Текст книги "Книга осенних голосов"

Книга осенних голосов: антология поэзии
Редактор-составитель Анна Теркель

Серия: Антология Живой Литературы (АЖЛ)

Серия основана в 2013 году

Том 4

Издательство приглашает поэтов и авторов короткой прозы к участию в конкурсе на публикацию в серии АЖЛ. Заявки принимаются по адресу [email protected].

Подробности конкурса: издательский сайт www.skifiabook.ru.

При оформлении обложки использована работа Людмилы Костюковской

Все тексты печатаются в авторской редакции.

Дорогой читатель!

Этой книгой мы продолжаем поэтическую серию «Антология Живой Литературы» (АЖЛ). Серия называется так неспроста: ведь каждое литературное произведение, будь то рассказ, повесть или стихотворение, вмещает в себя бездну пережитых автором ощущений, событий и эмоций. Именно из этого на самом деле состоит жизнь, если отбросить все те бытовые мелочи, которые неизбежно присутствуют в каждом нашем дне, но отнюдь не являются тем, зачем мы вообще оказались на этом свете.

Стихотворение – это своего рода квинтэссенция пережитых эмоций, карта сплетения жизненных путей длиною, быть может, во много лет. В стихотворении, умещенном на одной странице, зачастую больше жизни, чем в иных годах человеческого существования.

Мы желаем каждому читателю найти под этой обложкой те самые стихотворения, которые помогут не забыть в трудную минуту о том, что в каждом из нас есть настоящие, сильные чувства, ради которых, быть может, мы и живем.

Редактор тома

Анна Теркель

P.S. Если у вас есть желание предложить свои произведения – мы будем рады. Просто вышлите свои работы вместе с небольшим рассказом о себе по электронному адресу нашего издательства: [email protected] с пометкой «заявка на участие в Антологии Живой Литературы». Мы обязательно рассмотрим ваше предложение и ответим вам.

Звериный язык
Евгения Бильченко. Украина, г. Киев

Об авторе:

Поэт, прозаик, переводчик. Философ, культуролог, религиовед. Профессор кафедры культурологии Института философского образования и науки Национального педагогического университета имени М. П. Драгоманова (Киев). Публиковалась в украинских и российских журналах, автор нескольких книг.

Победитель Всеукраинского литературного конкурса «Витоки» (Острог, 2009) в номинации «Поезія» (1-е место), Всеукраинского литературного фестиваля «Краснодонские горизонты» (Краснодон, 2009) в номинации «Рубленое мясо поэзии», литературного конкурса в рамках Всеукраинского литературного фестиваля «Пушкинское кольцо» (Черкассы, 2010; 3-е место), Турнира поэтов «Летающая крыша» в рамках Всеукраинского литературного фестиваля «Пушкинское кольцо» (Черкассы, 2010; 2-е место), Всеукраинского фестиваля поэзии «Підкова Пегаса» (Винница, 2012 – лауреатство; Винница, 2012 – гран-при), Международного литературного фестиваля имени Н. Хаткиной «Cambala» (Донецк, 2010; 1-е место), Всеукраинского литературного конкурса «Малахитовый носорог» (Винница, 2010; 3 место),

Международного литературного конкурса «Согласование времен» (Франкфурт-на-Майне, 2010) в номинации «Поэзия» (2 место и звание «Золотой автор»), слэма в рамках Всеукраинского поэтического фестиваля «Ан Т-Р-Акт: СЕРЕБРЯНОЕ ВЕКО» (Херсон, 2011; 1-е место), Всеукраинского открытого фестиваля поэзии «АВАЛгард» (Харьков, 2012; гран – при), Всеукраинского фестиваля поэзии «Ватерлиния» (Николаев, 2012; 2-е место).

Член жюри международных фестивалей поэзии: Гриновского фестиваля «Алые паруса» (Одесса, 2010), «Ан Т-Р-Акт» (Херсон, 2013), «Ветер поэзии» (Киев, 2012–2013), «АВАЛгард» (Харьков, 2013), «Одна маленькая свеча» (Киев, 2012–2013).

С целью сохранения творческой свободы сознательно отказалась от членства во всех государственных и общественных литературных организациях.

© Бильченко Е., 2015

Звериный язык

 
Я поэт, но мечтаю, чтобы язык исчез,
Потому что на самом деле слова – заслон.
Пусть тебе на заре приснится гренландский лес,
Где у самки оленя вырос индийский слон.
 
