Текст книги "Воскресшие на Третьей мировой. Антология военной поэзии 2014–2022 гг."

«Я ничего не делал…»

 
Я ничего не делал,
только представил,
что должен
тебя защитить,
пока ты бегаешь
по минному полю,
спасая бездомных котят.
 

«Блажен погибающий в первом бою…»

 
Блажен погибающий в первом бою,
с собой даже мухи не взявший.
Я родину самозабвенно люблю,
как полную грудь комиссарши.
 
 
На плечи закинув ручной пулемёт,
оправлю на кителе складки.
Куда комиссарша меня позовёт,
туда и пойду без оглядки.
 
 
Посажено солнце на маковку дня,
гудит, как встревоженный улей.
В открытом бою не уйти от меня
прицельно метнувшейся пуле.
 
 
Солдат из меня по всему никакой —
высокие берцы на замше,
зато, погибая, прикрою собой,
как родину, грудь комиссарши.
 

«Если вечером выйдешь на запад…»

 
Если вечером выйдешь на запад,
то под утро придёшь на восток.
Будто юбка у барышни, задран
этой пёстрой землицы кусок.
 
 
Кто ходил, тот уже не расскажет.
Только ветер до нас донесёт
вместе с запахом крови и сажи
аромат азиатских широт.
 

Владимир Безденежных

«Рука лежала на плече…»

 
Рука лежала на плече,
Рука лежала.
Дошли почти что без вещей
К вокзалу.
Ты вспоминай, как он смотрел,
Вёл речи,
Как он ладонь ладонью грел —
Так легче.
«Езжай отсюда поскорей,
малышка,
У нас на угольной земле
Не вышло».
Так улыбался и махал
С перрона.
Смеялся, что броня крепка
и оборона.
В твоих глазах была вода,
Его – из стали.
А в октябре и поезда
Все перестали.
Он повернулся, вышел в степь.
Весь вышел.
Вернуть вернулась – смерть за смерть —
Тот выстрел.
Лежи, дыши, не забывай,
Глаз вытри,
Тот распоследний красный май…
Твой выстрел.
 

«Когда мы мир открывали…»

 
Когда мы мир открывали,
Мы были сливки и мёд.
Теперь мы стали из стали —
В глазах не слёзы, а лёд.
Мы танцевали когда-то,
Резвясь в цветах, родниках,
Теперь цевьё автоматов
Зажато в наших руках.
 
 
Кровь – она не водица,
Её зов – словно смерч.
Мы – Господня десница,
Мы – Архангела меч.
Бесы в пламени сгинут,
Вновь покроют цветы
Мир, что будет невинен,
Выжжен до чистоты.
 
 
Белёсым прахом окалин,
Предвечной божьей золой
До самых дальних окраин
Ложатся слоем на слой
Подряд герои и черти.
И ты не бойся, ложись.
Кому-то ад после смерти,
Кому-то новая жизнь.
 
 
Кровь – она не водица,
Её пламень горит,
Что готов распалиться
Наших душ антрацит.
А когда распалится,
Будет огненный смерч.
Мы – Господня десница,
Мы – Архангела меч.
 
 
Когда здесь будет потише
И зарастут шрамы-рвы,
Мы снова сможем услышать
Плеск волн и шелест травы.
Но пляшет жаркое пламя,
И, духом окаменев,
Мы не родились бойцами,
Мы божий праведный гнев!
 
 
Смерти тот не боится,
Кто за родину встал.
Кровь – она не водица,
Это божий напалм.
Только стоит пролиться,
И она будет жечь.
Мы – Господня десница,
Мы – Архангела меч.
 

Максим Бессонов

«Вот-вот – и лопнет небо, а пока…»

 
Вот-вот – и лопнет небо, а пока
я всматриваюсь в белый потолок.
И нет пощады мне от потолка,
и мысли нет забиться в уголок.
 
 
Не по себе, когда звучит арта́,
когда летит и оставляет след.
Но смерти не случится никогда,
всё потому, что в жизни смерти нет.
 
