Текст книги "Тайная война воздушного штрафбата"

Чтобы найти в этот день деньги на выпивку, Лёня отправился на Новодевичье кладбище. Там должно было состояться торжественное погребение скончавшегося от инсульта генерала и аса. Немного постояв в толпе родственников и сослуживцев, пришедших проститься с покойным, и послушав наполненные пафосной пустотой речи ораторов, Красавчик тоже попытался взять слово. Он хотел рассказать этим напыщенным индюкам и прочей публике, среди которой вкраплениями попадались люди с наполненными искренней печалью глазами, каким славным и свойским парнем был Васька Белокопытов, когда они познакомились и начали вместе летать. Их обоих вместо пехотного штрафбата забрили в особую эскадрилью. Откуда и за что, это теперь уже было неважно. Главное, что с первого дня в штрафниках воевали они геройски, в иные дни совершая до шести вылетов! После тяжелейших воздушных каруселей с «мальчиками Геринга», заходя на посадку, часто они почти ничего не видели из-за крайней физической и эмоциональной измотанности. Порой молодые ребята возвращались вечером в землянку седыми. И всё-таки сам чёрт им был тогда не брат.

Штрафников всегда перебрасывали туда, где жарче всего, где обычные полки за неделю «стачивались» до «последнего пилота» – под Харьков и в Сталинград в 1942-м, на Курскую дугу в 43-м… Тем, кому везло пережить очередной боевой день, иногда с горькой иронией называли себя «самыми усталыми людьми войны». Их спасало только то, что они были молоды и дьявольски везучи, а ещё талантливы, как боги войны, ибо в мясорубках с асами Люфтваффе выживали только самые способные. Штрафникам крайне редко утверждали одержанные победы, зато за малейшее проявление трусости их приговаривали к расстрелу перед строем товарищей…

Лёня собирался поведать сыну умершего друга, солдатикам из почётного караула и всем тем, кому действительно было важно услышать живое искреннее слово из уст однополчанина умершего отца, мужа, командира и просто честного и очень порядочного человека, что тот, который лежит теперь в дорогом гробу в окружении бархатных подушечек с орденами, когда-то тоже был молодым – злым в драке, верным в дружбе и по-юношески трогательным в своих первых любовных переживаниях. Любил он выпить вечером после полётов. А когда положенных ста грамм не хватало, то по-тихому от начальства гнал с верными дружками самопальный ликёр из авиационного технического спирта. За что, кстати, неоднократно сиживал на «губе»… Закончить же свою речь стихийный оратор собирался стихами молодого поэта, фамилии которого он, к сожалению, не знал, но перед чьим творчеством преклонялся:

 
Ах, утону я в Западной Двине
Или погибну как-нибудь иначе, —
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.
 
 
Они меня на кладбище снесут,
Простят долги и старые обиды.
Я отменяю воинский салют,
Не надо мне гражданской панихиды.
 
 
Не будет утром траурных газет,
Подписчики по мне не зарыдают,
Прости-прощай, Центральный Комитет,
Ах, гимна надо мною не сыграют.
 
 
Я никогда не ездил на слоне,
Имел в любви большие неудачи,
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.
 

Однако кто-то из высоких начальников распорядился не пускать к трибуне плохо одетого оратора, которого даже некоторые фронтовики, чья послевоенная судьба складывалась в целом благополучно, считали изгоем в своей среде. Тогда в озлоблении, вместо приготовленных торжественных стихов в память о друге Лёня громко процитировал другое сочинение своего любимца:

 
У лошади была грудная жаба,
Но лошадь, как известно, не овца,
И лошадь на парады приезжала
И маршалу об этом ни словца…
 
 
А маршала сразила скарлатина,
Она его сразила наповал,
Но маршал был выносливый мужчина
И лошади об этом не сказал…
 

Борис в тот день не успел проститься с фронтовым товарищем, в последний раз взглянуть ему в лицо. Родственники генерала стыдились его короткого штрафного прошлого (хотя восемь месяцев пребывания в штрафной авиачасти можно было приравнять к трём годам службы в обычном фронтовом авиаполку) и поэтому не поставили Нефёдова в известность о дате и времени похорон. В последний момент Борису позвонил один знакомый и сообщил ему, куда надо ехать. Когда Нефёдов шёл от кладбищенских ворот по главной аллее, в глубине погоста за высокими мраморными обелисками уже гремели залпы воинского салюта. Случайно подняв глаза, Борис увидел высоко в небе широкую белую полосу, расходящуюся на два ответвления. Случайный пролёт этих реактивных машин выглядел очень символично. Лучшего прощального салюта для лётчика быть не может.

