Текст книги "Асимметрия"

– Что?

– Главное – это золотая середина, чтобы целевые средства освоить и себя не обделить. А там придраться не к чему. На роботах-пылесососах и спутниковой связи он, конечно, сэкономил, но компьютеры для обсчёта данных закупил офигенные. До меня лейтюха работал, тоже не жаловался. За семь лет эксплуатации ни одной поломки.

– Теперь ясно, где ты пропадал всё это время!

– А чего мне в общаге делать? – Синоптик пожал плечами. – Тараканов кормить, что ли? Или ждать, пока на меня кусок штукатурки свалится, как на Некрылова?

– Некрылова не успело накрыть! – невзначай скаламбурил я.

– Да не о том речь! На станции я сам себе хозяин, и никакого шухера! Хотя Искандер, сука, всё же вычислил, что я вожу на режимный объект гражданских.

– Тату? – догадался я.

– Не только! Летом была одна бабенция замужняя. Растрепала всем про меня, и понеслось по району, а слонячье радио, сам знаешь, работает быстрее обычного. От мужа её бегал, прятался. Слухи дошли до Искандера. Пожурил меня наш воевода, да забыл. Ну я так думал: оказалось ни фига! Вчера вызвал в кабинет на беседу, спрашивает в лоб: лейтенант, опять к себе марамоек водишь? У меня аж всё похолодело. А потом думаю: подозревает, но не знает наверняка, иначе такой бы разнос устроил, тут же в паркет и укатал бы. Говорю так нагло: никак нет, товарищ подполковник. Смотри мне, отвечает, спалишься, пеняй на себя. Будешь заниматься строевой до дембеля. Встаёт из-за стола, подходит так близко-близко и мне хе-еррась, «электричку» по голени. Это, говорит, для повышения качества обучаемости строевой подготовке на тот случай, если я насчёт тебя не ошибаюсь. А я никогда не ошибаюсь!

– Сурово! – сказал я.

– Он вообще мужик суровый! Нагнал на меня страху, приходится теперь в пентхаусе тусить.

«Пентхаусом» – из-за постоянно протекающей крыши – окрестили свои покои сами вояки, под собственные нужды которых все шестнадцать комнат верхнего общажного этажа взял сосед – войсковая часть 77864 по улице Авиаторов, дом 19. В пентхаус селили в основном прикомандированных и контрактников. У кого была возможность, перебирались в съёмные квартиры. Впрочем, у пентхауса имелось редкое достоинство, перекрывавшее многие минусы общежитского быта: до места службы, то есть до дежурки с турникетом-вертушкой надо было протопать всего три минуты в ритме разжиревшей черепахи. Иногда лифтёры запускали допотопный лифт, и тогда это время сокращалось вдвое.

С банкротством градообразующего предприятия жилые здания бывшего металлургического комбината по адресам Мамалыгина, 64, Южная, 41 и Авиаторов, 17 перешли в муниципальный жилой фонд города. Изъеденные полувековой эксплуатацией, они требовали капремонта, но в горадминистрации, верно, рассудили по-другому: направили к мамалыгинской трёхэтажке экскаватор и пару самосвалов. Следом под снос пустили барак на Южной. Постройка оказалась настолько захиревшей, что обошлись без драглайнов и их разрушительных чугунных гирь. Бульдозером легонько подцепили несущую стену, здание охнуло, испуская ветхий табачно-винный дух, и аккуратно завалилось набок.

