Текст книги "Королева брильянтов"

Она не ответила, прикрыв батистовым платочком рот.

– Их нет, – продолжил Пушкин. – Допустим, вы приехали из Варшавы. Через Петербург ехали?

– Через Киев, – тихо ответила она.

– То есть короткой дорогой. Давно в Москве?

– Неделю.

– Где остановились, в какой гостинице? Или в частном доме? Или в пансионе?

Баронесса зарыдала старательно и громко. Платочек трясся, как осиновый лист на ветру. Это ничуть не тронуло Пушкина. Он терпеливо ждал, пока запал у барышни кончится. И он кончился.

– Наверно, забыли адрес, – сказал Пушкин, рассматривая красивое измученное лицо. – Ничего, поможем вспомнить. И вот как…

Он вынул черный блокнот и открыл первый эскиз.

– Узнаете эту даму?

Фон Шталь глянула и отвернулась.

– А эту? Может быть, эту? Или эту? – Пушкин листал страницы. – Никого не напоминают?

– Отпустите меня. Я ни в чем не виновата. Вы меня с кем-то путаете.

– Задача решается просто, – продолжил он. – Это ваше лицо. Только прически разные. Чтобы доказать эту элементарную теорему, вызовем парикмахера, и он превратит вас поочередно в каждую из дам. После чего вызовем несчастных, которых вы обокрали, и они узнают вас. На этом дело можно будет считать закрытым. Для суда доказательств достаточно. Вам остается надеяться только на то, чтобы разжалобить присяжных. Быть может, год-другой сторгуете. Только легко вы не отделаетесь.

– Почему? – невольно спросила она.

– Потому что вчера ночью в «Славянском базаре» был убит состоятельный господин.

Баронесса убрала платочек. Дело начинало клониться в дурную сторону.

– При чем здесь я?

– При нем было много драгоценностей, включая фамильный перстень. Они пропали. Более разумной причины, чем кража золота и брильянтов, у меня нет. Это – ваш конек.

– Глупость, – твердо сказала баронесса. – Никого пальцем не тронула. Не то что убить.

– Таким образом, признаетесь в том, что совершили прочие мошенничества. Можем составлять протокол, – и он обернулся к столу Эфенбаха, чтобы взять бумагу, перо и чернильницу. – Признание запишем прямо сейчас.

Ловушка была столь проста, что баронесса даже не успела понять, как очутилась в ней. Вот теперь деваться некуда. Пушкин уже вывел на листе заглавия признательных показаний.

– Предлагаю сделку, – вдруг сказала она.

Перо зависло над бумагой, с кончика скатилась чернильная капля.

– Сделку? – повторил Пушкин. – Хотите предложить деньги?!

– Вы не из тех, кто берет деньги, как понимаю. Я сказала: сделку.

Испорченный лист был скомкан и отправлен в корзину. А перо в чернильницу.

– В чем сделка?

– Это убийство… В «Славянском базаре»… Вероятно, еще не раскрыто?

Пушкин промолчал.

– Мне кажется, вы не знаете, как его раскрыть.

– Знаю, – сказал он.

Баронесса указала на него пальцем.

– Вот врете! Первый раз соврали. До сих пор играли блестяще. Кстати, как вас зовут, господин сыщик?

– Пушкин. Алексей…

– Не могу сказать, что мне приятно, но… – баронесса запнулась. – А почему «Алекс»? Это же – Александр?

– Мама так в детстве называла.

– Какой вы ми… – она вовремя поймала свой язык. – Какой вы мерзкий. Обмануть бедную девушку.

– Как на самом деле зовут бедную девушку?

Ему погрозили пальчиком:

– Второй раз… То есть третий меня не поймаете. К сделке это не имеет отношения.

– Тогда в чем сделка?

– Я помогу вам раскрыть это убийство… Взамен вы закрываете глаза на мои маленькие шалости. У этих господ не убудет. В другой раз будут знать, как от законных супруг по барышням бегать.

Баронесса говорила правду. Он отчетливо видел. И ему не послышалось: воровка, мошенница, злодейка предлагала сыску свою помощь. Неслыханно. Невероятно. Но очень соблазнительно. Как доказать неразрешимую теорему.

– С чего взяли, что сможете найти убийцу? – спросил он.

