Текст книги "Охота на льва"

Глава 4
Как ловят птиц

Кембери сидел на балконе амьенского посольства и размышлял о том, как ловят птиц.

Одна такая птица, бело-голубая, с неторопливым достоинством проплывала над ним: пассажиры императорского дирижабля «Круг Заступника» следовали из столицы к югу. Потрясающее все-таки зрелище! Огромная туша дирижабля казалась не венцом технического прогресса, а живым существом, выведенным в лаборатории, – очень уж важно и размеренно плыла она по небу. Вечером его пассажиры уже будут на юге, у теплого моря.

В Амье дирижаблей не было. Когда Владко Пышный, обласканный императором, корпел над своими чертежами, на родине Кембери таких вот изобретателей тащили на костер по обвинению в ереси. Умница все-таки государь Торн, великий умница. Летательный аппарат, чтобы бороздить небо, – ну и Заступник с ним, что ересь: главное – это его практическое применение. Не надо притягивать вечную битву добра и зла к делам повседневным, Заступник и Змеедушец ежечасно сражаются в иной плоскости. И теперь дирижабль служит для ускорения и оптимизации перевозок, а Амье отстает от Аальхарна в техническом развитии на двадцать лет, и это еще скромно признаваемый минимум. Своих инженеров, уровня Пышного и Амзузы, в стране нет. И хотя владыка Хилери недавно открыл несколько академиумов, это не сократит разрыв в знаниях, во всяком случае не сразу. Людей ведь надо обучить с нуля и направить их работу в нужное русло, а в это время ученые Аальхарна тоже не в носу будут ковырять.

Дирижабль двигался к югу, а Кембери размышлял о том, как ловят птиц – огромных таких птиц белоголубого окраса. Пожалуй, Хилери прав: начнем с простого копирования технологий, а там и свои специалисты вырастут – иначе Амье, прежде великая держава, будет вынуждена вечно следовать в кильватере прогрессивного Аальхарна.

Итак, что ему нужно? Завербовать Пышного и заставить работать на Амье не получится. Деньгами ученого не подкупить. Поймать его на неких возможных грехах тоже не выйдет – все его грехи, и прошлые, и будущие, заранее списаны императором. В каких-нибудь сулифатах жену и детей Пышного, не обинуясь, похитили бы – и тогда ученый стал бы оперативно ковать орудие возмездия; да только мы не в сулифатах, и Шани Торн собственноручно свернет голову тому, кто хоть взглядом обидит любимого ученого страны или его чад и домочадцев. Работать за идею? Пышный так и делает, по большому счету.

Кембери решил обойтись без особенных напряжений ума и пойти по пути наименьшего сопротивления. По закону вся научно-техническая документация Аальхарна копируется и отправляется в архивы Государственной императорской библиотеки, и чертежи дирижабля, надо полагать, находятся там же. Конечно, не в открытом доступе для всех, но выудить их оттуда гораздо легче, чем завербовать Пышного и выведывать информацию непосредственно у него. Кембери пригубил воды со льдом из высокого хрустального бокала – день выдался довольно жаркий – и придвинул к себе толстый справочник «Люди столицы»: там в алфавитном порядке перечислялись все хоть сколько-нибудь значимые персоны, а также указывались их должности и адреса. Открыв раздел «Библиотеки», Кембери вооружился карандашиком и принялся подчеркивать имена библиотекарей с правом особого доступа.

Таких оказалось пятеро. Кембери переписал их имена на отдельный лист и звякнул в колокольчик, вызывая личного секретаря.

Через четверть часа, когда вода в бокале иссякла, а солнце достигло зенита, секретарь принес пять тощих папок – досье на нужных персон. Кембери попросил еще воды и погрузился в чтение.

Спустя пару часов, когда жара достигла своего предела, а в сторону сулифатов двинулся еще один дирижабль, «Принц Аальх ибн Сафрани», Кембери смог поставить в своем списке галочку напротив фамилии того человека, которого следовало разрабатывать в первую очередь. А поставив галочку, он радостно воскликнул на диалекте родного приморского поселка:

– Ай да Кембери! Ай да сукин ты сын!

