Текст книги "Антология ярославской поэзии"

Антология
Антология ярославской поэзии
Сборник стихов

Издание посвящено 200-летию со дня рождения Николая Алексеевича Некрасова

Региональная книжная серия «Библиотека ярославской семьи» в популярной форме рассказывает о культурно-историческом и природном многообразии родного края.

Книги вобрали в себя труд многих поколений учёных и краеведов. Серия предназначена для семейного чтения, как для жителей области, так и для туристов.

© Издательство «Медиарост», 2021

Слово о полку Игореве
(Отрывок)
Перевод С. Шервинского

 
Поутру над рекою
На ранней заре
Ярославнин слышится голос —
Одинокой кукушкой
Кукует она:
«Полечу по реке я кукушкой,
Омочу я в Каяле
Атласный рукав,
Ладе-князю
Кровавые раны отру
На его истомившемся теле!»
 
 
Ярославна тоскует
В Путивле, одна,
На стене крепостной, причитая:
«Ветер, Ветер!
Что веешь навстречу?
Зачем
Ты на крыльицах лёгких своих,
Государь,
Половецкие стрелы
Стремишь на бойцов
Моего ненаглядного лады?
Или мало под тучами
Веять тебе,
Мало на море синем
Качать корабли?
Для чего, государь,
По траве-ковылю
Ты моё поразвеял веселье?»
 
 
Ярославна одна
На Путивльской стене
Причитает:
«О Днепр Словутич!
Каменистые горы
Ты, мощный, пробил,
Пересёк Половецкую землю.
Ты ладьи Святослава
На водах своих
Прилелеял к шатрам Кобяковым.
Ты желанного друга
Ко мне прилелей,
Государь, чтобы слёз
Я не слала к нему
Ранним утром на синее море!»
 
 
Ярославна тоскует
В Путивле, одна,
На стене крепостной, причитая:
«Трижды светлое Солнце!
Про всех у тебя
И тепла и отрады достанет.
О, зачем же свои
Огневые лучи
Ты простёрло на воинов лады?
Им в безводной степи
Луки жаждой свело
И колчаны тоскою стянуло!»
 

1180–1190-е

Свт. Димитрий Ростовский

Псалмы

 
Иисусе мой Прелюбезный,
сердцу Сладосте!
Едина в скорбех утеха,
моя Радосте!
Рцы душе моей: «Твое есмь
Аз спасение,
Очищение грехов
и в Рай вселение».
Мне же Тебе, Богу, благо
прилеплятися,
От Тебе милосердия
надеятися.
Никто же мне в моих бедах,
грешну, поможе,
Аще не Ты, о Всеблагий
Иисусе Боже!
Хотение мне едино
с Тобою быти:
Даждь ми Тебе, Христа, в сердце
всегда имети.
Изволь во мне обитати,
благ мне являйся,
Мною грешным, недостойным,
не возгнушайся.
Изчезе в болезни живот[1]1
  Живот – жизнь.


[Закрыть]
без Тебе, Бога:
Ты мне крепость и здравие,
Ты слава многа.
Радуюся аз о Тебе
и веселюся,
И Тобою во вся веки,
Боже, хвалюся.
 

 
Надежду мою
В Бозе полагаю,
Промыслу Его
Весь себе отдаю.
Яко Он хощет —
Так о мне устроит,
А Его воли
Никто не перестроит.
Судьбы Господни —
Есть то бездна многа.
В тайных советех
Кто постигнет Бога?
Аще что кому
Он восхощет дати[2]2
  Он восхощет дати – если Он захочет дать кому что-либо.


[Закрыть] —
Людская зависть
Не может препяти[3]3
  Препяти – препятствовать.


[Закрыть].
Кому у Него
Что предоставлено,
То непременно
Будет исполнено.
Убо надежда
Моя буди к Богу —
Удивит на мне
Милость Свою многу.
Не надеюся
На князи и люди:
В тех уповая,
Постыжен есть всюду.
Часть[4]4
  Часть – участь, судьба, предназначение.


[Закрыть] моя еси —
Ты, единый Боже.
Твоя десница
Во всем мне поможет.
Десница Твоя —
Та сотворит силу,
Исцелит душу,
Даст здравие телу.
Та и вся блага,
Аще их есть требе,
Вскоре дать может
И потом жить в небе.
 

