Текст книги "Спецвыпуск «СовременникЪ». Антология, посвященная классику русской литературы Н. В. Гоголю"

* * *

Тётя Маша никогда не видела Бога в гневе. Всегда он был доброжелателен и слал при встрече здравия с почтением и достоинством. Но тут он вдруг предстал в другом качестве.

Он просто рвал и метал. Кричал и звал грозно своих единомышленников. Никого из них в третьем корпусе не было. И будь у него на самом деле возможность производить громы и молнии, казалось, блеснули бы они у него в руках.

– Тётя Маша, где все? – говорил Главпут, обращаясь к сидящей на вахте работнице базы.

– Да где? Кто где. Время послеобеденное. Все отдыхают.

– Найдите, пожалуйста, кого-нибудь, – попросил Главпут, несколько успокаиваясь.

Тётя Маша не посмела отказать, пошла искать.

Но, оказывается, в холле первого этажа был ещё один человек, который незаметно спал в уголочке на стуле у окна. Его, казалось, не могла разбудить даже настоящая гроза. Главпут заметил, подошёл к нему. Громко почти на ухо крикнул: «Переписчик».

– А? Что? – открыл глаза, встрепенулся тот.

– Ты опять употреблял зелье?

– А-а-а-а, не… Ну я немного…

– Смотри. Не забывай, откуда я тебя вытащил. Пойдёшь опять переписывать Библию… на нары. Собирайся, надо срочно уходить.

– А что за спешка, Главпут?

– Должна скоро сюда явиться полиция – не за душами нашими, а за земными нашими доходами придут они.

– Откуда известно? А… ну ты, конечно, всё видишь.

– Хватит нести чепуху. Мальчик работницы базы, которого нашла полиция, возвращён матери. И я слышал, как он ей говорил, что тётя Таня, библиотекарша, жаловалась дяде полицейскому на нас, обзывала мошенниками. И полиция собирается сюда прийти. Ждать их нам здесь нет резона. Они хуже бесов вымотают нам души. И точно заберут все наши земные доходы.

– Всё понятно, – уныло сказал переписчик Библии.

– Так где же все находятся?

– Ну, кто где… Ною ты же сказал завлечь журналиста в наши ряды. Он же так похож на протопопа Аввакума. Они, наверное, в баре обсуждают мировые проблемы… Мария с Ладой ушли загорать на пляж. Солнце сегодня такое мягкое.

– Ах, эти две… – чуть не выругался всевышний, – нашли время демонстрировать свои прелести.

Вдруг вбежал перепуганный Николай Второй.

– Главпут, что случилось? Тётя Маша сказала мне бежать срочно сюда…

– Некогда объяснять, Николай. Срочно надо собираться. Мы с переписчиком уходим первыми. Пойдём тропинкой по берегу до ближайшего селения.

– Боже, – взмолился переписчик, – но это километров семь, не меньше. Я не дойду.

– Дойдёшь. Я тебе говорил не напиваться. Иди, собирай рюкзаки, – и дальше обратился Главпут к Николаю: – Найди Ноя. У него касса. На катере с ним добирайтесь до города. Не связывайтесь по телефонам, могут отследить… Предупреди всех, кого сможешь, чтобы собирались на запасном месте. Ну всё… иди.

Главпут и переписчик быстро собрали рюкзаки. И вышли из помещения, даже не соблюдя ритуал: не посидели на дорожку.

* * *

Главпут пустился в бега. Он быстро шёл с рюкзаком за плечами, направляясь к краю широкого пляжа базы. За ним еле поспевал переписчик. Он охал и ахал, порой переходя на бег, чтобы догнать Главпута. Вот они подошли к окончанию пляжа. Прошли мимо весёлой компании отдыхающих. В тенёчке, под лиственной кроной дуба, балдел народ. Напитки и угощения расположились на простынке, расстеленной на траве. И вокруг неё гомонили люди.