– Женщина видит то, чего не видит мужчина. Она видит не разумом, а чувствами, видит сердцем. Это куда верней.

– Для чего вам это?

– Слишком люблю свободу, – ответила она. – Не выживу в клетке. Ну, и дело профессиональной чести.

– Воровской чести.

Она пропустила мимо ушей колкость.

– Кто-то посмел перебежать мне дорогу и забрать куш, который, быть может, был бы моим. За такое следует наказание. По рукам?

И она протянула тонкую и узкую ладошку.

Дверь распахнулась без стука, в проеме показалось печальное лицо юноши из Петербурга. Ванзаров увидел баронессу и как будто наскочил на стену из стекла. Замер, попятился и захлопнул за собой дверь. Маленький казус не ускользнул от Пушкина.

– Откуда знаете Ванзарова? Еще одна ваша неизвестная победа?

– Впервые вижу, – ответила баронесса с невинным лицом. – Какой милый мальчик. А кто это? Тоже сыщик?

Крепко взяв ее за локоть, Пушкин заставил встать.

– Что вы делаете? Мне больно…

– Надо проанализировать сделку, – ответил он. – Так что пока посидите под замком. Узнаете жизнь арестанта. Может пригодиться.

Не обращая внимания на взгляды, которыми баронесса изо всех сил колола его, Пушкин вывел арестованную из кабинета.

6

Катков только открыл ломбард, только смахнул невидимую пыль, что могла выпасть за ночь на прилавках, только пригладил проборчик, как дверной колокольчик чуть не вылетел из стены. А за ним и дверь. В первый миг приказчик не успел испугаться. Да и чего пугаться: ломбарды не грабят, в ломбард приносят награбленное. Но во второй миг испугался как следует.

С морозным вихрем ворвался Виктор Немировский. Вид его был по-настоящему страшен. Лицо, как искаженная маска, бордового цвета, губы пунцовые, не замечает, что слюна течет, как у бешеной собаки. Виктор Филиппович шел прямо, как таран. Намерения его были пугающие: чего доброго, накинется и душить начнет или кулаком врежет, с него станется, бешеный характер, одним словом. Каткову отступать было некуда. Вся надежда на прилавок, что защитит. Приказчик хотел отойти, но не мог с места сдвинуться. Как врос в пол. Только беспомощно улыбался приближавшемуся концу.

Наткнувшись на прилавок, Виктор Филиппович медленно протянул к полуживому Каткову кулак с зажатым конвертом.

– Твои шуточки?

– Ш-ши-штос-с?

– Ты прислал, собака?! Отвечать!

В Каткове взыграло самолюбие: в самом деле, да как он смеет, хозяин, что ли? Приказчик отошел на полшага, но выказал всю уверенность, на какую был способен.

– Доброго вам утра, Виктор Филиппович. Простите, не понимаю, о чем вы изволите…

Простые слова, сказанные уверенно, возымели действие. Немировский швырнул конверт на прилавок:

– От тебя гостинец?

Катков все более обретал уверенность:

– Да что вы такое говорите, Виктор Филиппович? Для чего мне вам письма писать, когда через дорогу находимся? Да разве посмел бы? Какие у меня могут быть к вам письма, сами рассудите? Быть может, Григорий Филиппович отправил-с?

Немировский повел себя чрезвычайно странно:

– А-а-а… – протяжно сказал он, будто нашел решение загадки, и вдруг стал смеяться так, что у него брызнули слезы. – Ты же… Ничего… Ну, да… Гришка… Написал… Да-да.

Такого поведения брата хозяина Катков не видел. Он прекрасно знал, что Виктор Филиппович любит крепко выпить, но сейчас был не пьян, по запаху слышно. Тогда что с ним такое? И смех у него больше похож на истерику.

Успокоился Немировский так же внезапно.

– Глянь-ка послание, – уже мирно сказал он.

Катков взял конверт, аккуратно разгладил и вынул бумажный клочок. Чернилами была написана одна строчка:

«Я не успел, закончи начатое».

– Руку узнаешь?

Приказчик вернул записку в конверт и протянул Виктору Филипповичу:

– Несомненно, писано рукою Григория Филипповича. Его почерк узнаю-с с закрытыми глазами.