Потому что персона для оперативной разработки подобралась – лучше некуда.

Вечером Кембери сменил официальное одеяние на непритязательный внешне, но пошитый из дорогих тканей костюм государственного служащего и отправился прогуляться по набережной Роз. В этот час набережную заполнял гуляющий народ, и господин посол легко смог смешаться с толпой – здесь попадались самые разные, порой весьма примечательные типы, так что даже его южно-смуглая темноглазая физиономия не привлекала к себе никакого внимания. Кембери миновал памятник затонувшим кораблям – именно здесь флот Амье потерпел сокрушительное поражение и перестал существовать; в знак добрососедских отношений император Торн приказал воздвигнуть здесь колоссальный монумент, под которым теперь назначали свидания парочки и играл небольшой народный оркестр, а мимы в красно-черных домино разыгрывали сценки из жизни заполян, что славились по всей стране милым наивным тупоумием. Кембери обошел памятник, разглядывая паруса кораблей в мраморной пене, и заметил, как оборванный мастер карманной тяги, явно имевший в этом районе недурной промысел, примеряется к сумочке строгой дамы благородного происхождения. Дама, блондинка с синим северным взором, гордо не смотрела по сторонам и поэтому ничего не замечала, и содержимое ее кошелька наверняка перекочевало бы в грязную ладонь оборванца, если бы Кембери не схватил его за плечо и не заломил руку боевым пиратским приемом. Кожаный кошелек дамы шлепнулся на мостовую, а сама она испуганно вскрикнула и едва не лишилась чувств. Кембери с изяществом, достойным танцора императорской балетной школы, дал воришке пинка и подхватил даму, не позволив ей упасть. Незадачливый вор мигом скрылся в толпе, а синеглазая блондинка приоткрыла глаза и прошептала:

– Заступник Всемогущий… Кто вы, сударь?

– Лорд Вивид Кембери, – представился посол, несколько усилив амьенский акцент, и протянул даме кошелек. – Моя шпага всегда к вашим услугам, прекрасная госпожа.

Знакомство состоялось.

Позже, в посольстве, когда Кембери вошел в свой кабинет, Киттен, уже сменивший лохмотья оборванца на привычную домашнюю рубашку свободного покроя и шелковые шаровары, продемонстрировал послу забинтованное плечо и попенял:

– Не, ну это ни в какие ворота не лезет! Закрутил бы тихонько, и все.

– Не жалуйся, – парировал Кембери: сегодняшним происшествием он остался весьма доволен.

– Гадом буду, ты мне плечо вывихнул, – проворчал Киттен. – Ну да ладно: лишь бы пользы для. Рассказывай, что там вышло.

– Вышло все, как и задумывалось, – сказал Кембери, вольготно усаживаясь в кресло. – Эта Хела просто идеальный тип. Старая дева, заносчивая дура и невероятная гордячка, которая дальше своего длинного носа ничего не видит.

– Помнишь, как у ибн Сахеба: «На гордеца не надобно ножа, лишь лести его требует душа…» – ухмыльнулся Киттен и потер плечо. – Ну и ты, разумеется, быстро нашел к ней подход.

– Конечно. Прихвастнул несуществующим дворянским титулом, побеседовал с ней о восстановлении монархии и пару раз отпустил комплименты ее прекрасным глазам – но не фривольные, разумеется. У нее, кстати, недавно погибла подруга. Помнишь, Марита Стерх, в газетах писали о ней в связи с делом рыжих.

Киттен кивнул.

– Помню, это та Марита Стерх, которая охотилась на льва в императорском дворце, и охота кончилась неудачно, – сказал он. – И наверняка твоя Хела смогла сложить два и два и сделать правильные выводы о результатах злополучной ловли?

– Я уверен, что так оно и было, но ты сам понимаешь, что неразумно говорить об этом при первой встрече, – за окном переливисто защелкал крошечный пратуш, и некоторое время Кембери задумчиво внимал радостным птичьим трелям. Вот создание, которое никому не придет в голову ловить, – оно и так летает в каждом саду, и можно сколько угодно наслаждаться его песнями. – Завтра мы условились встретиться в опере, дают «Прекрасную охотницу». Вот и посмотрим, как все сложится, – очень уж название подходящее.

