. Овидий даже нахально рекомендовал его в последние дни перед ссылкой как хорошее место для свиданий с девушками – не совсем то, что имел в виду Август{222}222
  Сам портик давно исчез, но сохранившийся фрагмент мраморной плиты с планом Рима начиная с эпохи династии Северов сохранил для нас факт его существования, местоположение и общий поэтажный план здания. Он был построен в форме прямоугольника 115 на 75 метров вокруг внутреннего двора с садом. Ovid, Ars Amatoria 1.71–2, говорит нам, что там была художественная галерея, а Плиний Младший упоминает встречи там с друзьями: Epistulae 1.5.9.


[Закрыть].

Степень, в которой Ливия действительно принимала участие в таких строительных проектах, точно определить нельзя. Но портик был еще одним примером использования Ливии как ключевой фигуры в пропаганде императора. Несколько женщин за пределами императорской семьи также вдохновились ее примером. Среди них была Евмахия, общественная жрица и богатая представительница древнего семейства из Помпеи, которая после смерти отца управляла его предприятиями по производству вина, амфор и облицовочной плитки. Она использовала портик Ливии как образец для строительства за свой счет огромного портика вокруг форума Помпеев[8]8
  Строго говоря, портик был возведен не вокруг городского форума, а вокруг стоящего на нем так называемого «здания Евмахии» – помещения гильдии городских ткачей и красильщиков, одновременно выполнявшего роль специализированного торгового центра. (Прим. ред.)


[Закрыть], вход в который до сих пор стоит{223}223
  Kleiner (1996), 33–4 – о портике Евмахии, а также о других женщинах, по заказу которых строились сооружения.


[Закрыть]. Очевидно, что теперь Ливия стала образцом для подражания у женщин римской элиты.

Porticus Liviae был закончен в 7 году до н. э., его освящением руководила сама Ливия. В портике размещалась также гробница, посвященная Конкордии, – в честь культа брачной гармонии, что, по мнению Ливии, принесло особую радость ее мужу 11 июня, когда праздновали нечто похожее на День Матери в римском календаре{224}224
  Severy (2003), 131f – о культе Согласия; 134 – об идее Дня матери и фестиваля Матралия.


[Закрыть]. По едкой иронии, на посвящении рядом с ней находился ее сын Тиберий, еще купающийся в славе своей первой победы и наслаждающийся назначением его консулом, – но чья несчастливая женитьба уже вела к гибели его карьеры.

Когда в 6 году до н. э. отчим предложил ему престижную государственную должность в восточной провинции Армения сроком на пять лет, Тиберий отказался и попросил взамен разрешения отойти от общественной жизни и уйти на покой на остров Родос. Он обосновал свое решение тем, что устал от общественного положения и хочет отойти в сторону, уступив дорогу Гаю и Луцию. Однако его заявление вызвало разрыв с Августом, который осудил такое решение своего пасынка в Сенате, сравнив его с актом дезертирства. Говорят, Ливия рвала на себе волосы, чтобы убедить сына изменить решение, – но тот был неумолим. Он покинул Рим через порт Остия, не сказав ни слова большинству своих друзей, и провел следующие семь лет в тихом святилище, посещая лекции различных философов{225}225
  См. Suetonius, Tiberius 10; Tacitus, Annals 1.53; Velleius Paterculus 2.99; Cassius Dio, Roman History 55.9.5–8.


[Закрыть].

Некоторые древние биографы настаивают, что Тиберием действительно двигало искреннее желание защищать интересы мальчиков Юлии{226}226
  См. предыдущее примечание, а также Fantham (2006), 83 – о возможных мотивах Тиберия.


[Закрыть]. Другие заявляют, что его задевал их скороспелый политический рост, поэтому он уехал на Родос в угрюмом настроении. Самая популярная версия его самоизоляции на Родосе – что Тиберий был намерен иметь как можно большее расстояние между собой и Юлией, чьей компании он уже не мог вынести.

