Текст книги "Три грецких ореха"

* * *

Всю ночь Ким пытался поддерживать огонь, но под утро всё же уснул, и тот затух. Разведя его заново, Ким спустился за едой. Зашел в ванную и тоскливо скривился у зеркала:

– Кот и то умывается каждые полчаса.

Он открыл пару шкафов, увидел там йод, вату, обработал уже практически переставший кровоточить порез. В другом отсеке он обнаружил новые одноразовые бритвенные станки и впервые за долгое время нормально выбрился. С удовольствием похлопывая по свежим, спрыснутым одеколоном щекам, Ким подмигнул сам себе:

– Ещё побарахтаемся?

В приподнятом настроении, заставляя себя не думать о выпивке, он перевернул с ног на голову пыльный чердак. Помимо новых запасов легко воспламеняющегося хлама для костра, поднял на крышу всё, что хоть как-то напоминало технику: детскую коляску, радиоприемник, четыре велосипеда различной степени испорченности и для разных возрастных категорий – от пяти-шести лет до бесконечности; две стиральные машинки, пылесос и велотренажер «Полет» со сломанной системой установки режима нагрузки и без опоры для рук. Под завалами он обнаружил огромный деревянный сундук, полный туристических принадлежностей.

– Удочки. Хорошо, Кот будет рад поживиться свежей рыбкой. Палатки? Тоже не помешают. Резиновые сапоги. Ну, не знаю, не знаю, воды-то далеко не по колено. Сожжем. Дым от них будет хороший. Почему вот нет бревен, досок? Почему мы не в лесу, а? Сейчас быстренько соорудили бы плот и дело с концом. Эх…

Разложив в рядок добычу, Ким стал прохаживаться вдоль неё, обхватив ладонью подбородок.

– Так… Начнем работу с перекура.

Ким убрал камень, снял книжный листок с высохшего уже табака.

– Вот мы какие сухие, – бормотал Ким, ссыпая табак в небольшую обувную коробку, – будем дымить и пыхтеть за милую душу.

Стряхнув последние крошки с листа, он хотел было смять её и бросить в ненасытный костёр, но что-то его остановило. Он снова положил книжную страницу на крытую рубероидом крышу, разгладил бумагу руками и стал внимательно разглядывать.

– Забавные картинки, – сказал он, предчувствуя неожиданное открытие, – Какой-то странный велосипед… с крыльями. Хм. Черт возьми! Эй, как там тебя, Кот, ты видел велосипеды с крыльями?

Ким вскочил и заплясал вприсядку:

– Ну, профессор, ну, человек!

Кот недоверчиво мяукнул.

– Что? Ты боишься высоты? А воды ты разве не боишься? Не знаю, как ты, но я пловец так себе.

Крутя педали велотренажера, потея от давно забытой, но приятной физической нагрузки, Ким на согнутых и прижатых локтями к животу руках держал тяжелую профессорскую книгу и читал вслух, время от времени поглядывая на Кота, будто проверяя, слушает ли, понимает ли.

К вечеру он высчитал точные масштабы модели, способной выдержать его вес, ну, и, конечно, вес Кота и провизии. Разрезав на куски одну из палаток, вычертил на них детали будущих крыльев. Из легких металлических прутьев разной величины, добытых из всей этой техники, поднятой на крышу, соорудил каркас, сплел корзины из проволоки: одну, в мелкую дырку – для кота, другую, с дырками покрупнее – для провизии.

– Так, на сегодня умственного напряжения я больше не вынесу, – решил Ким.

Он установил вторую палатку, и попробовал включить радиоприемник. Конечно, он не работал. Вынув батарейки, Ким попытался их оживить хоть на какое-то время, стукнув по ним пару раз кирпичом.

«…удалось справиться с последствиями наводнения без человеческих жертв. Жители были эвакуированы заблаговре…» – зашипел далекий голос сквозь помехи, и приемник отошел в мир иной.

– Значит, эвакуированы, да? – стиснув зубы, едва сдерживая слезы, тихо сказал Ким, – без человеческих жертв, заблаговременно?

Ким вскочил и зашагал по крыше, пиная всё, что попадалось на пути. Кот предусмотрительно отбежал на расстояние и наблюдал, сверкая глазами.