Дом на Авиаторов не тронули, за него вступились немногочисленные собственники, успевшие приватизировать жильё. Комендант общежития Семён Созонович – тогда ещё обычный жилец – был замечен в числе рьяных активистов. Бывший руководитель региональной партячейки здорово попортил кровь местным швондерам: он выходил на митинг, устраивал пикеты и с завидным усердием обивал пороги городских и областных судов. Однажды наметил голодовку оппозиции – отксерил листовки-обращения к жильцам, расклеил по этажам, и смастерил пёстрый плакат «Конфронтация до полной потери сил». Правда, до голодовки дело не дошло. История попала на редакторский стол «Вечернего Красносудженска», а Семён Созонович – на первые полосы местного таблоида, затмив по популярности беспредел битцевского маньяка и развод четы Абрамовичей. Эпизод информационного противоборства он любил вспоминать всегда, когда дело заходило о трениях с коммунальщиками, с которыми комендант бодался ровно столько, сколько был начальствующим лицом. После освещения событий в прессе дом отвоевали, но не весь, а только пару этажей. Остальные муниципалитет прибрал к рукам, руководствуясь принципом «с паршивой овцы хоть шерсти клок». Пятый этаж оккупировали армейцы, третий и четвёртый поделили между собой собственники. Второй – оказался во власти колокольного дворянства, как пренебрежительно называл Семён Созонович наставников православной семинарии. Обитавший здесь преподавательский состав менялся часто и в большинстве своём состоял из приезжих. Самый лакомый кусок – первый этаж – порезали договорами аренды и отдали на растерзание бильярдной, чопа, секонд-хенда и спортивной организации со странным названием «Хала-хуп и Команда 9». Единственное витринное окно последней, наглухо заклеенное непрозрачной плёнкой со шрифтовым изображением крутящегося обруча и втиснутой в него девяткой, выходило во внутренний двор войсковой части, где посередине тренировочного плаца, давно выродившимся в автопарк под открытым небом, ржавели экспонаты. Долгими часами безделья я пялился на витрину и представлял за ней хрупких, тоненьких девушек в обтягивающих боди с цветными обручами на осиных талиях. В моих фантазиях они крутили хала-хупы и непременно улыбались.

– А Тата, – неожиданного для самого себя спросил я, – она почему… Тата? Ну, то есть, это ты её так зовёшь?

Синоптик посмотрел на меня исподлобья.

– Не, она сама придумала это прозвище. У неё же в голове сплошная киношная чехарда. Ну, это вроде с какого-то фильма. Героиня, говорит, очень понравилась. Но лично я думаю, что Тата это сокращённое от «татарки». Втухаешь, да?

– Не очень.

– Ты посмотри на нашего Воеводу. Настоящий ультранационалист, правда, умело это скрывающий. Сегодня татарин – это звучит гордо. Путин так и говорит: «Я любуюсь на Татарстан». Не хер собачий, а целый главнокомандующий! Политзанятия были, Воевода знаешь, что про него сказал? Он, конечно, урыс, но херметле кеше.

– Чего?

– Это по-татарски. Он хоть и русский, но человек уважаемый. Или как-то так.

– При чём здесь Воевода?

– Как при чём? – удивился Синоптик. – Это её отец.

– Чей?

Раздались позывные будильника: мой телефон жалко завибрировал, возвещая об утренней побудке.

– Ну вот! – сказал Синоптик, – теперь можно давить на массу! – Он сладко растянулся на кровати. – Ты знал, Ким, что Кул-Шариф может попасть в число «Семи чудес России»?

– Нет. Подожди секунду, – я осмысливал услышанное. – Тата – дочь Искандера?

– Ну да, – Синоптик пожал плечами. – Удивлён?

Глава 5

 
Не помню ни счастья, ни горя,
всю жизнь забываю свою,
у края бескрайнего моря,
как маленький мальчик, стою.
 

Толя Передреев

Был ли я удивлён? Ну, разве что совсем немного. Скорее, это было неожиданностью. В день приезда в Красносудженск, до встречи с командиром военизированной горноспасательной части, куда я был направлен по решению призывной комиссии, я пытался представить, что ждёт меня, точнее, кто ждёт меня по ту сторону двери с табличкой «Подполковник Карибжанов И.Ш.» Воображение, обострённое страшилками, рисовало бравого вояку, бесконечно распекающего подчинённых стервотной массой.

Когда я, постучавшись, тронул запятую латунной ручки, то мысленно был готов усадить ратоборца на ночной горшок, одеть белый колпак, ночную рубашку и тапочки, превратив его в смешную и неопасную персону. В крайний раз мой мысленный эксперимент с деканом вышел столь плодовитым, что даже известие об отчислении, вопреки здравому рассудку, привело в экстатический восторг, заставив меня с фальшивой беспечностью смеяться в голос. Не убоимся взглянуть правде в глаза: в тот самый момент в моих фантазиях он кряхтел и тужился. Может, с моей стороны это выглядело не слишком умно, зато помогло почувствовать хозяином положения, а это, что ни говори, всегда приятно.