Как же следовало разрешить проблемы Юлии? Ее вопрос начал становиться реальной головной болью для Августа. Он все больше тревожился из-за непокорности своей дочери, его чувства по ее поводу вылились в замечание, сделанное однажды перед друзьями, что «ему приходится иметь дело с двумя испорченными дочерьми – Римом и Юлией». Намереваясь наставить ее на более достойный путь, он писал ей, приводя в пример ее мачеху, Ливию – после того, как различия между обществами вокруг двух женщин на недавнем гладиаторском бое были прокомментированы свидетелями. Окружение Ливии состояло из видных государственных мужей среднего возраста и контрастировало со свитой Юлии, в основном состоящей из распущенных молодых людей. Но в ответ на критику отцом ее друзей Юлия, как утверждают «Сатурналии» Макробия, опрометчиво написала: «Когда я буду старой, эти мои друзья тоже станут стариками». В ответ на критику Августа ее склонности к нескромной одежде, буйного круга друзей и даже ее привычке выдергивать седые волосы на голове Юлия не просто отказалась следовать строгому примеру, предложенному отцом, она ответила резко, будто возражая просьбе приятеля: «Он забывает, что он Цезарь, – но я-то помню, что я дочь Цезаря»{227}227
  Macrobius, Saturnalia 2.5.3; 2.5.6; 2.5.8.


[Закрыть].

Некоторые, а может быть, и все эти энергичные высказывания, характерные для Юлии, могли быть выдумкой Макробия или его источника I века, Домиция Марса. Тем не менее они показательны для условий, в которых развивался раскол между Юлией и ее отцом, и когда финал все-таки наступил, отступление Юлии от приличий стало впечатляющим зрелищем, которое не оставило места для сомнений в серьезности ее проступков.

Год, когда последовал удар, 2 год до н. э., начался довольно благоприятно. Он отметил двадцать пятую годовщину формального присвоения Августу мантии принцепса и псевдореставрации Республики. 5 февраля император был провозглашен Сенатом pater patriae (Отец Отечества), а в августе состоялись пышные празднования в честь освящения Форума Августа. Рядом с бронзовыми статуями Величия и Добра встал великолепный храм Марса Мстителя, приютивший тройную статую святых, объявленных главными богами семьи Юлии: Марса, Венеры Прародительницы и Божественного Юлия. Последний представлял собой обожествленного Юлия Цезаря, которого провозгласили богом в 42 году до н. э., таким образом, удобно позволив его внучатому племяннику называть себя «сыном бога»{228}228
  См. об этом случае Ovid, Fasti 2.127f. Об обожествлении Юлия Цезаря см. Beard, North and Price (1998), Vol. 1, 208.


[Закрыть].

Но тень над сценой уже приняла угрожающие размеры. Едва праздник завершился, Август издал официальный указ для зачтения в Сенате. Разозленный император публично отрекся от своей дочери Юлии: до него дошли слухи, что она подозревается в пьянстве и прелюбодеяниях с рядом мужчин. Список прегрешений включал страшное обвинение в том, что она имела сексуальные отношения на Ростре – платформе, с которой ораторы обращались к толпе на Форуме и с которой ее отец объявлял свои законы о браке и прелюбодеянии в 18 году до н. э. Имелись также еще более непристойные утверждения, прозвучавшие позднее в полных муки личных письмах Августа, что на статую сатира Марсия на Форуме был повешен венок – Юлия занималась здесь проституцией и предлагала себя всем пришедшим, включая чужестранцев.

Позор Августа был таков, что когда вольноотпущенница Юлии по имени Фебе повесилась в преддверии скандала, он, как говорят, заметил, что лучше бы ему быть отцом Фебе{229}229
  Velleius Paterculus, 2.100; Seneca, de Beneficiis 6.32; Pliny the Elder, Natural History 21.8–9; Tacitus, Annals 3.24; Suetonius, Augustus 64–5; Cassius Dio, Roman History 55.10.12–16. См. также Syme (1984) о кризисе 2-го года до н. э.


[Закрыть]. Скандал нанес разрушительный удар по попыткам Августа представить свою семью как находящуюся вне подозрений в плане моральной чистоты. Наказанием за прелюбодеяние по его собственному законодательству была ссылка. И ярость Августа была такой, что, как говорят, он хотел убить дочь, но в конце концов удовлетворился ее высылкой на крохотный, открытый всем ветрам островок Пандатерия у западного берега Италии. Тот факт, что в обращении к Сенату он представил ее дело как государственную измену, отражает глубину разочарования, которое испытал Август: его дочь не смогла соответствовать стандартам, которые он установил для своей семьи.