 
Я жизнь прожи́л, ругаясь и браня
весь белый свет, не думая о том,
что за меня, конкретно за меня,
хлопочут парни каждым божьим днём,
пока я изучаю потолок,
пока растёт мой сын не по годам.
 
 
Я никогда не буду одинок.
И вы не одиноки никогда.
 

Андрей Болдырев

1991-й

 
Первый класс. Мы бросали в окно
                        самолётик бумажный
со звездой на борту, и летел он по небу
                        над скверами,
над домами, над всею страною, и было неважно,
что распался «единый, могучий» и что пионерами
мы не станем уже никогда. На засыпанной снегом
спортплощадке мы часто играли в войну
                        после школы.
И упасть, и лежать, и смотреть
                        в снежно-синее небо,
понарошку убитым казалось тогда по приколу.
 

«Март всы́пал нам по первое число…»

 
Март всы́пал нам по первое число:
дороги, тротуары замело —
и было не пройти и не проехать.
Приказано: копать от сих до сих,
одну лопату выдав на двоих,
по очереди, типа, не помеха.
Оценивая общий фронт работ,
мы костерили вслух небесный фронт,
чуть тише – на чём свет стоит – начальство.
Как в космос вышли в сильный снегопад…
 
 
…Всё это было ровно жизнь назад,
но снится мне отчётливо и часто.
 
 
Кто тот второй, что в снах моих живёт?
И неужели память вечно врёт,
реальное и вымысел миксуя?
Кто я такой, когда в своей лежу
постели тёплой, жизнью не рискуя?
 
 
…К противотанковому приковать ежу,
сжечь заживо, агонию смакуя.
Прогресс был нужен только для того,
чтоб человек сжёг человека
за-жи-во
и, сделав фото, слил его в соцсеть;
чтоб, как погоду, обсуждая смерть,
звонил коллега бывший по работе.
А март всё тот же, что сто лет назад:
снег укрывает на земле солдат
и только разговоров, что о фронте.
 

«Смерть устроит пышные смотрины…»

 
Смерть устроит пышные смотрины:
мавик бдит ни низок ни высок.
По-над картой бывшей Украины
красный распускается цветок —
 
 
здесь лежит обугленный ариец,
а в руке сжимает фейкомёт.
Автора «Сандро́» однофамилец
за детей привет передаёт.
 
 
Гарны дивки в инстаграмме перлы
выдают про Бучу да Ирпень.
Щемятся в подвалах щеневмерлы,
волчий крюк повесив на ремень.
 
 
Вы бы так за Неньку воевали,
как там ваши скачут да поют.
Бог войны – арта́ – над Азовсталью
праздничный устроит вам салют.
 

«Вот портрет врага…»

«… жил – на языке врага»

Александр Кабанов

 
Вот портрет врага:
нос как курага.
Мам, кусок отрежь.
Ешь, сыночек, ешь.
 
 
Доедай, Петро,
головы кило:
завсегда Добро
одолеет Зло.
 
 
Корж, крем Камамбер,
шоколад натёрт.
Вражий офицер
плох, когда не торт.
 
 
Так и победим.
Враг наш обречён.
Вот ещё один,
новоиспечён.
 

«В жаркий полдень прёшь как танк, облитый…»

 
В жаркий полдень прёшь как танк, облитый
по́том, дома голову забыв.
Майский жук летит в кусты подбитый.
Во дворе сирени взрыв.
 
 
Стрекоза, как беспилотник, зависает.
Мать зовёт детей:
– Пора домой!
О войне никто не вспоминает.
А рубашка к телу прилипает.
Всё пропитано войной.
 

Мария Ватутина

«То ли пажити косят за городом…»

 
То ли пажити косят за городом,
То ли взрыли снарядами луг:
Дышат кровью, травою и порохом
Рифмы верных друзей и подруг.
 
 
Не плеяда ли звёзд над Россиею
С первым горном внезапно зажглась?
Ну, не будь же, Россия, разинею,
Ты почти что оглохла без нас.
 