Искандер Шарипович Карибжанов оказался типичным татарином: тёмные волосы, ярко выраженные скулы, широкий нос и складка над верхним веком. Это был крепко скроенный сильный мужчина немногим старше сорока. Китель и галстук, небрежно сброшенные на спинку кресла, удивительным образом позволяли хозяину кабинета быть одетым в форму, но не по форме. Рубашка, расстёгнутая на две верхние пуговицы, и закатанные до локтей рукава, оттеняли неофициозностью, но никак не разгильдяйством. Подполковник был выбрит до стальной синевы и освежён каким-то неуместным душистым одеколоном. Только бегло осмотревшись, я понял, что роскошный кабинет был напитан «бумажным» ароматом горшечных цикламенов. Цветовая палитра их бутонов – клюквенно-красных, огненно-рубиновых, снежно-белых – кипела живыми красками на подоконнике приотворённого окна, втиснутого в вензеля декоративных решёток, на письменном столе резного дерева и полках парных книжных шкафов, стоящих друг напротив друга. Силуэты шарообразных подвесных кашпо угадывались даже сквозь армированное трапециевидное стекло, отсекая от пространства кабинета уютный кухонный уголок. Тему флористики дополняли обои с пышными геральдическими лилиями и изразцовая кладка фальш-камина с листочками цветной глазури.

Сразу стало ясно, что «взрывы» ярости, повышенный тон и оскорбления отодвигаются в сторону, во всяком случае, на время. В самом деле, вместо них я получил горячее национальное гостеприимство. Мне протянули шершавую, похожую на наждак ладонь, и увлекли к гостевому креслу. Подполковник не носил обручального кольца и на его рабочем столе, насколько я успел заметить, не было семейных фотографий, только парадные портреты Путина и Шойгу с лентами триколора. Кажется, именно тогда я решил, что у него крепкий роман со своей работой: такие если и вступают в брак, то ненадолго.

– Пополнение, значит! – сказал он, изучив предписание. – Да ты садись, не стесняйся. Кофем угостишься?

Я утонул в скрипучем кресле и кивнул. Не зная, куда деть руки, упрятал их в подмышки.

– Представляешь, мне в прошлом году подарили на юбилей итальянскую кофемашину, дорогую, а у меня вдруг бац – артериальная гипертензия. – Подполковник скрылся за полупрозрачным пристенком. – На медосмотре, значит, обрадовали. Кофе пить запретили, предложили переходить на фиточай. У тебя самого, как со здоровьем?

– Не жалуюсь!

– Ещё бы жаловался! Молодой, подающий надежды. Студент? Студент! На кого учился?

– На шахматиста.

– Ух ты! У нас и такому учат? Бик яхшы! Вот это да! А чего в вахтёры записался?

– Так получилось!

– Всё бывает, понимаю.

Зажужжали жернова мельнички и аппарат засипел, зашикал выдавливаемым кофе. Подполковник вынырнул обратно, поставил передо мной на стол рассыпанный по тарелке чак-чак, обильно политый мёдом.

– Спасибо!

– Да не за что!

Он протянул мне стаканчик с тягучим и чёрным как дёготь напитком, но из рук не выпустил.

– Ким, признаюсь, я очень напуган.

Я растерялся.

– Чем?

– Понимаешь, обычно молодые люди, призывники, которые оказываются по эту сторону забора первые пару-тройку недель проходят КМБ. Это своего рода вакцинация, что-то вроде БЦЖ для новорождённых. – Искандер запнулся, пропуская натужный грохот трактора, медленно ползущего по улице мимо открытого окна. Едва шум стих, продолжил говорить твёрдым, настоятельным тоном, в котором, впрочем, не угадывалось даже намёка на беспокойство. – Вопреки расхожим мнениям, курс молодого бойца не даёт умения подшиваться, заправлять кровать, чистить обувь или принимать пищу. Согласись, этим навыкам мы натасканы с детства. Но: он учит делать это быстро и добросовестно. Я называю это прививкой аккуратности и расторопности. Всё остальное время службы, по сути, это карантин и выработка иммунитета. Но ты… ты – случай особенный. Вроде призывник, а вроде нет: по закону я не вправе тебе приказывать. Мои полномочия, как военного человека, тут бессильны. Выходит, твоя сила в моей беспомощности. Bol что меня пугает, понимаешь?