В руках отставника была авоська с купленной по дороге бутылкой водки, полбуханкой чёрного хлеба, чтобы по фронтовому обычаю выпить за «не вернувшегося с боевого задания дружка по эскадрилье».

Борис первым заметил тогда Красавчика. Лёня стоял к нему спиной в толпе хорошо одетых холёных мужчин и богато обставленных дам, принадлежавших к высшему советскому обществу. Обычно любящий и умеющий одеваться подчёркнуто элегантно одессит на этот раз имел какой-то поношенный вид опустившегося человека, и серым невзрачным пятном смотрелся на фоне окружающей его барственной публики.

Когда Борис был уже совсем рядом, какой-то квадратный человек начальственного вида в тёмном пальто, сшитом по чиновничьей моде – с широкими накладными плечами, скользнув удивлённым недоброжелательным взглядом по одутловатому лицу одессита, озадаченно протянул неожиданным для мужчины его солидной комплекции женоподобным фальцетом:

– А-а, здоров… Слышал, что тебя вроде как посадили… Послушай! А ты случаем не в бегах?

– Не-е! Я в полный рост пока гуляю, – зло сверкнув на собеседника глазами, огрызнулся Лёня. – Желаю в память о покойном сбацать на поминках танец освобождённого труда. Мечтаю воплотить в па-де-де образ мирового пролетариата, рвущего оковы капитализма вместе с собственным пиджаком.

Грузный мужчина в обкомовской шляпе побагровел, ухватил одессита за пуговицу и зашикал на него:

– Ну чего ты из себя корчишь?! У людей горе, а ты тут зубоскалишь, псина неумытая. Тут приличного человека хоронят, не тебе чета! И вообще, кто ты такой?! Пшёл вон отсюда!

Живущему на грани миров Красавчику часто давали понять, что, несмотря на военные заслуги и серьёзный авторитет в криминальном мире, тем не менее он чужой и там, и там. Лёню это чрезвычайно задевало, но он старался держать фасон. Вот и теперь, саркастически улыбнувшись (а сарказм, как известно, защитная реакция уязвлённого самолюбия), одессит невозмутимо пожал плечами и переспросил:

– Кто я такой? Так я же в натуре абортмахер! То бишь цирюльник, подрабатывающий подпольными абортами. Парикмахер – абортмахер! Какая разница! Люди делают одну работу, просто у одного ножницы длиннее.

Борис вовремя вклинился в ужесточавшийся разговор, который обещал закончиться мордобоем и вызовом милиции. Ведь его приятель был настоящий порох и вспыхивал от любой искры.

– Что за несправедливость, командир! – кипел Лёня, которого Нефёдов буквально оттащил от «наехавшего» на него номенклатурного деятеля. – Воевали, не экономя себя про неприкосновенный запас, а теперь любой лаковый штиблет делает тебе лимонную морду! С его-то гнойным голосом этому инициативному малахольному только арию «занято» верхом на сортире исполнять. А этот Паганини местного разлива меня (!), красу и гордость Одессы-мамы, лезет строить! – При этих словах Нефёдов не смог сдержать улыбки. А Лёня всё продолжал негодовать: – Нет, напрасно, батя, ты вмешался! Раз он рискнул меня задеть, то в первом действии пьесы этот деятель имел бы у меня счастье что послушать ушами про свою родню и себя любимого. А в антракте я бы этой харе протокольной по шляпе так шваркнул, что он и мявкнуть не успел бы, как в соседнюю свежевырытую могилку лёг бы навеки. Был бы этому номенклатурному писателю с печатями в портфельчике досрочный аллес капут с деревянным макинтошем[3]3
  Гроб.


