Текст книги "Ах, покойный месьё де Жонзак! Из четверологии романа «Франсуа и Мальвази»"

Глава III. Ночное происшествие, с последующим отъездом в Париж

Рено спал чутким сном, иначе, после всего произошедшего с ним, было и не возможно, и поэтому он сразу проснулся от неясного шума, наподобие шороха с приглушенными разговорами.

Вскочив со шпагой в руке, он застыл, весь превратившись в слух. Сейчас явственно услышал приближающиеся шаги нескольких человек и их приглушенный разговор.

«Вот как значит „до завтра“?!» – прошептал он, хватая камзол, чтобы не сражаться голым… одеваясь пришла светлая мысль – бежать через окно, благо первый этаж…

Вместе с тем как шумы стали стихать, сразу же подумалось, что страхи напрасны… и действительно боязни того, что его хотят убить, при дальнейшем осмыслении показались ему настолько надуманными, что он устыдился собственных подозрений, если не сказать трусости. И как бы в подтверждение правильности этих суждений шум как-то сразу стих, но тут по галерее прошел кто-то возле самой двери. Ему показалось что что-то случилось, а может быть просто готовились к отъезду. Видно барон не стал терять даже ночи.

Рено решил проверить так ли это, но прежде он как следует оделся, вложил шпагу в ножны и направился к двери. Выглянув в коридор и не обнаружив там ничего кроме темноты, решил направиться в ту сторону, где стихли шаги. Попав в Заднюю залу, увидел полоску света, лежащую на полу от приоткрытой двери.

Подошел поближе и заглянул: увидел господина д’Обюссона и старика Бертона, что-то ему расстроенно говорившего.

Заходя во дверь Рено неожиданно для себя вздрогнул при виде крови на полу и лежащего раненного юношу, перевязываемого аббатом Витербо с помощью слуги.

– …Я побежал на крик, сам стал кричать, – вздыхал горестно старик, со страхом поглядывая на неподвижное и бледное лицо. – А возле самого озера я увидел, как этот человек уезжает на лошади, а его я нашел вот таким, боже мой! Не приведи господь!… – запричитал он, не сдерживая слез от мысли, что может никогда больше не увидеть своего мальчика, которого ростил и лелеял с детских лет, как родного.

Смолкнув Бертон стал вспоминать как осторожно, согнувшись в три погибели, тащил его по тропинке на спине; как встретил у калитки сторожа и приказал ему закрыть ворота как следует, и идти разбудить аббата Витербо, если тот уже спал… пред глазами явственно предстало все то, что делал, когда принес юношу сюда…

Рено подошел к барону д’Обюссону сзади, так же встав у края кровати, как и он глядя на бездыханное тело.

– Это сделал тот, кто следил за мной. – только и сказал он барону глядевшему на сына, быть может уже мертвого… как скажет аббат Витербо.

Думалось что вот она первая жертва… лежит с глубокой сквозной раной в плече, неподвижно, без признаков жизни; лежит как предупреждение, об опасности того пути, на который они встали, с которого еще можно свернуть, отдав злополучный документ преступникам.

Аббат Витербо имевший в медицине большие познания, после перевязки, чувствуя, что его слово с нетерпением ждут, начал давать осторожный диагноз:

– Я не могу сказать что-либо определенное сейчас. Его организм, молодой, крепкий, должен справиться. Он потерял много крови… вот что больше всего меня волнует, а рана сама по себе для жизни не опасна, жизненно важные органы не затронуты, но заживать будет долго. Я ее промыл, наложил корпию, чуть затянется, я ее смажу моим бальзамом… Аруэ, сходи принеси воды или молока… он в любой момент может очнуться.

– Я схожу! – вызвался старик Бертон и поспешно направился на кухню.

А аббат Витербо продолжал, как будто зная о планах барона:

– Пульс у него очень слабый, душа еле в теле держится. Его нельзя будет тревожить. Полный покой и недвижение – вот что его исцелит если…

– Если??! – побледнел весь встревоженный барон.

Аббат Витербо не смог сказать о чем думал сразу, дабы не терзать своими словами отцовское сердце, давая время самому додуматься.

– Если он очнется. Неизвестно сколько он потерял крови? Забытье внушает мне опасения.