 
Потому что на самом деле не надо стен,
Чтобы сердце в конце пути обрело приют.
Видишь, как розовеет сакура в стиле дзен,
А над ней по-славянски колокола поют?
 
 
Вне широт и меридианов меня несет
По какой-то другой системе координат.
С языком я умею делать, ей-богу, все:
Только Истина все равно остается над.
 
 
И поэтому надо сбросить горбатый груз,
Чтобы шли пилигримы с воздухом в рюкзаке,
А прохожие кошки пели собачий блюз
На старинном зверином ангельском языке.
 

Чужая зима

 
Зима. Как половники в каше рисовой,
Из снега таращатся новостройки.
А наша химичка Нинель Борисовна
Сегодня не в духе и ставит двойки.
 
 
Вот в класс она входит, свирепо фыркая.
Вот мел проверяет с улыбкой монстра…
И мы наклоняемся над пробирками,
В кулак зажимая остатки мозга.
 
 
Отличницы парятся, клуши клушами:
Потеют ладошки, дрожат коленки.
А мне – фиолетово. Я подслушивал
В учительской комнате возле стенки:
 
 
Уткнувшись подруге в жакетик плисовый,
Она причитала у самой двери.
Я знаю, что муж у Нинель Борисовны —
Известный художник и ей не верен.
 
 
Что пишет в эстетике сюр пейзажи он,
Что год уже спит с поэтессой-сукой;
Что скоро ее похоронят заживо
Под газовой плиткой с кастрюлькой супа!
 
 
Потом, выходя отвечать задачку ей
В безвыходной ауре общей комы,
Я крикнул, чернильной тоской испачканный:
«Решали бы лучше проблемы дома!»
 
 
Девчонка прищелкнула ногтем лаковым.
Проснулся придурок с последней парты.
Нинель покачнулась и вдруг заплакала,
Забыв о приличиях и стандартах…
 
 
Шли годы, как пошлый сюжет блокбастера.
По жизни скакали козлы и козы.
Художник тот спился. А Муза Мастера
Скончалась в притоне от передоза.
 
 
Но зимы красивы у нас немыслимо,
И так же морозы крепки и стойки!
 
 
Седая, как вьюга, Нинель Борисовна
Считает снежинки и ставит двойки.
 

Мной

 
Светятся звезды во мгле кипарисовой,
Тычась лучами в лопатки палаток, —
Поговори со мной, поговори со мной:
Мне от молчания хочется плакать.
 
 
Лето закончится, как революция, —
Будет октябрь пламенеть диктатурой, —
Поговори со мной, друг мой возлюбленный,
Выпрямив речь, как хребет у сутулых.
 
 
Вместе с поэтом уходит традиция
На Берковцы, Новодевичье, Волчье, —
Поговори со мной, брат мой единственный:
Там, под землей, – колокольчики звонче.
 
 
Здесь же у власти – асфальтные демоны —
Мелкие бесы пластмассовой музы, —
Поговори со мной, сын недоделанный,
Между арт-клубом, общагой и вузом.
 
 
Наши пути до Кронштадта не пройдены,
Не пережиты казанские ночи, —
Поговори со мной, девочка Родина:
Ты же – не сука, а глупый щеночек,
 
 
Правое не отличивший от левого
На чертежах мирового порядка…
Поговори со мной, Мама Вселенная,
Сжавшись в размерах до детской площадки.
 
 
Космос пропах абрикосовой вечностью.
Спрятан покой в метафизике бунта.
Поговори со мной, Бог человеческий,
На языке Терешковой и Будды.
 
 
Мне – с парусами в распахнутых форточках,
С крымской Ассолью у летних калиток —
«Поговори со мной» кажется формулой
Самой священной на свете молитвы.
 
 
Вспенится в облаке каплей игристого
Просьба, что старше китайского риса:
 
 
«Поговори со мной, поговори со мной,
Поговори со мной, поговори со мной,
Поговори со…»
 
 
Мной.
 

Онкология: Зеленая балерина

Незнакомке

 
На Родине Грига (точнее, Грина),
Где иволги ивам кудряшки чешут,
Танцует зеленая балерина,
Порхая на кончиках хрупких чешек.
 
 
А здесь в полный обморок жрут лекарства,
Спастись по которым мечтали все бы;
Ворона за окнами, глухо каркнув,
Уносит к пророкам сырое небо.
 
 
Пусть день ото дня тяжелей вериги,
Но каждый уверен: вдали, незрима,
На Родине Грина (точнее, Грига)
Танцует зеленая балерина.
 