Выхватив конверт, Немировский выбежал так скоро, будто его и не было. Катков подумал: не привиделось ли это чудо? Не спал ли он? Может, заснул ненароком, вот и угодил в утренний кошмар. Он даже ущипнул себя. Щипок был чувствительным. Значит, не сон. Что за фокус выкинул господин Немировский? Как аккуратно донести хозяину о подобном безобразии, когда он изволит явиться?

Вот ведь вопрос…

7

– Входи-входи, раздражайший друг мой! Тебе ни в чем отказа нет! – говорил Эфенбах, распахивая объятия.

Объятиями Пушкин пренебрег. Обниматься не любил, а вернее сказать – терпеть не мог, когда его начинали хлопать по спине и плечам. На сегодня объятий было достаточно. На всякий случай Пушкин сел как можно дальше от брызжущего радушием начальника.

– Михаил Аркадьевич, прошу выслушать, – почти строго сказал он.

Эфенбах плюхнулся в кресло, излучая вокруг себя лучи добра.

– О чем угодно, Алексей!

– Как вам известно, я занимаюсь расследованием смерти господина Немировского.

– Который в «Славянском базаре» ведьм вызывал? – сказал Эфенбах довольно легкомысленно. – Что там расследовать?!

– Это убийство. Очень непростое. Мне нужна помощь.

– Бери кого хочешь!

– Мне нужна баронесса фон Шталь.

При всем добродушии Михаил Аркадьевич ключевые моменты схватывал на лету. Лицо его потеряло бо́льшую долю умиления.

– Воровку? – спросил он. – Отпустить? Вот так запросто? Когда с таким трудом поймали? Когда ее надо подать Королевой брильянтов? В своем ли ты уме, Алексей?!

– Рассмотрим условия задачи.

– Ну, рассмотри мне…

– Имеется преступление, раскрытие которого не только повлечет за собой благодарность от обер-полицмейстера, то есть вам, Михаил Аркадьевич, благодарность, но и прославит вас на всю Москву. И в Петербурге узнают. С другой стороны, имеем подозреваемую, вину которой еще надо доказать. А это проще сказать, чем сделать: свидетелей, кроме Улюляева, со всей России собирать. Да и тут может выйти осечка: вдруг не узнают? Вдруг это не она? С чем мы останемся?

Считать варианты Эфенбах умел не хуже, чем на купеческих счетах. Он быстро прикинул, что теряет и что получает. Баланс выходил неравный.

– Что предлагаешь? – уже деловито спросил он.

– Королеву брильянтов мы всегда подберем на Сухаревке или Хитровке…

Палец начальника пригрозил подчиненному. Чтобы не зарывался:

– Ох, Алексей, на льду играешь!

– Баронесса может пролезть туда, куда у меня не получится. А если она поможет быстро раскрыть дело, то сразу две выгоды, – закончил Пушкин.

– Уверен, что поможет?

– Для этого есть конкретные аргументы.

Эфенбах отмахнулся, чтобы не влезать в аргументы. Пусть подчиненный в мелочах копается. Ему было важно главное:

– Ты понимаешь, какой риск – отпустить воровку?

– Никакого. У нас ее фото, вы сделали бертильонаж. Ей некуда бежать. Любой городовой повяжет.

– Но… – начал было Михаил Аркадьевич и не смог найти более сильное возражение. – Ты, конечно, уверен?

– Конечно, – ответил Пушкин, чтобы не сказать, какие сомнения его терзают.

– Только при одном условии, – Эфенбах заговорщически понизил голос. – Я об этом ничего не знаю. Ни капли, ни сучка, ни задоринки.

– Не беспокойтесь, Михаил Аркадьевич, – сказал Пушкин, вставая и одергивая смокинг, который жутко давил во всех местах сразу. – Это мое своеволие. За него отвечу лично. В случае чего.

Такая понятливость сильно обрадовала Эфенбаха.

– Ну, смотри, Алексей: сокол высоко летает, да крылья обжигает!

Ответ Пушкина был готов заранее.

– Вот она и полетает, – сказал он. – А мне что-то лень. Разрешите взять Акаева для срочного дела?

Такого добра Михаилу Аркадьевичу было не жалко. Он бы и Лелюхина не пожалел.

– И переоденься, Алексей, не пристало чиновнику сыска в смокинге разгуливать, – сказал Эфенбах, более волнуясь за сохранность брильянтовой заколки в галстуке. Ну и за перстень свой бесценный, разумеется.