Ким остановился, вскинул стиснутые кулаки в небо, и завопил, что есть мочи:

– Я, я жертва! Я тоже человек!

Небо молчало, ослепляя холодной голубизной.

Ким обессилено опустился, лег лицом на горячее покрытие и зарыдал. Кот не спеша подошел к нему, взобрался на дрожащую спину, вцепился в неё когтями и тут же отпустил.

Ким перевернулся, взял Кота на руки.

– Кому я нужен? Никто за мной не прилетит. Да они и знать не знают, что я здесь. Но ты-то чем виноват?

Кот заурчал.

– Ничего, вот выберемся отсюда и покажем им, чего мы стоим, правда?

Ким прижал Кота с такой силой, что тот не вытерпел такой нежности, выбрался из объятий и уселся неподалеку.

* * *

На рассвете Кима разбудил плеск воды. Сонный, он подбежал к краю крыши и увидел море в нескольких метрах от себя. Это означало, что незатопленным оставался только последний этаж и чердак. Ким понял, что времени на размышления больше нет, и до следующего утра они с Котом должны будут либо улететь, либо погибнуть.

Ким без промедления взялся за работу. Установил корпус самого большого из четырех велосипедов между двумя бетонными блоками. Открутил колеса. Собрал и отладил систему передачи движения от колес, через цепь к механизму управления крыльями. Вырезал начерченные на палатке детали, сшил их и натянул на легкий, но прочный каркас из гибкой стальной проволоки и прутьев. Укрепил коробку для провианта в сетку больших размеров. В меньшую поставил коробку для кота, в которой проделал несколько вентиляционных отверстий. Положил туда мягкую подстилку и приладил устройство для подачи воды.

– Да, Кот, это единственное, что мы будем пить. Греться нам ни к чему. Я накину одну из курток, которые нашел на десятом этаже, кроме того, я всё время вынужден буду крутить педали. А ты в коробке и в естественной шубе. И даже не уговаривай меня – никаких фляжек с коньяком.

В коробке с провиантом, до которой можно было дотянуться рукой, не вставая с сиденья, Ким установил пластмассовую канистру, перевернув её вниз головой. Закрепил рычаги, ведущие к хвостовому устройству, управлявшему направлением движения.

Ким водрузился на сиденье, поставил ноги на педали и попробовал их прокрутить. Крылья, скрипя механизмами, стали сгибаться в суставах, распрямляться и снова сгибаться. Сначала движения были медленными и рваными, но потом всё больше стали напоминать взмахи крыльев, и аппарат, подхваченный в какой-то момент потоком воздуха, сантиметров на двадцать оторвался от крыши.

– Работает, работает! – завопил Ким, напугав Кота своим воплем.

Испытать конструкцию более основательно не было ни времени, ни возможности. Оставалось только надеяться на точность расчетов, взятых из книги, и на прочность подручных материалов.

Накрыв летательный аппарат простыней, Ким взял кота на руки, и отправился за провиантом.

– Знаешь, как этот уродец называется? – спросил он у кота, – Махолет, приводимый в действие мускульной энергией пилота. Слышал о таком? Не хочу тебя пугать, но они не выдержали испытания дальними перелетами с большим весом. Кроме того, меня смущает определение «мускульный». Тренировками я себя последние месяцы не утруждал. Да…

Выудив необъятных размеров зеленый рюкзак из сундука, он спустился на шестнадцатый этаж. Вода неподвижно стояла между пролетами. Пока неподвижно.

– Что ж, самое необходимое собрано. Если тратить экономно, то должно хватить на пару суток. По моим расчетам до континента мы должны долететь раньше. Если, конечно, у меня ноги не отвалятся от бесконечного верчения педалей, и мы не пойдем на корм акулами. Остался последний штрих. Примем душ и побреемся на прощание. Кот, ты не хочешь побриться? Весить будешь меньше.

Кот лениво потянулся, вильнул кончиком хвоста.

– Ладно, жди меня здесь.

Через полчаса Ким вышел из ванной. Надушенный, гладко выбритый, в белоснежной рубашке.

Кот недоуменного разглядывал его.