* * *

«Прекрасная охотница» по праву считалась вершиной оперного искусства Аальхарна. Здесь был и классический сюжет, и образ возвышенной героини, отдавшей жизнь за освобождение родины, и непосредственная правдивость изложения, и удивительная музыка гениального Черутто, который достиг в этой опере вершины своего дарования, но главное украшение – небесное сопрано Доры Кривич и изумительный тенор Марко Леся. Когда Лесь исполнял заключительную арию «Где ты, любовь моя…», оплакивая погибшую возлюбленную, в зале мало кто мог сдержать слезы.

В Амье оперы не было. Все владыки считали этот вид искусства блудом и ересью, но Кембери не мог с этим согласиться, оперу он любил и не упускал возможности посещать премьеры, тем паче Императорский оперный театр славился масштабом и монументальностью постановок: в той же «Охотнице», например, на сцене появлялась точная копия государева охранного отряда – актеры массовки верхом на лошадях, со штандартами, при полном параде, – колоссальное зрелище! Хела тоже любила оперу – еще и потому, что могла показать на публике фамильные бриллианты; провожая свою даму до места в первом ряду, Кембери был просто ослеплен блеском драгоценных камней на высокой напудренной шее.

В этот раз «Охотница» в новой постановке собрала в зрительном зале лучших людей империи. Кембери заметил тут и финансистов, и интеллигенцию, и даже, к удивлению своему, военных. Этим-то что надо от искусства, язвительно думал посол, рассматривая ордена и эполеты, видно же, что на всех одна извилина, да и та – след от кивера. Тем не менее армейцы перелистывали программки, просматривали либретто и даже пытались его обсуждать: видимо, император решил внедрить культуру в армию, вот и приходится бедолагам рассуждать о том, чем сопрано отличается от собрана – мясной северной похлебки. Императорская ложа пока пустовала, Хела скользнула по ней взглядом, и по ее лицу пробежала тень. Это не укрылось от Кембери, и он с удовлетворением подумал, что находится на верном пути.

– Вы уже слушали «Охотницу», господин Кембери? – поинтересовалась Хела, с благородной небрежностью просматривая либретто.

– Разумеется, моя госпожа, – кивнул Кембери, – в старой постановке. Тогда еще партию Девы пела не Кривич, а Ляна Супесок.

Хела едва заметно усмехнулась.

– Супесок попала в театр исключительно по протекции, – проронила она. – Но если техника исполнения и голос оставляют желать лучшего, то не поможет даже фавор Артуро Железное Сердце.

– Вы абсолютно правы, сударыня, – кивнул Кембери, глумливо ухмыльнувшись про себя: ходили слухи, что личник императора склонен любить исключительно мужчин. Загорянин, что с него взять, – там такие причуды у каждого второго. Впрочем, Царь Небесный с ним, есть и более интересные дела. – Будем надеяться, что премьера нас не разочарует. Кривич изумительно хороша на сцене. А какой голос! Будто дух небесный поет славу Заступнику.

Хела посмотрела на него с уважением.

– Вы разбираетесь в опере, Вивид, для мужчины это редкость. Сейчас ведь сюда часто приходят не наслаждаться музыкой, а обсудить фигуру примы и посплетничать о новых любовницах тенора.

– Да, общий упадок нравов трудно не заметить, – согласился Кембери. – То ли было в прежние времена! Возвышенность и достоинство еще ценились… – Он вздохнул и взглянул в глаза своей спутницы. – Иной раз я очень тоскую по прошлому.

Хела хотела было ответить, но внезапно вздрогнула и посмотрела на императорскую ложу. Кембери проследил за ее взглядом и увидел Инну.

Ее словно выделял солнечный луч, широкий и ясный. Артуро и император, которые были с ней, казались тенями на заднем плане – скучными тенями, не имевшими никакого значения. Инна была бледна, словно после болезни, драгоценности и дорогое платье только оттеняли бескровность ее лица – тем не менее Кембери готов был поклясться, что прекраснее женщины он не встречал никогда. Инна казалась гостьей из иного мира, призраком или духом небесным: именно эта нездешность и поразила господина посла.

