Текст книги "В начале всех миров"

«Инспектор по делам этого мира…»

 
Инспектор по делам этого мира,
Приезжай, пора навести порядок.
На главном канале в прямом эфире
Скажи, что комиссия уже в сборе.
Что всем на орехи…
Зря?
Но мир выглядит более чем тревожно.
Даже зеркалу нужно увидеть допуск,
Прежде чем отображать кислую рожу.
Правда проворовалась до истощения.
Стены черепа больше не держат крышу,
Каждый греет сердце отросшей шерстью,
Но бреется гладко.
Инспектор, слышишь?
Инспектор, есть там в вашей конторе
Кто-нибудь по делам несовершеннолетних?
Цивилизация впала в детство
И верит только в безумие.
Готовь клетки,
Инспектор. Готовь протоколы,
Больше расстрелов, больше огня,
Больше внимания к миру, хватит уже проколов.
Только быстрее, пока я не умер от страха
И не отозвал эту жалобу.
 

«Жить: неприемлемо; жизнь: неприемлема…»

 
Жить: неприемлемо; жизнь: неприемлема;
Тошно, и кровью пропитано небо.
Знали бы раньше про риск неотъемлемый —
Стали себя выбивать бы из гроба?
 
 
Трогать за горло звенящими пальцами
Можно, пока тебя слушают мышцы.
Совесть закручена в жгут. Как скитальцы мы:
Знаем про дом, но о нем только слышали.
 
 
Нет ощущений и нет преимущества,
Только спокойствие холода дикого,
И, в темноте, одиноко, могущество
Шепчет: «Приди ко мне». Плачет: «Приди ко мне».
 
 
Чувствуешь в венах текущую вялую
Смесь вискаря с раскаленным металлом?
Слева – направо, но… слева ли? в праве ли?
Текст бы расползся, когда б нас не стало.
 
 
Жить: неприемлемо; жизнь: неприемлема;
Жрешь с отвратительным хрустом стеклянные
Капсулы. И, зычным воем колеблемо,
Все бытие распадается в данные.
 

«Половинки мозга под ударами грома…»

 
Половинки мозга под ударами грома
Дрожат, как желе, и скрылась давно луна.
В предвкушении перед новым циклоном
Рифмуются точно «наука» и «тишина».
 
 
Я давно уже сплю в обнимку с плюшевой бритвой
И больше не думаю, что из меня вырастет.
Я всегда перед сном читаю одну молитву:
«Выброси это, выброси это, выброси».
 
 
Мне раньше хотелось двигаться по касательной,
Но я двигаюсь по кривой, метаясь мыслями.
А перед самой волной
Молитва меняется, и вдруг слышишь: «Выстрели».
 

«Окна дышат темной пленкой…»

 
Окна дышат темной пленкой.
Лезут в будущее руки.
Скрип костей и голос звонкий.
 
 
Имена – пустые звуки.
Шея в ожерелье бега —
Врозь коралловые ножки.
На тебе пальто из снега
И из пластика подстежка.
На тебе наряд из боли.
На игле – стекляшки страхов.
 
 
Обманули. Искололи.
Напугали. Чертит знаки
Проповедник подзаборный.
Ересь – разновидность гриппа.
Окна дышат. Стонут горны.
Чепуху бормочет сипло
Сон,
Такой пастельно-черный.
 

«Я выбился из сил – и высших, и подземных…»

 
Я выбился из сил – и высших, и подземных;
Я не слагаю вирш – и даже вишлистов,
Зимой бесснежной я лежу, уткнувшись в стену,
И слышу, как хрустят семь шейных позвонков,
И, клетчатым ковром завесив подоконник,
Пытаюсь обмануть простуду и судьбу.
Я составляю свой – не очень верный – сонник:
Орда знакомых лиц и кто-то-там-в-гробу.
Не знаю, как там вы, а я залез в бутылку:
Как склизкий конденсат, ничто не красит склеп…
Тут: звуковой волной – и прямо по затылку;
Урон плюс пять дэ шесть, гитара-бас-бэкстэп.
 