Конец ХVII века

Фёдор Волков

Келья

 
Ты проходишь мимо кельи, дорогая,
Мимо кельи, где бедняк-чернец горюет,
Где пострижен добрый молодец насильно.
Ты скажи мне, красна девица, всю правду:
Или люди-то совсем уже ослепли,
Для чего меня все старцем называют?
Ты сними с меня, драгая, камилавку[5]5
  Камилавка – головной убор священнослужителя, монаха.


[Закрыть],
Ты сними с меня, мой свет, и чёрну рясу,
Положи ко мне на груди белу руку
И пощупай, как трепещет моё сердце,
Обливался всё кровью с тяжким вздохом;
Ты отри с лица румяна горьки слёзы,
Разгляди ж теперь ты ясными очами,
Разглядев, скажи, похож ли я на старца?
Как чернец, перед тобой я воздыхаю,
Обливался весь горькими слезами,
Не грехам моим прощенья умоляю,
Да чтоб ты меня любила, моё сердце!
 

1763

Эпиграмма
(Приписывается Ф. Волкову)

 
Всадника хвалят: хорош молодец!
Хвалят другие: хорош жеребец!
Полно, не спорьте: и конь, и детина —
Оба красивы, да оба скотина.
 

Василий Майков

Роза и змея

 
Как некогда Змея так Розе говорила:
«Натура нас с тобой подобных сотворила:
Ты жалишься, как я».
Тогда в ответе речь была Змее сия:
«Злохитрая Змея!
Напрасно ты себя ко мне приткнула боком
И хочешь замарать меня своим пороком:
Я жалю только тех,
Которые меня с невежеством ломают,
А ты, хотя тебя и вечно не замают,
Ты жалишь всех».
 
 
Читатель мой, внемли, что пела лира:
Змея – преподлая, а Роза – умная сатира.
 

Между 1763 и 1767

Фёдор Слепушкин

Изба

 
Я о мирной жизни сельской
Вам хочу сказать, друзья,
Как в тиши здесь деревенской
Добрая живёт семья.
Старый дом с двумя окнами,
Весь соломою покрыт,
В нём и верх, и со стенами,
Всё простой имеет вид.
Тамо видел я икону!
Впереди она стоит:
Перед нею ж по закону —
Свечка жёлтая горит.
Стол большой, и весь дубовый,
Не накрыт стоит ничем.
Лишь один корец[6]6
  Корец – ковш.


[Закрыть] кленовый
С добрым пивом был на нем.
Лавки с чистыми скамьями
В той избе вокруг стоят,
Шубы рядышком висят,
Чинно, вместе с зипунами.
Полки с кринками, с горшками,
Всё опрятно, на уряд[7]7
  На уряд – то есть в должном порядке.


[Закрыть].
Печь большая: там полати,
Где семья ночной порой
Спит, равно как на кровати,
По трудах своих зимой.
Колыбель с дитёй висела,
Там его покоил сон;
Мать при нём тогда сидела,
Пряжу вила с веретён.
Дед на печке и с детями
Сидя лапотки плетёт
И весёлыми словами
Про старинушку поёт.
На скамьях же за гребнями
Пряжу девушки прядут,
Бабы, сидя за станами,
Пестрядь, холст и сукна ткут.
С ними бабушка родная
Всей семье заводит речь:
«В чём же прибыль нам большая,
Что всего нужней беречь?»
Все, задумавшись, молчали
Перед бабушкой тогда;
Слов её не отгадали,
Шёл лишь свист с веретена.
Тут старушка им сказала:
«Вот что нам всего нужней! —
И на печку указала, —
Жить бы нам нельзя без ней.
В стужу печь нас согревает,
Хлеб готовит для людей.
Сердце старца утешает:
Он покоится при ней,
Вспомнит годы молодые;
Тут же детушкам игра.
Самый дым для нас, родные,
Много делает добра.
Примечайте, как затопит
Баба печку на заре,
Дым густым туманом ходит
В это время по избе.
Тем он сырость извлекает,
И, клубясь, уйдёт трубой.
Печь здоровье охраняет,
Даст и бодрость и покой».
 