Продолжать глазеть было уже невежливо; Кембери усилием воли взял себя в руки, напомнив, что все это только работа, и обратился к своей спутнице:

– Моя госпожа, вы бледны. Все ли в порядке?

Хела смотрела на государеву ложу с такой лютой злобой, что Кембери едва не издал радостный возглас: вербовать знатную даму можно было хоть сейчас. Однако Хела совладала с собой и ответила:

– Не волнуйтесь, мой друг. Это всего лишь легкое головокружение, не о чем беспокоиться.

Кембери улыбнулся, взял Хелу за руку и предложил:

– Тогда давайте наслаждаться оперой.

Премьера же была действительно потрясающей – будоражила воображение и волновала чувства. Режиссеры не пожалели ярких красок; Кембери искренне наслаждался оперой, жалея, что подобной утонченной музыки, гармонично сплетенной с гениальным сюжетом, не существует на его родине. Когда же Деву повели на плаху, то в зрительном зале послышались первые всхлипы, и Кембери почувствовал странное теснение в груди, словно опера затронула в нем то, что он старательно скрывал в глубине сердца, боясь даже заглядывать туда.

Он покосился на свою соседку: по щекам Хелы стекали слезы, но плакала она без всхлипов, изредка касаясь лица изящным кружевным платочком. Кембери перевел взгляд на императорскую ложу – там разыгралась еще более трогательная сцена: государь изволил утешать плачущую Инну, а Артуро стоял позади с совершенно непроницаемой физиономией. «Такого хоть кочергой по змееполоху гоняй, – подумал Кембери, – ему хоть бы хны». Тем временем на сцену выходил хор для финальной арии, а Кембери подумывал предложить своей даме прогуляться в ночном парке возле одного из рукавов Шашунки.

Луна была прекрасна. Кембери не отличался особенной восприимчивостью к небесной спутнице родной планеты, однако порой ему хотелось поддаться ее зову в ночи полнолуния и, как было заведено на его родине еще в языческие времена, предаться диким пляскам и исступленным молениям. Впрочем, за такие проявления ереси его наверняка потащили бы на костер – а у господина посла было еще немало дел на бренной земле. Поэтому он предпочитал просто любоваться луной, сидя на балконе посольского особняка.

Хела, судя по всему, вела себя совсем иначе: луна будила в ней какие-то скрытые до поры до времени чувства. Сейчас, сидя рядом со своей дамой на изящной скамье под молодыми деревьями парка, Кембери видел, что глаза Хелы сияют особенным, энергичным блеском, а на аристократически бледных щеках цветет румянец.

– Луна сегодня особенно прекрасна, – сказал Кембери очередную банальность, которую ни одна из дам никогда не сочла бы таковой. – В такие ночи, моя госпожа, я особенно хорошо начинаю понимать человеческую природу.

– Что же именно вы понимаете? – поинтересовалась Хела. Кембери вздохнул и сел поближе, сокращая предписанное этикетом расстояние с двух ладоней (дистанция «спутник») до ладони и двух пальцев (положение «друг»).

– То, что в каждом из нас живет желание страсти и мести.

Услышав о мести, Хела недобро прищурилась и посмотрела на него. Посол подумал, что находится на правильном пути.

– Да… – протянула она. – Мне есть кому отомстить. А вам?

– Все, кому я хотел бы отомстить, уже давно лежат в могилах, – значительно произнес Кембери, – так что в смысле мести я предпочитаю действовать в рамках закона. А хотите, я вас удивлю, госпожа моя?

Хела кивнула, и Кембери продолжал:

– Не столь давно в связи с делом рыжих расследовалось одно убийство. Некая достойная девушка благородного происхождения зачем-то отправилась в промзону, где была убита возле причала Лудильщиков и сброшена в реку. Расследование не подтвердило причастность поклонника рыжеволосых к ее смерти, и довольно скоро был найден ее убийца.

Хела вся обратилась в слух. Казалось, что ее парализовало, – она напряглась, а ее идеальная осанка стала прямо-таки натянутой, словно женщину превратили в мраморную статую. Только губы ее дрожали, свидетельствуя о том, что это все-таки живой человек.

