Текст книги "Книга осенних голосов"

Звездочет

 
Везде тебя искал. И зажигал лампаду,
Чтоб, видя свет в окне, ко мне вернулась ты.
И часовые-львы над петербургским адом
Нам выстроили мост из перистой тафты.
Закатный долгий день в тринадцать поколений.
И в рукаве огонь, и демон за плечом.
А мне бы лбом припасть к углам твоих коленей,
Но я почти никто: бродяга-звездочет,
Скиталец меж миров в плаще иссиня-черном,
Как ворон сам, кружу над водами Невы.
И все, что я хочу, – по крошкам хлебным, зернам
И желтым кирпичам проникнуть в твои сны.
Ты где-то на Земле, но будто в легкой дреме.
И Вечность на тебя глядит из темноты.
А я спалил добро в своем казенном доме,
Чтоб, видя свет в окне, ко мне вернулась ты.
 

Антидот

 
Самое неземное из чувств —
То, что щекоткой внизу живота
Бегает. Я к тебе лечу,
Селезнем в черном плаще кричу:
«Ну-ка, проклятые, от винта!»
 
 
Мне уступают, боясь огня,
Дружно богини твоих суббот.
Я ведь – дитя колдовского дня,
Ну, подойди же, прими меня
Капля за каплей, как антидот.
 
 
Есть чем похвастаться, смысла – нет,
И мне в обратный пора бы путь.
Ты снова прячешь в трюмо билет.
Бедный мой, бедный земной поэт,
Хватит меня принимать на грудь…
 

Теряя вечность в твоем лице…

 
Не спит Чудовище. Все прядет.
Витки соломы сплетает в нить.
Потертый обод скрипит, и свод
Чертогов мрачных готов пленить
Волшбою сон твой, дитя, и смех,
Набрать мозаикой витражи:
Ты сердце робко вручаешь тьме.
 
 
Ты здесь сама согласилась жить,
Шепча тихонько стальное «да»,
Судьбу вверяя чужой руке.
И то, что ты ему можешь дать,
Вминая тень в дорогой паркет,
Вдыхая розы певучий звук,
Шурша подолом вдоль галерей,
Поверь, ценнее любых наук,
Страшней подаренных им смертей.
 
 
Колдун, со взглядом хромого пса,
Плавник фаянса хранит в ларце —
Ты видишь, кем он с тобою стал,
Теряя вечность в твоем лице,
Не знавший ласки столетний зверь?
И в поцелуе, как во хмелю,
Забыться дай человеку, Белль,
Разрушив чары простым «люблю»…
 

Шифротекст. Мама звонит в «03»

 
Март – это ад, возведенный за ночь сплошной стеной.
Скачет давление. Мама звонит в «03».
Будто бы слышит ссутулившейся спиной
Мой сардонический, самый последний хрип.
 
 
Где твое место, немая моя война?
Я, безоружная, крылья в зубах несу.
Мама, пожалуй, права была, что весна
Полностью мне посвятит свой земной досуг.
 
 
Как бы дожить до апреля и майских гроз,
Первой грозы… И сбежать босиком домой.
Благовест в сердце сменил лейтмотив на «sos»,
Раненно брызжет красной строкой в ладонь.
 
 
Вот что криптографам перепадет в архив —
Черным акрилом исписанные бинты.
Если кому-то сгодятся мои стихи,
Пусть это будешь ты.
Непременно – ты.
 

Лето – самое время начать летать

 
Солнце бьет через прорезь стальных решеток,
Позументно теснится сквозь цепи дней.
Если втемную выбрать из всех высоток,
То одна непременно взойдет твоей:
Облака, что плывут по стеклу отрядом,
Отраженные звезды на глади шихт
И цветущие вечно японским садом
На чужом подоконнике лапы пихт.
Наблюдать твою жизнь по сигналам света:
Ты пришел, ты умер, расстроив мать,
Ты опять закурил (не дождавшись лета;
Лето – самое время начать летать).
И когда надоест тебе чтить балконы,
Мельтешить черной тенью за тем окном,
Выбирай самый долгий, спокойный сон мой:
Сон, в котором мы общий построим дом.
 