8

Место для арестованных представляло собой глухой простенок, отгороженный прутьями от пола до низкого потолка. Дверца в полчеловеческих роста, чтобы приходилось нагибаться, запиралась на амбарный замок. Настоящей камеры, как в полицейских участках, в сыскной не имелось. Да и ни к чему она, только место занимает в тесноте.

Непыльные обязанности охранника исполнял полицейский надзиратель Преферанский, массивный старик с седой козьей бородкой, которому давно пора было на пенсию, только никто не знал, как его туда выгнать. Преферанский был в некотором роде легендой московской полиции, и даже сам обер-полицмейстер имел к нему некоторую слабость, никогда не бранил, а обращался по имени-отчеству. Благообразный вид был обманчив: как-то раз залетный вор, не знавший, с кем имеет дело, попробовал свалить старика и сбежать. После чего пришлось вызвать доктора, чтобы глупцу вправили вывихнутую руку. Преферанский дело исполнял исправно.

Когда Пушкин подошел к «арестантской», как гордо назвали в сыске закуток, Преферанский сидел на табуретке и изливал душу. Баронесса имела вид настолько невинный и располагающий, что старик заливался соловьем. Кованое кольцо с ключом от «камеры» он вертел на пальце. Перед чиновником сыска Преферанский не счел нужным даже встать. Нагло пользуясь уважением.

– Мы тут, Лёшенька, о жизни толкуем, – сообщил надзиратель. – Барышня хорошая, толковая, дельная.

Пушкин предпочел бы, чтобы его не называли по-детски, особенно перед задержанной. Добродушие бывает хуже горькой редьки. Баронесса получала удовольствие от того, как Пушкину неприятно такое обращение. Судя по ее невинному и чистому взгляду.

– Кондрат Фролович, позвольте допросить даму.

– А чего не допросить? Допроси, конечно, только будь с ней поласковей, вишь, какая милашка, – и с этим наставлением Преферанский с некоторой натугой поднялся с табуретки. – Тебе ключ оставить или как?

– Оставьте…

Пушкин выждал, пока надзиратель неторопливо удалится, и уселся на его место.

– «Лёшенька», – нежно проговорила баронесса. – Как это мило. Жаль, что переоделись в цивильное. Смокинг вам идет.

– Извольте сменить тему, – строго сказал Пушкин, чтобы случайно не показать слабость. – Я пришел обсудить условия сделки.

Баронесса дернула прут старой ковки, который держался давно и прочно.

– Немного мешает решетка. Не находите?

– Мне не мешает.

В ответ баронесса проявила смирение:

– Вы тут хозяин. Я всего лишь гостья.

– На правах хозяина хочу знать: для чего вам это надо? – сказал Пушкин, закинув ногу на ногу и устроив на колене кольцо с ключом. – Фантазии про воровскую честь оставьте. В чем истинная причина? Нужна правда.

– Правда проста, – ответила она сразу, как будто подготовила ответ. – У каждого свой талант. Я умею управлять мужчинами, заставлять их делать то, что я хочу. Тем и зарабатываю на жизнь. Кто-то грубо убил, вероятно, моего клиента и забрал все, что должно было стать моим. На моей территории. Такие вещи нельзя прощать.

– Ради этого готовы сотрудничать с полицией?

Баронесса фыркнула.

– Вот еще! Я драгоценности получить хочу. А не того, кто их взял. Ну не убивать же мне его. А вы им займетесь.

– Мир воровской вас не пугает?

Она улыбнулась:

– Разве я похожа на ту, кто не может за себя постоять?

Даже за решеткой дама совсем не казалась беспомощной. Скорее наоборот.

– Сколько вам потребуется дней?

– От силы два, разделаюсь и уеду из Москвы, чтобы встречать Рождество. И больше не вернусь, обещаю!

– Куда отправитесь?

Ему погрозили пальчиком.

– К нашей сделке это не имеет отношения. Достаточно, что меня вы больше не увидите. Так что же?

Не вставая с места, Пушкин воткнул ключ в замок и дважды повернул. Дверцу баронесса открыла сама, вышла, величаво потягиваясь.

– Как хорошо на свободе, – сказала она, разминая плечи. – Быть в клетке – это так утомительно. Сделка заключена?

Пушкин не пожал протянутую ручку.