– Но я… я не собираюсь ничего такого делать.

– Точно? Мне бы очень не хотелось иметь в своей команде саботажника. Тебе знакомо это слово?

– Ну, в общем, конечно, да.

– Давай, я всё же поясню. – Искандер благодушно улыбнулся и разжал пальцы, наконец освобождая бумажный стаканчик. – Саботажник – это вредитель, небрежно исполняющий или, что хуже, сознательно не исполняющий определённые обязанности, возложенные на него. В УК РСФСР 1926 года саботаж относился к контрреволюционным преступлениям, а это печально знаменитая 58-ая. Ким, ты что-то об этом знаешь?

– Если честно, очень мало.

– Хмм, я почему-то так и подумал. Но ты пей, пей свой кофе, а то остынет. Сегодня текст 58-й у многих вызывает недоумение, мол, ну и что? Тем более, что большинство пунктов этого документа имеют аналоги в современном уголовном кодексе. Ну вот, например, недонесение о готовящемся преступлении.

Подполковник Карибжанов поднял вверх указательный палец, призывая к максимальной заинтересованности с моей стороны. Сгрёб ладонью лежащие на столешнице очки и, упрятав за стёклами печальные глаза, подтянулся к полке, склонил голову чуть набок и быстро пробежался пальцами по книжным корешкам. Выхватил нужную – это был Уголовный кодекс Российской Федерации, с потрёпанными уголками и множеством цветных полосок-самоклеек. Безошибочно подковырнул ногтем бледно-синюю, цвета обложки закладку, разломил книгу надвое и зачитал вслух:

– Законодатель поощряет доносительство, вводя ответственность за недоносительство. Статья 205.

Позднее от Синоптика я узнал, что унизительную процедуру вербовки в карибжановские шестёрки проходили все призывники и кадровые офицеры, прибывающие в расположение части 77864. Тонкий знаток людской психологии, Искандер всегда использовал тактику кнута и пряника, как наиболее действенную. В моём случае она сработала безукоризненно.

Искандер вернул книгу на место и, как ни в чём не бывало, продолжил:

– А знаешь, я думаю, всё будет хорошо. Нет, правда, я даже рад, что военкомат дал разнарядку на тебя. Видишь ли, до прошлого года в моей части никаких вахтёров не было, хватало сержантской должности. Потом штат переукомплектовали, должность караульного упразднили, и появился вакант на гражданский персонал. Вот только что-то очереди из желающих трудоустроиться я не вижу. Хм, а чему тут удивляться! За последние годы наш городок сильно обмельчал. Народ шакалит по соседним регионам, некоторые даже в Европу подались на заработки. Согласись, на вахтёрские восемь тысяч не очень-то расхарчишься. А тут на целых полтора года появляешься ты. Радости-то сколько!

Искандер притворно рассмеялся, рухнул в кресло и отрешённо, надмирно посмотрел на меня. Облизал тонкие пересохшие губы, загрохотал ящиком письменного стола, выудив из его недр маленький опрыскиватель для воды, вроде тех, что используют в парикмахерских. Сделал пару пробных пшиков в воздух и неуклюже потянулся к середине стола.

– Цветы, как люди, – сказал он, орошая листочки с «мраморными» разводами. – Каждый имеет свой нрав и темперамент. Кто-то проявляет волю и не боится закорючек жизни, а кто-то, наоборот, демонстрирует свою беспомощность и пасует перед трудностями. Вот этот неаполитанский цикламен требует постоянного ухода. Подкормка, окучивание, опрыскивание, полив. При этом цветёт всего три месяца в году – с конца лета по конец осени. Сейчас самый пик. Посмотри, как хорош! Но в остальное время восстанавливается в безлиственном состоянии и представляет из себя абсолютно удручающее зрелище! А вот это, – Искандер носиком распылителя ткнул на каминную полку, – гибрид персидского цикламена. Совершенно неприхотлив, цветёт пышно с октября по апрель, и листья не сбрасывает, что для цикламенов, вообще-то говоря, не характерно. Казалось бы, цветы одного семейства, а насколько разные. Как мы с тобой. – Он полоснул по мне глазами, острыми, как бритва, оторвался от кресла и поманил за собой.

Морщинистый старик с седыми щетинами на бритой голове и в роговых очках попытался перехватить нас на выходе возле дежурки. Он бросился наперерез подполковнику, но тот властным движением руки остановил пенсионера на полпути.

– Семён, опять будешь денег просить, – вместо приветствия пропел ему Карибжанов.

– Так это, – смутился тот, весь как-то сжался и осунулся. – Пятый заливает к чертям собачьим. Надо что-то делать!

– Вот и делай… что-то, – многозначительно проронил подполковник, мягко потеснил старика и нырнул в выпиленное аркой окошко дежурного: – Игнат, выдай ключи под роспись. Музей, весь комплект.

– Кому? – услышал я утробный голос Игната.

– Наркисову.

– Инициалы…

– Две буквы К, – спешно сказал я, втянувшись в окошко.

– Расписывайся, Наркисов-две-буквы-К, что получил ключи от помещения одна буква М!

Передо мной лёг журнал. Остряк Игнат протянул мне шариковую ручку на шнурке. В графе напротив фамилии я оставил росчерк, взамен получил тубус, измазанный пломбировочным пластилином, с незатейливой печатью дежурного в виде заглавной буквы «М». Я отодрал от пластилина вощёную нитку, нарушил пломбу, свинтил крышку. Внутри пенала лежала связка на кольце из пяти ключей.

Первая спасательная артель, положившая начало развитию горноспасательной службы на металлических рудниках, возникла в Красносудженске после гражданской войны. Её оборудовали в здании бывшей булочной раскулаченного помещика Кизелова. В небольшом одноэтажном здании для команды, сформированной из добровольцев РККА, разместили конторку и подсобное помещение, отапливаемые русской печью. На крыше из пиленого бруса соорудили мезонин, где расположили дозорный пункт. В состав станции, кроме команды спасателей, входили сейсмическая и метеорологическая станции, а также две испытательных штольни для газа. В 1932 году Совет Труда и Обороны по инициативе Секретариата ВЦСПС постановил перевести на военизированное положение все горноспасательные станции по типу военизированной охраны промышленных предприятий. Горноспасательные формирования стали именоваться военизированными горноспасательными частями. Именно этот год считается годом основания воинской части 77864. Послевоенное восстановление экономики СССР дало толчок развитию чёрной металлургии и угольной промышленности. К 1953 году штат горноспасательной части насчитывал шестьдесят семь человек против тридцати четырёх в довоенный период. На Красносудженском горно-металлургическом комбинате имени К. Либкнехта к четвёртой пятилетке были отстроены и введены в эксплуатацию три мартеновские печи общим тоннажем 130 тонн. Но упадок сталинской индустриализации, а затем и обеднение сырья, добываемого на красносудженских рудниках, привели к медленному угасанию темпов развития. После развала Союза металлургический гигант проработал по инерции ещё пятнадцать лет, останавливая один за другим свои цеха. Затухала и ослабевала жизнь горноспасательного дела.

– Ведь как: кто не сохранил многого, не сохранит и малого, а нитка, она, Ким, всегда в тонком месте рвётся, – Искандер прервал рассказ, сжал руку в злой жилистый кулак и забарабанил в дверь. – Ольга Николаевна, эйтегез эле, вы там уснули, что ли?

Подполковник укоризненно свёл брови к самой переносице и, заложив руки в карманы, переместился к соседней двери, подёргал ручку, на всякий случай позвал:

– Оксана Павловна! Оксана Павловна!! Вы там?

Он беспомощно пожал плечами и глянул на меня. Вытащил из кармана мобильный телефон и сделал вызов.

– Ольга Николаевна, душа моя! Где вы пропадаете? – замурлыкал в трубку подполковник. – У нас новый сотрудник. Да, сотрудник. Оформляем по трудовому. Что? Ну, какой магазин в рабочее время, в самом деле?

– О Алла, дай мне терпения! – воскликнул Искандер, отключаясь. – Правильно говорят у нас на родине: пусть будут прокляты как белая змея, так и черная змея. Она пошла за шерстью для вязания. Это вообще нормально?

– Ольга Николаевна – это кто? – поинтересовался я, потому что не знал, как ответить на вопрос командира, а промолчать было всё-таки невежливо.

– Очень скоро, Ким, ты будешь знать всех, тем более что нас тут по пальцам можно посчитать.

Действительно за всё время, пока мы неспешным шагом брели на второй этаж по кольцевому коридору, навстречу попался только какой-то бойкий солдат, прошмыгнувший мимо с ведром и тряпкой.

– В нашем военизированном подразделении всего двое гражданских, – продолжил пояснять Искандер, – и обе женщины. Ольга Николаевна – делопроизводитель. На её плечах весь документооборот. Кстати, архив и картотека тоже. А вот это бухгалтерия. Запомни: кабинет 4. По всем финансовым вопросам – это не ко мне, а к Оксане Павловне. Хорошая женщина, акыллы, умная, но много болтает. Очень длинный язык. Надеюсь сегодня всё-таки дождёмся Ольгу Николаевну, тебя оформят трудовым соглашением – будешь третьим в компании. Если умеешь делать ксерокопии, искать в интернете нужную информацию и заправлять краской принтеры, готовься: будешь для наших дам мальчиком на побегушках. Не отбрыкивайся от поручений, дружи с ними обеими. Социофобам и одиночкам в армии тяжело. Я не пугаю, у нас тут вовсе не Чикаго эпохи гангстеров, но тем не менее выжить можно только бандой. – Искандер усмехнулся. – Да, если бы в моей банде была Оксана Павловна, я бы вообще ни о чём не переживал.

Я непонимающе моргнул. Затянувшаяся на доли секунды пауза наполнилась добродушным смехом подполковника. Лучики морщинок рассыпались от его глаз к острым скулам. Сзади раздалось шарканье и прерывистое дыхание. Вдоль стены осторожно крался уже знакомый мне старик. Искандер обернулся, и улыбка медленно сползла с его лица.

– Семён, ты словно тень отца Гамлета… – подполковник устало прислонился к шершавой стене.

– Почему? – смутился старик, растопыренной ладонью оглаживая шишковатый череп.

– Уже который день я отсюда вижу, как вокруг дворца нетрезвое гуляет приведенье, дух Вашего великого отца! – неожиданно процитировал Шекспира подполковник.

– Я трезв, – по-своему воспринял замечание Искандера старик и неожиданно нудным голосом запричитал: – Искандер Шарипович, я вот смету подготовил по ремонту. Может всё-таки взглянете?

– Семён, ты либо глуп, либо хитёр. Сто раз тебе говорил, ремонт арендованного помещения не наша забота. Пусть этим занимаются коммунальщики.

– Эти коммунальщики палец о палец не ударят, – зло выдавил Семён. – Дожди какие льют! Пятый заливает к чертям собачьим. Надо что-то делать!

– Да, ты повторяешься, я это уже слышал. – Искандер размял виски и неожиданно повернулся ко мне, щедро обнажая в улыбке белые зубы: – Ким, у меня есть мысль. Тебе точно понравится! Вот это Семён Созонович – комендант нашего общежития. Старожил в самом прямом смысле этого слова, всё помнит, всех знает. Семён, Ким вливается в наши стройные ряды на полтора года вахтёром музея. Помоги ему осмотреться, покажи вахту. Проводи в общежитие, дай комнату. Ну, не мне тебе объяснять: сам всё знаешь…

– Нет времени, – запротестовал Семён Созонович.

– За мной бегать, – сухо обронил Искандер, – у тебя время есть, значит! Это не просьба, а приказ, Семён. Ким, а ты после заглянешь сюда, к Ольге Николаевне. Подпишешь договор, ознакомишься с должностной инструкцией. Не забудь сдать ключи в дежурку, ты за них расписывался. И подумай намедни о нашем разговоре. Хорошенько. Всё понял?

– Конечно, – сказал я, переминаясь с ноги на ногу. – А на работу когда?

– Завтра в восемь.

– Ага, понял.

Искандер кивнул и зашагал прочь по коридору.

– Товарищ подполковник, а как же смета? – крикнул вдогонку комендант.

– Ах да, – Искандер остановился, – совсем забыл, действительно. Я тут знакомил Кима с историей местных горноспасателей, рассказывал про нашу часть, про Красносудженск. Ты же, кажется, был политруком? Подхвати мой рассказ. Должно быть интересно.

– Как же так! – застонал от бессилия Семён Созонович, заламывая руки и недобро поглядывая на меня.

– Ладно, можно без экскурсии и без рассказа, – предложил я.

– Пацан, давай без «ладно», – строго отсёк старик и рубанул железным: – Приказы не обсуждаются, у нас тут авторитарный стиль правления. Армия называется.

Я кротко кивнул, и мы оба, угрюмые и подавленные, поплелись во двор.

Отец-основатель тов. Сулагубов Н.Г. – на фотографии курносый, с широкой ниткой шрама через всё лицо – когда-то славно постарался, чтобы слепить паноптикум в подсобке бывшей булочной помещика Кизелова. Назвать музеем сборище необычных вещиц, имеющих то или иное отношение к горноспасательному делу, назвать было сложно. Тем не менее красноармеец Сулагубов трепетно собрал не только предметы, но и легенды горноспасателей – различные байки, предания и небылицы. Собственно, фольклор, усердно перепечатанный на ундервуде безвестной стенографисткой, единственное, что дошло до современников в неизменном виде. Зажжённая керосиновая лампа, оброненная нерадивым конюхом в солому, выжгла дотла бревенчатую конюшню, а вместе с ней загон для лошадей, водокачку и артель горноспасателей. С верхней площадки мезонина дозорный смог первым заметить пожар, и ударить в тревожный колокол.

До приезда пожарников старались пламя залить водой из водокачки, но огонь быстро отрезал пути подхода. С остальными Сулагубов пытался усмирить стихию. Он отказался покидать горящее помещение, до последнего предпринимая отчаянные попытки спасти свою коллекцию. Уже на утро из пепелища вытащили ещё горячий железный сейф, где обнаружили неразобранную по датам машинопись. Мумифицированные реликвии живых свидетельств прошлого – частично обгоревшие письма, карты, донесения, знаки отличия, вахтенный журнал дозорного и журналы наблюдения за погодой, а ещё войсковой германский респиратор и пульпомотор для искусственной вентиляции лёгких перевезли на Ястребиную гору, где коллекция Сулагубова обзавелась помещением и новым адресом. Музей получил статус официального и стал именоваться сперва историко-патриотическим, а после реорганизации 32-го – военно-историческим.

Отгремевшая война подкинула раритетов, и немало: музей распух, раздулся и даже проявил себя в общесоюзном каталоге музееведения, незаметно и негласно стал центром народных гуляний. В хрущёвскую эпоху московские озеленители насадили в Красносудженске махровой сирени с кожистыми листьями и ароматными цветками к празднику Победы, но не учли дипломированные садоводы, что сибирский климат не даст столичным сортам зацвести раньше июня. Традиция всё же прижилась и каждый год к музею-на-горе стайками тянулись октябрята и пионеры, сжимая в потных ладошках оборванную с кустов ещё зелёную сирень. Её пока не цветочный, а древесно-травяной аромат гулял над горой, примешиваясь к блуждающим запахам передвижной кухни-столовой, меню которой от года в год оставалось неизменным – варёная греча с луком и чёрный чай с сухарями.

С Ястребиной горы открывался прекрасный вид на город: на неровные улочки, обставленные старыми деревянными срубами вперемешку с новыми кирпичными кубикадди многоквартирных ульев; на полынно-зеленые купола-луковки Никольской церкви, не порушенной большевиками; на бесконечность советской инженерной мысли – наплавной мост с железобетонными аппарелями через свивающуюся в петли и узлы речку Змейку, полностью оправдывающую своё название; на тёмные и грозные проёмы штолен, на ощерившиеся трубы сталеплавильных печей, нависшие перстом судьбы над пятитысячным горным посёлком, за время усиления промышленного производства разросшимся на порядок, и превратившемся в город областного значения.

Военно-исторический музей как-то незаметно увяз в краеведении, фонд серьёзно прибавил в весе, огрузнел и потучнел экземплярами серийного обливного чугуна, кованым ломом, ребристыми траками, колбами фугасных снарядов, штыками-отвёртками и прочими изделиями металлургического комбината им. Либкнехта. Музей расплетал экспозицию за пределами стен крытого шифером флигеля: на пожухлой траве замусоренного плаца, давно превращённого в кладбище списанной техники, смиренно врастало в землю могильными холмами ЗИЛовское наследие – 130-е и 131-е грузовики, почти рассыпавшиеся в ржавую махорочную труху. Стоящие рядом на приколе четыре костенелых хребта на искорёженных шасси, в лохмотьях облупившейся краски, были когда-то оперативными «вахтовками» производства Щёкинского деревообделочного завода с копотной компоновкой и деревянным каркасом. Сегодня они напоминали семейство доисторических ящеров, живших в кайнозое отстранённой жизнью и однажды прозевавших эволюцию своего подвида. Ещё фантастичнее смотрелась пара местечковых поделок, похожих на изобретения косого мастера Левши. Завершал куадрилью диковинный зверь о двух рогатинах, поставленный на массивный четырёхугольный постамент. Бетонированный пьедестал, окружённый неухоженным палисадником и редким штакетником, подпирал небрежно припаркованный шоколадно-коричневый Бентли Мульсан. Совершенно неуместный здесь, блестящий полиролью и хромом, с хищническим оскалом радиаторной обрешётки, он порождал предельно зрелищную конфронтацию.

Заметив мой интерес, Семён Созонович обошёл по кругу лимузин и любовно провёл ладонью по округлому боку автомобиля.

– Нравится? Нашего командира боевой конь. С места до сотни за 7 секунд. Двигатель 505 лошадок, коробка автомат. Отделка салона – ручная работа. Единственный в своём роде.

– А это? – я указал на заграждение.

– Хм, тоже единственный в своём роде. – Старик приподнял подбородок, наполовину скрытый жиденькой курчавой бородёнкой, и устремил взгляд в направлении моей ладони. – По науке называется троллейвоз: гибрид троллейбуса и грузовика. Он часть музейной экспозиции, поэтому зовём его просто и незатейливо – Экспонат. Работает, как швейцарские часы, сделан со знаком качества. На день рождения вэчэ и Девятое мая выгуливаем по улицам без поводка.

– Как это: без поводка?

– Без проводов, значит. Ну, чего зенькаешь? Не нужны они ему. Говорю же, – усмехнулся старик, – единственный в своём роде. Эксперименты с такими машинами в конце пятидесятых ставил завод имени Урицкого, а в массы внедрял другой – Сокольнический вагоноремонтный. Этот агрегат оттуда. Видишь, сбоку выведен глушитель с выхлопной? Здесь две параллельных системы привода – от двигателя внутреннего сгорания и от электромотора.

– Первый раз такое вижу, – признался я.

– А то! – зарделся старик, словно в том была его заслуга. – Экспонат попал в часть не сразу, а окольными путями. Было у города после войны своё небольшое троллейбусное хозяйство: шесть километров контактной сети, два троллейбуса на маршруте «единица» от центра до Горно-Обогатительной. После веерных отключений прислали этого «рогатого». Работал буксиром, пока «единицу» не сделали для служебного пользования. Продлили на два с половиной километра до Красносудженских рудников, пустили трёхвагонный автопоезд, а тянул его Экспонат. Но настоящим экспонатом – музейным – он стал только лет через двадцать пять. К тому времени провода вовсе срезали, и он колесил на бензиновой тяге туды-сюды, пока рудники не обмелели.