[Закрыть] и музыкой в придачу. Только он бы её не услышал.

Идущий с похорон народ опасливо обходил подозрительного субъекта, потрясающего кулаками и бросающего мстительные взгляды по сторонам.

– Даже на похороны не позвали, гады! Случайно сегодня утром узнал, что Васька умер и его будут хоронить, – возмущался Красавчик.

Полчаса спустя, когда однополчане расположились за столиком какой-то убогой пивнушки (помянуть товарища на его свежей могиле строгие сотрудники кладбища им не позволили), Борис спокойно урезонил приятеля, который всё никак не мог успокоиться:

– Ну не позвали и не позвали… В конце концов это их внутрисемейное дело, его домочадцев. Мы-то его помянем. Чего ты взбухать-то[4]4
  На одесском жаргоне – возмущать спокойствие окружающих после обильного употребления спиртного («бухала»).


[Закрыть] вздумал?

Всегда страдавший манией величия (отнюдь не в лёгкой форме) одессит от обиды даже поперхнулся бутербродом с килькой. Долго откашливался, осуждающе зыркая на того, кому, словно отцу родному, доверчиво распахнул свою полосатую, как матросская тельняшка, душу. Потом с оскорблённым видом заговорил о себе в третьем лице:

– Да, Красавчик не ангел! Но почему меня такие вот – любой жопе затычки, как тот магнат особого посола, всю дорогу учат жизни и даже за человека не считают? С фронтовым другом, который мне как брат был, проститься не дали! Не жизнь, а сплошные вырванные годы!

– Чего ты в амбицию ударяешься-то? – спокойно спросил Нефёдов. – Подбери нервы! Лично я не за этих бюрократов воевал, у которых задница на плечах, а вместо сердца каменный забор, чтобы на всякий случай никого не пущать, куда не велено. Я за свой народ воевал, за соседского пацана, у которого отца-пограничника в первый день войны в Бресте убили, за старушек, которые в деревне с голоду пухли, но весь собранный урожай до последнего зёрнышка фронту сдавали. Вижу, забыл ты, дружище, что злость на немцев у нас была такая, что о себе как-то не думалось. Бьюсь об заклад, не волновались мы с тобой тогда, братишка, насчёт того, увенчают ли нас после победы банными венками из лавра и станут ли уважительно сажать в президиумы за кумачовый стол как самых почётный гостей или нет.

– Это верно, батя! – мгновенно просветлев, энергично закивал Одесса. – Мы тогда на другие комплименты нарывались – серьёзные мужчины из Люфтваффе нам частенько полный рот зуботычин напихивали, особенно первый год боёв. Как вспомню, на каком недоразумении мы с ними воевали, хочется самому себе памятник воздвигнуть и возложить к нему венок от потрясённых сограждан. И ведь наводили же шороху у фрицев в интимных местах! – Лёня дул уже четвёртую кружку пива, закусывая солёными сухариками, которые были насыпаны горкой перед ним на тарелке. – М-да, командир, красиво ведь жили! – Глаза Красавчика наполнились ностальгической грустью. – И в самом деле, плевать нам было на то, что у немцев самолёты цельнометаллические, а фюзеляжи наших ястребков из-за дефицита алюминия выклеены из фанерного шпона и что после посадки твой «ишачок» или ЛАГГ можно было использовать в качестве сита для промывки лапши из-за множества пробоин…

Выпив за «не вернувшихся из боя товарищей», фронтовые друзья начали вспоминать забавные подробности своей службы.

Борис с иронией напомнил нынешнему «герою воздуха», как в начале их совместной службы он однажды поймал Красавчика на «лобовой атаке». Дело было в «избе-учильне» – штабной землянке, где после полётов Анархист проводил занятия для своих штрафников по тактике. Нефёдов по очереди вызывал к доске подчинённых и задавал им один и тот же вопрос:

– Лейтенант Бочкарёв, вам в лоб выходит «Фоккер». Высота полторы тысячи метров. Ваши действия?

– Делаю горку с переворотом и сверху из всех стволов по фашисту! – весело чеканит бывший лейтенант.