– Что вам нужно знать об убитом? – спросил он.

– Пока самые общие сведения.

– Некий Немировский Григорий Филиппович, из купцов, двадцати шести лет, владелец ломбарда, женат, детей нет. Домашнее прозвище Гри-Гри. Убит вчера около десяти вечера. Место убийства: «Славянский базар», второй этаж, номер четыре.

– Как его убили?

– На этот счет точные сведения будут несколько позже.

– Нож или револьвер? – деловито спросила она.

– Считайте, что его отравили.

– Это все, что можете сообщить?

– Некоторые мелочи для вас несущественны.

– А сколько пропало… драгоценностей?

– Немало. Приданое его жены.

Он почти не сомневался, что баронесса показала чуть больше, чем хотела: легкое движение бровей, которое выдает невольное удивление. Движение было мимолетным, но оно было.

– Вы его знаете? – спросил Пушкин.

– Если бы знала, то не стояла сейчас перед вами, – она умело владела собой, – а сбывала мои брильянты. Так по рукам?

Сделку даже с воровкой надо заключать по правилам. Пушкин встал и крепко, по-мужски, сжал ее пальцы. Баронессе было больно, она скривилась, но тут же улыбнулась.

– Даю вам сутки, – сказал он, не отпуская тонкую ладонь. – Не вздумайте делать глупости.

– Я теперь в вашей власти. – Она вырвала руку, но не стала растирать больное место. – Проводите до пролетки?

– Не желаете взглянуть на убитого?

Она проявила интерес:

– Покажите-покажите фото.

– Могу показать его тело. В морге Городского участка. Здесь близко.

Баронесса сморщилась:

– Фу! Не люблю смотреть на мертвых мужчин.

Настаивать Пушкин не стал. Вернул меховой полушубок, надеть не помог, ждал, пока она мучилась с рукавами, с застежками, потом пристраивала меховую шапочку с вуалью и, наконец, натянула кожаные тонкие перчатки, не по морозу. Они вышли на пустой Гнездниковский переулок. Только один извозчик ждал невдалеке. Пушкин свистнул и махнул ему. Пролетка подъехала. Баронесса забралась по ступенькам и уселась на промерзший диванчик.

– Когда ждать от вас вестей?

– Не позже завтрашнего утра, – ответила она, старательно улыбаясь.

– Прошу быть к девяти утра, без опозданий, – сказал он.

– Как прикажете, господин сыщик.

– Куда изволите, барыня? – спросил извозчик через ворот тулупа, в который был завернут, как в кокон.

– На Сухаревку… До завтра, Пушкин, – и она отвернулась.

Пролетка тронулась и покатила к Тверской.

Он надеялся, что она оглянется. Баронесса не оглянулась. Оставалось ждать вестей.

9

Ольга Петровна дожидалась, пока приказчик отпустит покупателя. В торговле покупатель глава, ему почет и уважение. Проводив до двери клиента, который купил набор столового серебра, заложенный по цене в пять раз меньшей, Катков изящно поклонился жене хозяина.

– Чрезвычайно рады-с вашему визиту! – сказал он, быстро соображая: надо ли сплетничать о странном появлении Виктора Немировского или доложить сперва хозяину. И счел за лучшее придержать язык за зубами.

– А вот мне тебя, Павлуша, порадовать нечем, – ответила Ольга Петровна. Вид ее был печальный, под глазами темные круги, сами глаза красные и заплаканные. Каткову стало не по себе.

– Да что ж стряслось-то? – спросил он заботливо.

– У тебя теперь новый хозяин.

Приказчик подумал, что дама выражается фигурально, образно.

– Как? Новый хозяин? Позвольте-с, но…

– Гри-Гри… Григорий Филиппович вчера ночью скончался. Ломбард переходит к Викоше… То есть Виктору Филипповичу…

Внешне Ольга Петровна была спокойна. Даже платочек не вынула. Все уже выплакала.

Смысл сказанного не сразу дошел до сознания. Катков не хотел принять правду, как проста она ни была.

– Но как же-с?.. – пробормотал он.

– Вот так бывает в жизни, Павлуша. Ты знаешь, у него было больное сердце. Оно не выдержало. Теперь у тебя новый хозяин. С чем тебя и поздравляю. Тебе волноваться не о чем, места не лишишься.