– Однако если допустить нечто неизвестное следствию – а конкретно свидетелей убийства, то становится понятным, что девушку зарезал вовсе не пьяница, позарившийся на побрякушки…

С губ Хелы сорвался невнятный стон, и она схватила посла за руку.

– Умоляю вас! – воскликнула она. – Кто этот свидетель? Вы? Что еще вам известно?

Кембери ласково погладил ее по руке.

– Это не я, но один из сотрудников посольства. В промзоне находится дом, который он посещает приватным образом, – Хела понимающе кивнула. – Мой друг откровенно напуган этой историей, поскольку в ней замешано одно очень высокопоставленное лицо, и раскрытие правды грозит ему смертью.

– Я так и знала… – прошептала Хела. – Мерзавец… Это император, да?!

От ее возгласа Кембери даже съежился.

– Тише! Ради всего святого, моя госпожа… не надо кричать. Тем более об этом. Да, в тот злосчастный вечер мой друг видел карету императорского дома и готов под присягой поклясться, что из нее вынесли женщину, которую затем сбросили в реку. Поэтому у самого причала не было обнаружено крови – несчастную Мариту Стерх убили в другом месте, и лучше умолчать о муках, которые ей пришлось перенести перед смертью. Разумеется, ваш государь не убивал миледи Стерх собственноручно, но я не сомневаюсь, что именно он отдал соответствующий приказ одному из своих прихвостней.

Некоторое время Хела плакала, полностью отдавшись своему горю. Наконец, посол протянул ей носовой платок и произнес:

– Мы граждане другого государства, и отношения между нашими странами исторически напряженные. Если сотрудник амьенского посольства в чем-то обвинит императора, то это будет сочтено провокацией и поводом к войне. Совсем иное дело, если подобное обвинение, основанное на несомненных уликах, выдвинет гражданка Аальхарна. Вы ведь хотите мести, госпожа моя?

– Правосудия, – хриплым шепотом вымолвила Хела. – Правосудия!

Кембери довольно улыбнулся. Как говорил знаменитый военачальник Стерх эс Нахиб, пора сделать предложение, которое не станут отвергать.

– Я предлагаю вам договор, моя госпожа. Я, со своей стороны, предоставлю свидетельства, которые окончательно скомпрометируют убийцу вашей подруги. Правосудие восторжествует, а несчастная Марита будет отомщена. А взамен я бы хотел получить от вас чертежи дирижабля Пышного, которые хранятся в особом отделе Государственного архива.

Кембери не был профессионалом разведывательной работы и вербовок за плечами имел не так уж и много. Пожалуй, Стэхем, работавший в Аальхарне до войны и ставший легендой амьенской разведки, сделал бы такое же предложение гораздо тоньше и продуманнее – однако Стэхема посадили на кол одним из первых же указов нового аальхарнского правительства, а подготовить достойную смену он не успел. Впрочем, Кембери повезло, и Хела произнесла:

– Это гораздо труднее, чем вы полагаете, друг мой. Я не могу просто так войти в архив и вынесли оттуда все, что пожелаю.

– Снять копию? – предположил Кембери. – Заменить одну папку другой, похожей, а потом скопировать чертежи и проделать обратную замену?

Хела печально усмехнулась.

– Там все чрезвычайно строго контролируется. Нас обыскивают перед входом в архив и перед выходом оттуда.

Кембери улыбнулся и ободряюще сжал ее холодную ладонь:

– Не тревожьтесь об этом, моя госпожа. У меня есть несколько задумок на этот счет.

На следующий день Хела, необычно бледная и сосредоточенная, отправилась на плановую работу в Государственный архив.

– Вы неважно выглядите, – сочувственно заметила невзрачная сотрудница в сером форменном платье и с собранными в дульку на затылке черными волосами: самая настоящая ворона. В ее обязанности входило проведение обысков: ощутив на одежде чужие руки, Хела поморщилась.

– Я заболела, – сказала она и в подтверждение своих слов продемонстрировала пузырек с микстурой для горла и маленький кулек с пилюлями. – Не пейте холодное молоко в такую жару.