– Знаю, знаю, за два дня всё равно щетина вылезет, и рубаха пропотеет. Да и вообще неизвестно, долетим ли. Но пусть хотя бы эта предположительная встреча с цивилизацией будет подготовлена на все сто процентов. Как ты считаешь?

Вернувшись на крышу, Ким тоскливо осмотрел окрестности в бинокль. Вторая по высоте городская многоэтажка почти целиком ушла под воду. Вдалеке виднелась маковка трансляционной башни. На горизонте море перетекало в небо, образуя замкнутое пространство под солнцем, где Киму давно отказали в месте. Но он был решительно настроен это место себе вернуть, отвоевать… или погибнуть.

К пяти часам вечера жара немного отступила. Всё было готово к полету.

Вода слишком близко подходила к поверхности крыши, поэтому пространства для разгона не было. Набирать скорость было негде. Определив направление ветра, в самом подходящем для начала полета месте Ким установил аппарат там, надеясь поймать попутный ветер.

– Кот, прошу пожаловать в кабину второго пилота.

Кот нехотя влез в коробку. Ким прикрепил шланг для подачи воды булавкой к воротнику. Надел солнцезащитные очки, надвинул на глаза бейсболку с длинным козырьком.

– Пристегните ремни. От винта!

Ким надавил на педали. Движения крыльев должны были быть не столько быстрыми, сколько равномерными. Нужно было реагировать на порывы ветра, на смену его направления, но эти навыки Киму придется освоить уже во время полета.

Минут десять он крутил педали впустую, ожидая мощного порыва. Кот иногда подавал голос из коробки. Ким отвечал ему, и тот успокаивался на время.

Вдруг аппарат рвануло с места, качнуло, завалило на бок. Он взметнулся вверх, но тут же резко накренился влево и пошел вниз. Ким усиленно крутил педали, пытаясь выровнять полет и набрать высоту. Какое-то время он едва удерживал аппарат в нескольких десятках сантиметров над поверхностью моря. Наконец, его подхватило потоком и понесло вверх.

– Прощай, – крикнул Ким удаляющейся в прошлое высотке.

Поднявшись на достаточную высоту и немного освоившись с управлением, Ким смог на какое-то время прекращать вращение педалей, и наслаждался фланирующим полетом.

Солнце припекало, но, назло ему, суставы летательного аппарата, собранного Кимом, не были скреплены воском.

Земля внизу чуть заметно округлялась по краям. На море кудрявилась пена без конца убегающих и догоняющих друг друга волн.

Верка

Перед глазами старой трескучей кинолентой мелькали воспоминания. Черно-белое, выцветшее, обгоревшее по углам детство, цветастая косынка матери, драки и примирения со старшим братом, уход отца. Немое кино школьных лет, ободранные колени, обломанные ветви соседской вишни, рты, черные от кожуры неспелых ещё, но таких предательски сладких грецких орехов. Перемигивания колесных спиц, растрепанные волосы, закатанная штанина и следы мазута от велосипедной цепи на упругой мышце голени.

Уже поступив в медицинское училище, Верка продолжала неистово крутить педали верного двухколесного друга, перекидывая длинную тонкую ногу через далеко не дамской высоты раму. Заложив руки в замок за спиной, лихо летала «без руля» по новехонькому асфальту, издающему терпкий смолянистый запах молодости, задора, опасности и риска. Лазала по деревьям, падала, набивала синяки, которые сама же потом и лечила, всхлипывая и костеря себя за неловкость.

Верка была стремительной, как мысль, жадной до жизни. При первой же возможности она унеслась из родного дома и поселилась в смешанном студенческом общежитии. Так же быстро выскочила замуж за молодого автомеханика Витьку. Вместе они вернулись в родной посёлок.

Верка с Витькой были хорошей парой. Они, что называется, существовали на одной волне сумасшедшей радости и ненасытности.

Через год они родили прекрасную розовощекую двойню. Витька сходил с ума от гордости, получив сразу и мужика-наследника, и курчавую девчушку – бальзам для души. Он был неистовым отцом, неутомимым, любящим двойняшек до щемящего безумия.