Катков не был готов к такому повороту. Его быстрый ум уже прикидывал, что будет. Будущее не внушало оптимизма. У него с Виктором Филипповичем отношения не сложились. А еще и утренний визит… Плохо дело, как бы не погнали…

– Да-да, благодарствуем, – пробормотал он и вовремя спохватился: – Прошу простить… Примите мои самые искренние…

Ольга Петровна показала, что не хочет принимать никаких соболезнований.

– Ты хороший человек, Павлуша. Хоть и жулик. Я зашла попрощаться с тобой, больше мне тут делать нечего, – и она легонько пошевелила пальчиками в знак расставания.

– Постойте!

Катков нагнулся под прилавок, из каких-то тайных глубин извлек сафьяновую коробочку и подвинул вдове. Он никогда бы не выдал хозяина. Но раз хозяина больше нет, то пусть сама разбирается.

– Что это?

– Извольте взглянуть.

Она приподняла крышечку. И долго смотрела на перстень.

– Как он к тебе попал?

Теперь предстояло самое трудное – рассказать правду. Катков прокашлялся, но храбрости это не сильно прибавило.

– Такое дело, Ольга Петровна…

– Павлуша, не тяни. Теперь можно говорить все.

– Конечно-с… Кх-эм… Оно так-с вышло… Кх-эм…

– Да говори уже: кто принес перстень?

10

Поезд стоял под парами. Отправлялся с Брестского вокзала до Смоленска через десять минут. Акаев в тулупе извозчика, нервно топтавшийся, указал на вагон второго класса. Жандарм, дежуривший на перроне, обещал не давать пока сигнала к отправлению.

Пушкин нарочно запрыгнул на подножку вагона третьего класса, с деревянными лавками и тяжким духом, прошел насквозь и остановился в тамбуре, чтобы осмотреться. В вагоне второго класса были мягкие диванчики для удобства чистой публики. Пассажиров было немного, большая часть мест пустовала. Мало найдется любителей трястись по зимней дороге. К тому же в вагоне было холодно, хорошо топили только в первом классе. Шапочка с вуалью маячила в самом конце, поближе к дальнему тамбуру и двери. Пушкин быстро прошел коридорчик и сел напротив.

Импульсивным движением баронесса вскочила, но сразу же села. Попытка была не столько глупой, сколько обреченной. Она улыбнулась, как побежденный, признающий поражение, и протянула сведенные кисти рук.

– Закуете в кандалы?

Дама была столь умна и сообразительна, что не спросила: «Как меня нашли?» Она поняла, что поспешила и толком не разглядела извозчика. А он так покорно свернул к Брестскому вокзалу, не торговался, не требовал больше за поездку. Упустила из виду…

– В этом нет смысла, – ответил Пушкин, вольно откинувшись на спинку диванчика. – Вас держит цепь куда более крепкая, чем французские браслеты.

– Поможете мне снять? – она чуть-чуть кокетничала.

– Я не смогу. Сможете только вы.

– Не люблю цепи. Особо когда не вижу их. Разве только ваша обида?

– Мне обижаться не на что. Я знал, что обманете меня. И принял меры.

Такая прямота была немного неожиданной. Если не сказать вызывающей. Если не сказать беспощадно оскорбительной. Баронесса стерпела. Даже губку не закусила.

– Выходит, вы, господин Пушкин, не такой, как все… мужчины.

– Абсолютно такой же.

– Тогда почему же…

– Хотите знать, почему на меня не действуют ваши чары? Я верю в разум и математику. Остальное меня не занимает.

Она улыбалась мужественно. Из последних сил.

– Теперь поведете в тюрьму?

– Значительно хуже.

– Что может быть хуже тюрьмы?

– Предоставлю вам свободу выбора…

Предложение было столь странным, что баронесса выдала себя:

– Это что же такое?

– Свобода выбора в вашем случае означает избрать наименьшее из зол, – ответил Пушкин. – Решение первое: вы уезжаете на этом поезде. Кстати, бежите только до Смоленска или дальше, в Варшаву? Ну, не важно. Вы уезжаете. Что произойдет дальше. Ваша фотография через считаные дни будет у каждого городового каждого крупного города империи. А в мелких городах вам делать нечего. Впрочем, и там скоро фотографии окажутся. У вас земля будет гореть под ногами.

– Почему? – быстро спросила она.