1823–1826

Ответ моим землякам

 
По селу меня ругают
Одноземцы за стихи,
Пустомелей называют:
«Вот пустился на грехи!
Знал бы торг, весы и меры,
Да о поле б не забыл,
Чем выдумывать химеры!»
Мне знакомец говорил:
«Не в своё не суйся дело!»
Были речи земляка:
«И скажу, голубчик, смело:
Стоит бить бы дурака!»
Но позвольте, сваты-други,
Вам причину объяснить:
Вить пишу я на досуге.
Так за что ж меня винить?
Рассудите вы, родные,
Лучше ль попусту гулять?
Нам минуты дорогие
Не велел Господь терять!
Утром в лавке я бываю,
До обеда всё тружусь,
В полдень счёты разбираю,
В вечер поздно спать ложусь.
Но урву какой часочек
От бессонницы своей,
Взяв бумажки лоскуточек,
За стихи я поскорей.
И в моём воображенье
Жизни сельской красоты,
Как в весёлом сновиденье,
Представляются цветы.
И с бумагой разделяю
Я мечту тогда мою
И, что в сердце ощущаю,
Я в стихах передаю.
Иногда пишу портреты
Я с родни, детей, друзей.
Ставлю верно их приметы
В память радости своей.
Я искусства не имею,
Пред судьями вкуса нем.
Хвалят? – веселюсь душою.
Хулят? – не печалюсь тем.
Веселюся за трудами,
Как с палитрою сижу;
С доброй жёнкой и с детями
Час бесценный провожу.
Чем знакомым я мешаю?
Видит Бог, не знаю сам!
Но на волю оставляю
Пересуды землякам.
 

1800-е

«Гори, гори, лучинушка…»

 
Гори, гори, лучинушка,
Гори посветлее,
Прядись скорей, мой чистый лён,
Прядись поскорее!
Спеши, моё кленовое,
Спеши, веретенце!
Пора мне шить для милого
В дары полотенце!
 
 
Мне весть пришла, что жив мой друг
И скоро приедет;
Его душа моей душе
Ни в чём не изменит.
И может быть, летит ко мне
Он соколом ясным.
Я буду ждать по вечеру
И в утро днём красным.
 
 
Лишь только я увижусь с ним,
Скажу: друг со мною!
Прими скорей подарок мой —
И сердце с душою!
 

1828

Чувства души к Богу

 
Великий мой Творец, Владыко всемогущий!
Един Ты, Боже, всем, в превыспренних живущий.
Земля и небеса во власти суть Твоей.
Исчислил Ты пески и капли рек, морей.
Ты существо огня и тягость ветра знаешь
И молнией сквозь дождь свод неба озаряешь!
Ты знаешь нужды всех – всех милуешь, хранишь,
Мы гневаем Тебя, но Ты благотворишь!
Я помню те лета, как был я сиротою,
Оставлен был отцом и матерью родною;
Мне жизнь была как ночь с густою темнотой,
И тучу разных бед я видел пред собой,
Которая меня разила повсечасно;
Казалось мне, мой век окончится несчастно!
Минуту каждую я бедствий ожидал,
Но всё я на Тебя, Владыко, уповал!
Всещедрый, удивил Ты милость надо мною,
Хвалю Тебя, Творец, и сердцем и душою!
Ты бурю разогнал и силу грозных туч;
Уж радует меня блестящий солнца луч.
До гроба моего мне, Боже, будь покровом,
По смерти же – даруй с Тобой жить в свете новом!
 

1800-е

Граф Дмитрий Хвостов

На разлитие Кубры

 
Внимал твое я прежде слово,
Внемли, Кубра, Поэта речь:
Иль сердце кроткое готово
Змеиную похитить желчь?
Скажи, давно ль тебе угодно
Теченье наглое свободно?
Иль надоел спокойный рок?
Свой бег излучистый, игривый —
Увы! – на шумный и бурливый
Напрасно ты меняешь ток
 
 
Ревнуя славе звучной в мире,
Несешься дерзко к городам;
Мечтаешь грозных вод в порфире[8]8
  Порфира – парадное одеяние монарха. Здесь речь идёт о «претензиях» небольшой переславской речки Кубри на значительность в период осеннего разлива.


