Текст книги "Марго"

– Игорь Александрович, – Иван Щербак вяло подошёл к своему заведующему, – Вы мне не дадите неделю отпуска до праздников и неделю после праздников? У меня жена в родном городе Сумы уже письма пишет угрожающие. Мол, я теперь в лес часто хожу… Там, говорят, разбойники появились, которые грабят и насилуют. А мне, мол, только того и надо. Игорь Александрович, подпишите мне заявление на отпуск без содержания…

– Ну… Иван Борисович… у нас же эксперименты идут… даже в праздники будем приходить… – Лебедев затруднялся в рациональном ответе своему сотруднику. – Конечно, если такие угрозы от жены, ─ согласился Лебедев, ─ то придётся Вас отпустить.

Заявление на необычный отпуск было подписано, хотя директор филиала Грачев вызвал Лебедева на беседу.

– Уважаемый товарищ, завлаб, – улыбаясь заговорил директор. – Ваш Щербак с первых минут работы внушает мне опасения. Выскажу откровенно и прямо несколько вопросов: почему жена в Сумах, а он в Новосибирске? Почему он учился именно в Новосибирске, а не поближе к родному городу? Уже этих двух вопросов достаточно, чтобы задуматься. Пока Вы думаете над первыми вопросами, ответьте на главное: как с ПВА дисперсиями? Можно их выпускать в продажу? В головном институте уже готовы выпускать продукт в малотоннажном производстве.

– Да, Иван Иванович, можно. Соответствующие материалы мы оформим сразу после окончания хронического эксперимента. Он по плану завершается в феврале месяце, поэтому в марте мы всё сделаем окончательно…

– Я перебью Вас, Игорь Александрович… Материалы нужно сделать в феврале. Уже сейчас выясняйте все тонкости для получения разрешений на выпуск продукта в промышленных масштабах. Уже сейчас знакомьтесь с теми, кто разрешает… Если нужно, то поезжайте в Москву для выяснения этих вопросов лично, без передаточных звеньев. Наш продукт очень важен в народном хозяйстве. Это экономика и даже немного больше. – Директор сделал паузу, посмотрел ласково на своего сотрудника и произнёс, – а теперь позвольте Вас выпороть жгучей крапивой. Вы почему всё делаете своими руками и приходите даже в субботу, чтобы доделывать что-то там? Это задача ваших подчинённых. Вы должны заниматься более важными проблемами, например, получать разрешения на выпуск продукта, получать сертификаты… направлять и подправлять работу сотрудников. Мы работаем для производства продуктов в больших масштабах. Руководителям нельзя отвлекаться от главных задач.

– Иван Иванович, – начал оправдываться Лебедев, – у моих сотрудников нет никакого опыта, приходится помогать, доделывать, а кое-что и переделывать заново… за тем же Щербаком.

– Подготовьте их для специализации в Ленинграде. Там же давно работает токсикологическая лаборатория Данишевского. Пусть учатся. Две недели… на большее не рассчитывайте. Если не научатся, то их придётся уволить. Нам нужны деловые сотрудники… Назначим условно специализацию на начало марта следующего года. Там будет немного полегче и не с таким напряжением будут требовать разные документы.

Разговор с директором Филиала «Объединения», как это не странно было осознавать самому Лебедеву, снял с него огромную долю озабоченности. Его охватила жажда нормальной плановой деятельности без второстепенных размышлений и отвлечений. Он решил послать в мединститут только что принятую Инну Синицину для консультации по вопросу определения признаков нарушения беременности крыс при длительном воздействии химических веществ в малых дозах. Это могло стать хорошим аргументом в доказательстве безвредности или вредности конкретного химического вещества, с которым людям придётся контактировать долгое время.

В мединституте уже много лет существовала кафедра эмбриологии. Уж там-то должны были знать все тонкости этого вопроса. Новый сотрудник Иван Щербак хорошо отзывался о профессоре кафедры Субботине, кажется, Михаиле Филимоновиче.

На следующий день Синицина была откомандирована в мединститут на два дня. А Лебедев по-прежнему обучал Ларионова и Щербака токсикологическим методам на примере уже ведущегося хронического эксперимента на мышах и крысах.

– Ой, ой, ой, мой дорогой завлаб, – весело подкатила к Лебедеву Синицина на правах подруги его жены. – Ой, ой расскажу… Познакомилась я там на кафедре с сотрудницами Субботина. Они все иронично высказываются о своём шефе, как это ни странно. А о Щербаке… тоже информацию накидали просто так… Мать Щербака приезжала когда-то в юности к Субботину на консультацию. Она хотела родить девочку, но беременность не наступала. Вообще история более длительная. Она, эта самая мать Щербака, консультировалась вначале в Крыму во время отдыха, заезжала в Симферопольский мединститут. Там ей посоветовали обратиться в Новосибирск, так как Субботин уже защитил докторскую диссертацию и намеревался заведовать кафедрой эмбриологии. Они там знакомы кафедрами чуть ли не с детства. Ну так вот… после консультации с Субботиным беременность наступила, но женщина родила мальчика.