– Убийство в «Славянском базаре» мой начальник, господин Эфенбах, с радостью повесит на вас. Портье Сандалов ради того, чтобы сберечь место, даст на суде показания о чем угодно: хоть о том, что видел вас с ножом. Но и это не самое главное.

– А что же?

– Обер-полицмейстер Власовский приказал поймать Королеву брильянтов, которая должна пожаловать в Москву. Вы – лучший кандидат на эту роль. Имея ваш снимок, вся полиция России будет соревноваться, кто поймает знаменитую злодейку. Меня, конечно, пожурят, что упустил такую преступницу, но не более.

Баронесса умела соображать быстро. Не так, как другие женщины.

– Второе решение? – спросила она деловито.

– Наша сделка, – сказал Пушкин. – Помогаете найти убийцу. И украденные брильянты, конечно. Тогда возможное обвинение в убийстве отпадет само собой, а на Королеву быстро сыщется более достойная кандидатура. Ваш прелестный снимок даже не попадет в полицейскую картотеку Департамента полиции. До отправления поезда осталось пять минут. Решать вам…

Пушкин встал, запахнул отворот пальто и вышел в тамбур. В запотевшее окно баронесса увидела, как он соскочил с подножки вагона и пошел по перрону не оглядываясь. За ним поплелся фальшивый извозчик.

– Отправляемся через три минуты, – проводник прошел по вагону. – Господ провожающих просим выйти.

Паровоз дал протяжный свисток.

Она не знала, что делать. Пожалуй, первый раз в жизни.

– Ах ты Пушкин, сукин сын…

Вагон дернулся, будто отрывал примороженные колеса. Проводник начал запирать в тамбуре дверь. Поезд вот-вот тронется.

11

Солнце не желало уступать небо ранним сумеркам. По широкой привокзальной площади, занесенной снегом, сновали сани и пролетки. В такой день всем должно быть радостно и весело. Только двоим было не до веселья. Акаев, утопая в тулупе, забрался на козлы. Он был расстроен до самой глубины своей юной души. И обернулся к Пушкину, который сидел на диванчике полицейской пролетки.

– Все, Алексей, конец нам.

– Еще не конец, – ответил Пушкин, которому очень хотелось посмотреть на двери вокзала, но он запретил себе.

– Эфенбах живьем съест. Вас – точно. И мной не поперхнется.

– Еще не конец.

– Поезд уже отошел. Сами же разрешили жандарму отправить по расписанию.

– Еще не конец, – упрямо повторил Пушкин.

Спорить Акаев не стал. Запахнул тулуп и загородился овчинным воротником.

– Может быть, подадите даме руку?

Пушкин как ни в чем не бывало подвинулся в угол диванчика.

– Залезайте, баронесса, я нагрел вам местечко.

Акаев не верил своим глазам: злодейка, мошенница, воровка, вместо того чтобы спокойно укатить, взяла и вернулась. Сама вернулась! Это чудо было выше понимания юного чиновника. Каким волшебством Пушкин знал, что она придет? Невероятный вопрос. Между тем баронесса залезла без посторонней помощи и устроилась.

– Не смейте смотреть на меня с таким победным видом, – сказала она, опуская вуаль.

– Не думал смотреть на вас, – сказал Пушкин, не отрывая взгляд от нее.

– Вынуждена спасать свою шкуру. Ничего больше.

– Это разумно.

– Это глупость, – эхом ответила она. – О которой еще пожалею.

– Тогда давайте познакомимся. Называть вас баронессой утомительно.

Она отвернулась, разглядывая вокзал и городового, который давно не обращал внимания на пролетку.

– Меня зовут Керн… Агата Керн… Я из Петербурга…

– Верю, – ответил Пушкин. – Выдает лощеный столичный говорок.

– Это у вас в Москве говорок, сами не замечаете.

– Раз уж открыли все карты, скажите, госпожа Керн…

– Называйте меня по имени.

– Как прикажете… Так вот, Агата, для чего вам нужно раскрыть это убийство?

Акаев забыл, что извозчик не должен пялиться на пассажиров. Он смотрел открыв рот.

– Я уже ответила дважды, – сказала Агата. – Добавить мне нечего.

– Тогда мне ничего не остается, как поверить, – сказал Пушкин. – Кстати, на сколько ограбили юного Ванзарова?