[Закрыть]
Подобна быть большим рекам;
Простясь Природы с тишиною,
Ты хочешь гнать волну волною,
Как Волга, Каспия достичь;
Срывая с берегов закрепы,
Распространяя бег свирепый,
Нести опустошенья бич.
 
 
Я знаю, в лютости дерзала
Похитить мельницу села,
Где тень волнам своим встречала
И где, как роза, ты цвела.
 
 
Потока кротостью хвалися,
Предел свой оставлять страшися.
Коль Владимирославля[9]9
  Владимирославль – село в Переславском уезде.


[Закрыть] ты,
Кубра, набегом не щадила,
Я трепещу, что погубила
Мою беседку и цветы.
 
 
Ты что пред Волгою и Доном
Или пред славною Невой?
Скажи, ты с Бельтом, Ладогоном[10]10
  Бельт – один из скандинавских проливов, связывающий Балтийское и Северное моря. Ладогон – олицетворение Ладожского озера, восходящее к поэзии Гавриила Державина.


[Закрыть]
Сливалась ли когда водой?
Лишь тучных пажитей[11]11
  Пажить – луг, поле; пастбище с густой и сочной травой.


[Закрыть] приятство
И Феба[12]12
  Феб – другое имя Аполлона, древнегреческого бога света.


[Закрыть] луч – твое богатство;
Ты расточаешь капли вод,
Скопила кои середь лета
От сильных облаков навета
И от дождливых непогод.
 
 
Вещаю речке позабытой,
Красе лугов, полей и рощ:
Кубра, быть хочешь знаменитой?
Свою познай ты прежде мощь
И малое в избытках средство;
Поэта потопя наследство,
Пусть уменьшишь его доход
Или еще прибавишь долгу;
Сама ты не догонишь Волгу
И не увидишь Невских вод.
 
 
Оставь воззванным среди мира
С шумливым ревом течь рекам,
Любуйся веяньем зефира[13]13
  Зефир – божество западного ветра в древнегреческой мифологии.


[Закрыть],
Лей радость мирным берегам.
Нева по бездне вод скопленной
Плоды, сокровища Вселенной,
В Россию целую несет;
Подземного не внемля стона,
Ни рева Бельта, ни Тифона[14]14
  Тифон – чудовище, низвергнутое в недра земли, с которым древние греки связывали землетрясения.


[Закрыть],
По гласу Божию течет.
 
 
Тебя хотел всегда я славить
На лире, даннице твоей;
Но ах! осмелюсь ли представить
Кубру с разгневанной струей?
Внемли внушению Поэта,
Не слушай черных бурь совета,
Избавься лишния тоски;
Средь роз, фиалок, фимиама,
Как встарь, от Яхромы до Яма
В своих излучинах теки.
 
 
Теки – и мирными водами
Луга прибрежные питай,
Их зелень с красными цветами
Отливом Феба сочетай.
Ты будь (сама рекла) любезной,
Благотворением полезной,
Умей прекрасное ценить,
Соседства счастьем наслаждаться,
У ног Филлиды[15]15
  Филлида – принятое в пасторальной поэзии имя влюблённой пастушки.


[Закрыть] извиваться
И гор подошву кротко мыть.
 

Ноябрь 1824

Каролина Павлова

А. Д. Б‹аратынск›ой

 
Писали под мою диктовку
Вы, на столе облокотись,
Склонив чудесную головку,
Потупив луч блестящих глаз.
 
 
Бросала на ваш профиль южный
Свой отблеск тихая мечта,
И песнь души моей недужной
Шептали милые уста.
 
 
И данную мне небесами
Я гордо сознавала власть,
И поняла, любуясь вами,
Что я не вправе духом пасть,
 
 
Что не жалка судьба поэта,
Чьё вдохновение могло
Так дивно тронуть сердце это
И это озарить чело!..
 

«Да, много было нас, младенческих подруг…»

 
Да, много было нас, младенческих подруг;
На детском празднике сойдёмся мы, бывало,
И нашей радостью гремела долго зала,
И с звонким хохотом наш расставался круг.
 
 
И мы не верили ни грусти, ни бедам,
Навстречу жизни шли толпою светлоокой;
Блистал пред нами мир роскошный и широкий,
И всё, что было в нём, принадлежало нам.
 