Сотрудницы утверждают, что эту историю они знают от самого Щербака. Он все шесть лет учёбы приходил на кафедру, шушукался с шефом, потом, мол, с нами болтал безудержно. Им кажется, что шеф натаскивал Щербака по трудным для него предметам. Учился он средненько. Но вступил как-то в партию. Наверное, шеф и помог ему. А партийному студенту никогда двойку не поставят. Ну, так вот, они говорят… Посидели мы вот так, подумали и стали называть Щербака «Ванька Щербак от отца Бориса». На всякий случай, чтобы не спутаться. Сама, мол, можешь представить, каким был наш шеф двадцать два года назад. Зверь зверем… всё могло случиться.

– А конкретную методику они посоветовали или нет? – Лебедев теребил карандаш в беспокойной руке.

– Нет. Всё, говорят, будем делать классически: оценивать сам эмбрион за 3-4 дня до рождения.

– Эта методика известна давно-предавно и затратная весьма. Значит, ничего нового не появилось?

– Пока нет, не появилось.

В тот же день в Ленинград полетело письмо с просьбой проконсультировать по вопросу эмбрионального теста на вредность продуктов.

Перед Новым годом Лебедеву удалось забежать на почту. Там было одно письмо от родителей, письмо из лаборатории Данишевского и одно – от Маргариты. Лебедев почти судорожно открыл письмо из Риги.

«Здравствуй, деспот! Я решила тебе не писать и не отвлекать тебя от важного дела… и не пишу, а только поздравляю с Новым годом. Уж это, надеюсь, не отвлечёт тебя и не расстроит нервы… не помешает мыслить и работать дальше.

 
«Позвольте мне на этот раз поздравить с Новым годом Вас!
И пожелать Вам, не спеша, что жаждет дерзкая душа.
Желаю Вам всех благ земных! Желаю радости, веселья,
Слиянье духа душ двоих без отвращения похмелья!
Желаю Вам здоровым быть, и в окружении здоровом
Год старый с честью проводить, и, улыбаясь, встретить Новый!
Пусть Ваши сбудутся мечты и сокровенные желанья,
Пускай и лики Красоты чаруют Вас без покаянья!
Желаю Вам дерзать в науке с любовью, радостью, без муки,
Но иногда бросать от скуки в мои протянутые руки
Кусочки знаний, что меня интересует в свете дня!
И месяцами не молчать, на письма тоже отвечать!
Бокал шампанского большой за Вас с улыбкой поднимаю…
И Вы поднимете, я знаю… Ну-с!.. С новым счастием, друг мой!
 

Твоя бесконечно волевая и терпеливая Марго».

Лебедев аккуратно, даже бережно сложил листки письма и осторожно вложил их в конверт. «Наверное, отвечу, – подумал он, представляя смеющуюся Маргариту на втором или на третьем курсе. – Отвечу. В праздники будет время…»

А родители звали к себе не праздники… даже не догадываясь, что до окончания хронического эксперимента на животных их сыну вообще невозможно уехать их города.

А в письме из Ленинграда один из сотрудников лаборатории Данишевского писал о возможности контролировать патологию беременности крыс по гормонам и ферментам в моче. Но никто толком не представлял, как получить эту драгоценную мочу у крыс. И вопрос снова повис в воздухе.

«Придётся думать и ломать голову, – прошептал про себя Лебедев и сложил письма в портфель. – Никто ничего толком не знает. Везде нужны пробы и ошибки. А сроки-то жёсткие».

На ближайшем лабораторном совещании был поставлен злободневный вопрос: как собрать мочу крыс для анализа? Все смутились, кроме Юры. Он тут же набросал эскиз садка для крысы, а под этим садком обозначил корытце, куда могла стекать столь драгоценная в эксперименте жидкость.

Эскиз вызвал разночтения и непонимания у Щербака и Ларионова. Один утверждал, что моча будет испаряться и концентрация веществ станет другой, неестественной, а Ларионов вообще не понимал, как можно работать с несколькими каплями жидкости. Синицина только шутила и улыбалась, глядя на Щербака. А Лебедева вдруг озадачил вопрос: каким образом в университете достигают такого вольного и целенаправленного мышления у своих студентов, какое только что продемонстрировал Юра Голиков. И почему в мединституте никак не вырастает мыслителей?

Эскиз Юры приняли за основу, и механическая мастерская принялась соображать, каким образом выполнить такое задание из органического стекла и сразу в десятке экземпляров. Плод размышлений был тяжелым, и начальник механической службы Семён Петрович тихо попросил у заведующего лабораторией литр спирта «для промывания мозгов, которые засорились от тяжелых раздумий».

Дела в лаборатории токсикологии становились всё более профессиональными и захватывающими. Иван Щербак научился всё же аккуратно обращаться с мышами и крысами и даже освоил внутрижелудочное введение крысам изучаемого вещества. Большие руки Ивана как бы даже мешали тонкой работе токсиколога, и Синицина часто поднимала Щербака на смех в своих шуточных и незлобных каламбурах. Но самому Лебедеву постепенно становилось ясным, что у Щербака страдает тонкая ориентация движений и что для тонкой и ответственной работы токсиколога Щербак совсем не подходит.

С Ларионовым тоже было не совсем ладно. Он поменял свою квартиру в Павлодаре на квартиру в Новосибирске. Обмен оказался не вполне удачный, и Пётр постоянно был озабочен своим длительным доделыванием квартиры до нужного для его жены образца. Жена его оказалась капризной и взбалмошной женщиной, постоянно его ругала и обвиняла во всех смертных грехах. Хорошо, что она быстро нашла себе работу бактериолога, и это скрасило немного семейную жизнь Ларионова.

Но в квартире у Ларионовых оказалось много недоделок, и Пётр часто обращался к своему начальнику дать ему «пузырёк» спирта, чтобы слесаря починили у него подтекающий кран или подвесили карнизы для штор, или установили какой-то стеллаж. Но с ежедневными заданиями по работе Ларионов справлялся, хотя делал всё очень медленно. Это тоже не прошло мимо внимания Синициной, которая часто в шутливых разговорах называла Ларионова черепахой или тормозом.

Хуже было с самой Синициной. Она вообще ничего не умела делать руками, боялась крыс и мышей и всё больше стремилась принять роль командира над лаборантами. В этом плане она преуспевала, и лаборанты выполняли за неё весь объём дневного задания. Складывалось впечатление, что Синицина явный и бесспорный заместитель завлаба, и со временем, некоторые лаборантки приходили к ней отпрашиваться с работы по разным причинам.

Но работа в лаборатории всё же шла по плану и у заведующего не было пока оснований бояться за срыв сроков подачи полного отчёта в конце марта месяца.

Новый год отмечали всем институтом сразу в «соседней столовой». Слово «соседняя столовая» вызывало у многих нездоровый смех, поскольку рядом с институтом в округе пяти километров вообще не было никаких общепитовских заведений, за исключением внутренних столовых на двух соседних заводах. Своя же столовая была небольшой и сотрудники обедали там в две смены по расписанию.

Подходящее помещение нашли в каком-то кафе, название которого ни Лебедев, ни его сотрудники даже не запомнили. Это знала только Синицина, которая неожиданно и негадано оказалась в группе организаторов Новогоднего праздника.

Из выступлений директора и его заместителя Зенкова, Михаила Петровича, Лебедев неожиданно узнал, что в Филиале «Объединения» выполняется два оборонных заказа, о которых никогда не было разговоров. Там изучали и нарабатывали два вида пластиков, которые обещали «переворот» в некоторых областях. Но, по всей видимости, до «переворота» было ещё далеко и потому всем сотрудникам этих двух лабораторий как директор, так и его заместитель желали отчаянных творческих успехов.

Про лабораторию токсикологии тоже упомянули, и Лебедев неожиданно узнал, что предварительные результаты его лаборатории дали основания Данишевскому в Ленинграде заранее предсказать полную безвредность поливинилацетатных дисперсий и оформить временное разрешение на их малотоннажный выпуск для строительных целей. Уже к февралю месяцу «Объединение» взяло на себя обязательство выпустить несколько сотен тонн и даже заключило договор с мощной строительной компанией.

Новости сыпались как из дыроватого ведра, но такое «изобилие» воспринималось Лебедев с тревогой. Он мог быть спокоен за ПВА дисперсии, поскольку они и в самом деле не были токсичны. Но что будет при исследовании явно ядовитых веществ-добавок, где нужна окончательная и тщательно проверенная и подтверждённая минимум в двух параллельных опытах безопасность? Кто сейчас сможет провести такие ответственные и точные опыты? Щербак – явно не способен без посторонней помощи. Ларионов? Этот сделает с посторонней помощью, но всё равно медленно. Синицина? Она свалит всю ответственность на лаборантов и выйдет сухой из воды.

«Вот дела так дела, – невольно задумался Лебедев и опустил голову. – Только один Юра способен всё выполнить точно и правильно, хотя он не токсиколог».

– Игорь Александрович! – к Лебедеву подошёл замдиректора Зенков с рюмкой водки. – Чего загрустили на всенародном празднике? Давайте выпьем за Ваши будущие успехи. – Зенков неожиданно засмеялся. – Ваш Щербак нас смешит каждый раз на партсобраниях. Где Вы такого дурака взяли? И где он сам-то?..

