Текст книги "Божественный яд"

2 ЯНВАРЯ 1905, ВОСКРЕСЕНЬЕ, ДЕНЬ СОЛНЦА

1

Полковник подошел к окну. На другой стороне улицы зажигали ранние фонари. Он смотрел на прохожих, которые ненадолго попадали в пятно газового света и вновь растворялись в наступающей мгле. Начальник петербургского Охранного отделения слушал доклад агента и профессиональным чутьем ищейки чувствовал обман.

Сегодня, проводя запланированную встречу с Озирисом, Герасимов оказался в затруднительном положении. Все, вроде бы, выглядело чисто и правильно. Не было ни малейшего повода заподозрить агента в двойной игре. Все-таки он был послан не в революционную организацию, а к безопасному профессору Серебрякову. И все-таки! Александр Васильевич чувствовал, что Озирис о чем-то недоговаривает.

В квартире для конспиративных встреч стало темно. Полковник быстро задернул шторы, ударившись о стол, прошел к выключателю, зажег лампу под абажуром. Озирис расположился в кресле. От яркого света агент зажмурился, как кот, который украл сметану.

– Я бы хотел еще раз повторить все, что вы рассказали, – подал голос Герасимов. – Но я буду задавать вопросы. Вы должны отвечать мне коротко и сразу. Договорились?

– Пожалуйста!

– Итак, профессор живет один?

– Да.

– Он делает приемы?

– Нет.

– Ходит в гости?

– Кажется, нет.

– Какое его любимое блюдо?

– Он не… я не знаю.

– Он пьет чай?

– Кажется, нет…

– Он пьет кофе?

– Не помню… а что…

– У него дома пахнет молотым кофе?

– Нет.

– Он пьет молоко?

– Возможно…

– К нему ходит молочница?

– Не знаю…

– К нему ходит зеленщик?

– Не знаю.

– К нему ходит мясник?

– Не знаю!!!

– В каких ресторанах он обедает?

– Не знаю, по-моему, ни в каких…

– Кто ему готовит дома?

– Не знаю…

– У него есть кухарка?

– Кухарку он выгнал…

– Кто ему готовит?

– Не знаю… возможно, сам…

– В какие лавки он ходит за продуктами?

– Я, право… откуда мне знать, в какие лавки он ходит! Что за безумные вопросы?! Это имеет хоть какое-то отношение к делу? – случайно или нарочно Озирис сбил темп, который держал полковник. Но это было уже не важно.

Герасимов уловил главное: Озирис уходит от любого разговора о питании профессора. Случайность? Или за этим что-то есть?

Герасимов много слышал от своего предшественника на посту начальника Охранного отделения, как блестяще Озирис умеет входить в доверие к людям. Александр Васильевич ни секунды не сомневался, что полоумный Серебряков рано или поздно сам выложит все секреты.

А если это произошло? Если агент пытается скрыть именно эту, самую главную тайну? И следует ли понимать эту скрытность так, что профессор действительно изобрел нечто?

Герасимов молча смотрел в красивое лицо Озириса. Агент спокойно выдерживал взгляд. А полковник прикидывал в уме возможные варианты.

Первый. Озирис ничего не знает, чист как стекло. Профессор действительно просто безобидный сумасшедший.

Второй. Озирис узнал что-то, что может использовать в личных интересах. И теперь ставит дымовую завесу.

Третий. Профессор Серебряков перевербовал Озириса, а «охранка» проглядела новую революционную организацию.

Первый вариант Герасимов отмел сразу. Третий тоже показался ему невозможным. Ведь если бы профессор был причастен к какой-нибудь организации, он неминуемо попал бы в поле зрения других агентов. А сеть «охранка» раскинула обширную. Следовательно, остается только вариант номер 2.

Что же открыл профессор? Почему агент скрывает все, что касается питания Серебрякова?

Молчание затягивалось. Озирис по-кошачьи потянулся в кресле.

– Господин Герасимов, если у вас больше нет вопросов, позвольте мне удалиться. Время позднее…

– Я только вот что хотел спросить еще… – полковник нарочно сделал паузу.

– Да?

– Что за вещество регулярно принимает профессор?

– Кажется, какую-то микстуру. От нервов.