Сегодня остров Пандатерия называется Вентотене. Не более трех километров длиной, усыпанный розовыми и белыми домиками на фоне сверкающей морской синевы залива, он теперь популярен у отдыхающих. Однако ранее это было место суровой ссылки, место тюрьмы-крепости вплоть до самого 1965 года. Юлия была обречена на одинокое существование там в течение следующих пяти лет. При строгом запрете на все удовольствия, включая вино и посещение мужчин, она наконец-то была вынуждена жить согласно политическим и моральным принципам своего отца – хотя и не совсем без общества. Скрибония, жена Августа, брошенная им ради Ливии, как нам сообщают писатели того времени, по собственному желанию взялась сопроводить свою дочь в ссылку. Как уже упоминалось ранее, такие акты поддержки женщинами высланных мужей или детей очень любили восхвалять в римской литературе имперского периода. Поступок Скрибонии продемонстрировал ее не как ворчливую ведьму из писем Августа, а как женщину, которая чувствует свой долг и важность своей роли – быть матерью для своего ребенка{230}230
  Cassius Dio, Roman History 55.10.14.


[Закрыть].

За последние два века случай с Юлией вновь привлек интерес публики, и многие ученые-классицисты теперь уверены, что обвинения в сексуальной аморальности, выдвинутые против нее, на деле прикрывают нечто более зловещее{231}231
  См. Ferrill (1980) – обзор исследований о причинах падения Юлии.


[Закрыть]. Основываясь на намеках, оставленных древними писателями, такими, как Плиний и Сенека, исследователи заключают, что действительная вина Юлии заключалась не в адюльтере, а в участии в политическом заговоре против ее отца. Пять человек перечисляются как ее партнеры по прелюбодеянию: Юлий Антоний, Квинт Криспин, Аппий Клавдий, Семпроний Гракх и Сципион – все это представители известных аристократических семей. Существует предположение, что их реальным проступком был заговор с целью изменения режима – тем более что в начале императорского правления существовало несколько таких заговоров.

Если это предположение верно, то имя Юлия Антония должно было вызывать сильнейшее содрогание в позвоночнике у императора. Он был сыном Антония и Фульвии, милосердно воспитанным своей мачехой, Октавией, после смерти отца. Соединение дочери Августа и сына его злейшего врага крыло в себе иронию, не ускользнувшую многие годы спустя от Сенеки, который говорил о Юлии «опять женщина, которой нужно бояться, с Антонием!»{232}232
  Seneca, De Brevitate Vitae 4.5: translation from Richlin (1992), 68.


[Закрыть].

В действительности вероятность того, что Юлия замышляла свергнуть отца, достаточно мала. Тем не менее в ее преступлениях невозможно отделить политику от секса. Правдивое или ложное, обвинение в прелюбодеянии против дочери императора имело гораздо более серьезные основы, чем просто личное смущение Августа{233}233
  Edwards (1993), 42–7 and Fischler (1994), 118–19 – об адюльтере и политических инвективах.


[Закрыть]. Все равно, как говорят, вслед за изгнанием любимой Юлии последовала волна протестов и резкий всплеск гнева Августа на народной ассамблее.

Но через несколько лет он смягчился, позволив дочери вернуться на материк, хотя и ограничив ее пребывание городом Регий[9]9
  Современный Реджо-ди-Калабрия. Интересно, что в годы ранней Республики он именовался Regium Julium. (Прим. ред.)


[Закрыть] на носке итальянского «сапога». Здесь Юлии наконец-то было позволено выходить в город, ей был предоставлен дом и годовое содержание. Однако Август так никогда и не помирился с дочерью. Его завещание позднее оговаривало, что ни она, ни ее дочь Юлия Младшая, которую сослали за адюльтер десятью годами позднее, не имеют права быть похороненными в фамильном мавзолее – наказание, которое, как выразился один писатель, «составило посмертную и весьма символическую отмену принадлежности к крови Юлия»{234}234
  Varner (2004), 46.