Агата обдала презрительным взглядом.

– Наябедничал, мальчишка?

– Конечно, нет. Он джентльмен из Петербурга. Переживает молча. Все деньги потерял?

Она отмахнулась.

– Такая ерунда. Маленькая победа для поднятия боевого духа. Ему урок на всю жизнь, как с дамами себя вести.

– Рублей в двадцать урок обошелся?

– Ну, какая разница…

– В пятьдесят…

– Смешно говорить…

Пушкин не стал выяснять, откуда у бедного чиновника Ванзарова взялось в кармане столько денег.

– Куда теперь вас подвезти? – только спросил он.

– Где находится… он?

– Ванзаров?!

– Погибший! – раздраженно проговорила Агата.

– Вы в этом уверены?

– Я хочу взглянуть на него.

– Чуть меньше часа назад – отказались.

– А теперь хочу! – упрямо сказала она.

– Извозчик, в Ипатьевский, к полицейскому дому Городского участка! – Пушкин так хлопнул Акаева по спине, что тот еле усидел на козлах. Зато оживился, дернул вожжи и взмахнул кнутом.

– И цену не заламывай! – добавила Агата, нарочно отворачиваясь от Пушкина.

Впрочем, Пушкин старательно смотрел в другую сторону.

Пролетка нырнула в уличный поток.

12

Немудреная хитрость: чтобы измерить силу характера человека, реакцию и выдержку, надо сводить на опознание в морг полицейского участка. Встреча живой и мертвой материи вскрывала живую, как скальпелем. Тут ничего нельзя утаить, все на виду, любое движение эмоций видно сразу. Как и умение контролировать себя.

Практика наблюдений за теми, кто опознает тело, давала Пушкину инструмент, который он считал довольно точным для оценки личности. Пользоваться им приходилось далеко не всегда, но, когда удача выпадала, результат был верным. Он наблюдал, как человек подходит к пугающей двери, как заходит, как ждет, пока доктор подойдет к столу, на котором нечто закрыто простыней, и спросит: «Готовы ли?» И что происходит после, когда простыня поднимается. Мало кто мог врать перед мертвым. Мало кому удавалось не выдать себя, не раскрывшись целиком. В личном опыте Пушкина таких случаев не было. Вот только сейчас эксперимент не показал ничего определенного.

Агата была спокойна. Не задержалась на пороге, не попросила капель, вошла и двинулась к телу под простыней. Богдасевич еле успел опередить. Когда он приоткрыл край простыни, на лице ее не дрогнула ни одна мышца, как будто смотрела в пустоту. Да и в пустоту так не смотрят. Пустота пугает. А тут дама рассматривала побелевшее лицо, будто выбирала мраморный бюст для гостиной. Она задержалась чуть дольше, чем смотрят обычно. Могло показаться, что она изучает что-то или старается запомнить. Пушкин не был до конца уверен, но ему показалось, что губы ее чуть дрогнули. Как окончание каких-то слов, которые Агата произносила про себя. Сказать наверняка было трудно. Мутный свет керосиновой лампы, подвешенной под жестяным абажуром-колоколом, мог обмануть.

Она кивнула доктору, словно коллеге, и вышла вон. Пушкин последовал за ней. В приемной части участка Агата не села и не попросила воды. Выдержка, редкая для женщины. Впрочем, вчера Пушкин наблюдал нечто подобное.

– Увидели все, что хотели?

Агата была в задумчивости.

– У вас нет его фотографии? – спросила она, глядя перед собой.

– Тут не Петербург, чтобы всякий труп снимал полицейский фотограф. Вам зачем?

– Может пригодиться.

– У вдовы наверняка найдется.

– Тогда не нужно, – сказала она, отпихивая носком ботинка кем-то потерянную подметку.

– У вас отменная выдержка, госпожа Керн, – сказал Пушкин. – Узнали?

Она ответила взглядом прямым и твердым.

– Кого?

– Господина Немировского. Других трупов вам не показывали. Если желаете, у Богдасевича по полкам хранится запас. Подмороженные, но ему не жалко.

– Пушкин, перестаньте, – сказала она чуть брезгливо. – С этим не шутят.

– Забыли ответить на мой вопрос.

Агата не стала медлить с ответом.

– Я сказала: не знаю его.

– Нигде и никогда не видели?