Свернул Главпут на начинающуюся от этого места тропинку и пошёл по ней, поднимаясь вверх. Метров через триста спугнули они прячущуюся в кустах рядом с тропинкой полуголую пару. И мужчина, и женщина побежали между деревьев, прячась за дубами и липками. Бежали они, наверное, как первые люди в раю, познавшие добро и зло. Но им не было грустно. Они, смеясь, уходили подальше в лес, где их не увидели бы ни чьи любопытные глаза. Не было, кажется, ни у кого здесь мысли о необходимости какого-либо спасения.

Никто не хотел спасаться. Всем было и так хорошо в этом наполненном солнцем и чистым воздухом прекрасном месте отдыха. Да и что говорить, если задуматься глубоко и быть честным перед самим собой, не кривить душой и не жаловаться на судьбу…

Ведь почти всех устраивает эта жизнь. То весёлая, то грустная. Порой горькая и трудная. Но радости, которые она периодически доставляет, позволяют терпеть эти временные трудности и лишения…

Главпут шёл широкими шагами, уверенный в своём спасении от полиции, и уверен был в этом пути, который вёл его в другое селение, откуда он мог бы спокойно уехать подальше от опасного места.

Ему не было трудно идти, подниматься в подъём, а вот его спутник явно сдавал, уже стонал, и спотыкался, и просил привал. На остановку – не было времени. И Главпут шёл и шёл.

Он был силён, как человек, этот Главпут. И дух его трудно было сломить неурядицами земной жизни. Но если он и мог здесь кого-нибудь спасти, то это своего соратника, который с каждым шагом всё больше слабел. Тогда взял Главпут и его рюкзак, повесил на своё плечо. Это было нетрудно, не труднее, чем Христу нести на Голгофу Свой Крест. И даже нечего сравнивать. Масштабы и задачи разные.

Но откуда-то бралась уверенность и непреклонность в выбранном пути. И шёл, и шёл Главпут, и деревья словно склоняли на плечи ему ветви…

Этой дорогой ходил я часто. Чуть ли не через день.

Шёл от своего дома, находящегося почти за чертой города у леса, или спешил от остановки общественного транспорта, который тоже останавливался не близко от нужного места, чтобы можно было не совершать десяти – пятнадцатиминутный спурт в роли пешехода. Студент третьего курса, я не мог долго оставаться без общения, без тесного круга знакомых и друзей. И эта дорога была к студенческому общежитию. Именно там, в пятиэтажном здании, где жили мои однокашники, проходила большая часть моего времени, свободного от учёбы и других полезных занятий.

Дорога всё время как бы спускалась вниз, шла под уклон. И ходил я мимо частных домов, потом по парку, по вновь проложенному асфальту вдоль высоких стен завода. И спускался к рельсам для поездов, к многочисленным ниткам железной дороги. Это было самым значительным препятствием на пути к конечной цели.

По этому множеству рельсовых ниток нередко шли поезда. То пассажирский прогудит, стуча по рельсам всей тяжестью состава, то прошмыгнёт электричка, а то и вовсе товарняк тащится, как старый дед на печь, еле-еле.

А бывало, вообще встанут несколько составов и ждут, когда им зелёный свет разрешит двигаться дальше. И ты тоже стоишь и смотришь, поедут ли они, в конце концов, или так и будут стоять, как в тупиках где-нибудь в депо. И бывает, не выдержишь и начнёшь на свой страх и риск перебираться на другую сторону под остановившимися вагонами или забираясь на ступеньки, переходя по ширине вагона, чтобы спрыгнуть на другой стороне, пока состав не успел тронуться. Мне, да и многим моим товарищам не представлялось это уж таким опасным, а, скорее всего, было обыденным делом.

Потому и показалась мне, как и другим студентам, которых я знал, весть о гибели на железной дороге учащейся нашего института странной и даже невозможной. Хотя это известие и потрясло нас, студентов как людей из-за своей молодости нечасто сталкивающихся со смертью, но вызвало и удивление: мы все ходили по этой дороге, и никаких происшествий не было. Что случилось и почему произошло это – задавали мы риторические вопросы и не знали на них ответ.

В первые дни обсуждали студенты трагический случай, и ходили слухи о том, что могло послужить этой гибели, что за обстоятельства и будто бы смерть была неслучайной.