Двустоличное

 
В подлокотники кресла впаяны сны.
Говорила не раз: «Друг, шагни в мою полночь!»
У меня до сих пор с позапрошлой весны
Не выходит из пазух московская щелочь.
 
 
Я БГ-шных элегий усвоила суть,
В моих легких есть все: от Петра и до Блока,
Девяносто седьмого осенняя нудь
И мурашки от «Брата» и русского рока.
 
 
Как там Рим номер три в кружевах, трюфелях?
Ты совсем остоличился, пахнешь шанельно.
А у нас тут декабрь случился на днях.
 
 
Ты давай приезжай,
без тебя все же
скверно.
 

Мне говорили

 
Мне говорили: «Вот то окно.
И бледный свет из него неровен,
Авангардистски по планкам кровель
Он тянет щупальца: неземно
И пагубно для твоей души.
Ты заболела. Вернись, послушай…»
Мне объясняли, что свет не нужен,
И осаждали смешным «дыши».
И я дышала тогда весной
И терпкой, хищной ее прохладой.
Я для проформы шептала: «Надо!»
(Над адом выстроить путь домой).
Мне говорили: «А за окном
Мелькает тень твоего унынья.
Ее хозяин был обескрылен
За то, что вторгся кошмарным сном
В подкорку, череп разбив и сеть
Сплетая длинной паучьей лапой».
Я вспоминала, как «демон» граппой
Меня отпаивал час и четь
И укрывал с головой пальто,
Им только пахнувшим, темным, синим.
И целовал, и просил быть сильной…
Мне говорили: «Вот то окно.
Войдешь в чердачный свой минарет,
Протрешь ладонью пустые полки,
Вколотишь в зеркало прищур волка —
И вдруг поймешь, что
тебя
в нем
нет».
 

Бонни и Клайд

 
Я боюсь, это небо когда-нибудь все же уснет.
Я боюсь, эти звуки умолкнут и руки твои не обнимут.
И за тем поворотом, где дом мой, на кольцах гаррот
Задохнутся столетья, мишенью избравшие спину
Персонажа с условным рефлексом выискивать толк
В женском «буду любить». Пробираясь по крышам истерик,
Я базируюсь снайпером и контролирую торг
Палачей с адвокатами. Каждая тля, из статеек
Понабравшись всей чуши о белом и черном, вполне
Рассудить себе может, что мы с тобой пара злодеев.
Пусть не киногерои, так лучше! И в этой войне,
Если ты мне доверишься, мы отыграться сумеем
На техасских бастардах… Но май накормили свинцом,
По обугленной коже кочует созвездие Гидры.
Между жизнью в неволе и мертвым любимым лицом
Что б ты выбрал?
 
 
Я боюсь, это небо когда-нибудь все же уснет…
 

Я хочу видеть море

 
Если здешний песок не учел вероятность событий
И не балует небо депешами лондонский смог,
Я хотела бы просто простить и проститься и выйти
За пределы начертанных тонким пунктиром дорог.
 
 
Я хотела бы снова поставить на карту везенье,
Вечным дьяволом-штурманом грозно стоять у руля.
Вместо рома до смерти глотать темно-синее зелье
Ядом смазанных взглядов твоих, молодая земля.
 
 
Мне ни дни и ни ночи безжалостно грудь не расплавят
Ни тоской по твердыне, ни грузом притворных утех.
Я хочу видеть море и запрограммировать память
Забывать тех, с кем было когда-то прекраснее всех.
 
 
Но не вылечить язву в душе поселившейся волей
До тех пор, пока пальцы щербатость хватают камней.
Я хочу видеть море. Хочу видеть чертово море
С вереницею чаячьих белых больших кораблей…
 

Зачарованный странник Осень

 
– Ты смеешься?
 