«Традиций древних дело – отвечать на вопросы…»

 
Традиций древних дело – отвечать на вопросы,
Что может быть надежней легенд?
Что, съев врага печенку, станешь храбр, как опоссум,
А почку – быстр, как муравьед.
Но вдоволь наглотавшись этих тонких ответов,
Ты все равно не можешь понять,
Где грудами лежат идеи новых сюжетов,
И как бы их оттуда достать.
Не надо биться грудью о кинжальную совесть —
Закон письма прост, как алфавит.
Когда две части жизни не срастаются в повесть,
Ты просто нажимаешь delete.
И нет никаких спросов, никаких предложений,
Лишь нечто порождает ничто.
Взгляни на белый лист. Не делай резких движений.
Вот видишь. Этот текст – не про то.
 

Категоричный сонет

 
Когда, проснувшись и взглянув в окно,
Мы видим, что там склизко и темно,
Как видели вчера – мы все равно
Наивно верим, что настанет рай.
 
 
Когда меня влечет железный ритм,
Я прячусь, потому что дух болит
От башен, блоков, тротуаров, плит —
Я не могу так глупо проиграть.
 
 
Это наивно – верить небесам,
И стройка жизни, что досталась нам, —
Мой самый неудавшийся контракт.
 
 
Но если пожелавших не найду
Гореть на этом свете и в аду,
Я просто отменю горенья факт.
 

«Привычный шум воды – как древнее сказанье…»

 
Привычный шум воды – как древнее сказанье.
Листаю струи строк, низвергнутых из туч.
И знает ли сам черт… но что такое «знанье»?
Воспитанный водой, ум тоже стал текуч.
И ветер в голове, и тонкий вкус корицы,
И мокрого песка неведомый покров.
А я закрыл глаза, и задрожали жрицы
Пред Голосом во мне вещающих богов.
 

«Эй, капитан, береги эту темную воду…»

 
Эй, капитан, береги эту темную воду,
И смотри на нее, только если уверен, что спишь.
Слушай ее, только если уверен, что молод,
А не то ненароком от жалости горькой сгоришь.
 
 
Будь осторожен, ныряя за сказочным кладом:
Под твоим отражением битых ракушек стекло.
Песни сирен это шутки в сравнении с сладким
Разбивающим сердце неискренним шорохом волн.
 
 
Рук не тяни, задирай подбородок повыше,
И по ветру – хвосты; сколько б ни было их, все давай!
С каждой милей разрезанных волн – ближе, слышишь,
Сердцевина, исток. И порядок, и хаос, и рай.
 

«Ты думал, что эта победа будет легка?..»

 
Ты думал, что эта победа будет легка?
Но – видишь, какой у нашей войны конец.
Ты должен быть красавцем, командир полка
Миллионов маленьких кровяных телец.
 
 
Поправь фуражку, расправь плечи – за дело!
Перед парадом будет сезон расстрелов.
Подходящее время, чтобы вступать в должность,
Командуй, братец. Увидишь, это не сложно.
 
 
Забудь про совесть, хватит уже вертеться,
Делай все, как привык. Только не ной.
Теперь отдавай приказы своему сердцу:
Налево, направо; левой, правой. Огонь.
 
 
Ты думал, можно выйти сухим из любви,
Когда все нервы сточились о кость врага?
Как бы душа ни была тебе дорога,
Забудь. Ты победитель – ты и живи.
 

«Я знаю: космос – светлый, он белее снегов…»

 
Я знаю: космос – светлый, он белее снегов,
И звезды в нем тверды, словно лед.
Я знаю точно, в космосе не встретишь богов,
Я знаю точно, в космосе нет звуков у слов,
И только изо рта пар идет.
 