Я был, если говорить по правде, не демонстрируя ложную скромность, известной личностью в своём учебном заведении. Известной из-за широты своих интересов, потому что занимался спортом, участвовал в самодеятельности. И даже печатал стихи в городской молодёжной газете. Но и я сам, знавший, наверное, половину народа из всех учащихся в нашем институте, всё-таки никогда не видел эту погибшую девушку. Она была первокурсницей и успела сдать только одну сессию. Но жила, как оказалось, в одной комнате с моей знакомой.

Необязательно, что я пошёл в общагу прояснить для себя этот случай. Просто приходил я в жильё своих знакомых очень часто.

И в этот раз я пришёл, оставил на вахте документы и, взбежав на второй этаж, начал посещать чуть ли не по порядку комнаты своих приятелей и друзей. Общался, пил чай.

Нина жила на третьем этаже. Когда-то на первом курсе я был безответно влюблён в её подругу… Да, как-то не состоялась та любовь, но Нину я особенно не замечал, увлечённый её соседкой по комнате.

Совершенно неожиданно она начала хорошеть и к третьему курсу стала невообразимо притягательной для мужских глаз. Не была красавицей, такой шикарной, но стала очень женственной, с идеальными формами фигуры, с озорным блеском в глазах, мне стала она нравиться – до прилива нежности во всём, не склонном к сдерживанию организме. К третьему курсу она стала жить в другой комнате, с другими соседками.

Я начал к ней подкатывать. При встречах стал выказывать, как мог для своего неумелого возраста, знаки внимания, приглашал в кино, пытался приобнять. Но она отстранялась, говорила мне:

– Шурик, у меня есть жених, я не могу…

Говорила она так, но видно было, что совсем отказаться от моего внимания она не хочет.

Во всех этих любовных делах, где существует масса условностей, я был не спец.

Становился я немного туповатым и не знал, что делать, как увлечь девушку и начать развивать отношения.

Я зашёл к ней. Она была одна. Мы сидели, пили чай, я шутил, и она с удовольствием смеялась. Но я уже больше не заводил разговоров о своих чувствах. Ведь получил отказ… Мы перешли к обсуждению этого страшного случая с гибелью девушки. И Нина сказала, что на самом деле, возможно, это самоубийство.

– Почему так думаешь?

– Да она вела дневник. Он остался у меня. Кое-что написано там…

Мы не были с ней очень близки, мало было общих знакомых, которых можно было отнести к совместным друзьям, но она обо мне, несомненно, знала много. Поэтому я решился попросить её:

– Нина, а не могла бы ты отдать мне этот дневник? Ты же знаешь, что я пишу, то есть хочу стать писателем, и мне могут пригодиться знания о людях. А в дневниках раскрываются личности больше всего.

Нина задумалась на какое-то время и всё-таки отнеслась к будущим моим претензиям на писательство очень серьёзно, иначе бы не встала из-за стола и не принесла из-за ширмы дневник этой девушки, отдала его мне. В этом жесте, серьёзном поступке, наверное, было многое из того, что говорило о её неравнодушии ко мне. Но мог ли я, бестолковый студент третьего курса, это понять и как-то использовать?

Я взял дневник и ушёл, поблагодарив Нину, и в этот раз не проронил и слова о своей симпатии к ней.

Дома на другой день я начал с интересом листать дневник. Но в основном в нем были типичные для молоденькой девушки тексты. И в целом это были не собственные её размышления, а всякая новомодная мура, которой насыщена жизнь в нашем быту. В дневнике находились слова популярных песен, рецепты блюд, гороскопы, советы, как вести себя с мальчиками, какие бывают поцелуи и другая дребедень, соответствующая интересам неопытных провинциальных девиц.

Но я, просматривая эти листы, невольно размышлял о главном: о том, как же могла она попасть под поезд. Сам я проходил иногда эту дорогу даже в таком состоянии, что и на ровной местности была опасность потерять голову.