– Отменно. Садитесь. Майор Пятёркин, а вы как поступите в схожей ситуации?

– Выполняю полубочку, косую петлю, захожу «Мессеру» в хвост и из всех точек по гаду!

Наконец очередь дошла до Красавчика. Одессит, состроив гримасу и «в красках» представив, как на него прёт «дура», чуть не рвёт на груди тельняшку, но с ответом медлит, уточняя детали:

– Щё, прямо в лоб?

– Ну да.

– И не сворачивает?! Вот зараза! А может, разойдёмся тихо-мирно, пока не стало больно?

– Щас! – передразнивает одессита Нефёдов и рявкает: – Отставить панику, Красавчик! Принимайте бой.

– Та я ж обгажусь, командир! – в порыве откровенности восклицает чрезвычайно эмоциональный Лёня.

После этого тройной накат землянки ещё долго вибрировал от дружного хохота «курсантов».

– Ваш рассказ номер раз[5]5
  Не слишком правдоподобный (одесский жаргон).


[Закрыть], командир, не слишком интеллигентен, – с натяжной весёлостью из приличия несколько раз хихикнул самолюбивый Одессит.

Тогда Борис, к удовольствию друга, припомнил более героический случай с его участием.

Однажды на аэродроме, где базировались штрафники, приземлился транспортный «Дуглас». Дело было зимой. Морозы стояли лютые, до 40 градусов доходило. Один из пассажиров в долгополом неуставном тулупе, едва выбравшись из холодного самолёта, решил справить малую нужду прямо возле стоянки истребителя Як-3. Видимо, натерпелся за долгий перелёт. На беду чужака, самолёт принадлежал не кому-нибудь, а «красе и гордости Одессы-мамы», который как раз строго наставлял молодого солдатика, расчищающего от выпавшего утром снега капонир его истребителя. Завидев облегчающего душу прямо перед кабиной его машины босяка[6]6
  Личность, не вызывающая уважения, незнакомый человек.


[Закрыть], Лёня не стал уточнять, что за турок[7]7
  На одесском жаргоне: «Кто такой?»


[Закрыть]. Каждому в авиации известно, что справлять малую нужду перед самолётом нельзя! Это жуткое святотатство и чрезвычайно плохая примета для того, кому на этой машине потом лететь. (Справлять нужду можно только за хвостом…)

Не долго думая, разгневанный Лёня выхватил лопату у солдата, подбежал к нахалкеру и в праведном гневе с размаху ахнул его по спине чуть пониже поясницы. Неизвестный мужик рыбкой в сугроб. И тут Лёня вдруг обнаружил, что штаны-то у атакованного обалдуя «полосатые» – с широкими красными генеральскими лампасами.

Стоит Лёня ни жив ни мёртв. «Ну, – думает, – теперь мне, как штрафнику, точно вышка будет». А генерал, кряхтя, поднялся, отряхнулся, почесал место удара. Потом опасливо глянул на лётчика и обиженно так говорит: «А сказать нельзя? Зачем сразу лопатой-то?!» На что Лёня, быстро оправившись от шока, строго так предупредил, делая вид, что не заметил генеральских штанов под штатским тулупом: «Если тебе ещё раз так моча ударит в голову, пеняй на себя!»

Вспомнив данный эпизод, Борис очень потрафил самолюбию Красавчика. Тот сразу приосанился и теперь выглядел прежним орлом. Лёня очень гордился своим штрафным прошлым, а в особенности тем, что имел честь воевать под началом самого Анархиста. Он не мог отказать себе в удовольствии напомнить Борису два эпизода, которые в его исполнении приобретали чуть ли не классический вид.

Первый случай имел место в конце 1943 года. Однажды в особую штрафную эскадрилью с инспекцией пожаловал большой чин из Москвы, сам в недавнем прошлом знаменитый ас. Генерал служил в аппарате главкома ВВС маршала Новикова.

На самолёте вместе с высоким гостем прилетело множество крупных чинов из столицы и… симпатичная молоденькая корреспондентка. Похоже, именно юная особа сыграла роль детонатора в этой истории. Как говорится, «шерше ля фам».