– У какого доктора выписан рецепт? В какой аптеке куплен? Сколько раз в день пьет?

– Полковник, вы понимаете, что такими вещами мне не приходилось еще интересоваться! – Озирис невинно улыбнулся.

– А вот теперь очень тщательно поинтересуйтесь. Где и у кого он получает это вещество? Или он сам его делает?

– Понятия не имею!

– Необходимо выяснить самым подробным образом все об этом веществе и доставить мне образец. Это возможно? – Герасимов говорил жестко, отдавая приказ.

– Возможно, господин полковник. – Озирис выражал полное равнодушие.

– Следующий раз жду вас здесь четвертого января. В полдень. Надеюсь, двух дней вам хватит? – спросил полковник уже менее строго.

– Постараюсь, господин Герасимов! – Озирис добродушно улыбнулся. – Это все?

– Вы свободны…

Александр Васильевич вновь подошел к окну и отодвинул шторы. Он видел, как на той стороне улицы агент садится на извозчика.

Вдруг неожиданно полковник подумал о том, что не знает, где проживает Озирис. Он стал вспоминать все их встречи. Первый раз Озирис позвонил сам. А потом каждый раз Герасимов назначал время и место.

Значит, если вдруг Озирис решит исчезнуть, полковник даже не знает, где искать агента. Это чудовищная, непростительная халатность с его стороны!

А почему, собственно, агент должен исчезнуть? Маленькая ложь – еще не повод для такого поступка. Если Озирис оборвет связь, это будет значить…

Герасимов даже не хотел думать, что это будет значить лично для него. И возможно, для всего Охранного отделения.

Непонятная тревога не покидала. Полковник Герасимов испугался того, что таинственное изобретение профессора Серебрякова окажется в руках Озириса. Чутье шептало Александру Васильевичу: эта неприятность может быть самой плохой из всех возможных.

2

Ванзаров не терпел выходных дней. Ехать с супругой и дочками по гостям или бездельничать дома было мучительно. И Родион Георгиевич решил отдохнуть на работе.

Он приехал в управление в половине седьмого вечера.

Сыскная полиция Петербурга делила четырехэтажный особняк на Офицерской улице, 28, с Управлением Полицмейстера Второго отделения и Третьим участком Казанской части. К зданию были пристроены еще и полицейские конюшни.

Порядок расположения на этажах определялся вертикалью полицейской власти в империи. Первый и второй – занимали полицмейстер и участок.

Ванзаров не любил долгие пешие подъемы и потому медленно поднимался в свой кабинет по ковровой дорожке, оберегавшей мраморные ступени лестницы.

В 1905 году столичная полиция управлялась градоначальником, а город был разделен на четыре Отделения, во главе которых стояли полицмейстеры. Каждое Отделение делилось на десять-двенадцать участков. В свою очередь участок делился на два-три околотка, находящихся под надзором околоточных надзирателей. Каждый околоток делился на посты, на которых несли службу городовые.

В этой полицейской пирамиде сыску отводилось особое место. Мелкие бытовые преступления расследовали околоточные. Сыскной полиции доставались только серьезные дела. Поэтому весь штат петербургского Управления состоял из двенадцати человек, включая начальника Владимира Филиппова и чиновника особых поручений Ванзарова. Эксперты и филеры привлекались по мере необходимости из других подразделений.

Ванзаров всунул ключ, повернул два раза и открыл дверь своего кабинета. Кажется, на всем этаже он был один. Родион Георгиевич нащупал на стене рычажок и зажег электрическое освещение.

Рабочий кабинет коллежского советника отличался скромностью и спартанской неприхотливостью. Кроме обязательных портретов государя-императора, министра внутренних дел и градоначальника, на стенах не было никаких украшений.

Письменный стол, с приставленным к нему столиком для совещаний, несколько венских стульев, кресло самого следователя, шкаф для хранения деловых бумаг, этажерка с необходимыми справочниками и Сводом законов, настенные часы и маленькая консоль с гипсовым бюстом Сократа составляли все убранство. На стене рядом с креслом помещался ящик телефонного аппарата.