Я вспоминал, как однажды шёл глубокой ночью этим путём. Расскажу по порядку… Было мне как-то одиноко и грустно, и я ходил по городу просто по гостям, ненадолго задерживаясь в домах своих приятелей. Последний мой заход был к старой знакомой, рано овдовевшей, моей ровеснице.

Она меня хорошо встречала, угощала водочкой, веселила рассказами, так что я мог бы (думалось, по крайней мере, так) спокойно остаться у неё ночевать. Но нечто взбрело мне в пьяную голову, и я решил уйти, пошёл дышать свободным вольным воздухом.

Домой мне не хотелось, а приключения взывали к беспутному, залитому алкоголем сознанию.

Я вышел от своей знакомой уже поздно. Было около полуночи. Но, как ни удивительно, по улице ещё бродили люди. И я даже встретил одного знакомого. Как он здесь оказался? Жил недалеко. И тоже новые приключения вели его неизведанными путями. Я даже не знал, как его зовут. Просто видел в родном институте. Но, встретив его теперь, крикнул:

– Привет!

– Привет, – откликнулся он.

– Ты с какого факультета?

– Я с ЗАРа.

– А я с эконома. Что, живёшь здесь где-то рядом?

– Да, я Костя со «стрелки».

– А я Шурик, с первой Дачной. Ты куда идёшь? – спросил я коллегу по учебному заведению.

– А никуда, так иду, – сказал Костя почти словами известного героя из мультфильма.

– А пойдём в общагу к бабам.

– Пойдём.

И мы пошли. Костя был трезвее меня. Во всяком случае, он не спотыкался и не мотался по дороге, по всей её ширине. Он находился в лучшем состоянии алкогольного опьянения, когда романтика приключений становится наиболее возможно осуществимой…

– Давай кому-нибудь настучим по роже, – предложил Костя.

– Давай, – согласился я.

– Я здесь всех бандитов знаю. Я – Костя со «стрелки».

– А я Шурик, с первой Дачной.

Да кого мы могли обидеть, добрые, дружелюбные и не склонные к насилию студенты? Но на всякий случай редкие прохожие, завидев нас издалека, переходили на другую сторону дороги или вообще поворачивали назад.

Мы пришли в общежитие. Но пропустить в него нас вахтёрша не захотела.

– Идите отсюда, – сказала она. – Время уже позднее, и не положено никого из гостей пускать.

– Да как так? – возмущался я. – Меня тут все знают. Я – Майоров, студент института…

– Да будь ты хоть самим Генераловым…

– Меня узнают во всей стране, – не унимался я. – А может, и во всем мире…

– А я тебя знать не хочу, – сказала как отрезала пожилая дама, работавшая раньше надзирательницей в тюрьме, и выпроводила нас за дверь.

Непреклонность вахтёрши заставила нас искать другие пути внутрь общежития. И они были. Мы подошли с торца здания. Там на окнах стояли решётки на первом этаже, а на втором были окна с простой форточкой. Сколько раз я таким путём проникал в помещение – не сосчитать. И как хозяин нового входа пригласил Костю первым забраться в апартаменты. Он не без труда одолел подъём. Настал мой черёд.

Множество попыток оканчивались ещё до второго этажа. Я был настолько пьян, что никак не мог скоординировать своё тело. Падал на землю – без ущерба для здоровья. И все-таки упорство моё было безграничным. Я добрался до второго этажа, осталось только перецепиться и схватить верхнюю перекладину рамы. Но… координация моя не была безупречной. Я сорвался и полетел со второго этажа. Упал на ноги. Почувствовал боль в ступне, и попытка встать была неудачной: нога сразу разболелась. И я понял, что забраться мне не удастся.

– Костя, – сказал я, – не могу подняться, кажется, сильно повредил ноги. Давай без меня там отдыхай, а я попробую добраться до дома.

– Да как же так, – вполголоса говорил со второго этажа Костя. – Может, ещё раз попробуешь?

– Нет, всё, давай, пока…

Я посидел в весенней подрастающей траве у края общежития и начал пробовать вставать. Сразу не мог подняться. А предстояло ведь идти тем путём через железную дорогу.