[Закрыть]. Он также лишил ее наследства, и после его смерти доля имущества, на которую она в качестве дочери по закону имела право, целиком досталась Ливии и ее сыну Тиберию{235}235
  Linderski (1988), 190. См. Suetonius, Augustus 65 and 101; Cassius Dio, Roman History 56.32.4.


[Закрыть].

Хотя Юлия не пострадала от наказания, известного как damnation memoriae, которое немедленно приговорило бы к снесению всех ее существующих скульптур и изображений по всей империи, не сохранилось ее изображений, датированных позднее 2 года до н. э., – то есть года ее изгнания{236}236
  Wood (1999), 30.


[Закрыть].

Попытки Рима таким образом убрать некоторых горожан из своей памяти обычно оставляли следы в виде сплетен и реальных шрамов на местах, где чье-то имя или образ были вырезаны из монумента. В случае Юлии осталось мало признаков, что такое произошло. Ее существующим общественным изображениям, вероятно, позволили остаться – учитывая, что она являлась матерью Гая и Луция, которые оставались в фаворе у Августа. Их уничтожение повредило бы эстетической привлекательности существующих групповых семейных портретов, на которых она уже явно присутствовала. Но, похоже, на дальнейшее производство портретов опозоренной императорской дочери был тихо наложен неофициальный мораторий, а уже существовавшие ее изображения позднее могли быть переработаны, переделаны и переименованы, подогнанные под образ более поздних женщин императорской фамилии{237}237
  Wood (1999), 30 and 74; C.B. Rose (1997), 21 and Varner (2006), 86–8 – о возможной обработке портретов Юлии после ее изгнания.


[Закрыть].Это объясняет, почему монета, отчеканенная в честь нее и двух ее сыновей в 13 году до н. э., является единственным надежно идентифицируемым ее портретом, который сохранился до наших дней. А ведь эта женщина когда-то была центром семейной династии! Некоторые свинцовые театральные билеты из Рима и костяные игорные жетоны из Оксиринха в Египте изображают женщину, похожую на портрет с монеты, – но мы не можем сказать наверняка, Юлия ли это{238}238
  Wood (1999), 69–70, and Fantham (2006), 137.


[Закрыть].

Юлия была первой женщиной в ранней истории династии Юлиев-Клавдиев, которая пережила такое падение и осуждение. Но она не стала последней. Ее судьба выявила непоправимые трещины на, казалось бы, безупречном фасаде этого нового, морально омолодившегося Рима – трещины, которые, как окажется, трудно будет заделать{239}239
  О последующих судебных решениях в отношении Юлии см. Fantham (2006), chapter 10.


[Закрыть].

Когда Тиберий в добровольной ссылке на Родосе услышал о судьбе своей жены, эта новость, очевидно, обрадовала его. Тем не менее крушение неудачного брака ослабило претензии Тиберия на место императора, с которыми он мог бы преуспеть у своего отчима. Когда последовавшая от него просьба вернуться в Рим под давлением умоляющей Ливии была в конце концов удовлетворена во 2 году н. э. не желавшим этого Августом, Тиберий стал вести жизнь политического отшельника, поселившись в уединенном доме в Садах Мецената{240}240
  Suetonius, Tiberius 11 and 15; Barrett (2002), 52.


[Закрыть].

Несмотря на скандальную высылку из Рима их матери, Гай и Луций все еще держались на гребне огромной волны популярности, как фактические наследники Августа. Оба давно уже сбросили детские туники и доросли до toga virilis – одежда молодых людей по достижении сексуальной зрелости{241}241
  О toga virilis см. Olson (2008), 15.


[Закрыть]. В 1 году до н. э., незадолго до достижения двадцати двух лет, Гай уехал строить карьеру в восточных провинциях, а дом Юлиев-Клавдиев отпраздновал первую имперскую свадьбу в этом десятилетии, женив Гая на его кузине Ливилле, дочери Антонии Младшей и скончавшегося Друза, то есть внучке и Ливии, и Октавии. Казалось, все идет к неизбежному провозглашению Гая или его младшего брата наследником трона их деда{242}242
  C.B. Rose (1997), 18.


[Закрыть].