Стол тоже содержался в строгом порядке. Массивный чернильный прибор с грифонами, настольная электрическая лампа, запасной подсвечник, пресс-папье и аккуратная стопка бумаги. Ничего лишнего. Не было даже пепельницы. Несколько лет назад, распрощавшись с папиросами, Ванзаров пробовал курить трубку, но, прочтя рассказы Конан Дойла, решил, что трубка в зубах сыщика сыскной полиции будет глупой пародией на Холмса.

Ванзаров повесил пальто, положил котелок и медленно направился к рабочему креслу. Он прикидывал, когда дело Марии Ланге может попасть на доклад к высшим сановникам. На рождественских каникулах никто в Петербурге не станет утруждать себя докладами о происшествиях. Потом Крещение, праздники продолжаются. А вот сразу после них – затребуют ближайшие отчеты.

От Филиппова известие о смерти девушки пойдет к градоначальнику, генералу от инфантерии Ивану Александровичу Фуллону, милейшему и добрейшему человеку. А от него к директору Департамента полиции Алексею Александровичу Лопухину, известному либералу и вольнодумцу. А дальше, чего доброго, ляжет на стол к самому министру внутренних дел Петру Дмитриевичу Святополк-Мирскому, заслужившему репутацию миролюбца, который печется о примирении страстей в обществе.

И каждый из этих высших чиновников, и по-своему милейших людей, будет решительно требовать непременно быстро закрыть дело. Значит, у Ванзарова есть время, чтобы закончить все числа до 10 января, не позже. Или дело повиснет на шее тяжким камнем.

Неожиданно в дверь постучали. На пороге вырос Джуранский с довольным видом.

– Так и думал, что застану вас здесь! – заявил ротмистр и вынул из докладной папки лист. – Важнейшее донесение от филеров!

3

ДОНЕСЕНИЕ

СТАРШЕГО ФИЛЕРА ПОЛИЦИИ Ф. А. КУРОЧКИНА

ЧИНОВНИКУ ОСОБЫХ ПОРУЧЕНИЙ

СЫСКНОЙ ПОЛИЦИИ Р. Г. ВАНЗАРОВУ

О НАБЛЮДЕНИИ ЗА ДОМОМ ПРОФЕССОРА СЕРЕБРЯКОВА

2 января 1905 года.

«Весьма секретно.

Имею честь донести Вашему Высокоблагородию что, по сделанному Вами распоряжению от 31 декабря сего года, было установлено наблюдение за домом № * по Третьей линии В. О. и особо за квартирой, занимаемой профессором А В. Серебряковым. На филерский пост мною было выделено по два наряда филеров на смену, коя начиналась в 8-м часу утра и заканчивалась в полночь, в составе двух сотрудников отдела филерского наблюдения.

За истекший срок были зафиксированы следующие лица:

31 декабря в 3-м часу по полудню – молодая барышня возраста не более двадцати лет, прикрывавшая лицо вуалеткой. Барышня пробыла не более часу, после чего вышла из квартиры. Объекту филерского наблюдения присвоена опознавательная кличка Рыжая. Барышня пошла в сторону Седьмой линии, где взяла извозчика и направилась к Гостиному двору. Через непродолжительное время Рыжая потерялась из наблюдения, так как буквально на глазах растворилась в гуляющей толпе.

В 5-м часу вечера в квартиру пришла стройная дама, прикрывавшая лицо вуалеткой. Пробыла в квартире не более четверти часа. На улице взяла сани и поехала в сторону центра. Филер Митрофанов проследил даму до Пассажа, где она сошла. Филер последовал за дамой внутрь.

Дама вошла в магазин шляпных изделий, из которого не выходила более полутора часов. Когда филер, потерявший терпение, заглянул в магазин, упомянутой дамы в нем не было. По словам модистки, дама ушла из магазина больше часа назад, через черный ход. Объекту филерского наблюдения присвоена опознавательная кличка Бледная.

В этот же день в 8-м часу вечера дворник Пережигин в отвратительно пьяном виде стучался в квартиру профессора и требовал денег по случаю праздника. Дворник Пережигин в квартиру пущен не был.

В 10-м часу из квартиры были слышны приглушенные крики, которые продолжались не более 15-ти минут.