Будучи наслышанным в Москве о фронтовых успехах штрафников, генерал тем не менее не питал к осуждённым лётчикам тёплых чувств. Столичный деятель считал, что время «партизанщины» прошло и пора разогнать странное подразделение «вольных казачков», которое только позорит ВВС. А для начала решил самолично развенчать один из мифов, окружающих необычную авиачасть.

– Раздули, понимаешь ли, героя! То же мне, суперас в мюнхгаузенской треуголке! Больше сотни побед ему приписывают, а где эти сбитые самолёты есть?! Не числятся они ни в одном документе! Зато начальников на три буквы посылать ваш Нефёдов умеет виртуозно. Наслышаны! Вишь ты, батько Махно, понимаешь ли, выискался! За такие штучки с вашего Анархиста надо бы сдёрнуть портки, да хорошенько выпороть, чтобы научился уважать вышестоящих по должности и званию. Странно, что никто до сих пор этого не сделал. Ну ничего, я вам тут всем покажу вашу мать-анархию! Надолго запомните мой приезд.

Дело было в штабной землянке отдельной штрафной авиаэскадрильи, куда гость нагрянул в то время, когда командира части на месте не было. Нефёдов находился на передовом командном пункте, лично с земли руководя действиями своих лётчиков.

Досадуя на то, что предупреждённый о визите высокого проверяющего из Москвы командир штрафников тем не менее не счёл нужным встретить его лично, оскорблённый ревизор быстро свирепел. Одними грозными обещаниями дело кончиться не могло. Тем более что высокопоставленному офицеру очень хотелось произвести впечатление на журналистку, которую он взял с собой в инспекторскую поездку по частям фронта. Пока двадцатилетняя корреспондентка явно с прохладцей воспринимала ухаживание успевшего разменять четвёртый десяток обладателя золотых эполет.

На свою беду, генерал оказался «летающим». Хотя на боевые задания он не отправлялся, с тех пор как занял высокую должность в штабе. Однако, посещая запасные полки и лётные училища, иногда бывший фронтовой лётчик-истребитель садился в кабину Яка или «Лавочкина», чтобы личным примером вдохновить строевых лётчиков. Да и просто по-мужски было приятно осознавать себя не просто чиновником, а по-прежнему солдатом.

И когда генерал сообщил журналистке о своём решении, девушка впервые взглянула на него с интересом. Правда, в свите генерала нашлись дальновидные знающие люди, которые деликатно попытались отсоветовать начальству «связываться» с непредсказуемым драчливым Анархистом. Их аргументы звучали очень убедительно. Но когда в деле замешана женщина, даже убелённые сединами воины теряют голову.

Был устроен показательный учебный бой, в ходе которого Нефёдов сумел прижать противника к земле и вынудил его совершить посадку. Говорят, после этого потрясённый и прилюдно униженный генерал всё-таки нашёл в себе силы пожать руку своему победителю. Подобно одному австрийскому скрипачу, который, побывав на выступлении гениального Николо Паганини, грустно заявил друзьям: «Сегодня я видел живого Бога, после такого рандеву брать в руки смычок кощунственно», лётчик-генерал тоже больше ни разу не садился в кабину…

Другой легендарный эпизод с участием Анархиста произошёл за несколько месяцев до победы. В Восточной Пруссии штрафники некоторое время «сидели» на одном аэродроме с элитным полком «свободных охотников», которым одно время командовал сам полковник Василий Сталин. В этот полк собрали асов со всего фронта.

И вот командир гвардейцев поспорил с командиром штрафников на бочку вина трёхсотлетней выдержки, по случаю добытого гвардейцами в подвалах одного немецкого замка, что утрёт знаменитому Анархисту нос. Ударили по рукам. Через два часа Сталинский сокол, дважды Герой Советского Союза со своим ведомым пригнал к аэродрому «Мессершмитт» Bf-109 и сбил его на глазах у собравшихся на лётном поле наблюдателей. Однако на это штрафники вяло заметили, что не дело сбивать почти пленённого врага. И коль уж ты его привёл, то будь добр посади живьём.