 
Она прилетит – не сейчас, а через
Десятки столетий на крыльях лета…
И прячет девчонка под лысый череп
Смертельный билет своего балета.
 
 
Мы с ней очутились в звериной яме,
Где хуже насилия – только жалость.
И те, кто когда-то звались друзьями,
Сегодня предательски разбежались
 
 
Участвовать в жизненных хит-парадах,
Жевать из бездомных собачек булки…
Танцуй, моя радость, пока я рядом
Стою, опираясь лицом о бункер.
 
 
Мы вместе прорвемся из тряской тины
На красном коне колокольной конки:
На Родине Грига (точнее, Грина)
Нас ждут одногрудые амазонки.
 
 
Я стану Памеллой, а ты – Мореллой:
С нас варвары будут писать эстампы.
Мы ловко натянем тугие стрелы
И пустим по свету амуров ампул.
 
 
Поэт я. И жизнь у меня – разбита.
Кому как не мне погибать на минах,
Взрывая планеты? Но ты-то, ты-то…
Прости мне, зеленая балерина.
 

Casual Story

 
У старой собаки Жучки – всего два друга:
Кот Васька и мальчик Глеб из квартиры пять.
Когда она воет, перебудив округу,
Кот деру дает, а мальчик орет: «Лежать!»
 
 
Но Жучка жила так долго, как только в сказке
Крылатые псы и волки еще живут.
Ей снились старик Джек Лондон, Сибирь, Аляска,
А если совсем хреново – то Голливуд.
 
 
Теперь ее сны пусты, как бумажник хиппи.
Поэтому ей так важно, что есть сейчас:
Крикливый подросток Глеб в гнойничковой сыпи
И Васька, который метит когтями в глаз.
 
 
Столичная осень… Двор заболел простудой.
По небу текут пивные барашки стай.
Но Жучка глядит на солнце – и видит Будду,
И Будда ей обещает собачий рай.
 
 
В такие минуты жить веселей и жутче,
Как будто успел, как будто попал в струю…
И кажется ей, паршивой дворняге Жучке,
Что стала она принцессой в чужом раю.
 
 
Зимой обрастает осень. Вторые сутки
Гулять не выходит юный соседский шпиц.
На встречном пути не Будды стоят, а будки,
И лица теряют лики в потоке лиц.
 
 
На Жучке линяют шрамы ее проплешин.
Тем временем Будда космос ведет к весне…
 
 
Кот Васька за хвост садистами был повешен,
А Глеб в девятнадцать с лишним погиб в Чечне.
 

Вождя заказали

Меня заказали.

Андрей Макаревич

 
Толпа напряглась, с трудом подавляя ропот.
Какая-то баба сзади чихнула сладко.
И вдруг по рядам пронесся пугливый шепот:
«Смотрите! Смотрите!
Вождь не попал в десятку!»
 
 
О нем говорили: вместо зрачков – алмазы.
Он мифом прослыл от Африки до Алтая…
Сенсация века: лучший стрелок промазал
И больше не годен быть заводилой стаи.
 
 
Как лидера крайних левых перед хоккеем,
Как дряхлого принца где-нибудь на Самоа,
Вождя заказали собственные лакеи…
Позвольте им cмыться, let those people go!
 
 
Им стригли «под бобик» совесть в совковых дурках.
Из них вычищали вечность банальной хлоркой.
Вождя похоронят в урне из бронзы урки.
За гимн о вожде получат писцы пятерки.
 
 
И, день ото дня в своей суете смелея,
Они себя постепенно сочтут вождями;
Отпразднуют «вечер памяти» к юбилею,
С которым и рядом в поле не сядет память.
 
 
В душе у вождя – не дактили, не хореи:
В душе у вождя – Чернобыль и Хиросима.
Вождя заказали… Хоть бы уже скорее!
Водить этой жизнью стало – невыносимо:
 
 
Храня непорочность Мышкина в «Идиоте»,
Лелея коварство опытного индейца, —
Быть первым, быть вечно первым, на самом взлете,
Когда от падений некуда больше деться!
 
 
А может быть, все – мираж, и вождя надули?
Как пьяницу, что шатается на вокзале
И, путая синяки со следами пули,
Истошно вопит: «Они меня заказали!»?
 
 
Вождю отвечают: «Надо бы попуститься.
Запомни, не ты один на планете гений».
Но в облаке над ЧАЭС пролетают птицы,
Поэзией облученные, как рентгеном;
 
 
И цель на табло мигает в вокзальном зале:
Пора выбывать из шумных житейских скачек.
Такие дела… Вождя уже заказали…
И вождь этот – я.
Но главное: я – заказчик.
 