– Ох, это и правда неприятно – болеть в такую погоду, – заметила ворона и кивнула: – Все в порядке, проходите.

Хела подхватила свои лекарства и прошла в архив.

Плановая работа была скучной и заключалась в проверке каталогов и осмотре самих книг и документов на предмет износа. Хела прошла к стеллажам с технической литературой, устроилась за небольшим круглым столиком и принялась набрасывать список дел. Из-за соседнего шкафа ее окликнул конопатый Фришек, который почему-то решил, что может завязать с ней какие-то отношения помимо рабочих. Хела поморщилась: низкорослый, невзрачный сын заводской работницы из промзоны ее, разумеется, не привлекал никоим образом, однако она общалась с ним подчеркнуто вежливо.

– Доброе утро, моя госпожа, – улыбнулся Фришек. – Что-то вы бледны сегодня. Все балы, балы?

Когда он прочитал из газет, что Хела была на балу у самого императора, то потом без малого неделю донимал ее просьбами рассказать поподробнее, как и что там происходило, какую играли музыку, какие подавали кушанья и какие важные персоны еще присутствовали.

– Я заболела, – с легкой прохладцей в голосе ответила Хела. – Любовь к холодному молоку не доведет меня до добра.

– Можно попить горячего молока с медом, – посоветовал Фришек. – Хотите, пообедаем сегодня вместе?

– У меня много работы, – сказала Хела и отвернулась. Сзади послышался разочарованный вздох.

Несколько часов Хела в самом деле усердно работала с книгами, стараясь не вспоминать о вчерашнем разговоре с Кембери. Ведь если у них все получится, то тогда… нет, лучше об этом не думать. Сейчас ей необходимо спокойствие и хладнокровие.

Когда Фришек перешел в другой отдел, а Хела осталась в одиночестве, наступил черед лекарств. Вчера Кембери доступно объяснил ей, что нужно делать, Хела не стала вникать в суть химических процессов и сейчас просто действовала так, как было велено. Вынув из кулька пилюлю, она положила ее на тонкую бумажную полоску, а затем отвинтила крышку от пузырька с микстурой и осторожно капнула на пилюлю несколько мутных серых капель. Теперь надо было быстро и осторожно подойти к окну и положить лекарства в полосу света на подоконнике.

Когда все было сделано, Хела вернулась за свой столик, спрятала лекарства в карман платья и вернулась к работе. Вскоре воротился и Фришек. Он хотел было что-то сказать, но Хела всем своим видом показывала, что занята и не расположена к беседам, – и конопатому тоже пришлось заняться работой.

Впрочем, долго трудиться им не пришлось. Со стороны окна послышался легкий треск, и Хела почувствовала, как сердце в груди замерло, а в желудке шевельнулся холодный мерзкий ком ужаса. Пошла химическая реакция – вскоре Хела увидела, что от окна тянутся струи дыма.

– Заступник Всемогущий! – воскликнула она в страхе, и голос ее прозвучал совершенно искренне. – Горим! Фришек, пожар!

Фришек среагировал именно так, как она и ожидала: он выскочил из-за стола, схватил Хелу за руку и поволок к выходу. Обернувшись, Хела успела заметить язычки пламени и с восхищением подумала, что химия – великая наука. Определенно за ней будущее.

Потом они с Фришеком сидели в кабинете директора, ожидая, когда пожар потушат, и Хела чувствовала, что ее самым натуральным образом трясет лихорадка. Фришек, решивший, что она перепугалась до смерти, присел рядом и по-хозяйски обнял ее за плечи. Хела хотела было заметить, что подобное поведение позволительно разве что с девками в клетчатых юбках из его родного района, а не с благородными дамами, но промолчала – так они и сидели, пока в кабинет не зашел директор библиотеки в сопровождении трех сотрудников с правом особого допуска. Он остановился перед Хелой и посмотрел на нее с искренней признательностью.

– Вы вовремя заметили дым, госпожа Струк, – благодарно произнес он, – и этим спасли множество книг от уничтожения. Спасибо вам – и от моего имени, и от всего государства.