Когда пришёл черёд Нефёдова постоять за честь своей не увенчанной наградами части, он приказал расстелить по всему лётному полю дюжину полотенец. Затем, взлетев на своём потрёпанном Ла-7, за десять минут на бреющем полёте, кося траву винтом, намотал на лопасти пропеллера все полотенца. Бочка по праву досталась штрафникам…

Потом история о том, как знаменитый ас собирал полотенца, обросла многими невероятными подробностями и превратилась в легенду. Многие скептически настроенные по отношению к штрафникам и их атаману говорили, что всё это брехня, как и многое из того, что рассказывали о самой противоречивой фигуре советских ВВС. Но Лёня-то знал, что это чистая правда, ибо лично наблюдал за очередным подвигом Геракла, как он иногда в шутку величал своего командира и учителя.

Вот так вечером воспоминаний закончилась их прошлая встреча…

С того дня Лёня, похоже, сумел основательно поправить свои пошатнувшиеся дела. В качестве косвенного подтверждения тому примерно полгода назад Нефёдов получил от Красавчика приглашение на свадьбу его дочери. На открытке красовалось название самого престижного ресторана Москвы.

Затем неожиданно выяснилось, что когда-то даже не имевший столичной прописки провинциал в очередной раз переехал в более комфортабельное жильё. Свою скромную «гавану», как он презрительно именовал двухкомнатную «хрущёвку» с совмещённым санузлом («говно и ванна») в Черемушках, Лёня с помощью какой-то сложной комбинации умудрился поменять на шикарные трёхкомнатные апартаменты с высокими потолками и чудесным видом на Кремль. Теперь Лёня обитал на восемнадцатом этаже сталинской высотки на Кудринской площади…

Было ощущение, что входишь в богато отделанный мрамором и лепниной вестибюль дворца с роскошными массивными люстрами и зеркалами по стенам в полный рост. Несмотря на то что новый жилец обитал здесь недавно, консьержка на входе уверенно заявила:

– Так его родная дочка в богадельню сдала.

«Богадельня» оказалась привилегированным домом отдыха для персональных пенсионеров союзного значения. Путёвки в этот оазис высококлассной даже по западным меркам медицины и несоветского комфорта выдавало Главное лечебно-курортное управление ЦК КПСС или особая комиссия при Совете министров СССР.

Пансионат располагался в уголке первозданной природы заповедника «Лосиный остров». Чтобы попасть на его территорию, необходимо было иметь специальный пропуск. Строгие вахтёры долго не хотели пускать «родственника» одного из отдыхающих. Вежливо, но непреклонно охранники предлагали Нефёдову подождать, пока о его незапланированном визите сообщат тому, кого он приехал навестить. И тут выяснилось, что среди отдыхающих в санатории заслуженных товарищей вообще не значится человек со странной фамилией Красавчик.

Борис сразу прикусил губу, запоздало сообразив, какого маху он дал. Конечно! Чтобы попасть сюда, Лёня наверняка провернул какую-то махинацию.

В пору было, обескуражив охранников возгласом «полундра!», драпать к ещё не успевшему отъехать от санаторской проходной такси. Но это означало бы не решить вопрос, ради которого Борис сюда приехал.

Между тем охранники, словно унюхавшие дичь охотничьи псы, «приняли настороженную стойку и навострили уши»: Что за Красавчик? Кто таков? Ату его!

Борис видел: ещё секунда – и вохровцы поднимут грандиозный шухер.

– Так это ж моего брательника жёнка так кличет! – нашёлся визитёр. – За то, что он у неё всё же красивее обезьяны.

Сам не понимая почему, Борис заговорил с ярко выраженным хохляцким колоритом. Впрочем, по наитию найденный образ, кажется, оказался весьма удачным. Добродушный «хохол» «гутарил» с вахтёрами так, словно по простоте душевной призывал незнакомых мужиков посмеяться над интимной подробностью из жизни родни:

– Вот Бог послал мужику бабу! Не жена, а «вражий голос»!

Вскоре Нефёдов с облегчением заметил понимающие ухмылки на суровых лицах сторожей – раз улыбаются, значит, расслабились, больше не воспринимают данный инцидент всерьёз.