Но в течение двух лет после возвращения Тиберия в Рим династический план Августа разлетелся в клочья. 20 августа 2 года н. э. в Марселе, по дороге в расположение армии в Испании, от внезапной болезни умер Луций. В том же году Гай получил ранение во время осады Артагира в Армении – в итоге через восемнадцать месяцев эта рана привела его к смерти 21 февраля 4 года н. э., в дороге, когда он пытался добраться до Италии{243}243
  Резюме – Barrett (2002), 53.


[Закрыть]. Преждевременная смерть этих двух популярных молодых людей оставила возможным наследником лишь последнего сына Юлии и Агриппы – шестнадцатилетнего Агриппу Постума, единственного выжившего внука императора.

Август не мог возложить все свои надежды на плечи неопытного юного наследника и склонился перед неизбежным. 26 июня, через четыре месяца после смерти Гая, он официально усыновил сорокачетырехлетнего Тиберия, выдвинув сына своей жены в первый ряд наследников линии Юлиев-Клавдиев. В качестве предпосылки к дальнейшему продвижению Тиберия заставили, в свою очередь, усыновить своего семнадцатилетнего племянника Германика, старшего сына Друза и Антонии. Оставшись без других возможностей, Август усыновил также Агриппу Постума, обеспечив еще один вариант наследования, если бы он потребовался.

Фигуры на шахматной доске Юлиев-Клавдиев драматически передвинулись. Теперь следующий император Рима, по всей вероятности, происходил бы из семьи Ливии, а не Августа.

В августе 14 года н. э., в возрасте семидесяти пяти лет, Август, сопровождаемый Ливией, отправился из Рима в свое последнее путешествие. Его целью было сопроводить Тиберия, который направлялся в Иллирик по официальному имперскому делу, до города Беневент к югу от Рима. Последние десять лет правления Августа преследовали неудачи, крупнейшей из которых стало жестокое поражение римских легионов в Германии, в Тевтобургском лесу пятью годами ранее. После этой битвы дальнейшая римская территориальная экспансия на севере была временно приостановлена. Границы империи теперь проходили по рекам Рейн и Дунай в Европе, Евфрату на Востоке и по Сахаре в Африке. За оставшееся время существования империи будут сделаны еще несколько новых территориальных приобретений{244}244
  Potter (2007), 55. Очевидным исключением, конечно, была Британия, завоеванная Клавдием в 43 году нашей эры.


[Закрыть].

Путешествие не прошло благоприятно. Император, всегда страдавший в дороге, заболел диареей во время морского путешествия у берегов Кампании. Экспедиция прервала путешествие на императорской вилле на Капри, чтобы несколько дней отдохнуть, а затем продолжить путь к Беневенту через Неаполь. Отделившись от партии Тиберия, Август, который все еще страдал от болей в животе, развернулся и отправился в обратный путь в Рим с Ливией. Но ему не суждено было вернуться домой. 19 августа, примерно в три часа дня, согласно официальным сообщениям, первый римский император умер в имении своей семьи в Кампании, в городе Нола, недалеко от горы Везувий. Его последние слова были обращены к 53-летней жене, которую, как говорят, он поцеловал и попросил: «Живи, помня о нашем браке, Ливия, и прощай»{245}245
  Suetonius, Augustus 97–9; Velleius Paterculus 2.123.


[Закрыть].

Пять дней, пока тело Августа не сожгли на погребальном костре в Кампус Марти, Ливия не отходила от него и молча бодрствовала в своем горе еще долго после того, как разошлись по домам присутствовавшие на похоронах сенаторы и их жены. По традиции обмывать и нести тела мертвых до похорон было делом римских женщин – но реакция Ливии была необычной. Свидетелю, который заявил (вероятно, то было отрепетированное утверждение), что видел, как душа Августа воспарила из пламени на небеса, Ливия заплатила награду в один миллион сестерций, чтобы показать свою благодарность. Потом, сопровождаемая ведущими представителями сословия всадников, она завершила свои обязанности, собрав из костра его кости и положив их в построенный для этой цели мавзолей у Тибра, где уже покоились останки Марцелла, Агриппы и сестры Августа Октавии{246}246
  Cassius Dio, Roman History 56.42–6


[Закрыть].