Хела скромно склонила голову.

– Я сделала только то, что должна была, – промолвила она. – Пожар потушили?

– Да, однако много книг испорчено, – сказал директор, усаживаясь за стол. – Господа, ряд документов пострадал от огня и воды при тушении. Вы прекрасно понимаете, что в большинстве своем книги из технического отдела не имеют цены, а основная часть документов содержит государственную тайну.

Собравшиеся дружно закивали. Хела уселась поудобнее, убрав руку Фришека со своего плеча.

– Теперь нам с вами вшестером предстоит очень усердно работать, чтобы в кратчайшие сроки восстановить пострадавшие тексты. Сегодня мы отберем и распределим материал и примемся за работу, не хочу вас пугать, но трудиться нам предстоит без сна и отдыха.

Хела слушала его и кивала. Большая часть ее миссии была выполнена.

* * *

Хотя Андрей и не испытывал особого восторга от обновленной столицы, здесь были места, которые ему очень понравились. Гуляя по городу, он с удовольствием отдыхал в маленьких парках так называемого Зеленого ожерелья вокруг группы заводов либо заходил в библиотеки, которых в столице было больше десятка, и в них было полно читателей. Шашунка, которая в прежние времена являла собой обычную речонку-тухлячку, куда сливали отходы и нечистоты, преобразилась в чистую звонкую реку, украшенную мостами и закованную в гранит, – Андрей частенько сидел на скамье возле берега, рассматривая бело-золотую столичную панораму, и размышлял.

Он все еще не мог решить, что ему тут делать и чем заниматься. Андрею давно хотелось покинуть гостеприимный дом его величества – очень уж ему не нравился взгляд императора, которым он одаривал Нессу: бледный и тяжелый, он напоминал взгляд охотника сквозь прицел за секунду до того, как спускается курок. Чем скорее он, Андрей, найдет новый приют для себя и дочери, тем лучше. А кем работать? Он, конечно, сможет найти себе работу в лекарском центре – труд в госпитале военного гарнизона сделал Андрея неплохим хирургом, но что будет делать Несса? Вряд ли она с ее энергичным характером станет сидеть дома и спокойно вести хозяйство, тем более что после смерти Олега создание домашнего уюта вряд ли поможет ей прийти в себя.

Когда Олега отправили в Туннель, Андрей пошел на поклон к старому знакомому – отставному полковнику секретной службы Гармонии Максиму Торнвальду и пал в ноги, умоляя узнать хоть что-то о дальнейшей судьбе зятя. А вдруг ему повезло, и он попал на гуманоидную планету? Пускай вдали от семьи, в чужом мире, но Олег будет жить. Он-то, Андрей, выжил. Полковник Торнвальд долго отпирался, сетуя на старость и болезни, но потом все же связался с коллегами. Андрей слышал их разговор и думал только об одном – как рассказать Нессе правду.

Потом он сотню, тысячу раз пожалел о том, что признался.

Мимо Андрея проплыла очередная бело-голубая гондола. Гондольер помахал сидящему и, не дождавшись приглашения причалить, направился дальше. Водное такси, надо же. Быстро, легко, удобно – дивный новый мир, созданный императором Торном, казался Андрею игрушечным, словно Шани выстроил для себя кукольный дом с живыми марионетками. Впрочем, кому от этого хуже, и кто он, Андрей, такой, чтобы критиковать перемены, произошедшие в стране?

Андрей провел ладонью по лицу, словно смахивая паутину мыслей, поднялся со скамьи и неторопливо побрел в сторону Научного квартала – там находились основные корпуса столичных академиумов и располагалась Главная городская библиотека. Андрей хотел пролистать подшивки газет за прошлые годы. Не читать же, в самом деле, ту ерунду, которая расклеена на стендах на углах домов, где рядом с официальными новостями публикуют сущий вздор вроде того, что в особняке генерала Паулица домовой пишет на стенах матерные частушки.

Однако попасть в библиотеку Андрею так и не удалось. Сперва он остановился, заслушавшись мелодичными голосами колоколов в храме святого мученика Игнасия, что располагался на соседней улице и был чуть ли не единственным столичным храмом, нисколько не пострадавшим за годы войны и интервенции, а затем почувствовал удар.