Делать нечего, где-то прыгая на одной ноге, где-то слегка на носок наступая, я добирался до трудного перехода. А тут ещё координация от моего пьяного состояния нарушена. Но если не везёт, то не везёт до конца. На рельсах, загораживая весь проход на другую сторону, стоял железнодорожный состав. И он стоял и стоял, и пьяное терпение моё не было беспредельным…

Я начал пробираться под вагоном. С неходящей ногой, в состоянии достаточной неустойчивости. Это было проблематично, тяжеловато… И выбирался из-под вагона я тогда, когда поезд уже тронулся…

А сколько раз здесь, именно в этом месте, я спрыгивал с поезда, возвращаясь из какой-нибудь поездки, чтобы не ехать до вокзала, а побыстрей попасть домой – отсюда ведь ближе. Я обычно знал, как спрыгивать с идущего поезда. Но иногда забывал, как это делается: то ли по ходу движения надо прыгать, то ли наоборот – назад. При неправильном прыжке, бывало, переворачивался через голову, и максимум, какие были у меня неприятности, – это царапины где-нибудь на руке…

Поэтому мне не верилось в возможность случайного попадания под поезд.

И вот в дневнике я дошёл до страниц, где его хозяйка, как и положено в таких тетрадях, стала описывать свою жизнь, некое впечатление от встречи.

«Я сегодня осталась одна, соседки по комнате уехали по домам. Я пригласила в гости к себе своих подруг из другого института. Они тоже поступили в этом году. Они пришли с парнями и остались ночевать у меня. Они спали вместе с парнями. А у меня до сих пор никого нет. Подруги обещали в следующий раз с кем-нибудь познакомить…»

После нескольких страниц с описанием разных рецептов и другой белиберды я нашёл в дневнике новую запись о жизни.

«Сегодня снова, – писала девушка, – пришли мои подруги и привели его. Мы выпили за знакомство. И он, со мной немного поговорив, полез ко мне целоваться.

У него плохо пахло изо рта, меня чуть не стошнило, но я стерпела. Но хуже стало, когда они остались ночевать и он лёг со мной. Полез ко мне в трусы. Я чуть не сгорела от стыда…»

Это была предпоследняя запись. После неё не присутствовало, как всегда, обычных каких-нибудь рецептов, а просто на другой странице сверху совсем уж неровным почерком было последнее писание.

«Он сегодня пришёл один, без друзей и моих подруг. Ну зачем это всё так… Ну зачем он так сделал… Я, может быть, привыкла бы к нему… потом… сама бы тогда…»

Может быть, эта последняя запись позволила Нине делать предположение о сильном стрессе своей соседки по комнате, приведшем к трагическому финалу. Но и я тоже не мог равнодушно прочитать этот сумбурный текст. Мне вдруг по-настоящему стало открываться, какой сложный и неоднозначный мир впечатлений может быть у девушек от общения с парнями… Раньше я это как-то не предполагал и не учитывал во всех лёгких отношениях с противоположным полом, наблюдая только свои чувства…

Я решил прогуляться после всего прочитанного. Куда я мог пойти? Конечно, к друзьям в общагу…

Я шёл знакомым путём, как будто бы вновь открывая для себя приметы этого места. У самого края дороги поднимались молодые кусты крапивы вопреки всей каменной и железно-деревянной сущности этого места, не предполагающей наличия растительности. Пахло просмолёнными шпалами. Где-то здесь сблизилась с поездом молоденькая девушка, может быть, думая плохо о жизни, о начинающейся весне, обо всем мире…

Я пришёл в общежитие. Поднялся на третий этаж.

И удивительно! Ведь я думал о ней. Словно навстречу моим мыслям по коридору шла Нина. Конечно, направлялась она куда-то по своим делам. Но совпадение было удивительное. Она шла… грациозно, в лёгком халатике, при каждом шаге открывающем красивые бёдра.

– Привет, – сказал я и встал у неё на дороге.

– Привет, Шурик, – сказала Нина, хлопнула меня легонько по плечу, сделала полшага в сторону, обойдя меня, продолжила свой путь.

