Текст книги "Смерть мужьям!"

Родион не стал донимать расспросами, отчего записная книжка стала популярным подарком. Но все же спросил:

– Какие конфеты любите?

– «Итальянская ночь». А для чего вам?

– Да так, издержки сыска… Но вот одного понять не могу: с чего это крыса кинулась на вас? Такой ведь покладистый был зверек.

– Боже мой, чем только занята ваша голова, какой жуткой ерундой! И вы еще в полиции служите, – беззлобно сказала Екатерина Павловна, протянув руку для поцелуя.

Ванзаров не обиделся. Его мозг, который посмели наградить нелестным эпитетом, крутил жернова логики на всех оборотах.

Спускаясь по лестнице, Родион раздумывал о том, что первое впечатление и психологический портрет были не вполне верны: женщина, конечно, нервная и хитрая, но очень умная.

Еще трудно понять, почему Екатерина ничего не сказала мужу о смерти Авроры Грановской. Что это: проявление истинных семейных отношений или что-то другое? Логика молчала.

Была еще одна мелочь, подмеченная у самого дипломата. Скромное колечко в виде змейки, кусающей собственный хвост, пряталось за массивным перстнем на безымянном пальце левой руки. Что это означало? Этого логика пока не могла раскусить.

20

Патентованный полифон-автомат издавал стоны шарманки, по которой проехалась грузовая подвода. Сбоку лениво вертелась заводная ручка. Фигурка терракотового савояра на крышке, хитро прищурившись, созерцала душную комнату, безжалостно завешанную персидскими коврами, гардинами и балахонами бордово-красного плюша. Резной мальчик был спокоен, потому что навидался всякого. Как и барышня, которая просила называть себя Нинель. Умела она уже многое, но любопытства не растеряла. И сейчас сильно занимал ее новичок.

Нинель украдкой посматривала на статную шею, прочно сидевшую на упругом торсе, на гладкие ручки и милые глазки, на мальчишеский вихор и даже выбритые щечки, слегка раскрасневшиеся от бокала вина, и старалась отогнать думы о том, как приглянулся сильный юноша. Мадам Квашневская категорически запретила влюбляться в клиентов, за это вылетишь на панель. А вологодская красавица Фекла прижилась, зарабатывала так, что посылала в деревню, да и работа стала нравиться. Непозволительны Нинель чувства. Бордель как-никак, а не институт благородных девиц.

Куда он попал, Родион понял не сразу, глупо доверившись: Лебедев обещал «замечательный вечер с актрисками». Первые сомнения в душе возникли, когда извозчик привез его на Пески: улицы, прилегающие к Николаевскому вокзалу, на которых не было ни одного театра или пустячного кабаре, зато большой выбор «развеселых домов», номерных бань, открытых круглые сутки, и комнат, сдаваемых на час. Подозрения разрослись при виде плохо разодетых девиц, вернее, одетых хорошо, но так, чтобы все волнующие прелести были доступны жадному взгляду. Решив, что так обычно и ведут себя настоящие актрисы, Ванзаров попросил проводить его в комнату, где ожидает господин Лебедев.

Гостиная хоть и была просторной, но уже пропахла незабываемым ароматом никарагуанского табака. Лебедев, скинув пиджак, восседал на тронном кресле, а вокруг расположился цветник, вовсе не замечавший табачной отравы.

– Наконец-то! – закричал Аполлон Григорьевич, широким жестом приветствуя гостя. – А то девочки меня замучили: где Ванзаров да где Ванзаров. Не правда ли, красотки?

Грянул хор хихикающих девиц.

Пробравшись через слабо одетые тела к Лебедеву, Родион прошептал в ухо:

– Это разве актрисы?

– Самые замечательные. Примадонны в своем роде. Заведение мадам Квашневской – первый сорт, за этим местный пристав приглядывает. Только это между нами. Ванзаров, долой пиджак и службу, да здравствуют любовь и отдых!