Пасха

 
Вчера я был убит. Сегодня я
Очнулся под землей и ткнулся лбом
О бархат крышки, изломав хребет
В попытке встать хотя б в неполный рост…
С небес я слышал щебет соловья,
Рев Боингов и тихий рокот бомб.
Вдали все так же бронзовел Тибет.
В норе все так же шевелился крот.
 
 
Я был убит. О Господи, за что?
Я обстоятельств действа не засек
И не увидел главного лица,
За пять минут до гибели устав…
Палач был тих. Палач носил пальто.
Палач негромко кашлял – это все,
Что я заметил. Сказку до конца —
Досматривать нельзя: таков устав.
 
 
Теперь мой пульс спокоен, как удав.
Я рою грунт со слабостью сохи.
Участок мой не ведают: ни Google,
Ни справочник, ни Книга Берейшит…
Прозрение приходит, как удар:
Я был убит, конечно, за стихи.
Вернее, так: за то, что я могу
Сказать стихами то, что их страшит.
 
 
Я помню казнь: мой лучший друг сказал,
Что я – «поэт гражданских кабаков».
Передо мной кривлялся мелкий бес.
И отпевал меня схизматик-поп…
Потом мой друг уехал на вокзал.
Бес выдохся. Поп спать ушел в альков.
 
 
Я пролежал Субботу – и Воскрес.
Пришла Мария и открыла гроб.
 

Закрыть глаза

 
Закрыть глаза – и спать, и спать, и спать,
Не видя снов.
Всю жизнь – до самой смерти.
Будильник сел.
Будить его не смейте.
Добро и Зло отмечены как спам.
 
 
Закрыть глаза – родных не встретив глаз
(Того, вернее, что от них осталось).
Так бабушки, когда приходит старость,
Ложатся в рай, забыв на кухне газ.
 
 
Закрыть глаза – так раковый больной,
Навеки веки под рукой сестричек
Смежает,
Улетая к Беатриче
И обретая дантовский покой.
 
 
В полнейшей тьме ты весь как будто «над»:
Не только тьмой, – но даже белым светом,
Что греет чернокожую планету…
 
 
Закрыть глаза —
И Африки не знать.
 
 
Закрыть глаза – не видеть в них тебя
(Читай: себя) – и весь народ йоруба.
 
 
… А женщины, которых любит Рубенс,
Готовят фарш для пышных кулебяк.
 

Будда и червячок
(Сутра о своевременности)

 
Мне рассказали… Я бы не
Смог написать ни ямба сам:
Будда сидел под яблоней.
Будде хотелось яблока.
 
 
«Будде хотелось»?! – Опаньки!
Факт вопреки пророчеству.
Это в какой же опере
Будде чего-то хочется?!
 
 
Страсти давно похерены,
Но не об этом песенка:
Яблоко было – зелено,
Будде не дали лесенку.
 
 
Будда стоял растерянно.
Будда тянул кота за хвост.
Лезть мудрецу на дерево —
Вроде бы не по статусу.
 
 
Вышло светило яркое —
Выжгло сады по осени:
Спелые чудо-яблони
Сами плоды и сбросили.
 
 
Будду при виде яблока
Радость постигла дикая…
Вдруг червячок из ядрышка
Йогу сказал: «Иди-ка ты!
 
 
Мне и без будд здесь нравится.
Гажу я здесь и юркаю!» —
В общем, согласно правилам:
Будда – не пара Ньютону.
 

Время

Памяти Иосифа Бродского

 
Ты приедешь ко мне – я не брошусь с порога встречать:
Как тогда, полупьяным, – с блевотой и счастьем в обнимку.
Я теперь выхожу не в кабак, не на площадь, – а в чат.
Аватар, согласись, не украсишь рентгеновским снимком.
 
 
И пишу я теперь (даже стыдно!), как глупый кадет
В эмиграции, – приторный, пафосный вальс в стиле ретро.
А по улицам ходят молекулы в виде людей.
Ганс читает спецкурс по фрейдизму.
А бедная Грета
 
 
Доедает в «Макдональдсе» свой двухэтажный хот-дог,
Опуская глаза перед взглядом бездомной собаки.
Ты приедешь все тот же —
Высокий. Усталый. Худой.
В очень модной подаренной мной (или кем-то) рубахе.
 