Я обернулся и смотрел ей вслед. Мне хотелось её сравнивать с богиней, читать стихи. Но, не находя простых, убедительных слов, раскрывающих моё состояние, я решил отправиться к друзьям и крепко напиться, чтобы жизнь не казалась такой б…

(Все события, изложенные в тексте, совпавшие с реальностью, считать случайными. Все персонажи вымышлены.)

Здравствуй, друг. Не ожидал такого письма? Да, вот так теперь… Почти всё стало возможным. Любые чудеса.

Может быть, пока ты читаешь это писание, около тебя крутится твой друг Лёха Стариков. Это я… Только лет на тридцать с лишним моложе. Ты не говори ему пока ничего о письме. Он же, сам знаешь, впечатлительный…

Но и этот, пишущий тебе письмо, тоже я, твой закадычный приятель и бывший помощник в твоих грандиозных начинаниях – Лёха. Только на тридцать лет старше.

Что ты сейчас делаешь? Какие планы осуществляешь? Конечно, я всё знаю о твоей завершённой жизни. Но, может быть, её можно изменить и ты мог дожить, как и я, до этого нашего времени.

Попробую по порядку тебе объяснить так, чтобы всё это не показалось бредом сумасшедшего, или то, что вдруг ты сам представишь ненароком, что свихнулся, коль читаешь такое.

Вот так вот… Письмо тебе в девяностые из конца двадцатых годов двадцать первого века.

Да слышал и сам ты в своё время или читал что-то, в сказках хотя бы узнавал обо всех чудесах. Так вот чудеса эти в наше время теперь почти все стали возможны. Да, знаешь, такие чудеса! Но люди уже привыкли и считают это обыденным делом.

Ты же и в свои годы читал о машине времени? Нет, это пока у нас не стало обыденным чудом. Но наверняка некоторые пользуются чем-то подобным регулярно… Во всяком случае, мои знакомые в этом уверены…

Но не буду тебе сумбурно излагать, а расскажу по порядку. И придётся сказать в первых строках вначале о себе. Я теперь живу, можно утверждать, хорошо.

После того как убили тебя (вот такие новости я тебе сообщаю, привыкай), я сам оказался чудом, случайно в живых… Я надеюсь, Стас, что люди, тебе встретившиеся и передавшие это письмо, попадут в нужное и для них время, и важное для тебя, пока ты ещё жив.

Люди эти молодые, талантливые, с грандиозными планами по переустройству… Я тоже думал вначале, это какие-нибудь сумасшедшие прожектёры по внедрению в мозги новых технологий. А потом… понял. Они так похожи на нас с тобой молодых, тоже когда-то мечтающих о справедливости во всем мире.

* * *

Тебя убили (пишу об этом, может, это будет важным) после того, как ты выиграл суд; подонкам, сжёгшим наши магазины, пришлось заплатить – по суду было назначено. Казалось, справедливость наступила. Но ты денег получить не успел, мать твою от них заставили отказаться.

Меня они нашли через несколько дней. Какой-то определённости в отношении меня у них не было. Ну, помощник я твой – и не более того. У бригады, которая меня взяла, Вольдина, известного сейчас политического деятеля, не было особого желания меня замочить. Поэтому они меня вывезли. Сопровождали трое на буерах на остров Зелёный и даже развязали, перед тем как оставить там посреди зимы одного.

Конечно, добраться до тепла у меня не было шансов. В одной рубашке и босиком можно ли было пройти три-четыре километра по морозу, ночью, не зная направления… Напоследок один казах из этой группы как-то посмотрел на меня с сожалением, достал из своего рюкзака комнатные тапочки, то ли шутя, то ли прикалываясь, дал мне их и сказал:

– На, бегай тут до лета, а то босиком неудобно.

Он был, наверное, самым русским из всех этих иноплеменных прислужников бесов… Я спасся. Не буду рассказывать подробно. Но тапочки всё-таки мне помогли. Очень хотелось жить. Больше я не лез ни в какие дела, связанные с финансами.