Как ни отнекивался Родион Георгиевич, но сюртук с него сняли, вина налили, выпить заставили, а когда полифон-автомат окончательно издох, стали петь романсы под гитару. Сколько соблазнительных взглядов ластилось к нему! Но странное дело: откуда ни возьмись, явились васильковые глаза Софьи Петровны и словно излечили пагубную страсть к хорошеньким мордашкам. Родион признал, что может находиться рядом с выводком хорошеньких женщин без всякого мучения, при этом не разрываться от буйства страстей. И немедленно вспомнилось, каким расфуфыренным гусаком вел себя. Он покрылся испариной стыда и проклял болтливый язык. А затем, пристроившись с бокалом в полулежачем положении, как древний грек на пиру, предался размышлениям под вынимающую душу слезную романтику городских куплетов.

– Никак заскучали? – спросил Лебедев, не веря, что молодой человек может оставаться равнодушным среди изобилия доступных женщин. – Так это бросьте. Помните, что сегодня окунаю вас в мир порока. Выбирайте любую и окунайтесь на здоровье.

– Непременно, – согласился Ванзаров. – Вот только решу одну задачку…

– Эх, друг мой, задачек и трупов на ваш век хватит, это я вам обещаю. Не умеете вы веселиться. И вообще думать рядом с дамами нельзя, они от этого портятся. Надо хватать радость полной пригоршней… – И криминалист ущипнул аппетитный зад, девица игриво завизжала.

– Да, может быть…

– О чем это вы?

– История с Грановской могла оказаться куда проще… Ну, вам не до этого…

Пересадив на ковер хорошенькую блондинку, Лебедев потребовал объяснений.

– Мы решили, что Грановская получила яд в конфетах, как жертва, – сказал Ванзаров. – Но могло быть по-иному.

– Это как же?

– Конфеты могла приготовить сама Аврора. Для гостьи.

– То есть для Делье? – уточнил Аполлон Григорьевич.

– Именно. Она могла не до конца осознавать действие яда. Возможно, захотела подшутить. Но в праздничной суматохе забылась и съела конфету сама, а когда опомнилась – слегла и приказала горничной принести большой кувшин воды, чтобы очистить желудок. Помните, он разбит? Но горничная не смогла, потому что употребила две конфеты.

– Но в наборе ядов не было синильной кислоты.

– Логично: она использована. Пузырек выкинут в окошко. Мы же двор не обшаривали в поисках осколков.

– Только своему приставу не говорите, у него ум за разум заскочит. А что делать с шилом?

– Вот этого не знаю, – сказал Ванзаров, ставя бокал на ковер. – Кажется, я допустил две существенные ошибки.

– Да и ладно. Если убийца сам себя наказал, что беспокоиться?

– Того, Аполлон Григорьевич, что у пристава может сильно прибавиться дел. Убийства на этом не закончатся. Доказать не могу, просто чувствую… Извините, пойду. Обещал к маменьке заехать, и вообще…

Довольно ловко вывернувшись из объятий русалок, окруживших его, словно тина днище баркаса, Ванзаров нацепил сюртук и покинул веселое заведение. Нинель, сидя в уголочке, проводила красавчика печальным вздохом.

– Какой умница, – с уважением проговорил Лебедев, обнимая разгоряченный торс. – И все еще девственник… Ну ничего, исправим. Что ж вы, барышни, такого мальчика упустили? А еще жрицы порока! Стыд и позор, а не куртизанки высшего разряда. Вот я вам сейчас…

Пока Родион добирался пешком до своей квартиры, обдумывая так и эдак парочку досадных промашек, а столица отдавалась сну, в заведении мадам Квашневской случился очередной загул безудержного разврата, до которого великий криминалист был страстный охотник, а нам нет никакого дела. Нехорошо подсматривать за чужими грехами, даже если очень хочется.

Вольты

Для изучения езды без помощи рук надо выбрать, по возможности, ровное и гладкое пространство и довольно сильно разогнать машину, когда ход получится большой и спокойный, можно несколько приподнять руки над рулем, стараясь в то же время сильно и ровно работать ногами. Руки должны быть готовы в любой момент схватить руль.