Потом, вспоминая о взрыве, произошедшем в храме во время службы, Андрей думал, что все произошедшее уложилось в несколько мгновений, плотно спрессованных в оглушающий грохот. Он услышал взрыв, под ногами задрожала земля, и хрустальным звоном откликнулись оконные стекла, сияющим дождем вылетевшие из рам в соседних домах. Все это Андрей и воспринял как удар, оглушивший его сознание на некоторое время. Затем на несколько секунд воцарилась страшная тишина, которую практически сразу же разорвал женский вопль.

И Андрей бросился бежать.

Взрыв прогремел в тот самый момент, когда в храме закончилась утренняя служба и люди шли к алтарю принять благословение. Выбежав к храму, Андрей замер – вместо старинного здания, украшенного изящными статуями и причудливой резьбой, теперь дымилась гора обломков. Западная стена, впрочем, устояла – оттуда, с фрески, на развалины горестно взирал Заступник с Андреевым лицом. Со всех сторон к храму сбегались люди, невесть откуда взявшиеся охранцы уже оцепляли площадь перед зданием, а несколько человек растаскивали в стороны камни, пытаясь найти живых. Чуть поодаль Андрей заметил двух окровавленных парней в академитских мантиях – видимо, они стояли возле самого выхода и успели спастись. Один из них плакал навзрыд, второй все время порывался встать, но снова и снова устало опускался на землю.

– Я лекарник, – произнес Андрей охранцу, который счел его за зеваку и попытался отодвинуть за алую ленту ограждения. – Я лекарник, пропустите меня.

– Конечно, господин, – охранец был молод и невероятно перепуган. – Проходите, там уже первых достают.

Однако Андрей уже ничем не мог им помочь. То, что еще какой-то час назад было ребенком, теперь превратилось в сломанную куклу из плоти и крови. Андрей нервно сглотнул, пытаясь подавить вскрик, и накрыл маленькое тело зеленой тканью, поданной одним из охранцев. Затем он подошел к академитам и спросил:

– Ребята, как вы?

– Я нормально, – ответил плачущий лопоухий парнишка-южанин. Его смуглая кожа сейчас была серой от пыли и страха. – Дитар, ты что там?

– Ноги, – коротко ответил Дитар. – Ноги дрожат, встать не могу. Вы лекарник?

Андрей быстро осмотрел обоих. Академитам и правда невероятно повезло – они отделались царапинами и синяками.

– Сколько там было народу? – спросил Андрей.

К храму уже прибывали экипажи и фургоны столичных медицинских служб, и бело-голубые халаты замелькали среди толпы.

– Много, – сказал южанин. – Я бы сказал, сотни три…

Андрей крепко выматерился по-русски и направился к развалинам.

Живых там больше не было. Никого. Развалины храма разбирали до вечера и всякий раз, видя человека среди камней, надеялись, что он жив. Среди погибших в основном были женщины и дети, пришедшие в храм на первой неделе поста, чтобы традиционно освятить цветы у мощей мученика. Очень скоро Андрей почувствовал какое-то внутреннее отупение, которое позволяло ему отстраненно наблюдать и участвовать, – благодаря этому он мог оттаскивать камни, доставать мертвых, бесстрастно фиксировать смерть и не срываться в истерику. Потом ему стало совсем плохо – в легких словно возникла металлическая пластина, не позволявшая дышать, тогда Андрей отошел в сторону и обессиленно опустился на землю. Стоило ему остаться в относительном одиночестве, как окружающий мир, до того словно бы находившийся за защитной пленкой, тут же прорвался к Андрею – его захлестнуло звуками, красками, запахами. Он увидел новые детали на месте трагедии: темные пятна крови на камнях храма, закрытые зеленой тканью трупы и фрагменты тел, мятые почерневшие лепестки освященных цветов, обрывки одежды, игрушечный медоедик без лапы, рыдающие родные и близкие погибших – все это наконец-то догнало его, смяло и оглушило. Тогда Андрей закрыл лицо грязными ладонями и заплакал.