* * *

Когда дети пошли в школу, семье дали новый государственный дом. Неподалеку, на соседней улице, жила одинокая тетя Зоя – Веркина свекровь. Они с Витькой часто сплавляли ей двойню, а сами бегали в Дом культуры на танцы. Молодость брала своё.

Осенью Верка родила маленькую девочку Алю, хлипкую, но бойкую. Она орала круглые сутки, не давая никому покоя. Витька стал частенько задерживаться в автомастерской или у дружков, чтобы подольше не слышать детского плача.

В январе старшие дети уехали к веркиной сестре в небольшой городок у моря. Настала небольшая передышка.

В тот день Верка оставила двухмесячную Алю у свекрови. Сама же с самого утра была в поликлинике – подрабатывала в прививочный период.

После работы она забрала Алю, вернулась домой и, глянув на часы над кухонным столом, тут же кинулась к плите.

Дочь уснула. Ужин остыл. Час за часом вечер угасал, приближаясь к полуночи. Витьки всё не было.

Когда Вера, не снимая косынки, задремала за столом, подложив руку под тяжелую голову, на улице послышался шум. Застучали сапоги, отряхивая снег, громыхнула входная дверь. Из сеней неслись громкие мужские голоса.

– Верунчик, принимай гостей! – Витька первым ввалился в дом.

– Не ори, ребенок спит. Здравствуйте! – махнула она полусонно его друзьям.

– Привет, Вер, – глаза гостей слегка поблескивали, лица оттаивали после мороза.

– Чё, спит? Чудо-то какое, – задорно посмеивался Витька. – Это коллеги мои – Славик и Петя.

– Да мы знакомы же. Что, в первый раз что ли? Ну, не держите дверь отрытой, весь дом мне выстудите. Хотя, вам не холодно, наверное. Я вижу, вы уже тепленькие.

– Ну, ладно, чё ты, чё ты! У приятеля на работе день рождения был. Туда-сюда. Нам потолковать надо кой о чем, а там гудят, галдят. Ну, мы и решили домой, к родному очагу, как говорится, – Витька с грубоватой нежностью хозяйственно прихватил Веру ниже поясницы, – Давай-ка быстренько сообрази чего-нибудь на стол.

– Да поздновато уже, Вить.

– Ниче, нормально, мы же мирные.

Вынул из-за пазухи поллитру и хлопнул ею по столу. Сам принес стопки и, не дождавшись закуски, разлил. Верка копошилась возле холодильника. Мужики выпили, занюхали рукавами.

– Вер, ну, чего там, несешь? А то мы тут одежду грызть скоро будем.

– Я тебе сказала – не шуми, ребенка разбудишь. А что, там, где вам выпивку подавали, закуски пожалели?

– Ой, да некогда всё это. Ты же знаешь – спешка, суета.

Вера вынесла тарелки с быстро нарубленным соленым огурцом, чуть заветренным салом, луком, чёрным хлебом.

– Борща наварила. Хотите? Остыл уже, разогрею.

– Погоди с борщом. Ты нам клюковки наскреби, Верунчик, а.

Вера взяла эмалированную плошку, накинула кофту поверх халата и вышла в сени. Деревянной заостренной палкой чуть толще карандаша стала раздалбливать заиндевевшую клюкву в десятиведерной кадке. Сок и вода заснежились. Вера черпнула плошкой и, придерживая холодную ягоду рукой, вернулась в дом. Поставила плошку возле печи. Через пару минут слила оттаявшую воду и подала ещё стылую клюкву на стол.

Мужики бурчали о своём, время от времени прерываясь на то, чтобы налить и выпить. Бросали ягоды в рот, причмокивали.

Вера пошла в комнату, взяла Альку на руки, отворотила край халата и дала ей грудь.

Возвращаться на кухню не хотелось, но надо было следить, чтобы муж с дружками не буянили и не закурили в доме.

Вера вернулась, запахивая халат, по непроизвольной привычке ощупывая совсем немного облегченную грудь. Поймала косой взгляд Петьки и, не подходя к столу, отвернулась, пошла к газовой плите, достала с полки кастрюлю, наполнила водой и поставила на огонь. Витька со Славиком курили у порога. Витька ковырял носком снежную стену, доходившую ему до пояса, шедшую вдоль прочищенной до калитки тропинки.