1 января в 9-м часу утра профессор Серебряков вышел из дому. По виду можно было сказать, что он сильно болен. Профессор взял извозчика. За ним был отправлен филер Пономарев. Профессор поехал в Озерки, где остановился около зеленого дома. Серебряков отпустил извозчика, велел ему вернуться в 6-м часу и весь день пробыл в этом доме. По словам околоточного, дом является летней дачей Серебрякова. Но в декабре, недели две тому, он приезжал сюда с дамами. В квартиру профессор вернулся в 7-м часу и более не выходил.

В 9-м часу вечера дворник Пережигин в пьяном виде кричал на весь двор, что “он убивца выведет на чистую воду”. Дворник был уведен приживалкой и положен спать. Ворота на ночь остались незапертыми.

В 11-м часу из квартиры профессора опять были слышны кратковременные крики.

2 января профессор квартиру не покидал и к нему никто не приходил, о чем и имею честь Вам доложить.

Подпись: старший филер Ф. А. Курочкин».

4

Ванзаров отложил листок донесения лучшего филера полиции в стопку ненужных документов и откинулся на спинку кресла.

– Что вы, Мечислав Николаевич, так смотрите, как будто ожидаете медаль «За выслугу лет»? – жестко спросил он.

– Но ведь преступник изобличен! – удивился Джуранский.

– И каким же образом?

– Я поехал на Васильевский и поговорил с околоточным, – начал ротмистр. – Он доложил, что к Серебрякову довольно часто ходили молоденькие барышни. Но ранее скандалов или прочих безобразий замечено не было. В последнее время видели одних и тех же – три девицы. Дней десять тому Серебряков выгнал глухонемую кухарку. А после этого из квартиры, по ночам, стали раздаваться буйные крики. Причем вопли такие, что соседи пожаловались околоточному на ведьменский шабаш!

– И часто профессор устраивал ведьменский шабаш?

– За последние дни, по словам околоточного, соседи жаловались регулярно.

– Чем Серебряков объяснил такое поведение?

– В том-то и дело! Объяснения смехотворные: якобы он изучает вокальные данные! Околоточный хотел написать докладную записку участковому приставу, но не решился. Все-таки профессор, уважаемый человек…

– И что из этого?

– Так ведь крики-то были вечером накануне убийства! – торжественно произнес Джуранский. – А это значит…

– Ровным счетом – ничего! – закончил сыщик.

– Но почему? – изумился ротмистр.

– Да хоть потому, что, имей профессор привычку убивать девиц по вечерам под буйные крики, мы бы находили их тела уже дней десять кряду!

Джуранский задумался, сдвинув брови и нервно поигрывая усиками.

– Предлагаю немедленно арестовать Серебрякова и произвести допрос! – выпалил он.

Ванзаров с досады только махнул рукой. Он никак не мог привыкнуть к армейской прямолинейности своего помощника. При всем старании, Мечиславу Николаевичу была глубоко чужда рассудительность. Если б было можно, он сначала рубил бы подозреваемого шашкой, а только потом выяснял его вину.

Родион Георгиевич вынул помятую фотографию и положил перед Джуранским.

– Сейчас меня интересуют больше всего вот эти мадемуазели! Думаю, это они приходили к профессору. Кстати, вам не показалось странным, что дамы с такой завидной легкостью ушли от наблюдения филеров?

– Да, я тоже удивился… – признался ротмистр. – Люди Курочкина революционеров не упускают, а тут какие-то барышни в вуалях. Странно…

– Вот именно, странно! И мы не знаем о них ровным счетом ничего! – Ванзаров раздраженно стукнул ладонью по столу. – А профессор с его криками никуда не денется.

– Но улики… – попытался возразить ротмистр.

– Их нет! – довольно решительно заявил Родион Георгиевич. – Мы знаем, что Мария Ланге накануне смерти пила непонятную жидкость, которая не могла ее убить. Где она пила – неизвестно. Поил ли ее профессор или кто другой – неизвестно. Приходила ли к Серебрякову – неизвестно. На теле жертвы мы находим пентакль, непонятно к чему относящийся. Профессор зачем-то врет, что не был дома накануне убийства, но ревет как белуга при виде трупа. По вечерам он взял моду кричать как оглашенный. Затем какая-то неизвестная забирает негатив с портретом Серебрякова и тремя дамами. А когда мы хотим проследить дам, те благополучно исчезают. И вокруг – полный туман! Так что мы пока никого не изобличили!

– Что я должен делать, Родион Георгиевич? – растерянно спросил Джуранский.

– Передать Курочкину: если завтра гостьи опять появятся, пропускать их в квартиру профессора, а затем задерживать и доставлять в участок. Это – раз… – Ванзаров стукнул о край стола указательным пальцем.

– Понял! – сказал Джуранский с нескрываемым удовольствием.

– И два. Установить в ресторане «Медведь» постоянное наблюдение. Загадочные барышни, возможно, появятся там. Также сообщать о появлении в «Медведе» сотрудника английского посольства господина Дэниса Брауна.

Ротмистр удивленно поднял брови.

– Я уверен, что одна из них в компании с Брауном может появиться в «Медведе», – пояснил Ванзаров.

– Сделаем…

– Как увидят, сразу пусть берут.

– Прямо в зале?

– Можно и на улице, как выйдут. Но помните: к господину Брауну вы даже пальцем не имеете права прикоснуться. У него дипломатический иммунитет. И еще… – Ванзаров протянул Джуранскому снимок. – Покажите Курочкину и его людям. Пусть посмотрят, те ли барышни.

Дверь открылась, и в кабинет заглянул Лебедев.

– Так и думал, что вас застану! – крикнул он. – И в воскресенье на службе!

Не снимая шубы, эксперт опустил на приставной столик походный чемоданчик криминалиста. Он сообщил, что погода прекрасна для романтических знакомств: женщины тянутся к теплу и жмутся к первому встречному мужчине.

Родион Георгиевич терпеливо ждал, когда пыл любителя жизни иссякнет.

– Да, кстати! – Лебедев хлопнул себя по лбу. – Забыл сказать интересную деталь. Представьте, господа, пентакль нарисован на груди Ланге не чернилами! Я срезал слой кожи, провел анализы и могу сказать: это то же самое вещество, которое она употребляла внутрь.

– То есть как? – Ванзаров так удивился, что даже привстал с кресла.

– Да так! Внутрь она принимала его, смешивая с молоком и медом, очевидно чтобы не повредить желудок. А при наружном применении смесь вполне годится для татуировки!

– Ну, теперь понятно… – проговорил Ванзаров.

Он решительно отодвинул верхний ящик стола, схватил большую лупу и принялся внимательно рассматривать фотографию.

Джуранский и Лебедев молча наблюдали за неожиданной переменой.

Тщательно осмотрев карточку, сыщик отложил лупу:

– Господа, поздравляю! Теперь мы знаем, кто давал Ланге эту смесь. А следовательно, у нас есть факт, прямо указывающий на лицо, поившее ею девицу.

Ротмистр и криминалист невольно переглянулись.

– А откуда вы это узнали, Родион Георгиевич? – спросил несколько растерянный Лебедев.

– А вот отсюда! – Ванзаров торжественно поднял фотографию. – Здесь неопровержимая улика!

– Но, позвольте, нельзя же делать вывод о виновности только потому, что эти люди просто находятся рядом с жертвой?! – Лебедев старался осторожно подбирать слова.

– Вы совершенно правы, Аполлон Григорьевич, на этом основании подозревать нельзя! – Ванзаров улыбнулся.

– Тогда, простите, я не понимаю.

– Я полагаю, что вы нашли улику… в знаке? – попытался угадать Джуранский.

– Нет, Мечислав Николаевич, пентакль к делу не пришьешь!

– Все, Ванзаров, добивайте, мы с ротмистром бессильны! – Лебедев поднял вверх руки. – Что делать, не всех природа одарила даром предвидения!

– Предвидение тут ни при чем, – Родион Георгиевич подошел к столику для совещаний и положил лупу. – Рассмотрите, господа, внимательно вот это место на фотографии…

3 ЯНВАРЯ 1905, ПОНЕДЕЛЬНИК, ДЕНЬ ЛУНЫ

1

Фонарщики кое-где еще не успели потушить фонари, а с невского льда поднималась серая дымка отступающей ночи.

Ранее утро обещало столице крепкий мороз.

По белому полю замерзшей реки шли двое. Они шли друг за другом на расстоянии десяти шагов. Идущий впереди тащил на спине мешок.

Городовой Романов крепко замерз. Он окинул полусонным глазом набережную и сладко зевнул. В такое время, полвосьмого утра, честный народ только просыпается, а всякие разбойники отправляются спать. Можно не бояться, ничего не произойдет.

Городовой еще раз зевнул и отправился греться к дворнику ближайшего дома.

А по льду упрямо двигались двое. Там, впереди, темнел ряд широких ледорубных прорубей. Лед в них еще не встал крепко и был тонок, словно слюда. В сумраке петербургского утра проруби казались вырытыми во льду могилами.

Наконец идущий сзади остановился.

Но тот, кто шел первым, продолжил путь.

Он упрямо шагал к ближней проруби. Он шел как заведенный солдатик. До чернеющего края осталось несколько метров, но человек как будто ничего не замечал. Он шел и шел.

Прорубь была уже в двух шагах. Словно не замечая ее, он ступил на снежный выступ между старым льдом и тонкой кромкой нового, на мгновение замер и шагнул вперед.

Хрустнул пробитый лед, и плеснула вода.

Человек с мешком исчез.

Тот, кто следовал сзади, остановился, огляделся по сторонам, побежал в сторону набережной, поднялся по каменной лестнице и растворился в молочных сумерках утра.

2

На льду Малой Невы показалась лошадка, запряженная в узкие волокуши. От холода впалые бока животины тряслись мелкой дрожью. Рядом плелось четверо сонных мужиков, в драных кафтанах и поеденных молью шапках.

Старший артельщик Матвей Семенов оглянулся на своих работничков. Полчаса назад он вытолкал их пинками из теплой ночлежки на Васильевском острове. А некормленая лошадь встала под оглобли только после того, как получила поленом по спине.

А все потому, что, не поехав домой на Рождество, вологодские начали праздновать, загудели и не могли успокоиться аж до 2 января. Когда очнулись от пьянки, оказалось – пропили все, что заработали за три месяца, не оставив семье даже на гостинцы. Обозлившись, протрезвевший Матвей не дал мужикам напиться с утра чаю и на голодный желудок повел на работу.

В Петербург Семенов приехал три месяца назад артелить на заготовке льда. Как-то раз он услыхал от вологодских, вернувшихся из столицы, что зимой в городе есть выгодное дело: резать на Неве лед и продавать. Матвей подумал и решил: раз за дурную работу платят деньги, а зимой в деревне все равно делать нечего, отчего бы не заработать.

Он дал «на лапу» исправнику (тот быстро выправил паспорт и разрешение), взял в аренду соседскую лошаденку и в начале ноября прибыл с мужиками в столицу. В артель Матвей Семенов позвал из родной деревни Семеновки Петра, Кольку и Василия Семеновых. Мужики считались родственниками, хоть и дальними.

Матвей нашел в Петербурге вологодских, которые помогли войти в ледорубное дело, и начал промысел.

Патенты для заготовления льда распределяла речная полиция. И конечно, чтобы получить делянку, тоже надо было дать «на лапу». Но брали по-божески. Семенов не терялся и быстро устроился.

Лед пилили бруском длиной в метр и шириной в полметра, называемым «кабаном». Вынутые из проруби «кабаны» складывали на узкие волокуши и прямо с реки отправляли покупателям: в ледники мясных складов, магазинов и ресторанов.

Матвей прикинул сегодня рубить лед между Биржевым и Тучковым мостами, там, где правый рукав Невы, называемый Малою Невою, огибал Васильевский остров. Место было хорошее. Местные артельщики уходили правее, за линию электрического трамвайчика фирмы «М. М. Подобедов», который бегал зимой по замерзшей реке от Дворцовой до Мытнинской набережной за три копейки с пассажира. Питерские ледорубы любили делянки ближе к Зимнему дворцу и Петропавловской крепости.

Артель Семенова, как обычно, пришла первой. Старший вел своих мужиков мимо прорубей, которые остались еще с Нового года.

Матвей позевывал и посматривал по сторонам. А ведь кто-то даже в праздники работал! Наверняка чухонцы.