Бертон вернулся со стаканом воды и молока на подносе, на случай если оно тоже понадобится.

И понадобилось, после того, как первой дали воду. Налили сквозь зубы. Как будто пошло. Затем для поддержания сил так же влили молока.

Как они и ожидали, Франсуа подал признаки жизни шевельнулся, глубоко вздохнул, открыл глаза, застонал, но на этом все и кончилось. Снова забытье на несколько часов, а может быть и дней.

Теперь необходимо было выйти, создать полный покой, оставив больного с Бертоном. Аббат Витербо сразу направился к своей аптечке.

Аруэ было приказано убрать следы крови во дворе, протереть пол и… молчать насчет всего случившегося.

В данном положении, оставшись наедине с Рено, медленно шагая рядом по темной галерее, барон д’Обюссон мысленно обратился за поддержкой к нему, как к человеку здравомыслящему и разбирающемуся в этих делах.

– Вы думаете это удастся скрыть?

– Не думаю, – покачал головой д’Обюссон, – Ясно видно, они здесь, или скоро будут здесь, а раз уж о нас узнали, то спешить уже не имеет смысла.

– А я думаю наоборот, что его не зря подкололи. Послушайте меня, барон, хорошенько, они не здесь! Они пока не здесь! Так что здесь только тот, кто за мной следил. Один он погоды не сделает, тем более что ему еще известить своих нужно. И поэтому пока пути открыты, вам нужно рвать отсюда пока не поздно, а то ведь потом какую охрану не возьми, любая пуля кого угодно из вас, даже через обитую железом стенку достанет. Вы бы видели как они нагло напали на графа Саймона, которому я служил.

– Оставить его одного, в таком положении, я просто не могу, это против моих принципов. Я не могу рисковать его жизнью ни за какие миллионы!

– Да зачем он им нужен? Разве что в заложники, так вы оставите в замке надежную охрану. Да и при том, что они кинутся за вами вдогонку, а не штурмовать крепость. Если уж на то пойдет, то недалеко отсюда Лимож. Осведомите начальника полиции чтобы он прислал солдат, а сами тем временем поезжайте спокойно. Оставьте все на аббата Витербо… на него можно положиться…

…А если вы останетесь, это засосет вас как болото. Соберут местное бандитье-камизаров и…я думаю, вам хорошо должно быть известно, что такое атака, или что такое палить замки? Они нас вместе с завещанием сожгут!

– Господин Рено, я думаю что вам, да и пожалуй аббату Витербо самим следует отправиться…

– Нет, нет, и еще раз нет! – перебил его Рено. – Никогда не доверяйте такие вещи никаким друзьям. Это ваше личное дело и вы не можете рисковать чужими жизнями. Вы получили этот документ и держите его всегда при себе, пока не засвидетельствуете его в высшей инстанции, самолично. Тем что вы будете действовать через кого-то, этим вы будете только усложнять дело.

– Я думаю вы тоже усложняете дело, дорогой господин Рено. Зачем далеко ездить когда можно все сделать через Лиможский суд, и даже получить право наследования; или того ближе сдать на хранение моему старинному другу, смотрителю королевского замка Гере.

– А вы уверены, что на посул пятизначного числа ливров можно не соблазниться? Зачем доверять провинциальным служакам, если через несколько дней документ можно будет заверить в парижском суде, а не среди родственников и арендаторов.

Рено еще хотел добавить, что уехав они отведут опасность от семейного гнезда, но видя что и без того убедил, промолчал.

Дойдя до спальной комнаты Рено, они расстались. Рено из чувства вежливости пожелал спокойной ночи.

– Да какой уж спокойной! – немножко невоздержанно ответил барон.

На следующее утро Рено проснулся неожиданно рано, о чем свидетельствовали настенные часы, показывающие пол-шестого. Быстро одевшись и нацепив свою шпагу, теперь уже лежавшую на столе, поспешно вышел из спальни на прохладный двор, где вовсю кипели снарядительные работы.

Посреди двора стояли в ряд два громоздких рыдвана, и уже запряженный парой выносливых лошадок черный лакированный кабриолет.

Среди дворовых работников, начинавших подводить лошадей запрягать в рыдваны, можно было заметить слоняющихся пока без дела, деревенских парней, собравшихся группой у собачьей конуры, и развлекавшейся тем, что пинали друг другу перед носом собаки ее кость.