Вера накрыла кастрюлю крышкой и в этот момент услышала шевеление за спиной. Петька подошел к ней сзади, прижался и положил руки на саднящую тугую грудь.

– Ну-ка, Петя, руки убрал.

– Да ладно, Верка, брось, ты ж вон вся какая, так в бой и рвешься.

Вера вырвалась, чуть не опрокинув кастрюлю, схватила грязный половник и угрожающе подняла его над головой.

– Пошел вон, не то так тебя сейчас отделаю, что мать родная не узнает.

– Ах, так, ну, ладно, ладно, посмотрим еще…

Петька выскочил, хватая на ходу полушубок и шапку. Вывалился в сени, пнул зло кадку с клюквой, чуть успокоился и лукаво ухмыльнулся.

Вышел на порог, закурил.

– Пойдем-ка, Вячеслав, гонят нас.

– Ты чего несешь, кто тебя гонит? Водку не допили, – раскинул удивленно руки Витька.

– Сам допьешь. Пойдем, а то мне моя всю плешь проест.

Двинулись по снежному коридору, на ходу застегиваясь и натягивая шапки. Через несколько шагов, как бы между прочим, Петька обернулся:

– Ты, Вить, жену что ли голодом моришь? Так и зыркает, так и зыркает глазищами. Пока ты тут табачком баловался, она всего меня насквозь изъела. Хоть бы постеснялась баба.

Витька промолчал. Докурил сигарету, бросил в снег, вернулся в сени. Подождал, пока друзья скрылись из виду, задвинул намертво засов и вошел в дом.

Вера приготовила таз для мытья посуды, налила холодной воды, ждала, когда вода в кастрюле закипит, убирала остатки закусок в холодильник.

– Ты чего, Вер, перед друзьями меня позоришь? Я позвал, а ты за порог выставила. Нехорошо.

Вера резко обернулась. Витька стоял в дверном проеме, как гора.

– Говорят, ты у меня проголодалась, ничего не ешь, смотрю.

– Ты чего, Вить?

Витька медленно пошел на неё. Вера оперлась спиной о кухонный стол и бочком, бочком хотела выскользнуть в коридор.

– Так я накормлю тебя так, что больше не попросишь.

Большой жменей взял, сколько смог, клюквы из плошки, схватил левой рукой Веру за лицо, сдавил щеки и стал запихивать кулаком в рот сочащуюся ягоду.

– Жри, жри, падла.

Вера схватила его двумя руками за запястья, но управиться с ним не могла. Не могла ни кричать, ни укусить, только мычала и закатывала глаза. Почти случайно, отбиваясь руками и ногами, заехала Витьке между ног. Он согнулся. Она попыталась его оттолкнуть. Но, несмотря на боль и почти обездвиженное состояние, Витька схватил её за ногу и повалил рядом с собой на пол, придавив весом своего тела. Вера упала плашмя на спину и гулко ударилась затылком об пол, почти потеряв сознание.

– Тихо, тихо, тшш, тшш.

Витька, шипя, подгребал Веру под себя, совал кулаками в живот, в бок – вправо, влево. Вера стонала, пыталась сопротивляться, закашлялась, сблёвывая клюкву.

Витька сел ей на живот, коленом придавил правую руку и дважды сильно ударил её кулаком в лицо. Вера вскрикнула, затрепыхалась, прохрипела:

– Ты же убьешь меня.

– Шшш, я тебе сказал – не шуми, ребенка разбудишь.

И ударил в третий раз, Вера замерла.

Оперся на колено, встал, качаясь, вышел в сени и, не отодвигая засова, закурил, хладнокровно оглядывая темноту улицы.

Вера лежала поперек кухни, головой к двери. Волосы лучами рассыпались вокруг лица, вернее, вокруг того, во что оно превратилось. Клюква запуталась в волосах, кровь ягодами падала на пол. Было вывихнуто плечо, на которое он стал коленом. Лицо тут же набухло, глаза не было видно. Щека обвисла, губы были разбиты в лохмотья, голова гудела.

На дворе мело. «Утром снова дорожки чистить», – подумал Витька.