Трудно приходилось. Зарабатывал как мог. На стройках, сторожил, копал в деревнях огороды…

Жить было негде. Всё забрали эти. Хорошо, я не успел создать семью, а то бы им, домочадцам, совсем пришлось плохо.

Со своими друзьями, о которых пытаюсь тебе рассказать, я встретился лет пятнадцать назад. Долго вообще не знал, чем они занимаются. И сидел у них в их офисе в качестве сторожа-приёмщика на вахте.

А пришёл к ним случайно, хотел поискать работу. Был я уже таким запущенным к своим пятидесяти годам, что, наверное, выглядел стариком.

Их офис находился в одноэтажном здании, недалеко от центра города. Сюда, в центр, я стал заходить редко, здесь мне гулять было проблематично. Из-за старых моих «друзей», из-за полиции. Но всё-таки зашёл в помещение с вывеской «Ремонт электрооборудования».

Конечно, я не мастер по ремонту каких-нибудь приборов, но думал, что могу что-нибудь убрать-отнести. На вахте на приёмке сидел Олег, молодой человек лет двадцати пяти. Потом мы с ним стали закадычными приятелями, несмотря на разницу в возрасте.

А придя первый раз, я попросился на работу.

– А что ты, дедушка, умеешь делать? – спросил Олег. Ему, по-видимому, надоело сидеть на приёмке. По сути, на лжеприёмке заказов у населения. Ведь занимались они, по большому счёту, другими делами. – Ты вообще писать умеешь?

Я сказал, что я много чего могу, к тому же у меня высшее образование.

– Как? – удивился Олег. – А на вид ты леший из леса.

Мы с ним разговорились, и в результате он предложил мне сидеть вместо него на приёмке, записывать у населения заказы, принимать сломанные приборы. Правда, сказал, чтобы много заказов я не принимал. Им не нужна была ударная работа. Потом понял почему… Это была их легенда.

И жильё мне нашлось – наподобие чулана с дверью, без окон. После скитаний я был неимоверно счастлив… Вот так я познакомился с этими ребятами.

* * *

Стас, рассказываю я это всё тебе потому, что надеюсь: там, в девяностых годах, тебя найдут живым. Встретятся с тобой эти люди, мои знакомые, отправляющиеся туда, в старое время, со своими целями. Но если они передадут это моё послание, ты не удивляйся. Помоги им и себе…

Они считают, что могут осуществить задуманное путешествие. И я стал верить. Такое они вообще в электронике могут, что кажется малосведущему мне, они настоящие волшебники. Кто они? Трое ребят лет слегка за сорок. Вначале я вообще не понимал, чем они занимаются. Да и я для них был полусумасшедшим дедом или недалёким обывателем, правда, серьёзно пострадавшим в прошлом. Но они обо мне узнали больше, чем я о них.

Только и они, такие могущественные, не знают точно, в какой год из девяностых могут попасть. Не хватает у них некой «цельности времени», «устройства, как на Западе». Разброс в годах, по их расчётам, может быть непредсказуем. Вот они, пока я пишу распространённое письмо, всё спорят и чего-то считают. Дюже грамотные, дюже сведущие, и математики, и физики они. Кое-что мне пытались объяснить… Наверное, показался я им надёжным. Олег, в основном ставший мне приятелем, чаще всего беседует со мной. Он-то и откомандирован старшим туда, в нашу молодость.

* * *

В общем, я стал жить с некоторых пор очень даже прилично. У меня вновь появился угол. И я вспомнил про свою страсть, увлечение – писательство. Да-да. Мы же с тобой, Стас, мечтали когда-то опубликовать свои творения, стать известными авторами. И цель нашего начала занятия предпринимательством была проста и тривиальна: заработать на издание своих книг. Это потом ты слишком увлёкся и всё отодвигал реализацию наших планов. А потом и страсть к писательству как-то угасла, пропала.