 
Ни капли, милый
Друг мой, мне не до смеха вовсе.
Я тебя больше всех любила,
Зачарованный странник Осень.
 
 
Мне хотелось, чтоб ты, ревнуя
К лютой Стуже, забросил краски
И забрал бы меня, больную,
Из нагой заповедной сказки.
 
 
Мне хотелось, чтоб ты, жалея
О снедающей нас разлуке,
Желтым пламенем сжег аллеи,
Где мне Лето голубил руки.
 
 
Мне хотелось, чтоб ты, скучая
По моим одичалым взглядам,
Вырвал сердцем из яблонь мая
Страсть Весны к дорогим нарядам.
 
 
Мне хотелось… и так до смерти:
Мы вдвоем – только наша пьеса.
Осень, что ты молчишь? Ответь мне!
 
 
– Я тебя не люблю, принцесса…
 

Под сурдинку

 
Не здороваешься. Не хочешь. Или, может, не узнаешь
Среди лиц пассажиров прочих,
что выходят – кто в ночь, кто – в дождь.
В гуще сутолоки вокзальной я одна – продолженье стен.
Под сурдинку срастаюсь с тайной городских эшафотов, сцен,
Желтых окон (обойм каркасных). Все от крика саднит гортань.
Нас тут много: усталых, грязных, одиноких, забытых Ань
В общем теле. Влюбленность штаммы
разрубает как скифский меч:
Часть меня вырастает в шрамы обескрыленных голых плеч,
Часть другая огня из камня ждет уже испокон веков
(Не дождется). На этой псарне ты с другими свой делишь кров:
Посучистей и позадорней, повизгливей и посмелей.
А в моей ненормальной норме не хватает лишь двух нулей
На табло, будто вдруг нарочно стал весь мир на меня похож.
Не здороваешься. Не хочешь. Или, может, не узнаешь…
 

Слуги кармы

 
И в каждом звуке, и в каждой строчке,
и в абсолюте моей надежды
Тебя раздаривать по кусочкам.
И разделить, и рассеять между
Систем, галактик, планет, материй
дорогой звездной, геномом ночи
Тебя… Сберечь в проводах артерий
и в каждом звуке, и в каждой строчке.
 
 
Пусть все стенают, пусть хором льются,
пусть жажда мучит при легком вздохе:
Они не знают, над чем смеются,
не понимают, что даже крохи
Твоих улыбок, прикосновений,
случайных взглядов – дороже жизни.
В моем желудке – клубок снарядов,
с восходом солнца все ненавистней
Мне мир. Готова взорваться.
Прахом по снам чужим разлететься.
Веришь,
Я управлять научилась страхом.
Но одиночество не измеришь…
Не отвинтишь, не поставишь в угол,
не спрячешь в подпол. На самом деле
Мы лишь блуждаем в театре кукол
с тугой веревкой у самой шеи.
 
 
Мы – не скитальцы, мы – слуги кармы.
Мы, видно, сделали нечто в прошлом
Такое, что не хотят экраны
судьбы злосчастной неосторожно
Нам показать и вдвоем оставить
(в любви, в покое или в забвенье).
Разлюбишь только, как тут же память
тобою выстрелит в подреберье.
 

Papillon

 
Завернуться в плед, словно в желтый кокон,
И забыть, что в город пришла весна.
Я сижу у Бога почти под боком.
Только он никак не дарует сна.
 
 
Говорит, упряма была и ныла.
Говорит, – прогонит меня взашей.
И толпятся все, кем была любима,
Пулеметной очередью в душе.
 

Что просить у небес?

 
Выдыхаешь и ждешь. Объявляют твой выход на сцену.
Сотни вперили взгляд. Потолок ненароком упасть
Все грозится. И пыль, оседая, тебя под прицелом
Оставляет одну. Зал театра – раскрытая пасть.
Волочится боа, как любовник, за темным подолом.
В горле солнцем восходит болезненно давящий ком.
Что просить у небес, если борется явь с валидолом,
Если в первом ряду этот зритель до жути знаком?
 