 
Онемела под сальные шуточки,
Под никчемные песни блатных.
Ты ждала нас, Россия, мы – туточки.
Слушай новых пророков своих.
 
 
Мы давно здесь живём-дожидаемся
И, обратно к тебе возвратясь,
Возрождаем тебя, возрождаемся.
И с тобою выходим на связь.
 
 
Пустобрёхи бегут, отменяются,
Слово «родина» им – словно яд.
А пророки – пускай не стесняются
И на равных с тобой говорят.
 

«Они стреляли по донецким…»

 
Они стреляли по донецким.
Они стреляли по луганским.
По сношенным пинеткам детским.
По каблукам и сумкам дамским.
 
 
По одеялам и подушкам,
Ночнушкам, шортикам, пижаме,
И в класс, где запрещённый Пушкин
По-русски говорил стихами.
 
 
По толстым словарям толковым,
По тощим козам, по колодцам,
Они стреляли по торговым
Палаткам и по огородцам,
 
 
Они не подходили близко,
Стреляя в школьницу у дома,
Она была сепаратистка,
Она абстрактна, незнакома.
 
 
Невидимы в прицеле пушки
Её косички и ладошки,
Её забавные веснушки,
Припухлые её губёшки.
 
 
Но в том абстрактном артобстреле,
Закрыв глаза на все детали,
Они – её убить хотели,
Они – по ней в упор стреляли.
 
 
С остервенением немецким,
С особой слабостью к гражданским,
Они стреляли – по донецким,
Они стреляли – по луганским.
 

«А ты, война, добычи не добилась…»

Ане Долгаревой

 
А ты, война, добычи не добилась.
Ещё одну победу над тобой
Я воспеваю!
Женщина – влюбилась.
Среди беды. Среди тоски тупой.
 
 
В бетонном пепле, в пекле артобстрела,
Саму себя почти спалив дотла,
Она сама в себе вчера узрела,
Чего никак представить не могла.
 
 
В кого? Она, пожалуй, вам не скажет,
Ведь над любовью, словно над птенцом,
Она дрожит. Он ею честно нажит
Там, где всё небо кашляет свинцом.
 
 
Я говорю вам, в темени телесной,
В прогорклой ли от горести крови
Любовь из мёртвой восстает воскресной,
Хоть на каком кресте ни умертви.
 
 
И вот тебе, война, знаменье это:
Любовь пришла – она своё вернёт,
И долго от его бронежилета
Она своей щеки не отомкнёт.
 

Правдивая история

 
Обустроимся, силу утроив.
Но пока из шального ствола
Убивают народных героев —
По-подоночьи, из-за угла.
 
 
Нам не снилось такого захода,
Слишком просто для правды. Но ведь
Погибают любимцы народа —
И скорбит ошарашенно сеть.
 
 
Мы умеем хранить благодарность,
И на память не сетуем мы.
Но шипит прокажённая тварность
Из щелей, из опущенной тьмы.
 
 
«Твоя мамка умрёт от саркомы,
Захлебнётся в кровавой моче», —
Пишет коммент мне червь незнакомый,
Черепушка на взрытой бахче.
 
 
У меня вся родня, что постарше,
На завалинке рая давно.
Но, призна́юсь, не знала я гадше
Литер этих вот, слитых в одно.
 
 
Потому что гниющий вживую
Возжелал меня словом взорвать.
Кем ты раньше-то был? И какую
Колискову співала те мать?
 

27 июля

 
Мама, мама, птица – камнем.
Это птица или смерть?
Мама, если в Лете канем,
До конца не умереть.
 
 
Ангел мой, решает время
Эти ребусы небес.
Воет Сирин надо всеми,
И грохочет дальний лес.
 
 
Мама, птица рубит ветки,
Сыплет минами в кювет.
У меня такие детки
Народились бы на свет!
 
 
Ангел мой, не просыпайся,
Не шагай, окаменей.
Это смерть. Обрывки вальса.
Онемевший Гименей.
 
 
Мама, завтра мы уедем,
Мы спасёмся, будет впредь
Сниться нам и нашим детям
Нескончаемая смерть.
 

«Сядь. Поставь свой немецкий кофе…»

И. Евсе

 
Сядь. Поставь свой немецкий кофе.
Затянись соломой.
Поищи картинки о катастрофе.
Покричи Солохой.
 
 
Нас с тобой развели по разные
Стороны се́ти.
Времена заразные.
Да и картинки эти.
 
 
Это новый вирус – военный гон,
Рвётся там, где тонко.
У тебя в крови колобродит он —
Первая возгонка.
 
 
Никого не пустишь в своём укоре
К персональной ране.
Но эксклюзива на мировое горе
Нету в праве.
 
 
Как ни бейся – не изгнать взашей
Обвинений встречных,
Потому что правд у войны, что вшей
У юродов вечных.
 
 
Если встать меж тёзками, говорят,
Можно тиснуть требу.
Но проклятий наших позорный смрад
Страшен небу.
 
 
Не исполнилась ни одна из бед
Хорошо бы.
Пей свой кофе, чёрный, как тот сорбент,
Выводи микробы.
 

«Над мёртвыми кружа́тся душами…»

 
Над мёртвыми кружа́тся душами,
Как чичиковы, смерчи-грады.
Поэты, журналисты, барды —
Мы
Говорили;
Вы
не слушали.
 
 
Вы нас считали чуть не ботами,
Слюнтяями с большой дороги.
Но сами – плохо вы работали,
Политики, народы, боги.
 
 
А мы вовсю трубили стро́ками,
Увещевали через слово.
Да ты завалено пророками,
Отечество, бери любого!
 
 
Мы говорили – ты не слушало,
А мы смотрели вдаль, как в воду.
А ты всё строило и рушило
Культуру, нравственность, свободу.
 
 
Твоё солдатское высочество,
В строю моя штрафная рота.
Забытый институт пророчества…
Бодрящий залп гранатомёта…
 

«Восемь лет не виделись, но – спасибо стриму…»

А. Кабанову

 
Восемь лет не виделись, но – спасибо стриму —
Посмотрела, какой ты сейчас, насколько
Измельчали черты лица, почему вдруг мимо
Бьют слова твои, как разодранная двустволка.
 
 
Впрочем, прозвище у тебя «и вашим и нашим»,
Кто его не знает. Мы мирились с этим,
Словно ты несвободным был персонажем,
Из всего, что можно, кующим рейтинг.
 
 
Неужели ты ничего не знаешь? В жилах
Волновахи не было о войне шахтёрской
На твоей окраине, и в горевших шинах
Ты не внюхал примеси крематорской?
 
 
На поверхности общий наш Бог всё бачит,
Хоть и вписался ты в очередники Валгаллы.
А слова, слова звучат, но ничего не значат,
Если не вскрыть причины, не влезть в подвалы.
 
 
Почему же ты не пошутишь тропом,
Не вывернешь наизнанку пословиц тройку?
Или война, что за всяким снопом, сугробом,
Превращает лирника в землеройку?
 
 
Говори да помни, не в говорильне дело,
Вот теперь поди пошокай в Литве и Польше.
Мне направо, тебе – чтобы не прилетело.
Всё, что могу. И живи, подольше.
 

Как я провела это лето

 
Отца лишили дочери.
Мать со своею дочерью.
Вот кузов развороченный
Пылает у обочины.
 
 
«Дивісь, якая гарная
Взвилась на небо дівчина…»
 
 
Москва стоит угарная,
На въездах непридирчива.
И падает тихонечко
Обугленное яблочко.
 
 
«О чем вздыхаешь, донечка?»
«О новом платье, матiчка».
«А ты б – о школе, милочка,
Экзамене запоротом.
Отдай сюда мобилочку —
Я выброшу за городом».
Плывёт лихого ялика
Команда похоронная.
 
 
А яблоня на яблоко
Глядит, непокорённая.
Как страшная симфония.
Как зарево трёхмерное.
 
 
«Ну, вот и всё. Эстония.
Через неделю первое».
 
 
А та, другая, явлена
Пред Господом – в окалине.
Ведь яблоко от яблони…
Ведь яблоко от яблони…
 

«Я хочу написать чудо-стихотворение…»

 
Я хочу написать чудо-стихотворение,
Стихотворение-колдовство.
Чтобы – появись оно – и в мгновение
Все послушались бы его.
Занялись бы собой Америка,
Англия и Макрон.
Украинцы сели бы все у телика
И смотрели бы «Бесогон».
Успокоились бы на Банковой,
Пожалели бы генофонд,
Замер бы кашель танковый,
Закончился артналёт.
Вообще закончился. А вместо этого
Разгребли бы площади и поля.
Памятникам фиолетово,
Но по ним скучает земля.
Затянулись бы все ранения,
Дети восстали бы из могил…
 
 
Но моё стихотворение
Не волшебная палочка, а тротил.
Оно – оружие дальнобойное,
Реактивный снаряд.
Оно – лобовое, любовное
Попадание в оружейный склад.
Оно – натиск и наступление,
Вразумление дураку.
Оно – служение
Русскому языку.
Не такое и шедевральное,
Как могу – служу.
Слово русское – материальное,
Будет, как скажу.
 

Любовь Глотова

Эти русские

(согласно переписи населения)

 
When you say «these Russians»
you just need to know:
 
 
Эскимосы и Чуванцы,
Негидальцы и Челканцы,
Ульчи, Орочи, Селькупы,
Ханты, Шорцы и Якуты,
Теленгиты, Нганасаны,
И Буряты, и Долганы!
 
 
Камчадалы, Тубалары,
Кабардинцы, Тофалары,
Нивхи, Чукчи, Алеуты,
Кеты, Вепсы, Телеуты,
Энцы, Ненцы, Гагаузы,
Немцы, Чехи и Французы!
 
 
И Каряки, и Кереки,
и Таджики, и Узбеки,
Кряшены, Аварцы, Греки!
 
 
Ассирийцы и Дидойцы,
Финны, Сваны, Македонцы,
Нагайбаки и Эстонцы,
и Британцы, и Японцы!
Каратинцы, Абазины,
и Поморы, и Лезгины,
и Сойоты, и Удины!
 
 
Бангладешцы и Испанцы,
Каракалпаки, Пакистанцы,
Мишари, Кубинцы, Таты,
Караимы и Хорваты,
Венгры, Латыши, Грузины,
Удегейцы, Осетины,
и Балкарцы, и Поляки,
Кубачинцы и Крымчаки,
Итальянцы и Хемшилы,
Американцы и Хваршины!
 
 
И Киргизы, и Алтайцы,
и Андийцы, и Ногайцы,
и Рутульцы, и Уйгуры,
и Литовцы, и Цазуры,
Курды, Езиды, Туркмены,
и Эвенки, и Эвены.
Ингуши, Мари, Ижорцы,
и Калмыки, и Аджарцы!
 
 
Бесермяне и Тоджинцы,
и Удмурты, и Тувинцы,
Сербы, Персы, Кумандинцы!
 
 
И Татары, Эрзя, Мокша,
и Чуваши, Лакцы, Шокша,
Астраханские Татары,
Крымские – да, да – Татары,
И Евреи, и Башкиры,
Тазы, Манси, Юкагиры,
Азербайджанцы и Армяне,
и Индийцы, и Цыгане,
Белорусы, Молдоване!
 
 
И Карелы, и Корейцы,
Ительмены – да, Индейцы!
И Казахи, Украинцы,
Коми, Русские, Даргинцы,
и Чеченцы, и Абхазы,
Меннониты, Сету, Лазы!
 
 
Так нас много – всех и сразу!
 
 
Талыши, Саамы, Водь!
Тыщу лет так хороводь!
 
 
Для чего поём и плачем?
Что мы знаем? Что мы значим?
Почему мы? Отчего?
Мы – за что? Мы для кого?
 
 
За Победу! Для Победы!
Мы – за деда, мы для деда!
Мы за бабушку, за ту,
за её отца, за маму,
за восход над самой-самой
необъятной и Родной
над моей – твоей – Страной!
 

«Забанить – выстрелить в упор…»

 
Забанить – выстрелить в упор.
Нажаловаться фейсбуку[1]1
  Запрещенная в России соцсеть. – Примеч. ред.


[Закрыть], чтоб заблокировали —
написать донос, чтоб посадили.
Поставить злой смайлик – плюнуть в рожу.
Нацепить полосочку на аватарку – надеть
                             военную форму.
Белый голубь или нет войне – белый флаг
          и руки вверх (18 мне уже, но нет).
Не написать ничего по теме или написать
аккуратно, обойдя все острые углы – и вашим
                             и нашим или что?
Удалить соцсети – покончить аккаунты
        самоубийством – выйти в окно браузера.
А что ты выбираешь в этом свободном?
В этом яростном и прекрасном?
В этом дивном диванном?
 

«а роза упала…»

 
а роза упала
на чёрную лапу азова
шипами она защищалась
да много ли толку
как лётчику принц говорил
два шипа против волка
и солнце сгорело
и пепел остался от солнца
планета без розы
и принц на неё не вернётся
то белая роза была
роза белая-белая
и роза упала
но лапа азова сгорела
 

Олег Демидов

«Война в прайм-тайм, война онлайн…»

 
Война в прайм-тайм, война онлайн —
в любое время дня и ночи.
Захочешь ты иль не захочешь,
но утверждён контентный план:
спецтехника в жилых кварталах,
стреляют где-то и в кого-то,
вот парень – не жилец – до рвоты
доходит у меня от ран его…
 
 
По соцсетям летают бесы
с кровавой пеной на губах
и жадно рассыпают прах —
по дальним городам и весям.
Иные посыпают пеплом
седые головы свои:
«Зачем мы взяли этот Крым?..
Ах, где же шарф и табакерка?..»
 
 
Но тихо едут z-мобили,
упрямо движутся колонной, —
и легче дышат, и свободней
все те, кого вчера бомбили.
Но впереди полно работы,
и нам не в тягость, а по силам:
Донецк вернули, следом – Киев,
а с ним – и полная свобода.
 

«Освобождая Волноваху…»

 
Освобождая Волноваху
и вывозя оттуда мирных,
погиб солдат, не знавший страха:
сработал снайпер ювелирно.
………………………………………………
Теперь солдатик в лазарете,
за ним ухаживает Бог:
– Есть много благости на свете,
одна из них – военный долг,
 
 
когда всю жизнь ты отдал миру
и получил сполна за всё,
я положу тебя в могилу,
чтоб после вынуть из неё
и вознести в мой дивный сад,
где ждут товарищи с роднёй,
где, знаю я, ты будешь рад
блаженный обрести покой.
 
 
И отвечал солдат ему
(иль казалось, будто отвечал):
– Верни меня, я не смогу
смотреть с Тобой спокойно на
обстрелы тихих деревень,
проходы в тыл наш ДРГ,
как день и ночь, как ночь и день
всё тянут братья на себе…
 
 
Но у бойца в груди дыра
и тело сковано землёй —
таким его вернуть нельзя,
а льзя – мятежною душой.
……………………………………………
И встал солдат обратно в строй,
небесный бросив лазарет,
несётся он к передовой,
зане для Бога мёртвых нет.
 

«То перемога там, то зрада…»

 
То перемога там, то зрада —
и не поймёшь ведь ни черта:
кто побеждает – их армада
иль наша страшная орда?
Мы – орки, вата, оккупанты,
мы – колорадские жуки,
по нашим танкам бьют куранты
на Спасской башне в дни войны.
 
 
Но стоит нам приплыть к Одессе,
зайти под Северодонецк,
как сразу же наружу лезет
российский вежливый боец.
 
 
К нему украинский мальчишка
бежит, чтоб выпросить шеврон,
он сам одаривает ближних
оставшимся сухим пайком,
из топора он варит кашу,
из АКМ – простые щи,
вина целительную чашу
он сможет сделать из воды.
 