«Теперь надо действовать более осторожно», – сказал себе Нефёдов. И тем не менее он снова чуть не выдал себя искренним изумлением, когда узнал, что для того, чтобы основательно поправить своё пошатнувшееся в делах фартовых здоровье, старый аферист оформился в элитный санаторий ни много ни мало как бывший зампред обкома с Урала, ветеран партии аж с 1931 года. «Он бы ещё героем Куликовской битвы или на худой конец большевиком с дореволюционным стажем записался», – не без зависти к Лёниной способности ловко (без мыла) пролезать туда, куда простым смертным путь был строго запрещён, сказал себе Нефёдов.

А решилась проблема чисто случайно. Борис полез в карман за папиросами и вдруг вспомнил, что имеет в особом кармашке кошелька небольшую фотографию, на которой была запечатлена их отдельная штрафная авиагруппа, точнее те, кто дожил до 9 мая 1962 года, когда был сделан снимок (а таких осталось немного). Как бы случайно карточка упала на пол, когда посетитель что-то искал в кошельке. Увидев, о ком идёт речь, охранники сразу широко заулыбались и чуть ли не стали хлопать по плечу родственника такого замечательного человека. О пропуске более никто не вспоминал.

Один из вахтёров долго провожал Нефёдова через всю огромную территорию санатория. По пути выяснилось, что «уважаемый персональный пенсионер» в данный момент находится на лечебных процедурах. В фойе банного корпуса визитёров встретил здоровенный детина в белом медицинском халате, больше похожий на ресторанного вышибалу. Он отпустил охранника и совсем по-военному доложил Нефёдову, что какой-то Лев Романович его уже ждёт.

«Процедуры» оказались феодальными утехами двух распаренных докрасна мужиков с тремя голыми девками. Юные русалки с распущенными волосами и пышными женскими прелестями с порога взяли нового кавалера под рученьки и повели в раздевальню.

– Сначала праздник тела и души, а разговоры потом! – крикнул Борису из бассейна Лёня. Когда одессит появился из купальни, взорам присутствующих открылась его нательная живопись, которая не хуже ассирийских настенных хроник повествовала о бурной, полной разнообразных приключений жизни сорокашестилетнего плейбоя. Особенно Лёня гордился татуировками в интимном месте. Словно звёздочки на фюзеляже самолёта, эти весёлые картинки свидетельствовали о его асовском донжуановском списке.

Банные барышни оказались большими искусницами по части снятия у попавших к ним в руки мужчин стрессов и телесных зажимов. Они ловко управлялись с берёзовым веником, профессионально делали массаж и могли дать фору в искусстве любви древнегреческим гетерам. Как девушки попали на охраняемую не хуже ракетной базы территорию, осталось для Бориса загадкой. Но из парной он вышел удовлетворённый, словно султан из гарема, чувствуя, что только что скинул лет двадцать, не меньше.

Угадав первый вопрос Нефёдова, фиктивный обкомовский отставник в иносказательной форме объяснил, как он очутился в этой богадельне для отставных хозяев жизни:

– У меня манера такая – «попадать в цвет». Мне даже кажется, что живи я теперь в Америке, где злобные куклуксклановцы линчуют бедных негров, а «чёрные пантеры»[8]8
  Партия чёрных пантер – радикальная организация афроамериканцев экстремистского толка, которая в 1960-е годы помимо легальных методов борьбы с белыми расистами проводила вооружённые акты возмездия.


[Закрыть] отстреливают бледнолицых потомков плантаторов-рабовладельцев, я бы и там, в виде исключения, стал первым и единственным в своём роде «нейтралом», которого все обитатели нью-йоркских или чикагских каменных джунглей считали бы чужаком и изгоем и при этом звали бы на свои шабаши.

Вместе с Лёней хорошо проводил время какой-то кавказец, очень похожий на сталинского министра внешней торговли и председателя Совмина Анастаса Микояна – с такой же чёрточкой усиков под крупным орлиным носом и мягким обманчивым взглядом из-под кустистых бровей. Одессит отрекомендовал его Борису как «своего ученика из Батуми». Оказывается, они обмывали здесь только что купленный сыном гор «Мерседес».

