Текст книги "Новый Афонский патерик. Том I. Жизнеописания"

В годы гражданской войны[59]59
  Гражда́нская война́ в Гре́ции (1946–1949) – велась между правительственной армией Греции монархического режима и коммунистами-мятежниками; закончилась война поражением коммунистов.


[Закрыть] старец Гавриил помогал одному скрывавшемуся на Святой Горе жандарму по имени Хри́стос. Жандарм скрывался в пещерах близ Малого скита святой Анны и на побережье в районе Катунак. Отец Гавриил носил ему пищу и делал это постоянно, однако несчастный был одержим нечистым духом. Однажды он попытался ударить старца молотком по голове с криком: «Ты не должен был приносить мне хлеб!» Старец Гавриил чудом увернулся и говорил, что «с того времени в Хри́стосе живёт легион бесов».

Старец духом прозревал некоторые вещи и предупреждал о них. Своему родному брату, который недолгое время жил вместе с ним как послушник, а затем предпочёл вернуться в мир, старец Гавриил предсказал, что тот проклянёт день, в который вернётся в мир. И действительно, в миру брат отца Гавриила попал в руки шайки разбойников-коммунистов и был сожжён заживо.

Как-то один человек показал старцу Гавриилу пригоршню золотых монет и сказал: «Вот что имеет значение!» Старец назвал его нигилистом и масоном и предупредил, что его конец близок. И действительно, через несколько дней несчастный скончался.

Увидев одного мирянина, который трудился на Кавсокаливии[60]60
  Кавсокали́вия (греч. καίω – сжигать и καλύβα – хижина) – особножительный скит с 40 каливами. Находится по дороге к Великой Лавре, на скалах. Название скита происходит от имени основателя – преподобного Максима Кавсокаливита († 13 янв. 1365), который всякий раз, когда рядом с его каливой поселялись другие монахи, сжигал её, поднимаясь всё выше в горы.


[Закрыть] рабочим, старец его окликнул, назвав его родную деревню.

Как-то в каливу старца Гавриила зашёл один юноша и попросил благословения остаться у него послушником. Но старец, несмотря на то, что хотел иметь послушника, выгнал его, почувствовав исходящее от него зловоние. Жизненный путь этого юноши доказал правоту отца Гавриила и чистоту его дарований. Юноша стал монахом, но впоследствии отказался от ангельского образа и не только женился, но и стал монахоборцем, святоборцем и богоборцем.

В начале своего монашеского пути отец Гавриил какое-то время был зилотом.[61]61
  Зило́ты – «ревнители чистой веры», не поддерживающие молитвенного общения со Вселенской Патриархией по причине её экуменических контактов и перехода на новый стиль.


[Закрыть] Старец присоединился к одной из зилотских группировок и не имел литургического общения со святогорскими монастырями и с Церковью. В этот период старец отличался особой жёсткостью, каким-то фанатизмом. В то время по многим причинам – из-за своего характера, молодости и ревности – он был очень резок и временами груб, вступал в споры и доходил до ссор с другими отцами, даже со своим старцем. Впоследствии старец Гавриил смягчился и вернулся в мирное устроение. Его друг – старец Симеон Кавсокаливит – помог ему оставить зилотство. Отец Симеон прочитал отцу Гавриилу 89-е Слово святого Исаака Сирина «О вреде неразумной ревности».

Однажды находясь на Божественной Литургии в Великой Лавре, отец Гавриил во время «Тебе поем…» ощутил чрезвычайное умиление и почувствовал внутреннее извещение о том, что должен следовать Церкви, а не – как он думал до сего дня – зилотам. В 1955 году старец оставил зилотство окончательно и бесповоротно. О том, как это произошло, он рассказывал отцу Виссариону, смотрителю конака[62]62
  Кона́к – подворье афонского монастыря в Кариес, Дафни, где оно обычно представляет собой отдельную келью с храмом, или вне Афона (в Салониках или Афинах), где часто афонский конак – просто квартира в жилом многоэтажном доме.


[Закрыть] монастыря Дионисиат:

«Рассказать тебе, что со мной происходит? Всё, с сегодняшнего дня я меняюсь. Я больше не зилот. Мой ум был нечист, молитва – мутная. “Почему? Что мне мешает, что вредит?” – размышлял я. И надумал как-нибудь пойти и постоять на Литургии тех, кто поминает Патриарха. Сегодня я был на Литургии в Ставрониките. Седмичным[63]63
  Седми́чный – иеромонах, ежедневно совершающий суточный круг богослужения и Божественную Литургию в течение всей седмицы.


[Закрыть] был иеромонах Евфимий из келии Эставроме́ну, духовник. Он служит в Ставрониките каждый воскресный день. На Божественной Литургии во мне что-то произошло. Мой ум очистился. Так что отныне я к зилотам – ни ногой. Ведь в прелести я был и совсем этого не понимал. Слава Богу, хоть сейчас понял».

И хотя старец Гавриил оставил глупую ревность не по разуму, однако сохранил в себе ревность в вопросах веры и Предания.

Однажды старец был возмущён протестантскими взглядами своего собеседника. Внезапно прогремел гром, и в восьми метрах от беседующих в скалу ударила молния, которая прервала бесплодный разговор.

Во время одного престольного праздника какой-то человек сказал отцу Гавриилу, что «Динамис!»[64]64
  «Ди́намис» (от греч. δύναμις – сила) – вставка (возглашение диакона или священника и повторение хором) на Трисвятом во время Божественной Литургии.


[Закрыть] во время Трисвятого на Литургии является модернистской прибавкой, и старец Гавриил начал ругать певчих.

Как-то раз, идя по тропе, старец встретил мирского священника и увидел, что тот курит. Отведя его в сторонку, отец Гавриил обличил его, спросив: «Ты у нас кто: батюшка или шут гороховый?»

Часто отец Гавриил просил Бога: «Боже мой, пришли мне грешника, чтобы я заразил его Твоей благодатью».

Один стремящийся к монашеству молодой человек, студент богословского факультета, спросил отца Гавриила, нужно ли ему оканчивать учёбу и получать диплом. «Получай, – ответил старец, – и затем приезжай для своего предназначения». Юноша послушался. Получив диплом, приехал на Святую Афонскую Гору, положил послушнический поклон[65]65
  Покло́н послу́шничества – поклон, который мирянин кладёт перед храмовой иконой и старцем, становясь послушником.


[Закрыть] и около 100 дней прожил со старцем. Отец Гавриил милостиво и бережно относился к молодому послушнику и, снисходя ему в его аскезе, ел вместе с ним фасоль и бобы без масла. Старец часто советовал ему: «Хочу, чтобы у тебя были херувимские очи. Хочу, чтобы ты не был вялым, чтобы твой ум был быстродвижным. Я дам тебе самое лучшее имя, однако гляди в оба, горе тебе будет, если обесчестишь его».

Отец Гавриил был воодушевлённым ревнителем послушания, которому он прекрасно научился в течение шестилетнего «курса обучения» у своего старца Серафима, а также из сочинений отцов-подвижников. Старец очень много читал и изучал «Добротолюбие». Особенно он любил книгу «Эвергетинос».[66]66
  «Эвергетино́с» – систематизированный сборник аскетических поучений святых отцов, составленный около XI века основателем константинопольского монастыря Эвергети́ды (Богородицы Благодетельницы) преподобным Павлом и впервые изданный в 1783 году преподобным Никодимом Святогорцем.


[Закрыть] О ней он говорил: «Я восемнадцать раз читал “Эвергетинос”, и если буду жив, прочитаю ещё столько же. Не ищи другой книги. Из „Эвергетиноса“ ты получишь ответы на все свои вопросы. Там внутри – собрание отцов». Обо всём старец спрашивал своего духовника, дионисиатского игумена Гавриила, а о вещах простых советовался с катунакским старцем – отцом Христодулом-сапожником. Отец Гавриил учил своего послушника: «Твой старец – это твой Бог. Ты разговаривал со своим старцем? Ты говорил со своим Богом. Если твой старец скажет тебе: “Бросься в море!” – то один раз переспроси его: “Геронда, что ты такое несёшь, зачем же мне туда бросаться?” Но если он и во второй раз скажет тебе: “Бросься!” – бросайся».

Также старец говорил: «Если ты упокоишь старость своего геронды, то Святой Бог пошлёт человека, который упокоит твою старость». Старец не разрешал своему послушнику ни с кем разговаривать, он запрещал ему петь по нотным книгам и вообще петь на Литургиях. Если была необходимость, на Литургиях пел сам старец. Когда во время богослужения послушник старца Гавриила читал тропари наизусть, то старец ругал его.

Однажды отец Гавриил вместе с послушником пошёл в скит святой Анны, чтобы проведать давнего знакомого – старца Арсения-чулочника.[67]67
  То есть рукоделием старца было вязание чулок.


[Закрыть] Старцы сели напротив друг друга, промолчали два часа и разошлись, не сказав ни слова. Как и о чём они беседовали?

В какой-то момент послушник старца не выдержал жёсткой жизни на Каруле и захотел уйти. Тогда отец Гавриил послал его к своему другу – игумену монастыря Дионисиат Гавриилу, где послушник и остался навсегда, став монахом. Старец говорил: «Бог ему в помощь, он много потрудился в послушании».

Старец помогал святой обители Дионисиат – главным образом в духовных вопросах. За это монастырь давал ему что-нибудь в благословение. По любви отцы говорили: «Отец Гавриил, возьми ещё продуктов, возьми и масла», – но он, соблюдая монашескую акривию, брал лишь необходимое: «Если я возьму больше, то и чёток за вас тянуть я должен буду больше». Старец Гавриил брал в благословение лишь самое нужное, но и за это считал должным отплачивать либо другими благословениями, либо молитвой. Старец поддерживал молодых дионисиатских монахов и говорил, что «это моего поля ягоды». Отцу Симеону, бывшему тогда молодым монахом, он советовал: «Читай авву Дорофея – и молитва будет бить как пулемёт». Святому игумену монастыря Дионисиат старец с почтением говорил: «Геронда, не выезжай в мир, иначе диавол будет расстраивать твоё стадо, и не обойдётся без больших падений». На одного молодого монаха старец наложил епитимию молчать определённый срок.

Один дионисиатский монах сказал старцу: «У меня есть помысл уйти в пустыню». Старец ответил: «Нет, ты не для пустыни. Оставайся в монастыре и работай».

Старец Виссарион Дионисиатский вспоминал:

«Старец Гавриил был человек добродетели, человек святой. Его одежда ничем особо не отличалась. Подрясники и рясы были старые, потёртые, но без заплаток. Он ни с кем не разговаривал. Постоянно постился. Пищу с растительным маслом вовсе не ел. Я тогда был трапезником, а он часто приходил в трапезную, чтобы взять лишь немного хлеба для своей келии. Он давал мне советы, каким должен быть монах. Говорил, чтобы я был внимателен, чтобы творил Иисусову молитву. Иногда он рассказывал мне что-то из того, что видел своими духовными очами. Например, как один монах шёл под ручку с двумя обезьянами – одна справа, другая слева. Он не назвал мне имя монаха, но я сам догадался, кто это, потому что этот человек был причиной многих соблазнов в монастыре».

Время от времени старец приходил в монастырь Дионисиат и исповедовался игумену. Ему давали келию в архондарике,[68]68
  Архонда́рик – место приёма гостей.


[Закрыть] но в ней он не спал. Как только пономарь открывал двери церкви для того, чтобы возжечь лампады перед полунощницей, внутрь проскальзывал старец Гавриил. Иногда пономарь заводил с ним духовный разговор. Однажды он спросил старца:

– Отец Гавриил, я вижу, что тебе нравится наш монастырь, почему же ты в нём не останешься?

– Э, брат, – ответил старец Гавриил, – ты вынуждаешь меня рассказать тебе о вещах, которых не понимаешь. Я вижу людей такими, какие они есть, вижу их внутри, самую душу. Вижу, что некоторые порабощены бесам. Ну, а видя всё это, я, понятное дело, впадаю в осуждение. Поэтому долго здесь жить не могу.

Старец Гавриил своими подвигами, чтением аскетических сочинений и молитвой приобрёл опыт и духовное знание. Он имел благодать Божию и божественное утешение. Радость, происходящая от божественной благодати была для него каноном, правилом. Он всегда был радостным.

Старец Гавриил признавался: «Бог наградил меня неким дарованием, а я его потерял. Надеюсь, что до своей кончины вновь приобрету это дарование». Старец имел дар говорить красноречиво и вообще имел дар созидания.

Вот некоторые поучения и советы старца Гавриила:

«Жизнь монашескую я узнал через “упал-поднялся”».

«Знамения безмолвия: воздержание, молчание и самоукорение» (из святого Григория Синаита).

«Сейчас, пока вы юны, подвизайтесь, совершая посты, поклоны, ваше монашеское правило, потому что когда состаритесь, будете неспособны ни на что».

«Понуждение, понуждение приведёт ко спасению».

Старец простыми словами выражал силу и действенность духовного закона, говоря: «Бог отмщений Господь»,[69]69
  Пс. 93:1.


[Закрыть] – и подчёркивал значение покаяния как лекарства для исцеления отклонившихся от правильного пути. Он поучал: «Господь говорит: “Исправься, не то Я тебя исправлю”».

По смирению старец говорил: «Я прошу Бога, да сподобит меня стать невидимой звёздочкой на умной тверди».

«Когда мы страдаем, не надо говорить, что страдаем ради любви Христовой. Лучше скажем, что страдаем за свои грехи».

«Бог видит глубину души, другое Его не интересует».

Когда в годы гражданской войны один человек сказал отцу Гавриилу, что, возможно, верх возьмут коммунисты, которые перережут монахов, старец ответил: «Да будет благословен час», – проявляя в этих словах готовность пойти на мученичество и исповедничество.

Старец Гавриил особенно любил святого Максима Исповедника; слыша или произнося устами его имя, переполнялся радостью.

Угрызения совести старец называл особенным, привезённым со своей родины словом «ксурафа́кула», точно описывающим болезненные уколы и порезы острых лезвий, мучащих нашу совесть изнутри, когда мы пренебрегаем её голосом.

Старец Гавриил был человеком с крепкой волей и очень выносливым телесно. На Литургиях и всенощных бдениях он стоял на ногах прямо, как колонна. Однако шли годы, и у старца стали появляться проблемы со здоровьем – заболела поясница. Как-то, приболев, он не мог встать с кровати в течение семи дней. Старец келии Данилеев Геронтий, узнав о его болезни, взял лекарства, сварил суп, подумав, что отец Гавриил лежит один и голодный. Когда он принёс всё это в келию отца Гавриила, тот ответил: «Геронда, что сильнее: твои таблетки и суп или благодать Божия? Если Бог хочет, пусть Он меня вылечит, если не хочет, пусть заберёт меня к Себе». Есть суп и принимать таблетки старец не стал. На следующий день отцы увидели, как старец Гавриил вышел на строительство очередной каменной террасы.

Однако впоследствии, когда больная поясница окончательно приковала старца Гавриила к постели, он, живя в пустыне один, терпел невыносимые мучения. Отцы слышали, как он творил вслух Иисусову молитву: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя», – и его молитва прерывалась стонами и вздохами страдания.

Когда его спросили о самочувствии, он ответил: «Крест – но без гвоздей».

На листе старец собственной рукой написал, как хотел бы встретить смерть. Он уже видел смерть близко, хотя всю предыдущую жизнь помнил о ней и готовился.

Когда старец уже не мог сам себя обслуживать, Данилеи хотели забрать его к себе и упокоить его старость. Но отец Гавриил не желал оставлять свою келию. Он попросил отца Илариона приходить к нему и помогать. Отец Иларион спрашивал, сварить ли ему суп, рис или лапшу, но старец просил только варёного картофеля без масла, посыпанного крупной солью, собранной с рыбацких сетей. Отец Иларион клал пищу в рот отцу Гавриилу, потому что тот уже не мог даже пошевелить руками.

«Однажды на закате, – рассказывал отец Иларион, – старец попросил меня наполнить водой углубление в одной из скал. Как только я налил воду, слетелось огромное количество птиц: снегирей, воробьёв, желтогрудок и других, – их было необыкновенно много, они заполонили всё вокруг. Птицы пили воду, плескались, они окружили старца Гавриила, сидели вокруг и глядели ему в глаза. Увидев моё удивление, отец Гавриил сказал мне:

– Это мои домашние питомцы. Я научил их прилетать на закате.

Потом я попросил его:

– Слушай-ка, отец Гавриил, вот сейчас ты старый и больной. Давай-ка я тебе добавлю в пищу чуть-чуть растительного масла! Посмотри на эту варёную картошечку: если мы заправим её растительным маслом, разве она не станет вкуснее?..

– Конечно, станет, – ответил старец, – что я, не знаю? А если бы вместо картошки была жареная рыба, то было бы ещё вкуснее. Но говорю тебе: я всё это проходил, когда служил в жандармерии. Сев обедать, я мог в один присест слопать половину ягнёнка, и за всё это мне придётся давать ответ. Поэтому сейчас я и пытаюсь, как могу, расплатиться со своими долгами.

– Но разве тебе нравится, что братия болтают, мол, старец Гавриил не ест масла?

– А я не слушаю, что говорят братия. Меня это не интересует – пусть говорят, что хотят. Меня заботит не то, что скажут обо мне другие, а моё несчастное состояние. То, как я буду переправляться через огненную реку – вот что меня интересует. Однажды духовник велел мне есть скоромную пищу, чтобы другие отцы не комментировали мой пост. Духовник сказал мне, что послушавшись его, я “стану чувствовать себя по-другому”. И вот однажды, находясь на престольном празднике в скиту святой Анны, я тоже сел вместе со всеми за праздничную трапезу. Подавали рыбу, и мне положили огромную порцию. Я был голоден и съел её всю. Слышу, отцы начали шептаться: “Ну и ну, Гавриил уселся за трапезу!.. Гляди-ка, что это с ним? Ух ты, и Гавриил ест! Ест? Неужели? Вот это новость!” Раньше они говорили: “Не ест, почему он не ест масла?” А теперь начали говорить “Ест”. И “по-другому” я себя тоже не стал чувствовать. Я не стал себя чувствовать ни лучше, ни хуже. Рассказал об этом духовнику и скоромного больше не ел».

Когда состояние старца Гавриила совсем ухудшилось, он принял предложение братства Данилеев переселиться к ним. Монахи перенесли старца к себе на носилках. До этого дня уставом отца Гавриила было ежедневное причащение Святых Христовых Таин. Он имел на это благословение своего духовника и хранил в своей келейке Святые Дары, однако Данилеи сказали ему:

– Отец Гавриил, того, чтобы тебе причащаться каждый день, мы принять не можем.

– Пока я жил в своей келии, – ответил старец, – я делал то, что хотел. Там была одна жизнь, здесь другая. Здесь я буду жить по вашему уставу.

Отцы пришли в восхищение от его ответа и сказали:

– Мы будем причащать тебя, когда ты этого захочешь.

Итак, братство Данилеев с отличающей их благородной любовью ко всем окружило старца Гавриила заботой в его последние дни, и они причащали его каждый день.

И вот адамантовое тело карульского подвижника, тело, которое сокрушало скалы и совершало великие посты, оказалось лежащим в кровати и неподвижным – от истощения, старости и болезни. Однако, как и прежде, дерзновение старца к подвигу ни в чём не умалилось, и поэтому отец Гавриил сказал братьям: «Отцы, если я даже потеряю рассудок и попрошу добавить в пищу масло, вы мне его не давайте», – а также попросил: «Не вызывайте мне врача и не давайте мне лекарств, я возлагаю всё упование моё на Бога».

Находясь у Данилеев, молясь и укоряя себя, старец пришёл в исступление, увидел в созерцании рай и восклицал: «О, что я вижу! Какие цветы, какая красота! Неужели, всё это – столь прекрасное – создано для человека? О!.. Ты видишь? Видишь?» Отец Даниил ответил старцу: «Мы ничего не видим, геронда». – «А вы что думаете, что я что-то вижу?» – пробормотал старец, поняв, что проговорился, и пытаясь скрыть происшедшее с ним. За день до этого старцу было другое видение. Он говорил отцу Илариону: «Вижу знамения и чудеса». По всей вероятности, Благий Бог по Своему праведному суду удостоил старца награды за его великое самоотречение и дал ему извещение ещё в этой жизни.

Старец Гавриил не переставал молиться и мысленно жил уже в другом мире. Однажды, когда казалось, что он задремал, с ним заговорили, и он ответил: «Ах, глупенький, зачем ты меня прервал?»

Старцу сказали, что приближается день его Ангела, но он ответил, что в этот день будет не с ними. Он ясно предвидел свою кончину. Однажды ночью старец попросил, чтобы его причастили. Когда ему сказали, что ещё идёт утреня, он попросил причастить его Святыми Дарами из дарохранительницы, поняв, что до окончания Литургии отойдёт в мир иной. Старца причастили. Вокруг него собрались отцы. Поскольку это было время богослужения, он сказал им: «Давайте-ка, возвращайтесь на службу, оставьте меня одного». Старец келии Данилеев, находясь в храме, сокрушался: «Да что ж это такое, человек при последнем издыхании, а мы оставляем его одного?» Вернувшись к старцу Гавриилу, он увидел, что тот испускает дух.

Старец скончался 3 ноября 1968 года.

У него была преподобническая кончина. В аскетерии было найдено наследство этого подвижника-нестяжателя: несколько килограммов миндальных орехов. Ранее отец Гавриил просил отца Илариона отдать после его кончины эти орехи какому-нибудь священнику, чтобы тот его поминал. Но его и так поминали все.

Когда через три года честны́е останки отца Гавриила были извлечены из могилы, его кости рассыпались и превратились в тонкую пыль. Возможно, это произошло потому, что он не вкушал масла.

Благословение его и молитвы да будут с нами.

Аминь.

6. Кавиот Костас, Христа ради юродивый

Все жившие в Кариес – и монахи, и мирские – знали Костаса и относились к нему с любовью и симпатией. Видя его бродящим по Кариес, часто молящимся на Божественных Литургиях в Протате[70]70
  Прота́т – 1) Священный Кино́т, верховный орган самоуправления Святой Горы, который cостоит из 20 святогорских старцев (антипро́сопов), избираемых от всех обителей Афона. На заседаниях Священного Кинота, проходящих в Кариес, обсуждаются общие вопросы жизни и деятельности монастырей; 2) храм в честь Успения Пресвятой Богородицы, находящийся рядом со зданием Протата.


[Закрыть] и совершающим невообразимые, сумасшедшие поступки, все были в недоумении. Кто этот человек? Он сумасшедший, страдающий психическим расстройством? Или только притворяется душевнобольным, а на самом деле юродивый ради Христа? Его мирное, светлое – хотя и неумытое – лицо, а также некоторые мудрые и прозорливые высказывания заставляли отцов задаваться такими вопросами. Костас был человеком тихим и незлобивым, не делал никому ничего плохого и ничего ни у кого не просил. Однако кем он был на самом деле – монахом, мирянином? Это так и осталось нераскрытой тайной.

Костас родился 10 февраля 1898 года в селе Кале́ндзи недалеко от местечка Додони в Эпире.[71]71
  Эпи́р – область в западной Греции.


[Закрыть] Его отца звали Ста́вросом Ангелисом, а мать – Анфулой. На Святую Афонскую Гору он приехал, чтобы стать монахом, и какое-то время прожил послушником в монастыре Дионисиат. Затем он переселился в Кариес и как кавиот[72]72
  Кавио́т – монах, приписанный к Священному Киноту. Не находясь в монастыре или скиту, кавиоты живут даром или за небольшую арендную плату в какой-либо келии. – Прим. сост.


[Закрыть] жил в одной полуразвалившейся келии в скиту святого Андрея Первозванного. Костас носил монашескую скуфью, отрастил бороду и длинные волосы, и поэтому внешне был похож на монаха. Вместо рясы он надевал старую шинель. Зимой ходил по Кариес почти голым, обернувшись по бёдрам какой-то тряпкой, а летом, наоборот, был одет в пальто и подпоясан верёвкой. Костас никогда не мылся и не стирал свою одежду. Когда новой грязи на его одежде уже было не на что прилипать, он развешивал её под дождём, и так она «стиралась». Когда одежда высыхала, он снова надевал её. Костас приходил в гости к иеромонаху Гавриилу Макавосу. Отец Гавриил жалел Костаса, давал ему пищу и посыпал его одежду порошком от блох и вшей, которые у Костаса водились в изобилии. Костас носил с собой консервную банку с привязанной к ней вместо ручки проволокой, поэтому некоторые называли его Баночником. Иногда, приходя к какому-нибудь конаку или келии, Костас мог по несколько часов сидеть под дверью и ждать, пока хозяин не откроет дверь сам. Увидев на пороге Костаса, братия понимали, зачем юродивый пришёл, и клали ему в консервную банку пищу. Что бы ему ни давали: суп, сладости, салаты, – он всё смешивал, а иногда сверху заливал ещё и водой. Получив пищу, Костас клал старцу келии поклон, целовал руку и, поблагодарив, уходил.

Костас посещал монастырь Кутлумуш и садился с отцами на трапезе самым последним. Брал четыре-пять порций пищи, перемешивал их и начинал то рыдать, то смеяться. Тогдашний игумен монастыря Кутлумуш отец Макарий имел большое благоговение к Костасу и наказывал одному молодому монаху, который был в то время трапезником: «Ты мне смотри, будь к Костасу внимателен! Гляди, давай ему то, что он попросит».

Иногда отцы видели, как Костас стоит напротив усыпальницы Протата. Он мог простоять там час или два. Проходя мимо, отцы слышали, что Костас шепчет себе что-то под нос, видели, что его лицо меняется. Но что он говорил, было не разобрать. Может быть, юродивый молился за усопших?

И в других местах случалось похожее. Иногда Костас садился на землю прямо посреди дороги и начинал шептать себе что-то под нос. Он был поглощён тем, что делал; его ум был заключён в тех словах, которые он шептал. Духовные отцы верили, что Костас наизусть читал Псалтирь, что ум его был восхищаем и старец не замечал, что рядом с ним люди. Когда с ним начинали разговаривать, он приходил в себя, делал какие-то жесты, выкидывал какой-нибудь «сумасшедший номер» и уходил, скрывая своё духовное делание от посторонних.

Будущий епископ Родостольский кир-Хризостом тогда жил в Андреевском скиту. Из доброго любопытства он захотел узнать о Костасе и его жизни больше. Он тайком пошёл за юродивым и подслушал, как тот совершает вечерню. Всю службу подвижник совершил наизусть – без книг и света. Костас даже пел наизусть «Господи воззвах…», воскресные стихиры и догматик гласа того воскресения, когда это произошло.

Однажды все увидели, как Костас вышел из скита. Из любопытства братья зашли в его келию, чтобы посмотреть, как он живёт, но в изумлении увидели, внутри юродивого. Они оцепенели от ужаса, но Костас велел им приложиться к четырём огромным иконам в полный человеческий рост. Братия попросили у Костаса прощения, и он ответил: «Идите с Богом. Христос да будет с вами!» В его келии отцы не увидели ни стола, ни кровати, ни одеяла, ни подушки. Излишне говорить, что ни печки, ни другого отопления там тоже не было. А зима в Кариес сурова: даже живя в отапливаемой келии, пережить стужу нелегко.

Так с юности будущий епископ Родостола стал почитать старца Костаса и весьма благоговеть перед ним.[73]73
  Ἐπισκόπου Ροδοστόλου Χρυσοστόμου. Πρόσωπα καί δρώμενα στόν Ἄθωνα. Σελ. 186–195.


[Закрыть]

Духовное состояние Костаса понимали немногие, но и они не ведали его глубины. Большинство отцов, помогая Костасу, делали это от сострадания. К несчастью, находились и такие, кто смеялся над юродивым, издевался над ним, оскорблял и мучил. Один из таких людей, однажды увидев, как Костас идёт по тропинке под окнами его келии, быстро наполнил ведро водой и вылил его целиком на старца. Конечно, на Костасе не осталось сухой нитки, но юродивый невозмутимо продолжил свой путь – как будто ничего не случилось. Он даже не повёл бровью, не поднял голову, чтобы посмотреть, кто облил его водой. Кто из нас поступил бы так же?

Любые аскетические подвиги нелегки, для их совершения необходим труд. В большей степени это относится к послушанию, которое, согласно святым отцам, представляет отречение от собственной души и исповедание веры. Но ещё более трудным подвигом, чем послушание, является юродство. Ведь юродивый ради Христа становится посмешищем для всех, отребием миру,[74]74
  См.: 1 Кор. 4:9, 13.


[Закрыть] он смиряется зело,[75]75
  См.: Пс. 141:7.


[Закрыть] такой человек совершеннейшим образом попирает гордыню. Юродство ради Христа требует особого призвания от Бога. Юродивые – это возлюбленные Божии, потому что ради Его любви они берут на свои плечи тяжёлый крест, а Бог – ради их великого смирения – открывает им Свои тайны. И вот, как были убеждены отцы, таким Христа ради юродивым был и геро-Костас.[76]76
  Буквально: старец Костас.


[Закрыть] Отцы верили, что он скрывал в себе какую-то духовную тайну.

Один живший в Кариес старец рассказывал:

«Однажды, когда я был молодым монахом 20–22 лет, я пришёл в Кариес в магазин, принадлежавший иеромонаху Стефану, шутил и весело смеялся. В какой-то момент в магазин зашёл геро-Костас. Когда отец Стефан на минутку вышел, Костас повернулся ко мне и серьёзно сказал: “Монахи не смеются”. Я тут же опомнился и взял себя в руки. А как только отец Стефан вернулся, Костас снова начал вытворять всякие глупости. Его серьёзность и данный мне совет произвели на меня впечатление. Человек сумасшедший так разговаривать не будет».

Костас, Христа ради юродивый

Впоследствии Костас ушёл из Андреевского скита. Старец поселился в полуразрушенной келии святого Георгия. Эта келия называлась Филадельфовской и находилась за Кариес. Там не было ни дверей, ни окон. Да что там дверей и окон – в келии не было даже пола, только на центральном входе сохранилась старая дверь. Внутри келии Костас ходил по деревянным балкам, а спал в церкви, в одном из углов алтаря. Достойно удивления то, как он мог пережить зиму. По-человечески это было невозможно, но, по всей вероятности, Костаса покрывала благодать Божия.

У Костаса была Постная Триодь старой печати, из которой он пел стихиры и тропари, и старинное Священное Писание в кожаном переплёте. Один человек, увидев эту книгу, позарился на неё и украл. Встретив его на дороге, Костас обличил его: «Ты украл у меня Священное Писание. Ну-ка быстро его возвращай». Вор растерялся, устыдился и стал спрашивать себя: как Костас догадался, что именно он украл книгу? Так вор уверовал, что Костас одарён благодатию Божией, что находится в духовном состоянии и только притворяется юродивым.

Однажды геро-Костас подошёл к одному из учеников Афониады и открыл один совершённый тем грех, велел ему быть внимательным и в следующий раз греха не совершать.

Как-то раз юный монах спросил Костаса:

– Скажи мне, Константин, ты монах?

– Да, – односложно ответил тот.

– А где ты стал монахом?

– В Дионисиате.

– И какое твоё монашеское имя?

– Акакий.

– А откуда ты родом?

– С островов.

– А с какого именно острова?

– С Родоса.

Когда молодой монах продолжал выпытывать у Костаса разные подробности о других сторонах его жизни, тот по своему обыкновению начал нести всякую околесицу. Неизвестно: был ли он действительно пострижен в монашество или просто ощущал себя монахом? Говорил ли он всё это для того, чтобы избежать лишних вопросов, или, говоря одно, сам он имел в виду что-то другое?

Когда геро-Костас впервые встретил на одной из тропинок Капсалы[77]77
  Капса́ла – лесистая гористая местность недалеко от Кариес, один из наиболее безмолвных районов Святой Афонской Горы.


[Закрыть] старца Дамаскина из келии святого Василия, то назвал его по имени, хотя ранее они не были знакомы. В беседе геро-Костас по секрету сказал отцу Дамаскину о том, что он «безродный малоазиат, богослов и непризнанный писатель». Когда отец Дамаскин стал спрашивать старца о своём помысле, тот ответил: «Что ты за это зацепился, отец Дамаскин? Тот, кто не терпит брань от этого “необычного помысла”, не становится монахом». Простые слова Костаса легли на сердце старцу Дамаскину.

Итак, геро-Костас был не сумасшедшим, каким его считали некоторые, но богословом и автором двух книг: «Человек: цветок небесный и земной» и «Какой была Святая Гора, когда я с ней познакомился, и какой я её оставляю».[78]78
  См.: Ἀρχιμ. Εὐδοκίμου Καρακουλάκη. Διοίκηση καί ỏργάνωση τοῦ Ἁγίου Ὄρους. Ἅγιον Ὄρος, 2007. Σελ. 198–199.


[Закрыть]

В день, когда в Протате шло голосование за новый «Катастатикос Хартис»[79]79
  «Катастатико́с Ха́ртис» – основной документ, регламентирующий внешние формы жизни и взаимоотношения между святогорскими монастырями, а также между Святой Горой и Греческим государством; принят 10 мая 1924 года.


[Закрыть] Святой Афонской Горы, Костас, тогда ещё нестарый и находящийся в начале своего Христа ради юродства, забрался на колокольню Протата и начал погребальный звон. Впоследствии он рассказал об этом случае и о причинах, побудивших его сделать это, старцу Дамаскину из келии святого Василия. Вот что он рассказал:

«Геро-Дамаскин, Вы, вероятно, знаете, что это место посвящено нашей Владычице Пресвятой Богородице. Она, наша общая Матерь, просветила ктиторов всех священных обителей, и они испросили у патриархов и самодержцев, дабы Святая Гора пребывала вне ведома духовных и гражданских властей, не рабствовала никому и не была ни под чьим внешним надзором. Это привилегированное положение было утверждено священным “Трагосом”,[80]80
  «Тра́гос» (от греч. τράγος – козёл) – первый афонский устав, написанный на козлином пергаменте, составленный в 972 году преподобным Афанасием Афонским и утверждённый византийским императором Иоанном Цимисхием.


[Закрыть] а также иными патриаршими грамотами, императорскими хрисовулами и султанскими фирманами. Превыше этих документов, вечно живых и гарантирующих особый устав Святой Горы, здесь владычествовало Священное Предание. Оно опиралось на Священное Писание, на заветы и слова преподобных отцов, просиявших в добродетели. И – что важнее всего – на Святой Афонской Горе действовала православная система ценностей святогорской совести. По сей причине ни уголовные кодексы, ни даже понятие об уголовном праве не было необходимо (ни для профилактики, ни для наказания) – ради общего мира этого святого места. Также не было необходимости и в конституционном одобрении имевшихся у Святой Горы привилегий. Особое положение Святой Горы было рождённым изнутри, самосильным и вечным. Нынешние же начальники, проэстамены сего святого места, были обмануты и изменили всё вышеперечисленное новой редакцией документа “Катастатикос Хартис”. Я, геро-Дамаскине, исследовав всё вышеперечисленное, по неизреченному извещению сердца, во время голосования за этот новый документ почувствовал, что вышеперечисленные права этого святого места выставляются на продажу. Видя, что новый документ делает Святую Гору мёртвой и неуправляемой, я поднялся на колокольню Протата, откуда мерным и погребальным звоном начал свидетельствовать о своём непреложном убеждении, что в нынешний день самоуправляемая Святая Гора испустила свой дух. Погребальный звон колоколов возмутил собравшийся в тот момент Сугубый Духовный собор двадцати монастырей, и они послали на колокольню сердара[81]81
  Серда́ры – блюстители порядка, подчиняющиеся непосредственно Священному Киноту Святой Афонской Горы, в настоящее время полицейских функций не выполняют.


[Закрыть] узнать, кто скончался. Поднявшийся сердар спросил меня: “Кто скончался?” – “Скончалась Святая Гора”, – ответил я и продолжил погребальный звон. Однако грубое и неблагородное поведение сердара вынудило меня остановиться, и я потребовал допустить меня пред лицо Сугубого Духовного собора, дабы составить протокол похорон самоуправления Святой Афонской Горы. Но с поруганиями и насмешками я был изгнан оттуда и отошёл в скорби… Итак, ведай, геро-Дамаскине: когда умолкнет эхо прежнего устроения и новый порядок войдёт в практику, место сие мира знать не будет. Тогда-то монашеский чин будет либо изгнан, либо приведён в негодность – ради возможности незаконно пользоваться хранимыми на Святой Горе бесценными сокровищами и святынями, коими государство и епископы, безусловно, найдут, как распорядиться».[82]82
  См.: Ἀρχιμ. Εὐδοκίμου Καρακουλάκη. Διοίκηση καί ỏργάνωση τοῦ Ἁγίου Ὄρους. Σελ. 198–199.


[Закрыть]