Там же

1

Участок для пристава был домом в конкретном и практическом смысле. Савелий Игнатьевич жил не где-нибудь, а на третьем этаже участкового строения, занимая хоть и тесноватую, зато казенную квартиру. И по складу характера он предпочитал, чтоб все на службе было уютно, по-семейному. Утро пристав любил начать с крепкого завтрака, в котором яичница подавалась лишь для разгона аппетита, затем наслаждался рюмочкой ликера, да и позволял чайник-другой чая. Свои привычки подполковник не менял никогда. Даже жара, опять подступавшая к измученному городу, не могла изменить ход вещей.

Пожелав своим чиновникам «доброго утречка» и отправив на посты городовых, пристав поднялся в кабинет, где его уже ждал обширный поднос с завтраком, сервированный заботливыми ручками Серафимы Ивановны, законной супруги. Ближайших посетителей следовало ожидать не ранее чем часа через два, а потому Савелий Игнатьевич изготовился предаться утреннему блаженству. Но счастью не суждено было случиться.

Успев повязать салфетку и поднести ложку ко рту, пристав был потревожен решительным стуком в дверь. Нехотя разрешил войти. И сразу пожалел о содеянном. В кабинет ворвалось истинное наказание и неизвестно за что насланная мука в лице коллежского секретаря Ванзарова. В столь ранний час юнец уже кипел энергией, был чисто выбрит, подтянут и возвышался зримым укором лености начальника вообще.

– Чего вам, голубчик? – спросил пристав с кислой улыбкой.

На стол легли три одинаковые папки дел, заглавные титулы которых были исписаны далеко не образцовым почерком. Аппетит и мирный покой навсегда покинули Савелия Игнатьевича.

– Это что такое? – бессильно пробормотал он.

– Разрешите доложить, ваше высокоблагородие, – отрапортовал выскочка. – Мною заведены дела по совершенным преступлениям. Дело о предумышленном убийстве с отягчающими обстоятельствами госпожи Грановской Авроры Евгеньевны, дело об убийстве горничной Ипатовой Зинаиды Ивановны, а также дело о насильственной смерти неизвестного господина на Невском проспекте. В связи с этим…

Неуместный доклад был прерван взмахом начальственной руки.

– Это что же такое? – только и смог вымолвить пристав, срывая бесполезную салфетку. – Что это, голубчик, я вас спрашиваю?

– Изволите видеть…

– Молчать! – рявкнул подполковник. – Вы что себе позволяете? Да понимаете ли вы, как я буду выглядеть на докладе у господина полицеймейстера нашего отделения? А очень даже приятно. Господин полковник спросят: «Все ли спокойно в центре столицы, господин пристав?» А что я отвечу? «Так точно, ваше высокоблагородие, все покойно, за прошлый день – три убийства». Три! Это за полгода столько не бывает во всей столице, а тут Казанская часть отличилась, понимаете вы или нет? Вот что наделали, милостивый государь… Сидели бы у себя в департаменте и не мешали работать. Боже мой, что же теперь делать?

– Позвольте, господин подполковник, – сдерживая обиду, сказал Ванзаров. – В чем моя вина? Произошло три преступления, я завел дела. И теперь…

– Голубчик! – Желудь молитвенно сложил руки. – Да кто же вас просил дела-то заводить? Ну отравились барышни, так и земля им пухом. Бумагам-то зачем ход давать?

– Но как же…

– Да вот так, голубчик. Я же просил вас: тише, без самовольства. А вы что наделали?

– Исполнял свой служебный долг.

Пристав даже плюнул в сердцах. Нет, с этим толку не будет, надо избавляться от мальчишки, пока дров не наломал. Честный и исполнительный – что может быть хуже для полицейской службы? Ни тонкости, ни дипломатии, ни понимания в нем нет. Идет как таран. И откуда такие шустрые берутся?

Много разнообразно горьких мыслей пронеслось в голове, но внезапно Желудь вспомнил, что несчастье это попало в его участок не просто так. Не зря ведь начальник сыска, господин Вощинин – человек мудрый и проницательный, – не оставил у себя, а уговорил приютить. Возможно, за таким глупейшим поведением кроется хитрый расчет высокого начальства: проверить, насколько пристав блюдет закон, а затем сделать строгие выводы, чтобы другим неповадно было. А вдруг мальчишка не так глуп, как кажется? Вдруг это все тонкая игра, чтобы сделать из пристава козла отпущения и лишить заслуженной пенсии?

Прикинув вновь открывшиеся резоны, Савелий Игнатьевич счел нужным резко поменять тон и выудить добрейшую улыбку:

– Молодец, Родион Георгиевич, не спасовали!

Ванзаров терпеливо ждал, что еще придумает пристав.

– Выдержал проверку, не испугался! Еще раз – молодец. Так и должен вести себя чиновник полиции: закон для нас – святое. Для того и поставлены. Так что не обижайтесь на мое распекание, голубчик, это необходимая процедура.

Не поверив ни единому слову Желудя, Родион выказал полную покорность любому начальственному самодурству.

– Благодарю за службу, голубчик. Теперь у вас забот невпроворот: три дела закрыть нужно. Справитесь? Ну, я в вас верю. Идите, голубчик, не задерживаю.

– Позвольте доложить…

– Что-то еще? – борясь с улыбкой, спросил пристав.

– Считаю, что убийства женщин и неизвестного господина имеют между собой связь, – сказал Ванзаров, примечая, какие чувства прорываются на лицо пристава. – Для этого есть веские основания. Они изложены мною в докладной записке, которую изволите видеть. Для того чтобы скорейшим образом завершить розыск по этим делам, прошу выделить филерское наблюдение…

Савелий Игнатьевич пришел к неоспоримому выводу: точно, юнец подослан. Виданное ли дело – просить филеров! Да это ведь какие траты по участку! Средства потребуются немалые. А откуда им взяться, когда супруга по весне дачку в Белоострове прикупила, что по ведомости провели как «затраты на осведомителей». Весь участок потом месяц фальшивые донесения сочинял.

Изобразив напряженную работу мысли, Желудь наконец изрек:

– Сожалею, голубчик, но это невозможно.

– Почему? – нагло спросил Родион.

– Весной в участке были крупные затраты на агентурную работу, так что в этом году бюджет исчерпан. Мы же не жандармы, которые берут, что требуют. Уж извините, бессилен.

– Значит, филеров нельзя выделить?

– Никак невозможно… Ступайте, Родион Георгиевич, жду от вас скорейшего завершения дел, чиновнику для особых поручений в таком вопросе оплошать никак нельзя. Имейте это в виду, – сказал пристав, возвращая дела.

– Могу я целиком заниматься только этими делами?

– Все, что пожелаете, голубчик. Это – главное. А уж мелочь мы сами подчистим.

Родион отвесил сдержанный поклон и, разбрызгивая искры возмущения, отправился к своему рабочему столику, затиснутому в самый угол, к окну. Юный чиновник не мог понять: как это в полиции нет средств на филеров? Как же тогда раскрывать преступления? Не самому же дежурить в засаде. Да и не обучен тонкому искусству следить и выслеживать. Но спорить с приставом бесполезно. Ванзаров прекрасно понял, что Желудь из вредности ничего не даст. Даже если мог бы.

А между тем в приемном отделении чиновники Матько и Кручинский уже занимались важнейшим делом, а именно: составляли протокол на пойманного без паспорта чухонского крестьянина Салоннена. Мужик, приехавший в столицу на заработки, был задержан бдительным городовым за попытку здороваться с каждым встречным и доставлен в участок.

Матько подмигнул коллежскому секретарю:

– Сколько у нас не закрыто?

– Две кражи и один разбой, – ответил Кручинский.

– Порадуем господина пристава?

Чиновники принялись задавать вопросы мужику, ни слова не понимавшему по-русски, но ответы записывали утвердительные. Не прошло и пяти минут, как опасный злоумышленник Салоннен сознался во всем, что спрашивали. Чрезвычайно довольный таким скорым следствием, Матько закончил расписывать признание, повернул лист к мужику и сунул чернильную ручку.

– Подпиши! – как глухому крикнул он.

Добродушный Салоннен понял, что хорошие господа заботятся о нем и вот уже написали прошение об устройстве его на работу. Надо их будет табаком угостить. Какие добрые люди живут в столице, зря односельчане пугали. Законопослушный крестьянин уже занес перо, чтобы подписать себе пять лет каторги, как вдруг его толкнули. Молодой человек, прилично одетый, невежливо вырвал перо, разорвал прошение, да так, что клочки засыпали пол, подхватил за локоть и выволок крестьянина за порог. Салоннен очень расстроился: надо же, в солидном учреждении работают такие грубияны! Вздохнув, он нацепил картуз и отправился к Сенному рынку, приветливо манившему подводами с товаром.

А грубый чиновник, вернувшись к добрым коллегам, саданул кулаком по загородке и злобно вопросил:

– Как смеете?!

– Да что же? – изобразил невинность Матько. – Ему все равно, а с участка дела бы списали.

– Мы – полиция, а не палачи! – с жаром возразил Ванзаров. – Может, пытками да розгами не побрезгуете? Мы поставлены защищать слабых, а не губить их ни за что ни про что. Если невиновных обрекать будете, как же потом закон защищать? Стыдно, господа.

Проповедь пропала даром. Матько с Кручинским переглянулись, сошлись во мнении, что юнец совсем безнадежен, поставили на нем жирный крест и застрочили перьями.

Кипя от бешенства, Родион схватил циркуль, линейку, верстовую карту города и стал что-то вымерять и подсчитывать. Кропотливое занятие успокоило бурление крови, он совершенно пришел в себя. А два телефонирования придали уверенности, что он на верном пути. Не говоря никому ни слова, Родион покинул участок.

2

Юноша Пырьев местом своим дорожил. Не каждому в восемнадцать лет посчастливится трудиться личным секретарем в конторе знаменитого адвоката. А потому старался услужить как мог. И с раннего утра уже восседал за конторкой. Господин Грановский хоть и прибыл в обычный час, но был мрачнее тучи, отчего на душе Пырьева заскреблись черные кошки с огромными черными когтями. Юноша трепетно спросил, не желает ли чего Антон Сергеевич, не нужно ли бумаги или справки какие подготовить или просто чаек поставить, а может, и рюмочку? Но благодетель был явно не в духе, прикрикнул на секретаря, приказав его не беспокоить.

Пырьев намеревался строго выполнять указание, заворачивая всех посетителей. Но около половины десятого в приемную заявился молодой человек, который сразу не понравился Пырьеву. Во-первых, одет не по моде, даже бутоньерки в петлице нет, во‑вторых… Далее верный секретарь не придумал, ну, не понравился визитер, и все тут.

Гость, нагловато заложив руки за спину, потребовал – именно так, а не иначе, – сообщить, что прибыл Ванзаров.

Сдержанным и благовоспитанным тоном секретарь только попытался объяснить, что господин адвокат не принимает, но тут ему предъявили аргумент, пред которым он был бессилен. Труся и переживая, Пырьев постучал в кабинет и доложил, что явилась сыскная полиция и… Распахнулась дверь, а затем плотно захлопнулась перед носом оторопевшего мальчишки.

– Плохо выглядите, не спали? – вместо приветствия сказал Ванзаров, позволив себе сесть без приглашения. – Появились мысли, кто мог убить вашу жену и горничную?

Грановский усталым голосом напомнил, что допрос подозреваемого должен проводиться по форме, в присутствии адвоката и с соблюдением прочих формальностей. Так что следует оставить его в покое или вызвать как полагается.

– У меня для вас хорошая новость, – пропустив мимо ушей законное требование, сообщил чиновник полиции. – Я готов снять с вас подозрение в убийстве, если честно ответите на один вопрос. Кстати, это не допрос, а выяснение вновь открывшихся обстоятельств со свидетелем. А свидетелю адвокат не нужен. Ведь так?

– Чего вы хотите? – сдался Антон Сергеевич, вынул серебряную коробочку с вензелем «А. Г.» и кинул в рот монпансье.

– Отвыкаете от курения? О, я тоже через это прошел, сосал всякую гадость…

– Умоляю, спрашивайте поскорее, и закончим, мне еще надо к заседанию подготовиться.

– Не беспокойтесь, всего один вопрос: почему вы пришли на обед, который никто и не думал готовить?

Грановский покрутил языком конфетку, отчего под щеками пробежал мячик языка, и сказал:

– В последнее время наши отношения с Авророй стали несколько натянутыми. Откровенно говоря, мы почти не общались. У каждого была своя жизнь. Ломать что-то нельзя, у нас двое детей, и они не должны страдать из-за сложностей родителей. Да и моей карьере развод не на пользу. Мы условились сохранять внешние приличия и вести себя дружески. Не мешая и не принуждая другого к чему-то большему. Но вчера около полудня мне доставили записку, в которой неизвестный доброжелатель сообщал, что Аврора с горничной пакуют чемоданы, чтобы бежать за границу. Как вы понимаете, я не поверил в такую чушь: к счастью, у нас в империи жена своего паспорта не имеет и вписана в паспорт мужа. Но на всякий случай телефонировал домой. Никто не ответил. Мне стало любопытно, что происходит, и я приехал.

– Можно взглянуть на записку? – спросил Ванзаров.

Антон Сергеевич указал на кучку пепла в хрустальной пепельнице:

– Я счел это глупым розыгрышем, возможно, сочиненным самой Авророй. Она любила такие невинные забавы.

– У вас поистине адвокатское спокойствие.

– Нет, просто почерк был женский. Я не криминалист, но отличить могу. Записку доставил посыльный, секретарь говорил про какого-то мальчишку, которого никогда не видел прежде. Можете у него уточнить. Теперь я чист перед законом?

Кто-то выманил Грановского домой, причем был уверен, что там он найдет труп или полицию. Для чего? Ванзаров выудил готовую версию, примерил к ней новое обстоятельство и ничего не понял. Если история не выдумана самим адвокатом, смысла в ней не было.

– Вас не мучает жажда мести убийце или справедливости? – спросил Ванзаров.

Грановский даже бровью не повел:

– Странный вопрос адвокату.

– Я просто хочу понять: вам безразлично, кто убил вашу жену?

– Нет. Но теперь уже ничего не исправишь. Не смею вас задерживать…

– Вы не допускаете, что Аврора сама попала в ловушку?

Простая мысль, кажется, задела Грановского, он попросил объясниться.

– Дело в том, что отравленные конфеты вполне могли быть приготовлены именно вашей женой, – сказал Родион, наблюдая за собеседником. – Для кого-то из визитеров. Возможно, она хотела пошутить, подсыпав слабительный порошок и наблюдая, как человек будет корчиться от боли, но перепутала с ядом. И самое главное – забывшись, съела сама. А уж горничная попала в эту сеть и вовсе случайно.

Грановский кинул в рот еще конфетку и спокойно заметил:

– Исключено. Вы не знаете характер Авроры. Если бы она задумала такую хитрость, уверяю вас, конфеты попали бы по назначению.

– Значит, не исключаете, что ее мог убить любовник?

– Зачем?

– Вот это я и хочу узнать.

– В этом нет никакого смысла. Раз уж такое дело, сознаюсь: да, я знаю, что у жены есть любовник. Это очевидно, но кто он – меня совершенно не интересовало. С моей стороны не было никаких действий, чтобы мешать им. Поэтому ваша теория «так не достанься же ты никому» беспомощна.

– Именно так я и думаю, – сказал Родион.

– А зачем ахинею городить?

– Чтобы окончательно убедиться: любовник здесь ни при чем. Это была моя ошибочная теория. Здесь что-то другое. И я подозреваю что.

Антон Сергеевич клюнул и проявил интерес. Предложив конфетку чиновнику полиции, он спросил:

– Это не является информацией для разглашения в ходе следствия?

– Конечно, нет. Прямых фактов явно недостаточно, а логические заключения – шатки. Всего лишь версия.

– Буду крайне признателен…

– С удовольствием. Вот скажите: разрыв с супругой и все ее странности начались после визитов к доктору Карсавину?

– Ну что вы! – Грановский ясно показал, что и мысли такой не допускает. – До этого Аврора пребывала в глухой апатии, могла целый день сидеть, уставившись в окно. Доктор сотворил чудо: она снова стала нормальным человеком. Теперь ваша очередь откровенности.

Ванзаров добродушно улыбнулся:

– Госпожу Грановскую могла убить женщина, которую не устраивал ее роман. Любовник вашей супруги, пардон, – или муж, или возлюбленный убийцы. Тогда во всех событиях, включая вашу записку, появляется логика. Аврора прекрасно знала убийцу, если не была с ней дружна. Это ведь удобно: иметь в подругах жену своего любовника. Жаль только, карточки не оставила. Но я полагаю, вы знаете, о ком речь.

На какие-то мгновения адвокат потерял дар произносить зажигательные речи, конфетка застряла между зубов, но, придя в себя, он холодно сказал:

– Возмутительная чушь.

На нечто подобное Родион и рассчитывал.

– Тогда остается только оскорбленный муж вашей любовницы, – сказал он.

– Немыслимая глупость.

– И я так думаю.

Грановский уже собрался произнести возмущенную тираду, но, придержав пыл, присмотрелся к полноватому юноше, сидевшему напротив него с изумительно безобидным выражением лица, и вдруг сказал:

– А вы не так просты, как кажетесь, Родион Георгиевич. Подкупаете наивностью молодости, а сами уже кандалы куете… О, да вы опасный, нет – умный человек… Я как раз искал такого дельного специалиста. Не желаете оставить казенную службу с нищим заработком и поступить ко мне? Работа для вас знакомая, а жалованье – не сравнить. Подумайте, не тороплю.

Игра закончилась. Мышь, почуяв опасность, нырнула в норку. Поблагодарив за столь лестное предложение, Ванзаров уже поднялся, как вдруг вынул снимки.

– Взгляните, может, видели?

Портрет в парике не вызвал никаких эмоций, Грановский равнодушно вернул картонку. Но портрет трупа без парика стал напряженно разглядывать.

– Да ведь это Паша Хомяков… – оторопело проговорил адвокат. – Позвольте, да ведь это криминалистический снимок… Боже мой! Какое несчастье! Когда? Бедный Паша…

О гибели приятеля Антон Сергеевич сокрушался куда больше, чем о кончине жены. Вернувшись на место, Ванзаров сказал:

– Мне нужна вся информация о нем. Пожалуйста, не запирайтесь. Его смерть, возможно, связана с убийством вашей жены.

– Да что тут скрывать. Паша – мой давний приятель, мы с ним в одном клубе «Велосипед», бывал у нас в доме, с детьми так мило играл, с Авророй шутил… Какая трагедия! Когда это случилось?

– Вчера около полудня.

– Попал под конку?

– В сердце воткнули острый предмет. Он куда-то шел со шляпной коробкой, в которой была крыса. Не знаете, что это могло значить?

Грановский сокрушенно покачал головой:

– Какая потеря для клуба, он был отличный гонщик… Но зачем его убили? Это был самый добрый, простодушный и доброжелательный человек, какого я встречал в жизни. У него просто не было и не могло быть врагов… Чудовищно… Позвольте, но почему мне ничего не сообщила Анечка?

Мысленно приложив инициалы на карточке, Ванзаров уверенно сказал:

– Она не знала. Тело доставили с Невского без документов. Где он служил?

– В городской Думе по дорожным подрядам… Прошу меня извинить, мне надо побыть одному, – сказал совсем подавленный Антон Сергеевич.

Чиновник полиции уже направился к выходу, как вдруг Грановский сказал:

– А ведь это все было предсказано… Не верь после этого…

– Кем? – быстро спросил Ванзаров.

– Госпожа Гильотон в трансе сказала, что у меня погибнут… Впрочем, это неважно…

– Она не сказала, кто еще и когда погибнет?

Но Грановский только отмахнулся.

– Через час, не более, мы прибудем к госпоже Хомяковой, чтобы сообщить печальное известие, – официально сообщил чиновник полиции. – Но до этого прошу вас ее не беспокоить. И если она что-то узнает, я знаю, кого винить.

Ванзаров стремительно покинул адвокатскую контору. Его гнал охотничий азарт сыщика: дело, темное и запутанное, благодаря крохотной детали обрело ясные очертания. Логичные и доказуемые. Оставалось только прижать убийцу неопровержимыми доводами.

3

Мрачный вид старшего городового Семенова скрывал по-своему нежную душу. Щедро получив от природы великанский рост, он давно привык, что люди боятся одного его вида. И кто бы знал, что этот неохватный детина застенчиво оробел перед хрупкой женщиной. Легкое поручение «доставить в участок для допроса» вызвало в городовом бурю эмоций. Никогда не выпадало ему счастье так близко соседствовать с такой красотой, все более с мерзкими рожами извозчиков да нищих. Барышня в светлом туалете с зелеными полосами, с бантиками там и сям, да еще и в соломенной шляпке, украшенной яркими цветочками, покорно сидела в дрожках, понурив головку, и только прикрывалась прозрачным зонтиком от палящего солнца. Семенов хоть и не был образован, но ощущал что-то вроде угрызений совести, что испытал шотландский лорд, который вел Марию Стюарт на плаху. Она не проронила ни слова, но, случись ей попросить жалостливым голоском: «Отпусти меня с миром, старший городовой», Семенов наплевал бы на долг. Вот какие чудеса творят модные наряды хорошеньких женщин!

Пролетка дотащилась до участка, старший городовой протянул натруженную лапищу, чтобы помочь сойти, и ощутил нежнейшее прикосновение, от которого мурашки пошли. В комнату для допросов он доплелся покорным рабом. Но более всего Семенова обозлило, что это невинное, сразу видно, создание смеет мучить расспросами даже не чиновник участка, а так – одно название, сопливый мальчишка, пришлый прыщ, которого и прибить-то одной левой. Старший городовой наградил закрытую дверь допросной комнаты мрачным взглядом и поплелся в роту заливать грусть графином воды.

А юный прыщ между тем предложил даме стул, распахнул пошире окно, чтоб ветерок обдувал, и выразил искреннюю симпатию. Но дама ее не приняла, а неприязненным тоном спросила:

– Очень приятно позорить нас?

– Да о чем вы, Екатерина Павловна? – изобразил удивление сопливый мальчишка.

– Обязательно надо было посылать городового за женой дипломата?

– Ну, раз вы сами не явились в условленный час…

– Прошу вас, Ванзаров, хватит иезуитских уловок, составьте протокол, и закончим на этом. – Госпожа Делье наконец соизволила закрыть зонтик, прикрывавший ее, словно щит.

Не споря, Ванзаров развернул карту города и сказал:

– Вот какая странность обнаружилась. От дома Грановской до нашего участка даже медленным шагом – минут двадцать. А до вашего дома – не более десяти. Не кажется это странным?

Екатерина Павловна не удостоила ответом.

– И вот что непонятно, – продолжил Родион, словно не обратив внимания, – зачем это прекрасной даме, да еще по жаре, тащиться так далеко – в участок, чтобы телефонировать подруге, когда дома преспокойно имеется телефонный аппарат?

– Я же сказала: испугалась.

– Понимаю. Но что происходит дальше? – Карта была аккуратно свернута в трубочку. – Госпожа Делье устраивает истерику, тащит за собой чиновника сыскной полиции и городовых на квартиру подруги. Где благополучно обнаруживается два трупа. Зачем такая забота, хочется спросить?

– О господи! – печально выдохнула Делье. – Вам, юноша, опыта набраться бы, а потом уже в полиции служить. Хорош защитник закона, нечего сказать… Ну ничего…

– Так позвольте мне у вас опыта набраться, – сказал Ванзаров без тени шутки. – Позвольте научиться, как создавать себе алиби.

– Что вы такое говорите?

– Все исключительно просто. Около полудня госпожа Делье приходит поздравить госпожу Грановскую с именинами и приносит в подарок коробку ее любимых конфет. Дамы мило беседуют, Аврора под разговор съедает конфетку-другую. Добрая госпожа Делье угощает и славную горничную. Грановской становится дурно. Делье быстро откланивается, чтобы дверь горничная успела запереть, и неторопливо идет в участок. Там она телефонирует и проверяет: все мертвы. Можно поднимать тревогу. Свидетелей нет, дворник дома сам подыхает от жары и ничего не помнит. А чтоб все выглядело натурально, заготовлен другой подарок – для отвода глаз: дневничок. Только вот не учли, что другой уже был подарен ранним визитером, точнее, мадам Хомяковой. Ни за что не поверю, чтобы дамы не условились, кто что дарит имениннице. Хотя это – логический вывод, а не улика. Ну как?