– Так пистон захотелось кому-то поставить, а тут такие секс-бомбы сорок мегатонн, – интимно признался командиру Лёня и посетовал: – Не удержался… Да и как тут удержишься!

При этом любитель хорошей жизни красивым жестом обвёл заставленный разносолами стол, резвящихся в бассейне обнажённых русалок и прочее великолепие парной класса люкс. В накинутой на голое тело простыне Лёня сейчас был похож на римского сенатора, расслабляющегося в термах собственной вилы в компании наложниц и друзей.

– Да и барышни настаивали. Говорят: «Близость к настоящим мужикам освежает». А, каково, командир?! Выходит, мы с тобой парни в самом соку и рано о пенсии думать.

При этих словах подружки одессита одобрительно захихикали из бассейна.

Приятель Красавчика принялся его нахваливать, уверяя, что лишь прежние грузинские князья умели так красиво встретить гостя и отдохнуть вместе с ним.

Видимо, в какой-то момент темпераментный южанин перегнул палку, ибо Лёня скромно потупил взор и стал уверять командира, что сам он – ни-ни, ибо в основном лечится здесь. А потому честно старается строго соблюдать санаторный режим. А данное торжество бесстыдной плоти, мол, устроено исключительно ради приехавшего издалека «генацвали» и его автомобильной радости.

Впрочем, приступ стыдливой скромности продолжался недолго. Вскоре самоирония взяла верх. Красавчик хитро прищурился на командира и, как полагается после парной и пива, когда особенно тянет на философствование, поведал притчу про монаха-отшельника:

– Двадцать лет удалившийся от мира ради духовного просветления юноша, а затем молодой мужчина строго соблюдал данный Богу обет не грешить – не пить вина, не есть мяса, не сквернословить и не притрагиваться к женщинам, как к «сосудам сатанинского порока». И никак дьяволу, на какие бы ухищрения он ни шёл, не удавалось сбить этого человека с его праведного пути. И вот однажды Сатана принял облик престарелого отца монаха, с которым тот не виделся много лет. «Выпей со мной хотя бы глоток вина, сынок, по обычаю нашего рода, – попросил на прощание лжеотец, – ведь уже не свидимся более с тобой». Не смог суровый затворник отказать родному человеку в его последней просьбе. За первым глотком последовал второй и третий. А там в дело пошёл прихваченный «родителем» второй кувшин хмельного напитка… В этот же день пьяный монах убил и съел чужого барана, грязно обругал по дороге встречных путников и изнасиловал оставленную без присмотра деревенскую козу… Так выпьем же, други мои, за то, чтобы не впадать в крайности, всего позволяя себе вовремя и в меру! – провозгласил тост одессит.

Почувствовав, что представился подходящий момент, Борис перешёл к делу, за которым сюда явился (в этот момент осушивший свой «кубок» кавказец удалился в соседнюю комнату). А для начала вежливо поинтересовался:

– Как у тебя сейчас с финансами?

– Ношу новый костюм со старыми дырками, – загадочно прожевал в ответ барон теневого рынка без отрыва от куриной ножки.

– Понятно. Тогда я лучше в другом месте поищу то, что мне надо.

На это Лёня артистично ответил фразой из анекдота:

– «Да ты с ума сошёл – деньги из семьи каким-то дешёвым сукам носить!» – сказала мама целке-сыну, раздеваясь. – В чём в чём, а по части образной доходчивости ничто не могло сравниться с неподражаемым одесским юмором. – Когда у нас, в Одессе, спрашивают: «Скажите, у вас нет рыбы?», мы обично вежливо отвечаем: «У нас нет мяса, а рибы нет чуть дальше, в магазине Живая риба». Вам, конечно, нужны доллары, мсье Нефёдов? Я вас понял. Но сейчас их нет у меня, но для вас нарисуем.

Борис удивленно уставился в грустные тёмные глаза напротив, не понимая, каким образом Лёне стало известно о том, о чём он пока только размышлял, но ещё ни разу не произносил вслух. Лёня лишь усмехнулся и ещё раз веско пообещал: