Текст книги "Пастухи чудовищ"

– Молодцы! – вслух похвалил я, отхлебнув своего чифиря.

Нет, правда молодцы. Не наши, конечно, распухшие от взяток местные тугодумы, которые, кроме как дань тянуть со всех, кто в состоянии платить, ничего не умеют… А те ученые, которые «Возрождение» придумали. Давно уже про этот проект слухи ходят. Говорят, мол, рассылают из столицы по регионам особых таких специалистов-консультантов, что могут с определенным процентом точности сказать, где и когда в очередной раз у нас что-нибудь рванет; как-то они эти происшествия умудряются рассчитывать и, следовательно, предугадывать. Здорово, ничего не скажешь. Вот если бы эти умники состряпали еще проект, который бы людей от зверья защищал, совсем было б замечательно…

– …Успех проекта «Возрождение» позволяет смело говорить о том, – продолжал зачитывать написанный ему текст губернатор Александр Долгопятый, – что в сегодняшней непростой мировой обстановке произошел долгожданный перелом… – На секунду подняв глаза, губернатор уточнил уже от себя: – В хорошую то есть сторону… И проект «Возрождение», – напрягшись, снова сымпровизировал он, – несомненно приведет к э-э-э… возрождению нашей великой Родины!

Протяжный свист метнулся с улицы, звук словно сплющился о стекло. Я выглянул в окно. У подъезда призывно размахивал руками Дега, приплясывая на месте частично от утреннего холода, частично от природного неумения находиться в состоянии покоя дольше одной минуты. Чуть поодаль, у взъерошенного ветром и дождем куста сирени стоял Губан; на мое окно он не смотрел – обрывал с куста листья, медленно растирал их в кулаке в кашицу, сосредоточенно закладывал эту кашицу в рот и меланхолично жевал. Я невольно хмыкнул: со стороны эти двое сейчас смотрелись забавно. Низкорослый и щуплый Дега был похож на непоседливого малолетку, а огромный Губан – на его папашу, хмурого, неповоротливого и – чего уж тут – малость неадекватного.

Заметив меня, Дега подпрыгнул и снова засвистел, сунув оба мизинца в рот. Губан, продолжая двигать мощными челюстями, задрал наголо обритую круглую голову.

И тут я вспомнил.

Чего ж я тут рассусоливаю с чифирьком да сигареткой?! У нас ведь на сегодня дело какое назначено!

Махнув рукой парням, я метнулся к телевизору, выключил его. Потом побежал одеваться. Натянул джинсы. Приготовленная еще с утра футболка висела на спинке кровати – не пришлось рыться в комоде. Пусть и застиранная почти до прозрачности, пусть логотип Олимпиады – две тысячи четырнадцать на ней уже не разобрать – ерунда. Это моя счастливая футболка. Когда я год назад от копов удирал (подрезал у какого-то пьяненького часы, а он крик поднял) – и удрал, протиснувшись в лаз под забором заброшенной автобазы, она на мне была. Когда мы, гагаринцы, ватагу с Нефтяников разгромили, она на мне была. Мне тогда ломиком едва голову не проломили – прямо по макушке вскользь чиркнуло. Миллиметр еще бы – и конец. И когда я в начале зимы свалился в котлован за старым овощехранилищем, упал ровнехонько между двумя торчащими из земли арматурными прутами и даже не поцарапался, она тоже на мне была, эта футболка…

А вот на прошлой неделе я не в эту футболку был одет, не в счастливую. Может, потому и сцапали меня копы на улице, когда в лавку шел сигарет и хлеба купить. Ни за что ни про что скрутили среди бела дня, наручники защелкнули и кинули в машину, на пол, под ноги себе. Ох и напугался я сначала. Начал вспоминать все свои недавние прегрешения, но ничего такого серьезного и не вспомнил. Да только это не важно, что ничего за мной не было. Захотят – и навесят, что угодно. И подпишешь, никуда не денешься. Как тут не подписать, когда тебе пальцы дверью прищемлять начнут или ботинками по копчику лупить?.. Мало ли таких случаев у нас в Заволжске было? Я еще в машине начал орать: мол, отпустите, я ни в чем не виноват! А один из копов поставил мне ножищу на голову и веско так проговорил:

– Еще звук от тебя, раздавлю черепушку, как тыкву. Сомкнись, анус перепуганный!

Я и сомкнулся. Заткнулся то есть.

Удивительно, но все обошлось. Привезли меня в отдел, заперли в подвале. Раз только спустился ко мне следак, допросил: кто я да что я… Можно подумать, карточки моей у них не было. Допросил и ушел. А я еще четверо суток в подвале кис. Покормить только на второй день сподобились. На пятые сутки отпустили. Не знаю, что они там себе решили, может, на то дело, под которое меня подписать хотели, более удобный человек нашелся. А может, даже (и такое у нас случается!) настоящего виновника поймали. Какая мне разница? Хорошо, что удачно все закончилось. А могло бы и по-другому…

И хорошо еще, что все время, пока я в подвале отдыхал, папахен в рейсе был. Он бы мне еще и добавил, когда я домой вернулся. У него, у папахена моего, такая установка: раз взяли тебя, значит, есть за что. Или было за что. Или будет… рано или поздно. Не шалберничал бы по улицам, а работал, как нормальные люди, не трогали б тебя копы. Рабочий человек не шпана, он государству нужен. А шпана – она без надобности.

Зато какую гулянку мы с Дегой и Губаном закатили, когда я домой пришел! Благо было на что – припасы-то, которые мне папахен оставлял, без дела лежали, пока я в подвале мариновался. Вот мы их в шалман и снесли, обменяли на выпивку. А тем, что осталось, закусили…

В прихожей я нацепил старую кожаную – папахена еще – куртку с продранными локтями, обулся в армейские ботинки. Затянув шнурки, извлек из-под стойки с обувью свою джагу. Сунул ее за высокое голенище, так, чтобы наружу торчал только кончик рукояти. По привычке проверил, удобно ли выхватывается. Ногтями подцепил, дернул – тихо прозвенела сталь обоюдоострого, тонко заточенного клинка, вылетая из проволочных ножен, – и рукоять плотно легла в ладонь. Нормально. Я вернул клинок в ножны.

Перед тем как покинуть квартиру, я на самом пороге, как обычно, крутанулся на каблуке, трижды плюнув через левое плечо. Папахен вот еще помнит те времена, когда над приметами смеялись, полагая их чепухой. Теперь времена другие. Законы мироздания теперь изменились, видите ли. В наше время изволь соблюдать через века дошедшие до нас ритуалы. Если жизнь тебе твоя дорога, конечно…

Дега вместо приветствия распахнул на мне куртку, увидев футболку, удовлетворенно причмокнул языком:

– Счастливая? Молоток!

А Губан вопросительно прогудел, отвесив знаменитую свою нижнюю губищу, которой и обязан был прозвищем:

– Пожрать ничего не вынес?

– Папахен в рейсе же, не вернулся еще, – развел я руками. – Сам скоро кустики обгладывать буду… После той гулянки у меня, сам знаешь, шаром покати.

– Хватит базарить! – оборвал нас Дега. – Пошли скорее!

Эх, как возбужденно блестели его глаза!

И мы пошли. Идти было недалеко. На ту самую заброшенную автобазу, где я год тому назад так удачно спрятался от копов.

Эти парни, Дега и Губан, – лучшие мои кореша, мы с малолетства вместе. Губан у нас в Гагаринке (в Гагаринском то бишь районе) человек уважаемый. Выделяется исполинским телосложением, невероятной прожорливостью и поистине чудовищной силой. А вот интеллектом – нет, не выделяется. Вернее, выделяется, но в обратную, так сказать, сторону. Чего греха таить, глуповат наш Губан. Зато в махалове ему равных нет. Ни джагой, ни ломиком, ни кистенем, ни цепью он не пользуется – работает кулаками и тем массивным булыжником, который у прочих людей зовется головой. Ни для каких других функций, кроме боевых, голова его, честно говоря, не предназначена. Ну да – а еще он туда ест…

Дега же Губану полная противоположность. Щуплый, верткий, длинноносый, с языком острым, как джага, он в нашей маленькой ватаге, из нас троих и состоящей, неистощимый генератор идей. Жаль только, что именно здравые идеи в кипучем мозгу Деги зарождаются не так уж часто. И еще на всю Гагаринку знаменит Дега своей патологической тягой к воровству. Есть такое психическое отклонение, когда человек не может удержаться, чтобы не украсть, – клептомания называется. Так вот, Дега – самый настоящий клептоман. Потому и вполне может увести что-нибудь у своего же брата-гагаринца, каковое деяние конечно же по всем понятиям непростительное. Хоть и возвращает он потом украденное, конечно, но все равно… И не переломали конечности Деге до сих пор только благодаря Губану.

Ну и мне еще.

Впрочем, не столько мне, сколько маминой библиотеке. В наше время мало кто увлекается чтением. Во-первых, не до чтения в такие-то времена, тут крутиться надо или работать, чтобы было что пожрать. А во-вторых… просто не принято у нас в Гагаринке (да и, я подозреваю, во всем Заволжске) тратить время на книги. Вот вечерком, когда электричество дадут, фильмец после новостей посмотреть – это святое дело. А читать… Ну не принято – и все. Хотя раньше – папахен рассказывал, – когда в школах учились не по шесть лет, как сейчас, а по одиннадцать, читали больше.

Так вот, это я про клептоманию Деги всю Гагаринку оповестил. Давно еще – лет пять назад. Оправдал то есть его косяки перед общественностью. Я же и за прозвище Деги несу ответственность. Его ведь не всегда Дегой звали. Поначалу он был Крысом – во-первых, потому что в его лице, узком, с заостренными чертами, и впрямь было что-то от облика хищного грызуна, а во-вторых… и так, по-моему, понятно почему… Кому такое прозвище понравится? Вот он и бесился всякий раз, когда в свой адрес «Крыса» слышал, в драку лез. Я порылся в книжках и выкопал оттуда дегу, кустарниковую крысу, млекопитающее семейства осьмизубых, отряда грызунов, обитающую в Южной Америке… Вроде тоже крыса, а на слух куда благозвучнее. Тем более что так же – Дега! – и старинный французский художник прозывался, с чем я своего кореша дополнительно поздравил. Так Дега и стал Дегой. Прижилось то есть прозвище.

Ну а меня в Гагаринке зовут Умником.

– Сам не знаю, как так получилось, – трепался по дороге Дега. – Встретился мне вчера поутрянке Чипа. Я еще удивился: один идет, без своей ватаги. Сближаемся, я смотрю: у него зенки в кучу, лыба на морде сияет бессмысленная. Ясен пень – бухой в дым. Обрадовался мне как родному. Я ему клешню тяну – привет, мол. Он мне клешню жмет. И тут мои пальцы сами по себе работают…

История эта нам с Губаном была, конечно, уже известна. Дега нам первым вчера еще о ней и рассказал. Но моего кореша затыкать – бесполезное дело. Пусть себе трещит, нам идти-то не так долго.

– …и перстенек Чипин уже у меня в кулаке. Он-то ничего не почувствовал, стоит, похохатывает, трет мне что-то задушевное о том, как жизнь прекрасна и какие все вокруг замечательные. Я, поддакивая, киваю, а сам почти не слушаю. Думаю, как быть-то теперь? Отдать перстенек? Вроде шутканул я… Был бы Чипа трезвый, он бы понял. А так – опасно. Выкинуть побрякушку к чертовой бабушке? Так Чипа все равно, как прочухается, выяснять начнет: кто да что… И про меня вспомнит. Но – прикидываю – так или иначе, мотать надо отсюда. Потом разберемся, что делать. И тут из-за угла Петя Ша выворачивает на Чипиной тачане. А в салоне, гляжу, – Гуля, Баламут, Замай… И все явно такие же веселые, как и Чипа, – ржут, горланят чего-то. Не знаю, что на меня нашло, испугался я. И как рвану от них! Они сначала-то не врубились, а потом у них вроде как инстинкт включился: кто убегает, тот жертва… На агрессию их переключило. И они за мной!.. Хорошо рядом эта автобаза. Я быстренько под забор вкатился, затаился. Может, не заметили, куда я делся? Слышу, они вокруг ходят: орут, ищут… Тут я и стал смотреть, где мне спрятаться. Влез в развалины, темно там. И вдруг…

– Пришли, – сказал я.

Тот самый лаз под забором заброшенной автобазы – когда-то спасший от копов меня, а вчера вот и Дегу от разъяренной Чипиной ватаги – надежно скрыт густыми зарослями кустарника. Настолько густыми, что и зимой, когда кусты стоят голыми, ничего за ними не разглядишь. Губан полез первым. Вторым собирался я, но вдруг невдалеке послышались громко перекликающиеся голоса – явно шла куда-то ватага, и немалая, парней из пяти-шести. Дега встрепенулся и, опережая меня, ошпаренной змеюкой метнулся в кустарник…

В общем, я его понимаю. Чипа, конечно, наш, гагаринский. И Дегу знает еще с тех пор, когда тот в штанишки писался. Но Чипа – из старшаков. И в случае чего (если, например, с Нефтяников или Приречья кто-нибудь сунется) имеет право мобилизовать и нашу ватагу, и еще с десяток таких же ватаг – для отражения неприятельского набега. И мы будем обязаны беспрекословно ему подчиняться. Да и в обычное время авторитет его, понятное дело, никуда не девается. А тут такое – перстенек увели прямо с пальца… За подобное деяние Дега легко может собственных пальцев лишиться… в лучшем случае. И никто Чипу не осудит.

Я продрался через кусты, прополз под забором и оказался во дворе автобазы, усыпанном осколками кирпичей, битым стеклом, ржавыми железяками и прочим мусором; из трещин в асфальте торчали колючие пучки серой травы, похожие на дохлых ежей. Чуть поодаль громоздился ряд обугленных автомобильных остовов, напоминающих скелеты каких-то неведомых тварей. А еще дальше несуразной грудой высились покрытые жирной копотью развалины здания. Пару лет назад тут рвануло… Полыхало так, что, казалось, столп пламени упирался в само небо, как в потолок, и расползался горизонтальными змеистыми языками, переплетенными струями черного дыма. Должно быть, кого-то черт под руку толкнул закурить у баков с горючим…

Вообще-то в заброшки… то есть заброшенные здания, коих теперь и в черте города до невозможности много, даже и днем заходить не полагается. Но эта автобаза, хоть и давно не функционирует, по-настоящему заброшенной не считается. То и дело здесь зависает какая-нибудь ватага, потому что место удобное – и глухое, и рядом с жильем. Даже малолетки сюда бегают, свои первые сигаретки, стыренные у папаш и старших братьев, выкурить. Наш лаз они вряд ли знают, да через забор перелезть – дело нехитрое.

Наискосок через двор, лавируя между железяками, неторопливой трусцой пробежала здоровенная крыса. Губан наклонился было за кирпичом, но зверюга, почуяв опасность, тут же шмыгнула куда-то. Губан проводил ее голодным взглядом и вздохнул.

Дега глянул на меня виновато и хмуро.

– Ну чего? – буркнул он. – У меня очко не железное, между прочим.

– Вот и вернул бы перстенек, – посоветовал я.

– Пару дней еще подожду и верну, – сказал Дега. – Когда у Чипы малость поуляжется.

– За эти пару дней он сам тебя встретит. Это еще странно, что он до сих пор к тебе в гости не прислал никого.

– А я у Губанчика ночевал.

– А сегодня куда пойдешь?

– К тебе, – пожав плечами, уведомил меня Дега тем тоном, каким сообщают очевидные вещи. – А уж завтра поутряне пойду Чипе сдаваться. Ну или попозже пойду. Где-нибудь после обеда. Или к вечеру. Хотя лучше, конечно, на послезавтра отложить, чтоб у Чипы обида совсем утихла.

– Железобетонная логика, – похвалил я. – По-твоему, если год на глаза Чипе не попадаться, то он вообще забудет, как ты выглядишь?

– А почему бы и нет? – фыркнул Дега. Спорить ему явно не хотелось. – Давайте начинать.

Мы с Губаном отошли подальше. Теперь действовать должен Дега. Это же не нам, а ему землянуха показалась. А мы так, на подхвате…

Дега двинулся к развалинам. Мы с Губаном шли, отставая на добрый десяток шагов, как и Дега, привычно избегая наступать на трещины в асфальте (тут их, ясно, никто ничем не замазывает, как на городских улицах). Пробравшись через осыпавшийся дверной проем, ступив в горько пахнущую темень разрушенного взрывом здания, Дега замедлил ход. Все верно, сейчас главное – не шуметь. Не чихнуть, не кашлянуть. И уж – упаси бог – не заговорить.

Землянуха – это явление, я полагаю, той же природы, что и шумелка. Только если шумелка просто безвредная, то землянуха может быть и полезной.

Вот интересно: когда мир был прост и понятен, как табуретка; когда приметы считались глупыми суевериями, а не правилами жизни, когда ночами можно было спать с открытыми окнами или запросто гулять, ничего не опасаясь, потому что о зверье тогда никто и не слыхивал, как люди умудрялись находить тайники, клады и схроны? Без помощи землянухи-то? Ну, металлодетекторы использовали, я знаю. Так с тем металлодетектором можно всю жизнь впустую пробегать, лишь ржавые гвозди и находя. Где именно искать-то, ты ведь не знаешь. А вот землянуха – она точное место, где кто-нибудь что-нибудь заныкал, показывает…

Это похоже на взлетающие из-под земли тускло-голубые огоньки, которые кроме как угловым зрением и не увидишь. Да и не всякому землянуха является. Бывает так: люди годами ходят мимо какого-нибудь места, ничего этакого не замечая. А кто-нибудь, впервые там оказавшийся, вдруг – раз! – и углядел краем глаза голубое призрачное сияние… Значит, повезло ему. Значит, обломится ему что-нибудь ценное – если он, конечно, правила все соблюдет. А правила эти несложные. Первое – никогда не копать в тот же день, когда тебе землянуха показалась. Второе – взять с собой вещь, которую считаешь счастливой, а если таковой не имеешь, взять с собой кого-то, у кого такая вещь есть. Ну и так далее… Несложные правила, я ж говорю…

Дега, дойдя до середины очередной заваленной битым кирпичом и изломанными железяками комнаты, остановился, предупреждающе подняв руку.

Мы остановились тоже. Дега шагнул к ближайшей стене, изъязвленной горизонтальными черными трещинами, точно ртами, в которых кривыми редкими клыками торчали куски арматуры. На стене оплывало желтое световое пятно от оконного проема на другой стороне комнаты. Под стеной чернела куча осыпавшегося кирпича вперемешку с комками оплавленного пластика и превратившихся в ломкие уголья деревяшек. Из этой кучи едва заметно торчал уголок какого-то металлического ящика. На этот уголок Дега и указал пальцем. И тут же, присев, принялся разбрасывать кучу.

Я толкнул Губана. Он ринулся вперед, обхватил ящик, напрягся и потащил его на себя. Ящик захрустел, заскрежетал, выползая из кучи… Дега отскочил в сторону, и очень правильно сделал. Губан шлепнулся на задницу, металлический ящик, вырвавшись из его рук, грохнулся на то самое место, где секунду назад стоял Дега.

Ящик оказался сейфом, измятым, исцарапанным, покрытым уродливыми пятнами копоти. Мы встали кружком над ним.

– Давай, – сказал я Деге. Теперь уже можно было говорить.