Теперь я встаю с утра и чувствую себя человеком. Несмотря на то, что дело моё, важное когда-то до смысла жизни, низведено в обществе до ничтожного уровня. Выглядит это теперь всё какой-то забавой, или простым средством добывания денег, как, скажем, отчёты по мероприятиям, а не высшим составляющим творчества…

Мы-то когда-то думали о значении писателя для общества, о его предназначении. Мы думали, почти по Камю, о важности творческого человека для общества. Теперь это низведено до нуля… Но я помню твои стихи:

 
Я же чурался врать,
До правды растил свой мозг.
Мне даже верный враг
Верить спокойно мог…
Жалкая дней казна…
Жизни и смерти – торг…
Незачем людям знать
Перед грядущим долг…
 

Теперь эти строки мне кажутся пророческими, словно написаны о завершённой, о твоей жизни. Исчезли твои тексты и творения в прошлом, канули куда-то в бездну. Да и свои повести и романы я не сохранил. Но, может быть, попади мои новые приятели в наши годы, они смогут извлечь из захолустий времени и наши труды. Почему бы нет? Смог же булгаковский бес вернуть мастеру из огня его рукопись. Может быть, и были те сущности, творящие чудеса, посланниками другим времён и измерений. Но и им пришлось отвечать перед Всевышним… Только не подумай, что пришедшие к тебе из иного времени тоже некие тёмные существа. Даже наоборот: миссия их самая нравственная…

Да, вот об этом я всё и думаю, почему складывается так в жизни: стремимся вроде бы к хорошему, доброму, а получается какая-то ерунда. Как-будто кто-то извращает наши начинания… Невозможно легко и просто осуществить даже самые, кажется, благие намерения.

Внешне всё благополучно теперь и у меня, и в мире. Нет же глобальных потрясений, нет конкретных направленных взрывов, уничтожений и массовых убийств. Но на самом деле, действительность ещё страшнее, чем даже сообщают во всяких нелицеприятных новостях. Неукоснительно всё идёт к катастрофе. Так смотришь на происходящее пристально, критически и видишь: по сути дела, надвигается бойня в нашем мире, в том времени, до которого я дожил. И она, думается, – продолжение того, что началось тогда, во время нашей молодости.

…Так всё складывается в жизни несправедливо. Даже если брать нашу с тобой, Стас, жизнь…

* * *

Когда я совсем глубоко погружаюсь в воспоминания о проведённых наших с тобой совместных днях, мне становится страшно обидно, что всё так сложилось.

Казалось, что-то непонятное творилось там, в девяностые. И для меня проясняется происходящее в то время только издали, с сегодняшнего понимания всех направлений, как говорят мои друзья, векторов существования, всего того, к чему пришли мы сейчас…

* * *

Сижу я на своём рабочем месте, как положено, иногда принимаю у населения разные приборы. Но времени свободного у меня хоть отбавляй. Можно размышлять и анализировать всё, что придёт в голову, думать обо всем происходящем. Тем более есть у меня, с кем обсудить и поспорить. Олег мне и собеседник, и некий наставник… Вот и думаю я: в сегодняшнее время, в нашем теперешнем существовании обстановка всё хуже и хуже. И мои друзья только помогают мне утвердиться в этом времени.

Олег мне говорит:

– Всё это идёт не от того, что какой-то условный коля или вася решил причинить вред кому-либо (бывает и такое). Но в целом разворачивается плановое «мероприятие», задуманное не с бухты-барахты.

– Как будто бы, – говорю я, – готовится грандиозное, очередное в истории событие, для обычных людей называемое войной.

– Да, но в масштабе взявших под контроль человечество это называется по-другому… Теперь просто война большая, масштабная чревата последствиями для всех. Но без неё обойтись определённые силы не могут. Это для них всё равно что уйти из существования…

* * *

Стас, мы же с тобой много читали… и о ноосфере Вернадского. Я помню, как мы с тобой обсуждали всю выходящую в то время новую литературу. Вот и мы с Олегом обсуждаем некую о ноосфере. И в какой-то степени это понятие важно сейчас. Хотя говорим несколько о другом. О психосфере.

– Главное сейчас – воздействие массовое на сознание, – говорит мой приятель. – Сейчас сосредоточены все усилия там, в этом пространстве, и становится почти явственно, открыто, не так невидимо, как было раньше в истории, всё, что задумывают тёмные силы.