 
Да, много было нас – и где тот светлый рой?..
О, каждая из нас узнала жизни бремя
И небылицею то называет время,
И помнит о себе, как будто о чужой.
 

Декабрь 1839

Монах

 
Бледноликий
Инок дикий,
Что забылся ты в мечтах?
Что так страстно,
Так напрасно
Смотришь вдаль, седой монах?
 
 
Что угрюмой
Ищешь думой?
Чужд весь мир тебе равно;
Что любил ты,
С кем грустил ты —
Всё погибло уж давно.
 
 
Бросил рано
Свет обмана
Ты для мира Божьих мест;
Жизни целью
Сделал келью,
Вместо счастья взял ты крест.
 
 
Лет ты много
Прожил строго,
Память в сердце истребя;
Для былого
Нет ни слова,
Нет ни вздоха у тебя.
 
 
Или тщетно
Долголетно
Ты смирял душевный пыл?
Иль в святыне
Ты и ныне
Не отрёкся, не забыл?
 
 
Бледноликий
Инок дикий,
Что забылся ты в мечтах?
Что так страстно,
Так напрасно
Смотришь вдаль, седой монах?
 

Январь 1840

Донна Инезилья

 
Он знает то, что я таить должна:
Когда вчера по улицам Мадрита
Суровый брат со мною шёл сердито —
Пред пришлецом, мантильею покрыта,
Вздохнула я, немой тоски полна.
 
 
Он знает то, что я таить должна:
В ночь лунную, когда из мрака сада
Его ко мне неслася серенада, —
От зоркого его не скрылось взгляда,
Как шевелился занавес окна.
 
 
Он знает то, что я таить должна:
Когда, в красе богатого убора,
Вошёл он в цирк, с мечом тореадора, —
Он понял луч испуганного взора
И почему сидела я бледна.
 
 
Он знает то, что я таить должна:
Он молча ждёт, предвидя день награды,
Чтобы любовь расторгла все преграды,
Как тайный огнь завешенной лампады,
Как сильная, стеснённая волна!
 

Июль 1842

Странник

 
С вершин пустынных я сошёл,
Ложится мрак на лес и дол,
Гляжу на первую звезду;
Далёк тот край, куда иду!
 
 
Ночь расстилает свой шатёр
На мира Божьего простор;
Так полон мир! мир так широк —
А я так мал и одинок!
 
 
Белеют хаты средь лугов.
У всякого свой мирный кров,
Но странник с грустию немой
Страну проходит за страной.
 
 
На многих тихих долов сень
Спадает ночь, слетает день;
Мне нет угла, мне нет гнезда!
Иду, и шепчет вздох: куда?
 
 
Мрачна мне неба синева,
Весна стара, и жизнь мертва,
И их приветы – звук пустой:
Я всем пришлец, я всем чужой!
 
 
Где ты, мной жданная одна,
Обетованная страна!
Мой край любви и красоты —
Мир, где цветут мои цветы,
 
 
Предел, где сны мои живут,
Где мёртвые мои встают,
Где слышится родной язык,
Где всё, чего я не достиг!
 
 
Гляжу в грядущую я тьму,
Вопрос один шепчу всему.
«Блаженство там, – звучит ответ, —
Там, где тебя, безумец, нет!»
 

Ноябрь 1843

И. С. Ак‹сако›ву

 
В часы раздумья и сомненья,
Когда с души своей порой
Стряхаю умственную лень я, —
На зреющие поколенья
Гляжу я с грустною мечтой.
 
 
И трепетно молю я Бога
За этих пламенных невежд;
Их осуждение так строго,
В них убеждения так много,
Так много воли и надежд!
 
 
И, может, ляжет им на темя
Без пользы времени рука,
И пропадёт и это племя,
Как Богом брошенное семя
На почву камня и песка.
 
 
Есть много тяжких предвещаний,
Холодных много есть умов,
Которых мысль, в наш век сознаний,
Не признаёт святых алканий,
Упрямых вер и детских снов,
 
 
И, подавлён земной наукой,
В них дар божественный исчез;
И взор их, ныне близорукий,
Для них достаточной порукой,
Что гаснут звёзды средь небес.
 
 
Но мы глядим на звёзды неба,
На мира вечного объём,
Но в нас жива святая треба,
И не житейского лишь хлеба
Для жизни мы от Бога ждём.
 
 
И хоть пора плода благого
Уже настанет не для нас —
Другим он нужен будет снова,
И Провиденье сдержит слово,
Когда б надежда ни сбылась.
 
 
И мы, чья нива не созрела,
Которым жатвы не сбирать,
И мы свой жребий встретим смело,
Да будет вера – наше дело,
Страданье – наша благодать.
 

Август 1846, Гиреево

«К могиле той заветной…»

 
К могиле той заветной
Не приходи уныло,
В которой смолкнет сила
Всей жизненной грозы.
 
 
Отвергну плач я тщетный,
Цветы твои и пени;
К чему бесплотной тени
Две розы, две слезы?..
 

Март 1851

«Мы странно сошлись. Средь салонного круга…»

 
Мы странно сошлись. Средь салонного круга,
В пустом разговоре его,
Мы, словно украдкой, не зная друг друга,
Своё угадали родство.
И сходство души не по чувства порыву,
Слетевшему с уст наобум,
Проведали мы, но по мысли отзыву
И проблеску внутренних дум.
 
 
Занявшись усердно общественным вздором,
Шутливое молвя словцо,
Мы вдруг любопытным, внимательным взором
Взглянули друг другу в лицо.
 
 
И каждый из нас, болтовнёю и шуткой
Удачно мороча их всех,
Подслушал в другом свой заносчивый, жуткий,
Ребёнка спартанского смех.
 
 
И, свидясь, в душе мы чужой отголоска
Своей не старались найти,
Весь вечер вдвоём говорили мы жёстко,
Держа свою грусть взаперти.
 
 
Не зная, придётся ль увидеться снова,
Нечаянно встретясь вчера,
С правдивостью странной, жестоко, сурово
Мы распрю вели до утра,
 
 
Привычные все оскорбляя понятая,
Как враг беспощадный с врагом, —
И молча друг другу, и крепко, как братья,
Пожали мы руку потом.
 

Январь 1854

«Ты, уцелевший в сердце нищем…»

 
Ты, уцелевший в сердце нищем,
Привет тебе, мой грустный стих!
Мой светлый луч над пепелищем
Блаженств и радостей моих!
Одно, чего и святотатство
Коснуться в храме не могло:
Моя напасть! моё богатство!
Моё святое ремесло!
 
 
Проснись же, смолкнувшее слово!
Раздайся с уст моих опять;
Сойди к избраннице ты снова,
О роковая благодать!
Уйми безумное роптанье
И обреки всё сердце вновь
На безграничное страданье,
На бесконечную любовь!
 

1858

Дорога

 
Тускнеет в карете, бессильно мерцая,
И гаснет ночник;
Всё пасмурней тянется чаща глухая.
Путь тёмен и дик.
 
 
Карета несётся, как будто б спешила
В приют я родной;
Полуночный ветр запевает уныло
В пустыне лесной.
 
 
Бегут вдоль дороги всё ели густые
Туда, к рубежу,
Откуда я еду, туда, где Россия;
Я вслед им гляжу.
 
 
Бегут и, качая вершиною тёмной,
Бормочут оне
О тяжкой разлуке, о жизни бездомной
В чужой стороне.
 
 
К чему же мне слушать, как шепчутся ели,
Всё мимо скользя?
О чём мне напомнить они б ни сумели —
Вернуться нельзя!
 

Сентябрь 1861

«Снова над бездной, опять на просторе…»

 
Снова над бездной, опять на просторе —
Дальше и дальше от тесных земель!
В широкошумном качается море
Снова со мной корабля колыбель.
 
 
Сильно качается; ветры востока
Веют навстречу нам буйный привет;
Зыбь разблажилась и воет глубоко,
Дерзко клокочет машина в ответ.
 
 
Рвутся и бьются, с досадою явной,
Силятся волны отбросить нас вспять.
Странно тебе, океан своенравный,
Воле и мысли людской уступать.
 
 
Громче всё носится ропот подводный,
Бурных валов всё сердитее взрыв;
Весело видеть их бой сумасбродный,
Радужный их перекатный отлив.
 
 
Так бы нестись, обо всём забывая,
В споре с насилием вьюги и вод,
Вечно к брегам небывалого края,
С вечною верой, вперёд и вперёд!
 

Январь 1854

Юлия Жадовская

«Всё ты уносишь, нещадное время…»

 
Всё ты уносишь, нещадное время, —
Горе и радость, дружбу и злобу;
Всё забираешь всесильным полётом;
Что же мою ты любовь не умчало?
 
 
Знать, позабыло о ней ты, седое;
Или уж слишком глубоко мне в душу
Чувство святое запало, что взор твой,
Видящий всё, до него не проникнул?
 

1846

«После долгой тяжёлой разлуки…»

 
После долгой тяжёлой разлуки,
При последнем печальном свиданье
Не сказала я другу ни слова
О моём безутешном страданье;
Ни о том, сколько вынесла горя,
Ни и том, сколько слёз пролила я,
Как безрадостно целые годы
Понапрасну его всё ждала я.
Нет, лишь только его увидала,
Обо всём, обо всём позабыла;
Не могла одного позабыть я —
Что его беспредельно любила…
 

«Тихо я бреду одна по саду…»

 
Тихо я бреду одна по саду,
Под ногами жёлтый лист хрустит,
Осень льёт предзимнюю прохладу,
О прошедшем лете говорит.
Говорит увядшими цветами,
Грустным видом выжатых полей
И холодными, сырыми вечерами —
Всей печальной прелестью своей.
Так тоска душе напоминает
О потере наших лучших дней,
Обо всём, чего не возвещает
Эта жизнь – жестокий чародей!
 

1846

Нива

 
Нива, моя нива,
Нива золотая!
Зреешь ты на солнце,
Колос наливая,
По тебе от ветру —
Словно в синем море —
Волны так и ходят,
Ходят на просторе.
Над тобою с песней
Жаворонок вьётся;
Над тобой и туча
Грозно пронесётся.
Зреешь ты и спеешь,
Колос наливая, —
О людских заботах
Ничего не зная.
Уноси ты, ветер,
Тучу градовую;
Сбереги нам, Боже,
Ниву трудовую!..
 

1847

«Всё бы я теперь сидела да глядела!..»

 
Всё бы я теперь сидела да глядела!
Я глядела бы всё на ясное небо,
На ясное небо да на вечернюю зорю, —
Как заря на западе потухает,
Как на небе зажигаются звёзды,
Как вдали собираются тучи
И по ним молнья пробегает…
Всё бы я теперь сидела да глядела!
Я глядела бы всё в чистое поле —
Там, вдали, чернеет лес дремучий,
А в лесу гуляет вольный ветер,
Деревам чудные речи шепчет…
Эти речи для нас непонятны;
Эти речи цветы понимают, —
Им внимая, головки склоняют,
Раскрывая душистые листочки…
Всё бы я теперь сидела да глядела!..
А на сердце тоска, будто камень,
На глазах пробиваются слёзы…
Как, бывало, глядела я другу в очи —
Вся душа моя счастьем трепетала,
В моём сердце весна расцветала,
Вместо солнца любовь светила…
Век бы целый на него я глядела!..
 

1847

Скоро весна

 
Скоро весна! Посмотри: под горячим лучом
Снег исчезает заметно; скворцы прилетели;
В воздухе жизнь, и по небу плывут облака;
С крыш, точно жемчуг, звуча и сверкая,
Падают капли; дышит всё мыслью одной,
Полно одною надеждой: скоро весна!
Стало мне вдруг хорошо и легко, так легко,
Будто в душе моей также весна настаёт…
 

1847–1856

«Грустная картина!..»

 
Грустная картина!
Облаком густым
Вьётся из овина
За деревней дым.
Незавидна местность:
Скудная земля,
Плоская окрестность,
Выжаты поля.
Всё как бы в тумане,
Всё как будто спит…
В худеньком кафтане
Мужичок стоит,
Головой качает —
Умолот плохой.
Думает-гадает:
Как-то быть зимой?
Так вся жизнь проходит
С горем пополам;
Там и смерть приходит,
С ней конец трудам.
Причастит больного
Деревенский поп,
Принесут сосновый
От соседа гроб,
Отпоют уныло…
И старуха мать
Долго над могилой
Будет причитать…
 

1848