Неожиданно в ближней проруби раздался шумный всплеск. Матвей резко повернул голову, увидел, что за край льда цепляются руки, и кинулся на выручку. Его работники, не понимая, куда рванул старший, остановились.

– Помогай, мать вашу! – на ходу заорал Матвей.

– Зовет, что ли? – спросил Колька.

– Вроде зовет, – плюнув под ноги, сказал Петр.

– А че ему надо? – Колька зевнул.

– А ты сходи и узнай, – Петр протер рукавицей заспанное лицо.

До артельщиков долетели обрывки яростного мата. Петр повернулся к Ваське, дремавшему на ходу:

– Слышь, малой, а ну-ка сбегай к Михалычу, кличет чего-то.

Васька сладко зевнул, помотал головой, как заспанный конь, прислушался, вгляделся и ахнул:

– Никак человек тонет!

Мужики бросились на помощь.

Вчетвером они с трудом вытянули на лед низенького, толстого мужчину. Матвей никак не мог отдышаться и хватал ртом ледяной воздух.

Спасенный пошевелился, и Матвею послышалось бормотание. Еще тяжело дыша, он перевернул человека на спину. С тяжелой бобровой шубы струями катилась вода. Клочковатая борода и кудрявые волосы слиплись, но человек блаженно улыбался. Кажется, он не чувствовал холода и не понимал, что чудом спасся.

Матвей приблизил ухо к его губам.

– Слыхать чаво? – тревожно спросил Петька.

– С луной, кажись, говорит! – Матвей тяжело вздохнул.

И тут на жилетке спасенного блеснула тяжелая золотая цепочка от часов.

Матвей огляделся по сторонам. На льду – никого. А с набережной в такой час кто будет выяснять, чем занимается артель ледорубов? Даже городовые спят.

Семенов принял решение мгновенно.

– А ну-ка встали кучней, – рыкнул он, не оглядываясь на артельщиков.

Мужики покорно выполнили приказ.

– Михалыч, ты чего надумал? – шмыгнул Колька простуженным носом.

Матвей взялся за цепочку и рывком вытащил из прорези жилетки тонкий золотой «Лонжин». Вот это удача! Чего зря добру пропадать.

– С вами, иродами, все пропил, домой не с чем показаться. А этот не обеднеет, небось полны карманы медяков… Стой смирно и по сторонам поглядывай! – прикрикнул артельщик на бестолкового Кольку.

Засунув руку в нагрудный карман шубы, он сразу нащупал портмоне. А когда раскрыл мокрый кожаный кошелек, то на мгновение зажмурился. В секции для купюр плотными рядами жались туго втиснутые красненькие и синенькие бумажки. От радости у Матвея перехватило дыхание. Вот и сбудется его мечта. Купит лавку, заживет по-людски.

Человек по-прежнему что-то шептал и улыбался.

– Чаво он? – трусливо спросил Колька.

– Известно, чаво. Пьяный до полусмерти, душа просит отпустить, а тело не дает.

– А еще лыбится!

– Хорошо ему, вот и лыбится, – Матвей нашарил в другом кармане записную книжечку в потертом кожаном переплете. На промокших страничках расходились чернильные пятна. Семенов полистал ее, надеясь найти ассигнации. В середине книжечки вместо страниц остались рваные ошметки. Нет, это добро не продать. Матвей швырнул находку в прорубь.

– Михалыч, давай скорее, совсем светает, как бы не попасть в беду, – вконец замерзший Петр решился подать голос.

Матвей приподнял лежащего за шею.

– Ну-ка, подсоби, Петька! Мех вон какой отборный. Такая шуба коровы стоит.

Петр помог придержать. Матвей быстро содрал шубу и кинул на волокуши.

– Михалыч, он же теплый… – с ужасом проговорил Петр.

– А тебе не один хрен? Что стоите, живо тащи что осталось! – шипел Матвей на застывших работников.

Мужики сняли пиджак, жилетку и брюки. Сорвали пару щегольских лаковых ботинок, бархатный галстук и тонкую сорочку.

Матвей комкал мокрые вещи, опасливо поглядывая по сторонам и подгоняя матом неумелых подручных. Надо спешить, вот-вот народ появится. И вправду, светает. Вскоре на спасенном остались только исподняя рубаха и мокрые подштанники.

– А теперь кончай дело, – приказал артельщик.

– Что «кончай», Михалыч?!

– В прорубь, вот что!

Петр и Колька переглянулись и поняли друг друга без слов.

– Ты, Михалыч, как хочешь, но мы на душегубство не согласны. На каторгу – иди, а нас не вмешивай, – решительно сказал Петр за всех.

Матвей хотел было рявкнуть на неразумных, но решил не терять время. На таком морозе этот и получасу не протянет. Сам Богу душу отдаст.

– Ладно, наработали на сегодня. Пошли в трактир чаем греться!

За пазухой старшего Семенова согревались золотые часы, цепочка и кошелек, полный денег.

– Васька, трогай!

– Но-о, окаянная! – подстегнул лошаденку окончательно протрезвевший Васька.

На льду, рядом с черной ямой полыньи, остался лежать мужчина в мокрых кальсонах и нательной рубахе, плотно прилепившейся к телу. Его глаза слепо смотрели в серое небо. Он улыбался.

3

Кто-то упорно стучал в дверь спальни.

Не отпуская щеку от мягкого тела подушки, Ванзаров открыл глаза. Стрелки на часах показывали половину восьмого.

Стук не прекращался. На такое безобразие в семь тридцать утра было способно только одно живое существо в доме.

– Ну, что такое? – недовольно откликнулся коллежский советник.

– Вставайте, ваше благородство, – ответил ворчливый женский голос.

Глафира! Этот диктатор и сатрап ванзаровской семьи, который прикрывается юбкой кухарки, эта наглая баба, которая позволяет себе прерывать сон лучшего сыщика столицы, эта…

Ванзаров мог бы бесконечно перечислять все отвратительные качества старой няньки его жены, которая досталась им по наследству. Ей прощалось и гнусное бурчание, и все грехи – вплоть до утаивания мелкой сдачи. Глафира была совершенно беспардонна, но бороться с ней сыщик не решался.

– Глафира, что еще надо?!

– Мне ничего не надо, а вас вот спрашивают, – пробурчал из-за двери противный старческий голос.

– Да кто там пришел в такой час?!

– Никто не пришел. По ящику просят.

– Глафира, сколько раз повторять: это не ящик, а телефонный аппарат! Вы служите в приличном доме. Повторите…

– Парат…

– И то, слава богу!

– Так к ящику подходить будете, или сказать, что будить не велели?

– О господи! Скажи: сейчас буду.

Ванзаров заставил себя сбросить одеяло. Проснуться даже на пять минут раньше срока было для него страшнейшим испытанием. Он отыскал под кроватью шлепанцы и, дрожа утренним ознобом, натянул байковый халат.

Телефон на квартиру сыщику провели еще два года назад. Но Ванзаров все никак не мог привыкнуть к тяжелому массивному ящику фирмы «Эриксон Л. М. и К°», висевшему на стене в гостиной, словно покрытый дорогим ореховым лаком скворечник. В глубине души Родион Георгиевич побаивался всех этих технических новинок. Он был сыном спокойного девятнадцатого века.

Ванзаров шел по коридору скромной пятикомнатной квартиры, которую снимал на пятьсот рублей квартирных денег, добавляемых к годовому жалованью, и с удовольствием прислушивался к звукам просыпающегося дома. На кухне Глафира препиралась с дражайшей супругой Софьей Петровной. Из детской доносился щебет проснувшихся дочек, спорящих, кто сегодня поведет на прогулку куклу Лили. Звуки и запахи родного дома подняли Ванзарову настроение.

Он приставил к уху слуховой рожок телефона и строго сказал в черную воронку амбушюра:

– У аппарата…

– Здравствуйте, Родион Георгиевич. Разбудил?

Ванзаров пожалел, что так долго плелся к аппарату.

– Что вы, Николай Александрович, я уже час как на ногах. Работаю с бумагами. Прошу прощения, никак не мог предполагать, что вы…

– Ничего, я привык без церемоний. Как настроение? – сухо поинтересовался телефонирующий.

– Спасибо, бодрое. Чем могу служить?

– Да господь с вами, Родион Георгиевич, чем вы мне можете служить! Если только по-приятельски…