Заплакал ребенок. Витька выбросил окурок через отдушину и вернулся на кухню. Пнул Веру, она застонала.

– Говорил тебе – не шуми. Разбудила, сука. Сейчас опять заверещит.

Вера беспомощно открывала рот, как рыба.

– Вставай, иди к ребенку.

Витька зачерпнул ковшом воды, напился, остатки плеснул Вере в лицо.

Вера с трудом поднялась.

– Давай, давай, шевелись.

Вера, ухватившись за стул, поднялась. Опираясь о стены, вышла из кухни. Подошла к кроватке, взяла девочку на руки и дала ей грудь. Когда та успокоилась, Вера быстро и сосредоточенно укутала её в две теплые фланелевые пеленки – в одну, потом в другую. Завернула крохотное родное бревнышко в верблюжье одеяло, закрыла дверь на слабый крючок, осторожно придвинула шкаф к двери, и села на стул в ожидании непонятно чего.

Виктор сел на табурет, опустил руки и тупо уставился в стену. Через несколько минут взгляд его немного прояснился, глаза сузились.

– Ну, закончим наш разговор, – и пошел за Верой.

Нажал на ручку. Дверь в комнату не поддавалась.

– Ты чего надумала, а? Верка, открой, хуже будет.

Витька саданул в упрямое дерево плечом, дверь дрогнула.

Вера развернула кровать, втиснув её между шкафом и противоположной стеной. Взяла ребенка на руки, судорожно соображая. Виктор всё равно рано или поздно до неё доберется. И тогда – берегись. Он колотился в дверь, молотил по ней кулаками, пятками. Потом всё стихло. Но ненадолго. Витька через минуту вернулся с маленьким ладным топориком для разделки мяса.

– Ну, смотри, я тебе предупредил. Открывай по-хорошему.

Никто не отозвался. Витька ударил в центр двери. Раз, другой. Потом протиснул острие топора в узкий зазор между дверью и дверной коробкой и поддел крючок. Подналег, но в проем протиснуться не смог – кровать упрямо заскрежетала перилами по прошлогодней побелке. Снова стал рубить дыру, каждый раз углубляясь всё дальше, выламывая щепки, выкручивая куски трухлявого дерева. Вдруг топор ухнул, вылетел из рук и провалился в полумрак придвинутого к двери шкафа. Витька крепкими пальцами разодрал образовавшееся отверстие, чтобы просунуть руку по плечо, нащупал повисший на плечиках топор, стал вслепую колотить в стену шкафа. Дело пошло быстрее, шкаф из недорогого спального гарнитура отечественного производства сопротивлялся недолго. Вырубив в двери дыру, чтобы можно было пролезть, Витька пробрался в шкаф и с одно разу ногой вышиб одну из его стенок.

– Ах ты, сука… Ну… убью гадину.

Детская кроватка, в которой когда-то младенцем лежал и он сам, была пуста. Окно открыто настежь, пленка, которой забивали раму снаружи во время самых сильных зимних холодов, прорвана, всё кругом было испачкано кровью.

Витька выбрался назад в коридор, спешно накинул полушубок, вышел в сени, отодвинул засов и выскочил на мороз. Выдыхая частое «фух, фух», бросился по тропинке к калитке, выбил её ногой с налету и, срезая углы, через неогороженный соседский участок побежал к дороге. Снег залепливал рот, глаза, но в свете дальнего фонаря Витька всё же увидел тень, с трудом пробирающуюся по глубокому снегу.

– Стой, убью!

Вера, как волны плотного Мертвого моря, разгребала снег впереди себя, левой рукой прижав к себе маленький спящий кокон. Наконец она выбралась на трассу. Вокруг не было ни души, ни одной проходящей машины. Вера в халате, в вязаных полосатых носках бежала по кромке, не оглядываясь, но чувствуя преследователя. Ей казалось, что левой части лица у неё больше нет, она с трудом различала дорогу правым глазом.

Добежав до соседней улицы, Вера кинулась к дому свекрови. Сняв проволоку, которой калитка крепилась к забору, Вера вошла во двор. Сил закрыть калитку уже не было. Не чувствуя тела, подбежала к дому. Уперлась спиной и пяткой обессилено заколотила в дверь, сквозь снежную завесу увидев Витьку уже у калитки. Дом молчал. Витька, чуя близость жертвы, не спеша, вошел во двор, перекинул топор из руки в руку и уверенно зашагал к Вере.

Инстинктивно она прижала к себе дочку, прикрывая её рукой и всею собой, и, уже теряя сознание, вдруг упала спиной в темноту за открывшейся дверью. На мгновенье сознание к ней вернулось и она смогла на пару метров отпятиться вглубь сеней.

Луч фонаря пробежал по её лицу.

– Батюшки…

Витька подошел к порогу. В открытых дверях он увидел бесформенную гору.

– Отойди, мать.

– Витька, ты что же это делаешь, окаянный, что же ты делаешь?

– Сказал, отойди, а то и тебе достанется.

Витька поставил ногу на первую ступеньку. Что-то холодное неожиданно и больно уткнулось ему в щеку, прищемив губу.

– Уходи, изверг, а то выстрелю, ты меня знаешь. Не заставляй брать грех на душу.

Витька уже был трезв и холодно бешен, и хотя страх оказался сильнее, он не отступил, медленно налегая, давил лицом на дуло, игнорируя боль.

– Мать, – зашипилявил он, примерзая губами к металлу, – Ты чего? Это же я. Ты это, значит, на сына… вот как.

– Я сына на счастье себе рожала, а вырос зверь лесной. Уходи!

И ткнула его сильно в грудь деревом приклада, он поскользнулся и увалился в снег.

– Ну, бабы, убью всех. Всех троих.

Но снова увидел вскинутое ружье. Женщина опустила ружье, только когда Витька вышел за калитку и, бешено заорав на всю округу, стал рубить топором колья забора.

Закрыв дверь, прислонив ружье к стене, кинулась к Вере. Ещё раз осветила её, посиневшую, фонарем. Халат был распахнут. Девочка, выпустив изо рта затвердевший, как стручок молодого гороха, сосок, улыбалась и стоила глазки миру.

– Вера, Вера, ну, деточка…

Подняв Альку, отнесла её в комнату, положила на кровать, огородив с двух сторон подушками. Выскочила в сени, подхватила Веру под мышки, поволокла внутрь, уложила на кровать рядом с дочкой и стала раздевать. Жизни в ней не было.

– Сейчас, родная, сейчас. Всё обойдется.

Дышала, дышала, терла носками, руками. Разделась, легла рядом, повернула ледяное тело на бок, подобрала под себя, укутала крупным своим морщинистым телом, натянула на обеих одеяло и стала выбрасывать воздух мощными выхлопами, пока не захрипела, ворочаясь, тычась обвисшей грудью в верины лопатки. Билась, билась, кусала, щипала за плечи, руки, уши, пальцы.

– Ааа.

– Живая, живая.

– Мама Зоя, отрезали…

– Больно, больно, знаю. Терпи, будешь жить, нужно жить.

Тело отдавало влагу, обезвоживалось.

Когда коже вернулся цвет жизни, тетка Зоя обработала Вере лицо, дала успокоительного, обезболивающего. Вера стонала, потом снова замерла, впала в беспамятство, опрокинулась в другой мир по ту сторону век. Час пролежала без движения. Вдруг поднялась, села в кровати.

– Алька!

– Здесь она, здесь, спит. Всё хорошо, тихо, тихо. Поспи и ты, Верочка.

– Надо идти, мам Зой. Надо собираться, – стала натягивать брошенные у ног мокрые носки.

– Да как же, куда? Посреди ночи-то.

– Он вернется, я знаю.

– Не пущу я его, всю ночь караулить буду. Не добраться ему до тебя, пока я жива.

Вера застонала, приложив ладонь к исковерканному лицу и тут же отдернула.

– Нельзя тебе сейчас. Да и ребенок, что ты. Завтра побегу, машину найду, в больницу тебе надо

– Нет, мам Зой, не уходи, не оставляй. Вернется он. Вместе пойдем, потихоньку, пораньше выйдем. И не в больницу, а на станцию сразу, на первую электричку, в район я поеду, к Ольге.

– Ох, Вера, ну, как же это? Бедная ты моя.