Рено посторонился, давая проход слугам, несшим дорожные баулы и чемоданы, укладывать их в багажники. Наблюдая за ними он снова встал на проходе и неожиданно почувствовал на своем плече чью-то тяжелую руку.

– А меня вы не хотите пропустить, господин Рено?

Рено обернулся и увидел аббата Витербо, шедшего сзади слуг, руководить погрузкой.

– О да! Конечно же, конечно! – отшагивая в сторону охотно согласился он.

Аббат Витербо, встретившись с ним, изменил свои намерения, остался на лестнице, откуда и за погрузкой можно было проследить, и поговорить с Рено, первым делом осведомившегося о Франсуа.

– Ему стало значительно лучше…

Затем разговор коснулся охранников, продолжавших забавляться от собачьего визга.

– И этим балбесам, увальням деревенским, доверили такое дело? Где это только таких жлобов раскопали? Куда смотрят рекруты, просто диву даешься.

– Да, эти края богаты на таких.

Последний хотуль был заложен, крышки багажников закрыты, ключи были вручены аббату Витербо и ему за неимением других дел ничего другого не оставалось больше делать как пригласить своего собеседника за стол, где можно было подробно разузнать о его планах.

Рено признаться думал, что по случаю отъезда будет одно общее застолье, где соберется вся семья и замковая челядь, но был не мало обескуражен, когда его привели на кухню / в столовой наскоро откармливали парней и там был усажен Бертоном за столик, накрытый на него и аббата. Торопиться конечно нужно было, но не до такой же степени!

Задав им работы главный кухар продолжил приготовления съестного на дорогу.

Во время застольной беседы Рено охотно поделился своими планами на счет того, что собирается поехать, помочь барону в его делах, собираясь отвести и повыгоднее вложить деньги месье де Жонзака. На его же вопрос, полный недоумения, почему такая спешка, аббат Витербо, не желая говорить на эту тему в присутствии посторонних, сослался на известные причины, из-за которых сейчас…

…В покоях супруги барон д’Обюссон развернул кипучую деятельность по сборам в дорогу, неустанно поторапливая ее и служанок, готовивших дорожное платье и вещи, необходимые на дорогу в Париж.

После долгой процедуры одевания, баронесса наконец была готова, как и тюки, которые уносили слуги.

– Куда ты столько набрала! – выругался он беззлобно по-мужьи. – Ну ладно, пошли, там все уже давно готово!

– Как даже не позавтракав? Куда ты торопишься так?

– Люди уже устали ждать! Пойдем, в дороге поедим, в Гере пообедаем. Анжелика! – крикнул он на молодую служанку, привлекательного вида. – Что ты здесь копаешься?! Сходи к Бертону принеси в кабриолет еды!

Взяв с косметического трельяжа сумочку с драгоценностями и другими женскими вещами, все это поспешно передал супруге.

– Так, деньги взяла? А! Витербо уже… так ну все…

– Как все!? Нужно попрощаться!

– Какое там, им еще пять часов спать!

Но в это самое время как бы в опровержение его слов, в покои вошел дед, ведомый под руки теткой.

– Доброе утречко. Это что вы уже собрались ехать?

– Да-а. Чем быстрее со всем уладим, тем скорее поедем в Жонзак, а то лето закончится, – рассмеялся барон.

– Ну-ну, давайте.

Баронесса д’Обюссон подошла к отцу и сестре попрощаться. Расцеловались как положено, затем пошли во двор. За разговорами она пока не вспоминала о сыне, тем более что не видела его вчера с самого полудня, как он уехал на охоту. Пока все шло хорошо, в окружении многих, ничто не наталкивало ее на мысль о шевалье, как это часто в таких случаях бывает. «Скорей бы сесть в кабриолет, и тогда мы сразу тронемся», – только и думал д’Обюссон.

Скоро попрощавшись по второму разу и приняв от аббата Витербо кошель на сумму в три с лишним тысячи ливров, он поспешно залез вовнутрь, подбивая тем самым последовать его примеру и баронессу. Но баронесса д’Обюссон не торопилась, рядом стояло столько дорогих ей людей. Все слуги и люди в замке вышли их провожать, и поэтому она конечно же не спешила, с каждым находившимся поблизости прощаясь отдельно, отчего ему, усевшемуся в кабриолете несколько минут назад, стало от этого неловко до такой степени, что он вылез. Еще раз стал пожимать на прощание руки, помахал на прощание рукой всем и со скрытым восторгом стал залазить во внутрь вслед за баронессой.

И тут произошло то, чего барон так опасался, чего никак не ожидал от деда, обычно всегда тихого.

– А что Франсуа-то не пришел, спит после вчерашней охоты? А ну, идите растолкайте его! – распорядился он.

Кто-то направился и тут глупейшим образом вступил Аруэ.

– Не вздумайте его толкать!

– И правда, где Франсуа? – спросила баронесса, ничего не заподозрившая из слов Аруэ.

– Я тоже не знаю. Наверное в гости к соседям на охоту подался, да так и не вернулся, – продолжал Аруэ, выдавая себя своим предательским тоном. Соврать тоже самое подтвердив его слова у д’Обюссона не хватило сил.

Баронесса д’Обюссон побледнела, почувствовав сердцем что-то неладное.

Барон решил что лучше будет сказать правду, как ни боялся он за ее слабое сердце и крутой нрав. Начал издалека.

– Знаешь, его вчера угораздило поранить плечо, – сказал он тихо, чтобы его слышали только в кругу своих. – Сейчас он еще спит, еще семь часов только… вчера поздно… – запнулся затруднившись подобрать слово относительно того как Франсуа прибыл, не желая в тоже время выдать волнение в голосе.., но баронесса, не слушая его, как подхваченная с места, уже направилась в сторону подъезда, куда пришлось устремиться за ней и ему.

Рено, прежде чем направиться вслед за ними, подумал: «Успеют они тронутся до восьми, или она вообще не поедет?» А направившись решил, что ему нужно бы поспешить, чтобы успеть попасть в комнату, в гущу событий, иначе ее заполнят, так что и не пробьешься. И чтобы успеть, он проворно работал руками, а главное ногами, и пробился в переднюю дверь галереи, куда никто не заходил, так как все устремились в главный вход.

Барон вел супругу за руку, стараясь успокоить от треволнений. В ту комнату они вошли, когда Рено был уже там и отнимал прильнувшую к больному Франсуа Анжелику, как-то уж очень близко к сердцу воспринявшую его немощное состояние, и то что он не может даже голову поднять.

– Что с тобой, мальчик мой! – кинулась баронесса к нему вся в слезах, вконец оттеснив Анжелику, нисколько не скрывавшую своих чувств, под смешки окружающих.

– Да не беспокойтесь, матушка, это пустяк, – правильно понял нужную политику потерпевший.

И хотя Рено хорошо укрыл, а вернее закрыл все бинты и повязки, баронесса все равно почувствовав запах, вскрикнула и схватилась за сердце.

Барон подумал, что Франсуа следует рассказать все как было, он и сам послушает и людей это насторожит. Того же хотели и аббат Витербо и Рено.

– …Вчера вечером я охотился на уток, вдруг слышу кто-то по тропинке коня ведет. Сначала я подумал что это Бертон, а это оказался совсем не знакомый человек… Я спросил его, что его сюда занесло? А он говорит, что заблудился и спрашивает чей это замок? Ну я и сказал, что моих родителей. Он посмотрел что у меня в руках только незаряженный арбалет, сразу вытащил из-за пояса свою шпагу, я только и успел увернуться, стал отбиваться арбалетом, так он мне его в щепки разбил… сказал кончать сопротивляться, но я ему остатки в лоб запустил… Он закрывая лицо рукой кинулся на меня… воткнул клинок в плечо… – рассказывал Франсуа, чуть не потеряв спокойствие при воспоминании боли проворачиваемого в теле клинка, и особенно рези, от вынимания… – Потом я еще слышал крики Бертона, а этот человек охая сел на коня и ускакал.

Было понятно, не появись Бертон в тот момент на тропинке, бандит не испугался бы и ничто бы не помешало ему до конца довести свое дело.

Но все, слава богу, так хорошо закончилось! Бертона благодарили, и Франсуа в том числе, что было для старика особенно трогательно.

Заслужил комплиментов от Рено и сам Франсуа:

– Отчаянный парень! Деревяшкой против отточенной стали отбился.

Сейчас барон уже никуда не торопился, наоборот тянул время с отъездом, давая баронессе успокоиться.

И стратегия удалась. Сначала она было засопротивлялась отъезду, но Рено и Франсуа тоже стали просить ее ехать и она в конце концов согласилась.

К пол-девятому попрощавшись по последнему разу и рассевшись, они тронулись.

Кабриолету было определено место в середине вереницы, между рыдванами, в каждом из которых находилось по четыре вооруженных, не считая кучеров, да еще двое на облучке и крыше кабриолета, вместе с вооруженным кучером и Рено внутри.

Тактика на случай вооруженного нападения с любой стороны: охранники выскакивают из своих рыдванов и стреляют из заранее заряженных пистолетов.

Проехав примерно шагов двести от ворот мостик через ров, повстречались с группой молодых людей, друзей Франсуа, которых барон считал еще юношами и никого не взял в свою охрану, сказав, что они нужнее здесь, а не в Париже.

Друзья Франсуа, дружно помахали в след пылящей вереницы и направились куда следовали – в замок.

Глава IV. Вьеннское совещание

Как только вереница из трех экипажей скрылась в густой дубраве, отстоящей на четверть мили от замка по ровному пространству, с ветвистого дуба, с которого это пространство хорошо просматривалось раздался свист, после чего из зарослей ветвей и кустарников, через кустарник к немного выдававшемуся от леса дубу выбежал белый конь, остановившийся под его кроной.

Как и следовало ожидать, с одной из нижних веток дерева сразу прямо в седло слез тот, кто свистел, и кто до этого с самого рассвета наблюдал за всем происходящим в этой местности. Проследив за отъездом его уже больше здесь ничего не интересовало и он охотно бросил свое занятие.

Усевшийся в седло был отнюдь не Гийоме, как следовало бы ожидать, а человек возрастом постарше – сорока, сорока трех лет. Нахлобучив на свои темные волосы шляпу, вынутую из кармана куртки, потому помятую, застегнул куртку, вправил гачи коричневых войлочных штанов в голенища сапогов.

Будучи готовым тронуться в путь, он прежде всего внимательно глянул вперед, приглаживая рукой заросшее смуглое лицо.

На дорогу выехать не решился, отчего невольно причмокнув, надвинул шляпу на самые глаза и тронул коня обратно в лес. Вместе с тем и слишком сильно удаляться от дороги он не собирался, постоянно держа ее в поле зрения, дабы потом не столкнуться с ней, а главное, с вереницей экипажей, что имело бы для него печальные последствия.

Проехав очередное открытое пространство покоса, внезапно для себя оказался у реки, и найдя чуть ниже по течению широкое место с каменистым дном, вброд пересек ее. Далее проехав уже по той самой дороге, добрался до развилки. Левая дорога шла на другой берег реки и круто взбиралась на холм-стог, правая же шла по открытой равнинной местности на Гере, по которой ехала вереница, удалившаяся уже настолько, что была еле видна.

Посмотрев некоторое время вдаль, наездник круто завернул коня влево.

– Вот ежели ты до Лиможа к полудню уложишься, две меры овса получишь, – было сказано коню по-итальянски и так же темпераментно добавлено ударом плетки.

С большим трудом итальянец, к указанному времени подогнал своего ленивого коня к окрестностям Лиможа, прижатым рекой Вьенной к городским стенам и заставам, и заполненным обычными городскими кварталами.

Посчитав что он уже на месте, рассерженный и выведенный из себя итальянец посчитал, что в этом только его заслуга, решив оставить две меры овса за собой, чем прогневил провидение. Сбившись с пути, он долго петлял в одном и том же районе, никак не мог понять, что ему так усердно объясняют французы, пока наконец не наткнулся на одного сердобольного горожанина, который на вполне сносном итальянском объяснил, что нужно ехать по улице, которая на первый взгляд совсем не вела к реке и гостинице; почему он не смотря на объяснения до этого, ни за что не хотел им следовать, считая, что его не правильно понимают.

Пожав радушному горожанину руку и получив от него хорошее напутствие, итальянец в скорости оказался там, куда стремился, у таверны и в тоже время гостиницы, фасадом обращенной к реке.

Любой подъезжающий, будь то со стороны улицы или входа в гостиничный подъезд непременно был встречаем, выходящим навстречу швейцаром. Таким образом приезжему сразу представилась возможность далее впредь более не испытывать провидение и он заплатил за овес.

Устало поднялся на второй этаж, где все шесть номеров были превращены в общую казарму, что поставило вошедшего перед трудной дилеммой куда стучаться?

Решил сначала войти в ту дверь, откуда доносились знакомые голоса.

Резавшиеся в картишки Гийоме, Аньян и мужичковатый на вид Блене сразу же обратили на него внимание.

– О-о! Кого я вижу!…

– Один глаз… – не договорил Метроне от недостатка слов Гийоме в ответ, видя что тот начинает снова распаляться. Глаз его был закрыт тампоном черной материи и придерживался шнурком через лицо, давая повод итальянцу позлорадствовать над своим недругом, продолжая далее:

– Обрубком замочили. Карябаться не будешь, еще и на будущее пометил. Во-о, парень.

– Он мертв! Метроне!

– Он едет в Париж!

– Я все равно убью этого щенка. – прошипел Гийоме и идя на него с ножом, как будто хотел убить его!

– Ты здесь не ори! Люцифер… – и не успей Метроне выскочить за дверь, то непременно был бы пригвожден к ней.

– Или он тебя. – шепнул в дверь, и через некоторое время добавил: – Волки драные.

Нечего и говорить что настроение у Метроне испортилось и не только от ножа, сколько от того что ему пришлось говорить всякую гадость, что потом его очень расстраивало.

Следующую дверь после стука не открыли, храп заглушил его и поэтому никто из троих «головорезов» не проснулся. Но к ним у него и не было никакого дела.

Еще одну дверь открыл беспрепятственно, но там никого не оказалось.

Метроне поздней ночью, разбуженным покидал гостиницу и потому все поперезабывал. Но далее плутать ему не пришлось, так как вышедший сеньор де Спорада, жестом показал следовать за ним.

Как всякий отличный слуга, Метроне сразу уловил настроение своего господина, что не смотря на выполненное задание, заставило забиться его сердце в тревоге… по известным причинам. В который раз он зарекался прекратить свое безобразие, когда ему казалось, как сейчас, что они выплыли наружу. Но и на сей раз его пронесло. Так как в номере кроме них находился еще один человек – Манден, личность для него в многом загадочная. И действительно, будучи человеком не богатым Манден, раскидывался деньгами, не имея полномочий руководил всем, даже самим Спорада. Какую практическую цель он мог извлечь для себя из всех их действий Метроне совершенно не понимал, однако подозревал в нем марионетку чужих интересов.

О том что было причиной беспокойств Метроне, объяснится много много после, а теперь он подробно начал объяснять Мандену сложившуюся ситуацию. Тем временем к ним вошли Гийоме, Аньян и Блене…

Что бы вывести читателя из недоумения, на счет того как могли вышеперечисленные лица еще прошлым вечером оказаться так близко от Обюссона, напомним, что Аньян отправляясь в дорогу был пьян и лишь кое-как благодаря растряске добрался до Ангулема. Дальше с ним невозможно было продолжать путь, следовательно нужно было отсылать обратно и это надоумило Гийоме на следующее: проследив когда Рено выехал в дорогу, вызнал у кабатчика, у которого тот отдыхал, куда собирался ехать его клиент. – на Лимож. Тогда Гийоме отослал Аньяна назад на дилижансе с запиской, в которой уведомил своих ехать в Лимож, и там собраться в одной из таверн на берегу реки, то есть во «Вьенне», если они конечно не потеряли надежд. Чувствуя, что Рено недалеко осталось ехать, Гийоме так и не смог решиться напасть на него, не имея огнестрельного оружия в руках.

Гостиница на берегу Вьенны имела большой плюс, что в нее, объехав городскую заставу можно было попасть ночью, что и удалось Гийоме, когда он вернулся обратно с подбитым глазом. Заместо него как вам уже известно, отправили Метроне, который отлично справился с возложенным на него делом, и в разговоре с Манде единственное какую допустил неточность, это приплел то, что юноша так же поехал.

Манде побледнел от недовольства, от чего скулы вытянулись и лицо еще больше стало похоже на лисье.

– Ты все испортил! – прозудел он на того, кого это касалось.

– Кто знает. – огрызнулся Гийоме.

– Зачем ты на мальчишку полез? Рено так в покое оставил!

– Тебе сосчитать скольких Рено зарезал!

Перебранку прервал де Спорада, спокойно заключив.

– Гийоме все правильно делал.

– Тихо вы, при открытых окнах орете. – сказал Аньян, двинувшись закрывать окно.

Еще раз гневно глянув на Гийоме, Манде вытащил из стола карту дорог Франции. Глянул на дороги идущие к Гере и от Гере.

– Они уже здесь. – ткнул пальцем. – Они поедут либо на Тур, либо к Орлеану, через Вьерзон.

– Узнаем когда будем проезжать через Гере.

– Э! Господа. – прервал ход их рассуждений Гийоме, – Осадите своих коней. Если вы собираетесь бросаться в погоню, то у меня просто нет слов что бы выразить вам свое восхищение вашей смелостью. Но, однако же, заметьте отнюдь не моей.

– Ты помолчи Гийоме, – прервал Аньян, – Им и без тебя тошно, – заткнулся и слинял подальше, когда де Спорада гневно глянул на него. Манде так же сказал:

– Если ты не собираешься выполнять распоряжений, можешь проваливать, расплату получат за тебя другие.

– Давай поговорим, Манде, серьезно, что ты собираешься делать? Объясни всем.

– Объясняю, Гийоме, восхищаться тебе мной не придется, так же как и мне тобой. Человек ты я вижу впечатлительный, так представь. Едет экипаж. Ему навстречу выезжает, например, я. Останавливаю экипаж и протягиваю руку за… чем мне нужно.

– А еще два экипажа ты в упор замечать не будешь?

– Игнорировать… все, все, – снова заткнулся Аньян.

– Для этого я сейчас же еду в Обюссон. Остается подумать, где быть вам?

Де Спорада обратил внимание Манде.

– Три дороги: Орлеан-Париж; Тур-Орлеан-Париж; Тур-Париж, так или иначе все проходят рядом с Орлеаном. Здесь находится трактир «Пивная бутылка», и места здесь хорошие. Это примерно четырнадцать миль.

– Хорошо. К вечеру следующего дня всем быть там! Поедем группами.

Гийоме оторвавшись от карты, проговорил:

– Я поеду пасти караван.

– У тебя это хорошо получается.

– Что бы еще лучше получилось, мне как минимум не нужно выезжать отсюда без денег.

– Обращайся к маркизу де Спорада, я не могу рисковать.

Маркиз отсчитал сколько посчитал ему нужным.

У остальных загорелись глаза.

– Так, а где Блене?

– Рядом стоит, – ответил Мандену.

– Ты будешь со мной. Сейчас я тебе черкну записку, слетаешь в Ангулем и чтобы к вечеру был здесь.

Де Спорада тем временем снабдил деньгами Аньяна, поручив ему привести троих головорезов к месту назначения.

– Подожди, Гийоме! – остановил его Манде. – Я у тебя все спросить хотел, как ты ранил его.

– Я не знаю, что этот дурак несет! – указывая на Метроне, проговорил Гийоме, – Я его насквозь продырявил, еще и провернул. Как после этого ехать можно, я не понимаю? Хочешь, слушай его! Я тебе говорю, что есть.

– Я тоже думаю, что доверься тебе на безоружного человека напасть…

С досады сплюнув Гийоме вышел, ненамного в этом опередив Аньяна.

Вскоре после того как четверо наездников, ведомые Аньяном, покинули гостинный двор, с него выехали еще двое итальянцев, но они Гийоме не интересовали и потому оставшись в своем укромном месте он дождался выезда последней партии.

Следить ему за Манде и Блене пришлось недолго, до почтового ведомства, откуда вместе с ними вышел и третий, как предположил Гийоме – нарочный. Поговорив со служащим немного, его отправили.

– Так, хитрый лис, ты что-то темнишь. Значит записка в Ангулем, не такая уж безделица, как ты представил в разговоре… Хотя в общем-то он и правильно делает. Что-то я вообще с ума стал сходить. Пойду-ка я промою мозги добрым винцом, да сыграну разок.