Дега нервно хмыкнул и ногой толкнул держащуюся на одной петле дверцу – она с лязгом свалилась на пол. Мы одновременно склонились над вскрытым нутром сейфа.

– Есть! – констатировал я.

– Ну-у-у… – разочарованно протянул Губан. Кажется, он предполагал найти в схроне что-нибудь съестное.

А Дега потер ладонь о ладонь и сказал с широкой улыбкой:

– Неплохо!

Мы выбрались на свет. Находку, завернутую в тонкую промасленную тряпицу (именно так она и хранилась в сейфе), по праву нес Дега. Он же и развернул тряпицу, взвесил находку в руке:

– Тяжелый!..

– Осторожно, – посоветовал я. – Не тряси, а то еще, чего доброго…

Это был «Муромец», автоматический шестизарядный пистолет, разработанный году в две тысячи четырнадцатом или пятнадцатом, точно не помню. Разработать-то его разработали, даже собирались принять на вооружение для армии, а вот толком наладить производство не успели… Бабахнул тот заводик, как и почти все промышленные предприятия в мире. Так что в наше время машинка эта, «Муромец», являлась оружием редчайшим. И поэтому крайне ценным. Ну, не только поэтому… Этот пистолет, я знаю, считается самым мощным из когда-либо сконструированных, а в чем там дело – в патронах ли, в особенностях механизма или еще в чем, – я понятия не имею.

Мы по очереди вертели пистолет в руках – я и Дега. А Губан почему-то даже и дотрагиваться до него не стал.

– Давай пальнем разок?! – загорелся Дега. Он, перехватив «Муромца» обеими руками, крутился на месте, как бы беря на прицел невидимых врагов. – Давай, парни, а?

– Во-первых, ты из него не пальнешь, – подытожил я. – Наверно… Сколько лет он пролежал-то… Его чистить надо. А во-вторых, чего толку зря палить? Можно в шалман снести, за такую пушку прилично отвалить должны.

– Или Чипе отдать, – пробасил Губан. – Чтобы он Дегу не трогал…

Только я хотел сказать, что Губан в кои-то веки из хаоса собственных мозговых извилин извлек и выдал на-гора действительно разумное предложение, и даже обернулся к другану, чтобы лично его с этим поздравить, но споткнулся на полуслове.

– Ты чего под ноги не смотришь?! – заорал Дега, заметив то, что заметил я.

Губан открыл рот и захлопал глазами. Я пихнул его изо всех сил в бок, но сдвинуть эту монументальную тушу с занимаемой ею позиции у меня не получилось.

– Сойди! – рявкнул Дега. – Сойди с трещины, дурак!

Губан встрепенулся и неуклюже отшагнул в сторону.

– И что теперь будет?.. – тоскливо вопросил он, кажется, осознав произошедшее.

Никто ему не ответил. А пес его знает, что теперь с ним будет. Ясно только, что ничего хорошего. Не зря же их замазывают или прикрывают чем-нибудь на городских улицах, трещины эти. Любому малолетке известно: наступишь на трещину в асфальте – жди беды. Какой? Ну, мало ли… Я вот, года три назад сдуру и сослепу вляпавшись в такое же дерьмо, отделался тем, что сломал палец на ноге. Считай, повезло мне. А вот Яше Штыку не повезло. Шел он со своей ватагой, отстал от парней, отвлекся, прикуривая, и прямо на той же трещине, куда наступил, мгновенно сгорел заживо. Полыхнуло, закутало его в огненные языки, он пробежал несколько шагов и черной головешкой рухнул… Потом говорили, что вроде как та трещина лежала как раз над газовой трубой, которая течь давала. Может, и правда…

Радость наша от удачной находки улетучилась мгновенно, как столбик сигаретного пепла на ветру. Дега подобрал промасленную тряпицу, завернул в нее пистолет и спрятал сверток под куртку.

– Валим отсюда, – сказал я.

– Куда? – мрачно поинтересовался Дега.

– Ко мне. Ты ж у меня ночевать собрался.

– А я? – жалобно пробасил Губан.

– И ты, куда ж тебя девать…