 
Было время, ты помнишь, чужих я боялся вещей?
Я снимал их с тебя, как с Маруси казак – коромысло.
Но сейчас, кто что носит, поверь, не несет вообще
Никакого – ни личного, ни социального – смысла.
 
 
Ты приедешь в мой дом – он покажется страшно чужим.
У него по весне отрастут стометровые башни,
И на каждой из них будет маленький призрачный джинн
Выпускать из бутылки смешные мечты о вчерашнем.
 
 
Ты, конечно, захочешь узнать, что случилось в конце:
Где хозяин?
Где старая кухня с прокуренным газом?
 
 
Но в ответ только хрипло затявкает, дергая цепь,
Внук той сучки, что стала котлетой для девочки Ганса.
 

Попытка Сэлинджера

Наташе Антоновой

 
Выйди, Сестренка.
Прятаться – больше негде:
Светит, как солнце, твой пацифистский нимб.
Наши мужья – Поэты – тусят на небе.
Мы – непонятным раком – сидим под ним.
 
 
Дай закурить.
Забей сигарету праной.
Верю в Тебя,
Как дети – в советский фильм.
Видишь, как щедро хлещет нектар из крана? —
Только не вздумай ставить проклятый фильтр.
 
 
В каждом прохожем —
Прячутся херувимы.
В каждом дерьме —
Вместилище чистоты.
Мы беззащитны так, что неуязвимы:
Нам непонятно, кто изобрел щиты.
 
 
Это, конечно, глупо —
Дышать эфиром.
Всей внутривенной пропастью – падать в рожь.
Кто-то Большой на жизнь не поставил фильтра:
Так и кури, Сестренка, —
Авось, умрешь.
 

Синдром фатальной обреченности
Анна Юннис. г. Санкт-Петербург

От автора:

Детство я провела на Северном Кавказе (в одном из тех городков, где Печорин наделал много шуму), позже переехала в Петербург и обвенчалась с его колоннадами, крышами и каналами на долгие пятнадцать лет.

Окончила факультет политологии СПбГУ, затем вступила в ряды членов-корреспондентов АРСИИ им. Г.Р. Державина. Сейчас изучаю психоанализ, отчего пришлось изменить ставшему родным Питеру с господином Фрейдом и углубиться в тайны человеческой души.

Собираю фигурки сов и Пьеро. Пою, когда хорошо. Рисую, когда еще лучше. Пишу. Всегда. И порой обрабатываю материал до года. Разгильдяйка, но совестливая. Перманентно влюбленная. Апологет чистоты поэтической крови похлеще семейства Малфоев. Про влюбленную я пошутила.

В 2007 году вышла моя первая книга «Эстафета», после родилась и вторая «По ту сторону тумана». Если говорить о стихах, как о детях, то я, пожалуй, многодетная мать (правда, не в меру строгая); а если все-таки возвести их в ранг продуктов сублимации… Нет, совершенно не хочется связывать свободный акт творения по рукам и ногам, предоставляя науке право о нем судить. Эта привилегия все-таки остается за читателем.

© Юннис А., 2015

Только я не лечусь…

 
Мостовые сверкают от влаги дождя – по субботам —
Ренуар пишет «Танцы», приметив твой синий пиджак.
Вместо счетницы мне принесли наше общее фото,
Где на нем еще (помнишь?) ты бисерно вывел «всех благ».
 
 
Формалиновый привкус у чая – в день прошлой разлуки —
Ты размешивал сахар не ложкой, а дужкой очков.
Я сейчас понимаю, насколько холодные руки
По ночам грели сердце. И полон твоих двойников
Этот город теперь – меморандум дистантных желаний:
Не коснуться, не взять, не проверить согласие чувств.
 
 
Среди сотен полученных (вроде случайных) посланий
Я всего ничего – твое «здравствуй» услышать хочу.
 
 
Подожду до зимы, измеряя шагами пространство
Между пыльных перронов – по рельсам отчаянный звон.
Ты когда-то сказал, что сильнейшее в мире лекарство
От любви – это время. И, кажется, что-то про сон…
 
 
Только я не лечусь.
 

Аусвайс

 
Провианта точно не хватит. Пусть.
Я – в дорогу. К солнцу, не за тобой.
Мой стакан всегда вожделенно пуст,
И в гортани жадно скребет огонь.
 
 
На повестке дня – диалект чужих,
Непонятных, странных, мне в самый раз,
И учиться жизни у них всю жизнь,
Чтоб не в бровь, а в глаз, непременно в глаз.
 