 
Я знаю точно, космос защищает своих,
Что не отдашь за вьюжный уют!..
Я знаю точно, космос не впускает живых…
Но, может быть, в порядке исключения, двоих
Он приютит в холодном раю?
 

«Расскажи о своих видениях, сын гипнотических женщин…»

 
Расскажи о своих видениях, сын гипнотических женщин,
Расскажи о своих сомнениях и о далеких снах,
Сколько бы ни было в них, в этих историях, желчи,
Сколько б ни длились они, даже если считать в веках.
 
 
Где тот счастливый бог, что вылепил все из глины:
Маленьких злых людей и то, на чем им писать?
Расскажи мне свои стихи – я на табличках выбью,
И так, пока хватит воли, глины и сил молчать.
 
 
Я? Я так прост! Меня породил философский диализ.
Я молюсь Аполлону. Втайне тащу Дионису жертвы,
Правда, ни тот, ни этот не любят психоанализ…
Расскажи, у тебя есть столько слов в голове! Ты первый.
 

«Что-то, отдаленно похожее на смерть…»

 
Что-то, отдаленно похожее на смерть.
Не сметь.
Эхо сердцебиения катит по венам,
Чувствую боль, но не вижу проблемы.
В красной рамке – на стену —
Подмена.
Подмена понятий или подмена смыслов.
Я не представляю, что бы с себя отчистить,
Горько, гнилостно – быстро.
Отворись!
Что-то темно-зеленое заливает метро.
Мятная горечь во рту, пульсирует лоб,
Не знаю, когда – конец, но будет смешно.
Молись.
 

Чувство вины

 
Темная жидкость в венах – не кровь, что-то другое.
Холодно – кутайся в плед, только не лезь под крыло.
Хочешь – свернись, медитируя, в темном покое,
Хочешь – взорви свое сердце, и станет светло.
 
 
Тянешь из прошлого нити безумств и волнений,
В твоем мироздании слезы надежней штыков.
Пока ты решал, приговор приведен в исполнение.
Помнят слова больше, чем ты помнишь слов.
 
 
Тени ползут с потолка, след оставляя блестящий,
Но ты привык, тебе хочется этой войны.
Наедине сами с собой, до зари – настоящие,
Немилосердны твои разномастные сны.
 
 
Пялится бездна из каждой секунды и скалит
Зубы, когда ты пытаешься прятать глаза.
В детстве играли в «а если меня не станет?».
Так все трагично, даже смешно рассказать.
 
 
Хочешь – стены раздвинь и шагай по звездной дороге,
Хочешь – налей до краев страх в ожиданья бокал.
Я не сказал, что свободы не сыщешь в итоге.
Но, если так посмотреть… я, возможно, не знал.
 

«Я просто не знаю стихов. Уже. Ни своих, ни чужих…»

 
Я просто не знаю стихов. Уже. Ни своих, ни чужих.
Помню, когда-то давно. Кажется. Кем-то другим.
Видимо, это оно – то, что мешает мне жить, —
Видимо, это оно сделало горло немым.
 
 
Помню, болели глаза. Мутный слезящийся взгляд.
Грязное зеркало снов. Снова – внутри как вовне…
Что-то. Похоже на то. Да. Обернуться б назад.
Кажется, было стихов – много. В моей голове.
 
 
Это так странно теперь. Было. Вопрос только – как?
Свежим печатным листом пахнет моя голова.
Раз – собираешь свои остатки сознания в кулак,
И – только память о том, как превращаться в слова.
 

Контекст
Валентина Краснопирка. г. Люберцы, Московская область

Об авторе:

Родилась в 1984 году в Виннице (Винницкая область, Украина), но всю жизнь проживает в городе Люберцы (Московская область, Россия). Окончила общеобразовательную, музыкальную и художественную школы, а после – Московский государственный университет приборостроения и информатики. На данный момент работает графическим дизайнером и учится в Институте современного искусства.

Стихи публиковались в сборниках «Современники», «Кольцо ‘А’» и «Антология сетевой поэзии», а также в интернет-журнале молодых писателей России «Пролог» и интернет-газете для женщин «Яблоко».

Лауреат Пушкинского молодежного фестиваля искусств «С веком наравне» в номинации «Поэзия».

© Краснопирка Валентина, 2016

Обычная история

 
Он опять ей твердит о том, что готов жениться,
Оправдав эту блажь повальной нехваткой принцев,
И, спугнув журавля, кладет ей в ладонь синицу.
А она смеется, как будто ручей искрится:
Не мути, – говорит, – водицу…
 
 
Он при ней, не стыдясь, снимает и грим, и панцирь,
Ради встречи мотая за́ день десятки станций.
Он давненько в нее влюблен – и готов признаться —
Да она все воротит нос, и уж если вкратце:
Продолжает над ним смеяться.
 
 
И тогда он решает: все, наигрались, баста.
Начинает везде искать от нее лекарство,
А потом – выжигает сердце и клеит пластырь.
Он внушает себе, что будет любим и счастлив,
Чтобы к старости этим хвастать.
 
 
…А она – поначалу ждет, что он вдруг вернется,
С каждым днем опускаясь глубже на дно колодца.
Ей по-прежнему как-то дышится и живется,
Но с тех пор она – признавая свое сиротство —
Никогда уже не смеется.
 

В открытку

 
Разгоняйся, покуда ноги тебя несут.
Спотыкайся, падай – скрашивай свой досуг.
Это мелко – ждать, что тебя спасут,
Уповая на Божий суд.
 
 
– Не ищи покоя – покою не будешь рад.
Совершай ошибки, действуя наугад.
Если опыт – лучшая из наград —
Не стесняйся, что им богат.
 
 
Ты ведь сам создаешь и рушишь свои табу.
Но свобода мысли – знаковый атрибут,
Так что глупо плакаться на судьбу.
– Запиши у себя на лбу.
 
 
А когда устанешь – тогда оглянись кругом:
Путь от точки А до В под крутым углом —
Это жизнь, которая must go on.
– Научись набирать разгон.
 

«Как видно, не нашлось острее лезвия…»

 
Как видно, не нашлось острее лезвия,
Чем скальпель, удаляющий саркому:
Словами – рассудительными, трезвыми —
Он резал – без наркоза, по живому.
Неловкий жест – а ткань уже испорчена.
И сложно оценить масштаб утраты.
– Но то, что раны долго кровоточили,
Едва ли занесут потом в медкарту.
Однако по какой-то злой иронии
Все время пребывания в палате —
Как будто это было оговорено —
Меня же покалечивший оплатит.
…Сейчас, когда формальности улажены,
Мы тщетно игнорируем друг друга.
 
 
– Я знаю, как мне следует выхаживать
Того, кто побывал в руках хирурга.
 

«Истерия – как признак отсутствия вкуса…»

 
Истерия – как признак отсутствия вкуса.
Проверяя по ГОСТу железные нервы,
Удивляюсь тому, что по-прежнему сплю с ним:
Каждый раз – будто первый.
 
 
И скроив свой макет по стандартному плану,
Я другого расклада, пожалуй, не мыслю.
– Почему «эпизод» этот так и не канул
В кинохрониках жизни?..
 
 
Как герой он едва ли годится сюжету —
После титров обычно претензий навалом…
Мне придется стихи до скончания лета
Собирать по карманам.
 
 
Мне придется искать «вариант» среди прочих,
Убеждая себя, что я многим умнее…
Только жаль, что другие читать между строчек
– Так как он – не умеют.
 

Письмо на замерзшем окне

 
Я совсем одна, а вокруг ледяная твердь.
И привычно гуляет вьюга у стен дворца…
Мне придется тебя любить, а тебе – взрослеть.
Герда станет все отрицать.
Если скажет она, что не было этих дней,
зачарованных, проведенных в моем плену,
я прошу тебя, не берись пререкаться с ней,
подтверждая мою вину.
 
 
Я могла бы найти замену тебе, мой Кай.
Подошел бы вполне Пиноккио или Нильс.
Только думаю о других – и берет тоска,
от которой мне не спастись.
Даже если собрать их дружно одной гурьбой
(Питер Пэн, Том Сойер и маленький мальчик Мук),
наша сказка едва ли сбудется, но с тобой…
люди сразу ее поймут.
 
 
Я уже не считаю, сколько прошло ночей
с той поры, как ты возвратился в свой старый дом.
Жаль, что внешний мир не прельщает меня ничем,
а тебе не жилось в моем…
Но когда мои сани мчатся по облакам,
обрекая на лютый холод зверье и птиц,
я прошу тебя, вспоминай обо мне, мой Кай —
заклинаю тебя, мой принц.
 

«Пока рикошетит из трубки с грохотом…»

 
Пока рикошетит из трубки с грохотом
Который раунд – держусь инструкций:
Я молча слушаю, как же плохо там,
Куда он вынужден был вернуться.
 
 
«Упавших больше не бить – из жалости» —
Мое табу, свод негласных правил:
Ему так паршиво, что я – не жалуюсь,
Хотя он первый меня «ударил».
 
 
А дальше, в общем-то, по накатанной:
Подшила связки, срастила кости —
Когда он снова послал в нокаут меня
Обычной фразой «заеду в гости».
 

О мужчинах

 
Я выбираю – всегда заочно —
Большее из двух зол,
Чтобы проверить себя на прочность,
Выдержать на излом.
 
 
Чтобы спуститься как можно глубже,
Грохнуться свысока.
Я выбираю – намного хуже —
Чтобы наверняка!
 
 
Чтобы концовка была трагичной
И проняла насквозь.
Я выбираю – себя цинично
Пробуя на износ.
 
 
Я выбираю. И с каждым разом,
От одного к другим,
Я получаю – как по заказу.
 
 
– Господи, помоги…
 

«Он опять не спит, любуясь ее лицом…»

 
Он опять не спит, любуясь ее лицом.
И, хотя уже репетировал раз пятьсот,
говорит ей с почти предательской хрипотцой:
 
 
«Я ведь точно знаю, что ты создана́ Творцом
для таких вот, как я, – глупцов…
Отчего же я не бегу от тебя стремглав,
чтоб отсрочить финал романа на пару глав?..
Я бы мог позабыть о том, что Земля кругла,
и начать бестолково маяться по углам,
если б ты на то обрекла…
– Ты вольна решать, но я тебя не корю.
Я бы рад опять нацепить на себя броню,
но пока безоружным пленным стою в строю:
если хочешь толкнуть – то вот он я, на краю.
Только ждут ли меня в раю?..»
 
 
А она молчит. И тогда он ее во сне
прижимает к себе тесней…
 

«Завязать бы мысли в тугой клубок…»

 
Завязать бы мысли в тугой клубок:
Как ни бейся – а не распутать.
Осыпается медленно с рук и ног
Жизнь.
И кро́шится на минуты…
 
 
Путь, что пройден нынче почти на треть,
Не оставил сомнений, кроме
Глупой прихоти – взять и переболеть
Тем,
Кто сам изначально болен.
 
 
Если учишь правило – на зубок! —
Не спеши сочинять другое.
И не хочется знать, что в конце дорог
Мне.
И близко ли от него я…
 

«…И вновь на плечах как будто лежит гора…»

 
…И вновь на плечах как будто лежит гора:
Пусть ты как Сократ – мудра, как Земля – стара,
Да только не спится в 4 часа утра
– В осколках былых утрат.
 
 
И ты, уткнувшись в подушку, опять ревешь,
О том, чего не продать/не купить за грош,
Покуда память кромсает и режет сплошь
Обшивку дебелых кож.
 
 
– Но крыть больше нечем, ибо накрыло так,
Что сердце вот-вот собьется, изменит такт,
И в пору лечиться – в надежде на добрый знак —
Колесами натощак.
 
 
…Когда же попустит – отпустит в объятья сна:
Ты станешь как боль – сильна, как Луна – бледна.
А те, кто в бреду зовутся по именам —
Простятся тебе – сполна.
 

«Зачем я тебе?.. Какая такая блажь…»

 
– Зачем я тебе?.. Какая такая блажь
Тебя заставляет биться со мной без толка?..
Я стала циничней шлюхи и злее волка.
Но даже если ты меня не предашь —
То будешь со мной недолго.
 
 
Во мне все подделка. Видимость. Суррогат.
Нужда создавать и множить свои личины.
И я однозначно сдохну неизлечимой,
Когда башка однажды придет вразлад —
Без повода и причины.
 
 
Пока же – слова во рту отдают свинцом,
Чтоб их потреблять прицельно (и это финиш).
Но стоит вглядеться лучше – и ты увидишь,
Как от улыбки сводит мое лицо
В попытке исправить имидж.
 
 
Однако тщетно… Фактура – не первый сорт.
И время разумных доводов истекает,
Пока ты напрасно маешься неприкаян:
Когда вокруг довольно других красот,
Зачем я тебе – такая?
 
 
Зачем я тебе – такая?..
 

«Хоть и не свято – пустеет место…»

 
Хоть и не свято – пустеет место…
На зависть публике разномастной
Он был как будто другого теста —
Особой касты.
 
 
Он отличался – по всем приметам —
И, выбиваясь из всех канонов,
Он словно жил по другим заветам —
Своим законам.
 
 
Ступая смело по тонкой грани —
Как представитель иной породы —
Он ставил выше стандартных правил
Свою свободу.
 
 
И был, казалось бы, всем доволен…
Но с ним простившись, я понимаю —
Он тоже воин – того же поля,
Что и сама я.
 

Имя

 
Имя – столь непривычное,
Чуждое языку…
Чтобы найти отличия —
Пробуй его.
Смакуй.
 
 
Звуками перекатывай
Медленно по губам.
Имя его – с заплатами,
С брешами – пополам.
 
 
Золотом, мной украденным,
Пролитым мной вином —
Имя, что было дадено
Кем-то ему давно.
 
 
Искрами серебристыми
Стелется налету.
Имя его – как выстрелы.
В яблочко.
За версту.
 

Бон Вояж

 
Я готов оплатить нам Лондон, Берлин, Париж
И хоть как-то тебя отвлечь от всего, малыш.
Но пока ты пьешь и о чем-то своем молчишь,
Мы как будто глобально в ссоре.
А могли бы объехать мир, что не так уж плох…
– Раз тебе до меня достался отборный лох,
Ты внуши себе невзначай, будто он издох
От какой-то внезапной хвори.
 
 
Я бы мог прикупить нам «Порш» и уютный дом,
Если это поможет снять «болевой синдром» —
Ты ж его забываешь, крошка, с таким трудом,
Что диагноз уже формален.
Ты себя защищаешь тщетно, со всех сторон,
Потому что он посягнул на твое нутро.
– И не ясно, какой тебе причинен урон,
Но тебя до сих пор «ломает».
 
 
Я не знаю, чего он делал с тобой и как.
Если он твой Бог – очевидно, что я дурак,
Но пока твое тело спит на моих руках —
Я счастливейший из дебилов.
…Мы увидим с тобой Варшаву, Монако, Рим.
А когда затянется брешь у тебя внутри,
Станет легче – и вот тогда мы поговорим,
Не касаясь того, что было.
 
 
Только мне не изъять всю дурь из тебя силком.
– Собирайся, детка. Пора завершать ситком.
 

«Приезжай, мой друг, пока пустотел мой дом…»

 
Приезжай, мой друг, пока пустотел мой дом —
Я открою дверь, сказав, как безумно рада.
Будем пить самбуку, водку и ром со льдом
И шутить о том, о чем говорят с трудом,
Чтобы твой визит казался вдвойне оправдан.
 
 
За избытком слов считается весь контекст:
Ты опять блеснешь подборкой своих интрижек,
А потом – привычно сдержишь в себе рефлекс…
Даже если мы замутим улетный секс —
Он не сделает нас понятнее или ближе.
 
 
Ты же знаешь, как напрасна моя страда —
Я ищу в других надежности и покоя.
А вблизи тебя – зашкаливает радар,
Кровь моя струится током по проводам
И приборы чувств выходят из-под контроля.
 
 
– Я на самом деле сломана и больна,
Но тебе мои симптомы давно знакомы:
Мир внутри меня – не более чем война.
Только если ты останешься дотемна,
Научи меня, как может быть по-другому…
 

«Пла́чу опять без повода…»

 
Пла́чу опять без повода,
Зная – не станет легче…
Жизнь моя – это проводы
Тех, кого держат крепче.
 
 
…И не такое вынесу,
Лишь бы – в порядке бреда —
Боль моя стала вымыслом
В сказке без хеппи-энда.
 

Мамины носочки

 
– Моя мама совсем седая и много вяжет:
У нее в руках оживают клубок и спицы.
Но у мамы моей нет внуков – а это важно,
Потому что ее носочки должны носиться.
 
 
– И она раздает их детям моих подружек:
Малыши подрастают споро и торопливо…
Но покуда ее носочки исправно служат,
Моя мама себя считает почти счастливой.
 
 
– Дочь у мамы, конечно, тоже не белоручка:
Отчего же я засиделась одна в невестах?
Мне бы мамой стать – да только не выпал случай,
И носочкам в моей квартире, увы, не место.
 
 
– Моя мама себя корит – за меня в ответе.
Вьется нитка по спицам, чей перестук отлажен:
Убегает за годом год, подрастают дети,
Мама вяжет носочки, я покупаю пряжу…
 

«Детка-детка… чего ж ты себя корежишь…»

 
Детка-детка… чего ж ты себя корежишь,
Загоняя такого – себе под кожу?
– Будто кто-то тебя просил…
Ты найди себе проще – он слишком сложен:
С ним бы надо грубее, жестче и строже,
Да уже не хватает сил.
 
 
Ты ведь им переполнена, под завязку.
Но от всякой случайной прохожей ласки,
Мельком брошенной на бегу,
Не спасает тебя ни жилет, ни каска.
– Потому ты глядишь на него с опаской,
Только он в ответ – ни гу-гу.
 
 
У него же таких – ровно два десятка.
Или три?.. В общем, все у него в порядке:
Целый выводок – под рукой.
А прикол в том, что ты при твоих повадках —
Скоростная прыть да стальная хватка —
Охраняешь его покой.
 
 
И хотя он мнится тебе полубогом —
Не стели ты ковром перед ним дорогу —
Пусть всего достигает сам.
Постарайся стать грубой. Жесткой. И строгой.
Уложи его в раз на лопатки – слогом —
И ступай по своим делам.
 
 
У тебя ведь вся жизнь впереди – плацдармом.
Ты ж ему не нужна – ни в кредит, ни даром,
Так что хватит. И но́шу с плеч.
Согласись с тем, что он для тебя не пара.
– Ты вполне устоишь под таким ударом,
От которого впору слечь.
 
 
Только вот ведь беда – те же грабли, вилы,
Позывные навроде «родная? – милый!» —
Слишком цепкие стремена.
И ты скачешь галопом, мотая мили —
Потому что иначе не научили! —
Оставаясь ему верна.
 
 
Ныне.
Присно.
Во все времена.