 
И то измена, то засада
живут под полною луной,
ведь их эльфийская армада
вся перешла на волчий вой.
 

««Свобода приходит, Нагайна…»

 
«Свобода приходит, Нагайна, —
шипел слизеринец змее, —
поедем с тобой на Украйну —
и примем участье в войне!
Я думал, что маглы – проблема
(пожечь их – всего-то делов!),
но есть за Украиной где-то
страна вековечных лесов:
 
 
там бродят чудовища жуткие,
что кормятся в топях болот,
схлестнуться с ним – не шутка и
не самый смешной анекдот.
Они так пахучи и гадки,
что чахнет под ними земля:
где были поля и лужайки,
теперь лишь гнилая трава…
 
 
Вот чудища вышли на Киев —
и нету спасенья от них!
В Херсоне дементоры гибнут
от взятия Счастия, и
драконы сховались за Днепром —
поди их попробуй достань, —
измазаны сажей и пеплом,
на крыльях набито “Рязань”…
 
 
Какое дикарство, Нагайна!
Не в силах я больше смотреть,
как вражии танки сминают
бойцов, пожирающих смерть.
Магический мир наш поломан,
свобода превыше всего —
наденем военную форму,
поедем на харьковский фронт!
 
 
Я чувствую мора поветрие —
как сладостно пахнет наш мир,
а с ним и душок незалежности,
и смрад человечьих могил».
………………………………………………
Под Харьковом взяли нацистов.
Один – со змеёй на спине —
шипел, будто он слизеринец…
На деле британец вообще.
 
 
Зовут его Джоном иль Стивом.
Дурашик какой-то, и всё.
Был снайпером. Скольких убил он,
узнаем. У нас – запоёт.
Скрывать что от нас бесполезно —
любой восстановим пробел.
А после – под суд, там железно:
наёмник – так, значит, расстрел.
 

«Снова в моде хаки и оливковый…»

 
Снова в моде хаки и оливковый,
кобура да смелые стихи —
Гумилёв идёт сквозь повилику и
топчет пустоцветы-сорняки.
 
 
Он свернёт направо – вспыхнут розы,
налево – колокольчики звенят;
а когда устанет, разобьётся оземь —
чтобы распустился райский сад.
 
 
Там он встретит донну Анну,
у которой на руках змея:
«Одуванчик, – скажет, – я всё знаю…
Знаю и не ведаю стыда».
 

«Как много женщин на войне…»

 
Как много женщин на войне —
замужних, незамужних, вдовых —
в глухом тылу, на передке,
среди отпетых военкоров.
 
 
Я знаю двух иль трёх из них
(а может, кажется, что знаю):
они из гильз пьют чистый спирт,
глазами яростно стреляют
 
 
и верят, что печаль светла,
а смерть —
что снег на выходе из бани —
готова каждого принять
и вряд ли как-нибудь обманет.
 
 
От них такой исходит жар
(но не соблазна – а любви),
что каждый раненый солдат
уверен – могут исцелить…
 
 
И исцеляют парой фраз,
глотком воды из битой фляжки
и осознаньем, что душа
ещё способна трепыхаться…
 
 
Как много их – почти святых —
идёт безропотно за теми,
кто в снег бросается живым
и воскресает непременно…
 

«Мы как берёзовые листья…»

«Девушка пела в церковном хоре…»

А. А. Блок

 
Мы как берёзовые листья:
подует ветер – сразу рябь…
И август патиной налипнет
на белый окоём зрачка.
 
 
Что был, что не был – видно небу,
лишь небу, только и всего,
а девушка спевала требу
о жизни малой и большой,
 
 
и, значит, девушка была,
и, значит, будет вечно,
а мы сгорим с тобой дотла,
исполнив тем священнодейство.
 
 
И будет рябь, и ветер будет,
берёзовые листья опадут:
со смертью тут у нас не шутят,
со смертью до́ смерти живут.