 
Ты смеешься: «Путь твой нацелен в ад,
Развезло от кофе, как колею.
И сама как черт, на цыганский лад.
Я тебя, такую, не полюблю».
 
 
Не дрожит в ночи карабина ствол,
Прядь волос скрывает берсеркский взгляд.
Выдыхаю перечной мглой ментол:
«Ну, тогда до встречи, мой недобрат».
 
 
…У него глаза от сурьмы темны,
Реверс головы стрижен под G.I.
Я его прокуренный смех взаймы
Забираю пропуском прямо в рай.
 

Двенадцать

 
Двенадцать месяцев пролетело; она сказала, что будет жить,
В Господне лето вернула тело (одни картонные муляжи).
Ей сон не в руку, и час не ровен
(как штрих на подписи – кошкин хвост).
Она хотела болеть любовью,
носить туникой во весь свой рост
Ее, улыбкой сияя – солнцем,
на крышах мелом писать «люблю!».
Сухой асфальт прозвенел червонцем
в ушах и вырезал на корню
(Как ту деревню холера) счастье.
Мольба сирены, бесплатный цирк:
Пьеро с носилками из медчасти и карты ей
неизвестной масти, и (ржавый) Стинг.
Двенадцать месяцев пролетело;
дедлайном выделив ровно год,
Она взрослела или старела…
и выла выпью в тени вольера, драла живот.
Одной затяжкой курила Марли,
читала Мартина вслух сестре.
И из-под (с кожей сращенной) марли ее тепло отдалось весне.
 
 
Недавно, в парке кормя собаку,
я взглядом в небе поймал (на треть)
Упрямый профиль дракона Хаку
и рядом ту, что смогла взлететь.
 

За пять шагов до Луны

 
А мне не надо твоих авансов.
Я так привыкла: больной, убогой.
Питаюсь страстью. Не странно разве,
Что изначально не той дорогой
Стремглав иду, распустив по плечи
Горгоньих змей золотую лаву?
К тебе недолго: всего лишь вечер,
За пять шагов до Луны – направо…
 

Докажи

 
Докажи, что правила все просты:
у любой планеты есть север; дом —
там, где мама или, возможно, ты
(если хочешь). Дышится здесь с трудом,
на орбите черной дыры. Отсек
с кораблем в трофей превратился дна.
 
 
Я брожу по снам, я кружу во сне,
я схожу с ума.
 
 
Я схожу с ума от боязни жить
в камуфляже сером из волчьих шкур.
Ты проверил стропы и крепежи,
ты надел скафандр. И по щелчку
карабинов сумрак меняет лик
(что дурак, что гений – родство дорог).
 
 
Докажи. И внутренний твой двойник
не взведет курок.
 
 
Обещай вернуться, пусть на словах.
 
 
«Даже в бездне скрыт отголосок звезд.
Я тебя… ты знаешь…» – и астронавт
перерезал трос.
 

Нукке

 
Есть пиджак на выход и два лакея,
Фляжка спирту, конь и большой шатер.
Ты ко мне придешь непременно, фея.
Я – наглец, я – падальщик, я – актер.
 
 
Я зело хитер (мой чванливый зритель
Сыт по горло сказками о добре):
Он с надеждой входит в мою обитель,
Он желает сдаться моей игре.
 
 
На цилиндре – туз, под цилиндром – бездна
Душ продажных: зал откровенных сцен.
И тебя здесь также свое ждет место
По одной из самых завидных цен.
 
 
Зубоскалит влага на коже смуглой.
Мезальянсом тянет из-за кулис.
Ты рискуешь стать моей лучшей куклой.
Ты уже шагаешь со мной на бис…
 

Рецидив

 
Рак точил ее тело, рубил концы,
Герметично задраивал люки сна:
«Ровно трижды споют по тебе скворцы,
И придет весна.
От тебя не останется ничего,
Кроме стопочки (писем ли, коньяку).
В невесомости пусто и так легко,
Расскажи ему.
Как томограф похож изнутри на гроб,
Как за стенкой в ночи тихо стонет мать.
Бога нет (и де-факто лишь мизантроп
Мог тебя создать,
Чтобы корчилась в жиже печальных дум
От тринадцати до… сколько б ни жилось).
Он увидит, как в твой боевой костюм
Забивают гвоздь.
Расскажи ему. Вновь обагрил закат
Серый камень, застрявший в твоей груди».
 
 
И она рассказала ему, что ад —
Это рецидив.