 
Он намеренно здесь; ты же чувствуешь, в самом финале,
На последнем аккорде к ногам полетят васильки.
Что просить у небес, если в каждом незримом сигнале
Его полуулыбки – касание жаркой руки?
 
 
Ты стоишь для него. Вырываешь из полузабытой
Жизни ночи безумные, острое это лицо.
Столько лет утекло, только память стрелой ядовитой
Обернула на пальце дрожащем витое кольцо…
Ты закуришь в антракте и скажешь, что вдруг заболела.
И заботливый некто заварит ромашковый чай.
Что просить у небес, если им совершенно нет дела
До того, кто решил навсегда о любви замолчать?
 
 
Поезд двинется в путь. И отныне предательски брошен
Будет северный город в объятия новой зимы.
Что просить у небес, если делишь купе с тем, кто может
Сократить целый мир до простого желанного «мы»?
 

Амок

 
Ты знаешь, доктор, все очень скверно.
Я спасовала перед собой же.
 
 
Моя миграция длится дольше,
Чем могут выдержать фибры, нервы
И руки, что килограмм по двадцать
В былую пору еще носили.
 
 
Ты знаешь, доктор, мы долго пили
Святую воду из вены адской
(Я тут блудница и лютый бражник,
Бычки кидаю в кресты прохожих).
 
 
А под ногтями нирванной сажей
Засело лето, остравских прожиг
Манулоглазых
Ахои, пряные поцелуи.
 
 
Ты знаешь, доктор, меня вернули,
Как возвращают пустую вазу.
 
 
Вот я пишу в своей темной клети,
Что ты ссылаешься все на амок.
 
 
Но я смеюсь, как смеются дети,
И покидаю песочный замок.
 

И везет меня поезд во мглу…
Ребекка Лильеберг. г. Москва

Об авторе:

Ребекка Эриковна Лильеберг родилась в Москве, окончила философский факультет Российского открытого университета, преподаватель.

Стихи и прозу пишет с 1990-х годов, в 2000 г. вышла книга «Вытоптанные лилии». В своих стихах обращается к историческим темам, а также к традиционной лирической тематике.

© Лильеберг Р., 2015

«Чудесный вечер, плачущий закат…»

 
Чудесный вечер, плачущий закат;
Ложатся тени трепетно и зыбко,
И тишина, и мысли невпопад, —
Лишь там, в низине, где-то плачет скрипка…
 
 
И я стою у бездны на краю —
За гранью суеты мирской и шума,
И в час сей, где так сумрачны все думы,
Спой, скрипка, про судьбу и жизнь мою…
 
 
Спой песню, скрипка милая моя,
Не ведавшей ни Зевса, ни Эреба
Душе, зачем-то выжившей под небом,
И боли всей, что знала в жизни я, —
 
 
Не сломленной, поднявшейся с колен;
Узревшей мир незрячими глазами, —
Спой, скрипка, мне, – рефрен, еще рефрен! —
И слезы почему-то льются сами
 
 
О жизни прошлой, пущенной врасход…
Безжалостного века гул железный
Спой, скрипка, мне – про смерть, про мой полет
Над смертью, как над пропастью, над бездной
 
 
За гранью, за чертой добра и зла,
Во мгле, там, где горела я и слепла,
И рухнув там, слепая, умерла
И, мертвая, воскресла, как из пепла,
 
 
А дальше путь лежал сквозь времена,
Где мир горел, взрываясь и пылая, —
Там скорый суд вершила всем война,
Пути свои смертями устилая, —
 
 
Безжалостное время перемен
Гналось за мной и зверем диким выло,
И мчалась я – сквозь ужас, боль и тлен,
И снова смерть дышала мне в затылок,
 
 
О если б слышать вам той скрипки плач, —
И в сердце, словно нож, вонзились ноты…
Играй, играй до ночи, мой скрипач! —
Не вижу я тебя, но знаю, кто ты, —
 
 
Ты сон извечный мой, и в этом сне
Дом отчий, и цветет весною вишня,
И память там моя горит в огне,
И скрипка вечно плачет еле слышно…
 

«Средь трех времен и средь пяти огней…»

Генриетте Альтман

 
Средь трех времен и средь пяти огней
Грядущим тем, что минуло, не сбывшись,
Что пронеслось, на миг остановившись
И оглянувшись в сутолоке дней —
 
 
И поднял вновь Харон свое весло,
И в воды Леты лег венок соцветий,
И им кольцо веков разорвало
И раскромсало цепь тысячелетий —
 
 
Был тяжек лязг отброшенных оков
Для сгинувших, ушедших безвозвратно,
И кончилось течение веков,
И стрелки на часах пошли обратно.
 
 
И только ты одна не стала ждать —
Ты птицей воспарила и взлетела
В грядущее, чтоб там меня искать —
Звала меня, но Вечность онемела.
 
 
Ты потеряла счет своим мирам —
Надежда, что звала в иные дали,
Ты верила лишь небу и ветрам,
И возносилась в Вечность по спирали.
 
 
Но нет! – Ты не сломалась, не сдалась,
Ты никогда не верила в везенье,
И время обгоняя, ты неслась
В сияющее небо безвременья —
 
 
И там, пронзив безвременье насквозь,
Ты поняла сквозь боль и сквозь усталость —
Как страшно то грядущее сбылось,
Что прошлым только мнилось и казалось —
 
 
Так странно все, что послано судьбой!
Ах, – как же вы наивны, право, люди! —
Былое, что не прожито тобой,
Грядущее, которого не будет!
 
 
Ты поняла: все – небыль, все – полон!
Все то, что было дважды, трижды свято, —
Все это – лишь обман, мираж и сон!..
 
 
…И молча ты стоишь меж трех времен,
И память все зовет тебя куда-то…
 

«…Ароматы любви!..»

 
…Ароматы любви!
Ароматы безумной и страстной любви!
О, божественный жар,
Что рвет душу и мутит рассудок!…
Только этим живи,
И бушует в крови
Алой розы пожар
В кружевах голубых незабудок!…
 
 
…О, божественный час,
И я падаю ниц
В средоточие грез,
И ловлю я сквозь негу
Томный взор твоих глаз
Из-под полуприкрытых ресниц —
Дальний свет моих звезд
С полуночного неба…
 

«Стой, мой ангел! Куда ты пошла?..»

 
– Стой, мой ангел! Куда ты пошла?
Видишь неба пылающий полог?
Может, путь твой быть ныне недолог —
Ныне будет твой день без числа.
 
 
– Как же может быть день без числа
И при чем здесь лазурное небо? —
Мир там всюду и вечная нега…
Этот день я как праздник ждала!
 
 
– Ты не знаешь, как небо сердит
Так, что дыбом становится волос!
Ты сегодня услышь тот голос —
Нынче с неба к нам смерть прилетит,
 
 
И весь мир превратится в ничто —
Книгу жизни своей я листаю…
Но обиду во взоре читаю —
Может, что-то сказала не то?
 
 
– Все ты лжешь! Правды нет и на треть!
Ты взгляни на бескрайнее чудо!
Небо – свято!.. Как может оттуда
К нам какая-то смерть прилететь?
 
 
– Все свершится, как я говорю, —
Так записано в книге, родная,
И сегодня, мой ангел, я знаю,
Чей-то взор не увидит зарю!..
 
 
…Годы минут, развеется мгла,
Вспомнишь ты, как я рядом сидела
И как с неба к нам смерть прилетела
И по разным мирам развела…
 

«Мои осенние тревоги…»

 
Мои осенние тревоги —
Твои осенние пути…
Застыло лето на пороге,
Чтоб попрощаться и уйти
 
 
На четверть, треть, наполовину —
И за листом слетает лист.
Свою исполнив каватину,
Уходит лето в тень кулис,
 
 
Волной сползая пожелтевшей,
Взвиваясь трепетной листвой…
…И вдруг на сцене опустевшей
Во мгле возникнет образ твой, —
 
 
Ты обернешься, облачишься
В шелка и бархат бытия,
Негромко в двери постучишься
И мне ответишь: «Это – я»,
 
 
И ты войдешь, и – все!.. ни звука;
Глаза, глядящие в глаза;
Рука, сжимающая руку,
И по щеке бежит слеза,
 
 
Едва скрываемая дланью
Сквозь боль, что не было больней, —
Святая тайна ожиданья,
Что рвет медлительность всех дней,
 
 
Сорвав засовы и преграды,
Наперекор небытию, —
Огнем и вихрем листопада
Ты вновь ворвешься в жизнь мою,
 
 
Кружась, алея и сверкая
Живой мозаикой огня,
И дол, и небо засыпая
Листвой, летящей сквозь меня,
 
 
И обнимая так неловко,
Над головой сложив крыла…
И я промолвлю: «Что ж так долго? —
Так долго я тебя ждала! —
 
 
Ах, время, время! – Как ты мчишься!» —
От сердца бедного укор…
А ты, как прежде, отмолчишься
И, как всегда, потупишь взор
 
 
И губы стиснешь, как от боли,
На миг отбросив свой покров…
Но взгляд твой мне расскажет боле —
Стократно боле всяких слов,
 
 
И я пойму, быть может, что-то,
И вдруг взгляну в немую высь, —
Махнула осень позолотой,
И две стези пересеклись —
 
 
Аншлаг в театре!.. сказку странствий
Играют двое – ты и я,
За гранью времени – пространства,
И вне законов бытия —
 
 
Былых путей; былых свиданий;
Разлук минувших горький дым,
И встреч сквозь горечь ожиданий
Промеж не-бывшим и былым,
 
 
А Осень кружит Мельпомену —
Мелькают ленты и цветы,
И лист летит, летит на сцену
И засыпает все следы,
 
 
А мы стоим, забыв о лете,
Там, где с органом спорит хор
И в трубы дует свежий ветер —
Фурор сегодня, ну – фурор! —
 
 
Гремят басы; сверкают лампы,
И мы – ни живы, ни мертвы…
Но гаснет свет горящей рампы
Сквозь желтый занавес листвы, —
 
 
Уходит лето в ритме танго, —
Финал, последний взгляд назад,
И образ твой, мой милый ангел,
Уносит в небыль листопад —
 
 
Аплодисменты Мельпомене
Не сожалея, не скорбя.
И снова я одна на сцене,
Где словно не было тебя —
 
 
Лишь тень стремглав скользит за тенью,
Но – где же, где же тень твоя? —
Уходит сказка наважденья,
Приходит тщета бытия…
 
 
Но я постигну смысл твой тайный,
А от догадок – стынет кровь:
Ведь то, что было, – не случайно,
И может быть, вернется вновь —
 
 
Настанет день, и ты проснешься,
Вдали услышав голос мой,
И ты, быть может, обернешься,
И как тогда, взмахнешь рукой —
 
 
Как лист летит куда-то в просинь,
Гонимый ветром в вышину,
Однажды нас обнимет осень
И уведет в свою страну —
 
 
Судьба опять тасует карты,
Что вынуть только ту, одну,
И прочь летят шелка и бархат —
Я руку осени тяну,
 
 
И мы на крыльях листопада
Летим сквозь то, что зримо всем,
Туда, откуда нет возврата,
Да и зачем он нам, зачем? —
 
 
Зачем свиданья быстротечны,
А ожиданье – на года?..
Пусть эта осень будет вечна,
И мы в ней – вместе навсегда!
 
 
Там хватит всем шелков и злата,
Что вниз волной летят с ветвей,
И все, что было прежде свято,
Пребудет в памяти моей —
 
 
Все эти краски, жесты, звуки
Восславь же, осень нам, и пой,
Соединяя наши руки
Под златотканою хупой,
 
 
Где вечно буду я любима,
Непокоренная судьбой, —
Ведь нет иной судьбы, помимо
Однажды выбранной тобой…
 

«…Дым взлетает и гонит золу…»

 
…Дым взлетает и гонит золу, —
Этих дней недописана повесть, —
Это совесть моя, словно поезд,
И зовет, и увозит во мглу,
 
 
А во мгле той застыли года, —
Дым Освенцима, пепел Едвабни,
Штетлов мертвых разбитые ставни,
Ночь, и Бабьего Яра гряда,
 
 
Где земля шевелилась от тел, —
Здесь – Натана, а там – Элиягу,
И меня вместе с ними к оврагу
В эту ночь будут гнать на расстрел,
 
 
Чтоб «удобрить жидами траву»,
Как велели, – «под самые корни»,
И охранник в эсесовской форме
Вновь потащит жидовку ко рву,
 
 
Чтобы выбрала место на дне
Той бездонной вселенской могилы…
…Только я ничего не забыла, —
Это время застыло во мне! —
 
 
Спи, Европа, раз можешь уснуть, —
Век тебе мы незваные гости,
И хрустят под колесами кости,
И везет меня поезд сквозь жуть,
 
 
Там, где кровь прорастала быльем
В эти страшные, черные дали…
…Я хочу, чтоб живущие знали
О народе сожженном моем,
 
 
И воздали бы этому злу,
О которое время запнулось,
Чтоб оно никогда не вернулось!..
И везет меня поезд во мглу,
 
 
Мимо ныне забытой беды,
Где за дымом не виделось неба
Там, где пепел летел вместо снега,
Нелюдей засыпая следы, —
 
 
Миг! – и чья-то упала слеза
На могилу сожженного века, —
Катастрофы не смолкшее эхо,
Не пришедших назад голоса,
 
 
Что скрываются в вихре огня,
Значит, печи еще не остыли…
…И пока мы их здесь не забыли, —
Там они провожают меня,
 
 
И стою я, прижавшись к стеклу, —
Вот бы спрыгнуть на кромку перрона!…
…Но у памяти волчьи законы,
И везет меня поезд во мглу…
 

Размышления над учебником истории

 
…Не та ли ты святая простота,
Что чудом век жива и верит в чудо? —
Отчаянно крестящаяся всюду
Краина, на которой нет креста,
 
 
Где кружит и жирует воронье,
О совести забыв и Б-жьем слове,
Где снова, опьяневшее от крови,
Из нор поганых вылезло зверье;
 
 
Где нечисть вечно метит в главари
И властвует, – а ей того и надо,
Где снова из непрожитого ада
Вчерашние восстали упыри,
 
 
Надгробья разбросав и черепа,
И кинулись искать, – где плоть живая?..
И как всегда, скуля и подвывая,
За ними тут же ринулась толпа,
 
 
Круша все и сметая на пути,
Взвалив вчерашних идолов на плечи…
И был у них там спор, гремели речи, —
Какому вурдалаку их пасти?
 
 
И спорили до хрипа, до зари,
А доводы – все громче, все невзрачней…
…Но нету вурдалака вурдалачней
Того, что цепко держит изнутри, —
 
 
Что вывернет и душу, и мозги,
И как любой упырь, возжаждет крови…
…И черный пастырь был назначен внове,
И новые назначены враги,
 
 
И приняли решенье: пополам
Делить врагов для видимости вящей,
Признать свободу девкою гулящей
И требовать возврата к кандалам.
 
 
И вновь заполыхало в той стране
От ненависти черной и гремучей —
Совсем, видать, история не учит
Того, кто продал душу сатане,
 
 
Кто сеет смерть и ненависть кругом
И по нечеловеческим законам
Врагов всегда находит за кордоном
И вечно ищет нелюдя в другом…