– Жену поехал навестить. Она ему угрозы шлёт… Уйду, мол, в лес к разбойникам.

Зенков ещё больше расхохотался и выпил водку, не дожидаясь компаньонов.

– Приедет, так я попрошу его рассказать, как там у разбойников дела обстоят, – снова захохотал Зенков и пошел к небольшой группе практикантов.

Поговорив немного с молодёжью, Зенков вытер губы ладонью и пошёл на своё место рядом с директором. Было видно, что он немного перебрал.

Чем и как закончился Новогодний вечер Лебедеву не пришлось узнать. Ирину раздражали все вокруг… и воздух в помещении ей казался невыносимым… да ещё двое детей сидели дома с бабушкой… И поэтому вскоре Лебедевы покинули шумящую и хохочущую компанию и поспешили домой. Это было тем более важным, что завтра наступало время дежурства самого Игоря Александровича в виварии. Завлаб боялся доверять лабораторных животных малоответственному, как он теперь убедился, и безалаберному Ларионову. Поэтому он назначил себя самого дежурным два дня из всех праздничных дней, а Ларионову определил только один день через два дня после Новогодних праздников, когда в виварии окажется ещё и виварщица.

Синицину тоже нельзя было поставить на дежурство. От неё можно было ждать только непредсказуемость и неожиданности даже рядом с опытными лаборантами. Надежда была только на ответственную и порядочную во всех отношениях виварщицу, Веру Михайловну, пожилую женщину с молодым и открытым взглядом, к которой Лебедев сразу проникся удивительным по глубине уважением. И Вера Михайловна это уважение оправдывала.

Щербак приехал из отпуска только к концу января, поставив лабораторию в серьёзное напряжение. Его часть работы приходилось выполнять самому Лебедеву в паре с Синициной. Завлаб хотел немного подучить свою сотрудницу, которая никаких советов ни от кого не слушала и пыталась везде занять главенствующее положение. Но две простые методики экспериментальной работы с животными она всё же освоила.

На первой же лабораторной планёрке Щербак озадачил всех сразу. Он нетерпеливо ожидал своей очереди высказаться и когда очередь подошла, он вальяжно начал повествование на совершенно отвлечённую тему.

– Моя мать, наверно шизофреничка, – вяло улыбался Иван Борисович. – Она так хотела иметь девочку, что немного сдвинулась, когда я родился. Отец рассказывал, что вначале она меня хотела назвать Нефертитий, но отец обозвал её дурой и зарегистрировал меня на имя Иван. Теперь всё со мной нормально.

Щербак откинулся на спинку стула и широко раскрыл рот в улыбке.

Одного взгляда Лебедева на своего сотрудника было достаточно, чтобы определить лёгкую степень нарушения сознания. Щербак не ощущал себя в коллективе и не видел себя со стороны.

– Ой, да золотой Вы наш Иван Борисович, ― сразу забалагурила Синицина. – Это через какие же трудности Вам пришлось пройти прямо с самого-самого рождения! Рассказали бы лучше, как дома-то погостили да отдохнули. Мы все Вам завидовать начали.

– Да, да точно! Спохватился Щербак. – Через трудности прошёл ужасные. Мороз кругом. На вокзалах всё не устроено. В мороз на станции поезд ждали… захотел в туалет по-маленькому, но очень сильно. Туалет на вокзале временно закрыт на уборку. Побежал искать, за какой угол можно встать без штрафных санкций. Нашёл место между двух строений. Но никак не могу в штанах найти дырку в кальсонах. Руки замёрзли, ноги замёрзли… Вытащил перочинный ножик и разрезал кальсоны. Отлил от души. А на меня дворник напал. «Ты чего тут с ножом делаешь! Провода хочешь перерезать, диверсант проклятый!» Ну, кое-как от него отговорился. Упрямый такой и с лопатой.

Лебедев не мог поверить своим ушам и молчаливо уставился на Щербака. Напряжение сняла всё та же Синицина.

– Ой, Иван Борисович! Ну как же мы Вам сочувствуем! Бывает же такое в народе на перекладных!! Ой, Иван Борисович! Мы относительно Вас так много узнали теперь. Но такие сведения нужно хранить в тайне. Вдруг шпионы услышат. Могут повредить здоровью.

Ларионов тихо смеялся, а Юра Голиков смотрел на Щербака страдальчески грустно. Лебедеву стало совершенно ясно, что в его лаборатории появился серьёзный и опасный балласт с партийным билетом в кармане.

Полный отчёт по целому классу ПВА дисперсий удалось закончить только к первому марта. Неожиданно большое участие в этом проявила Инна Синицина. Ей удавалось связать на бумаге любые вопросы в стройное изложение и сам отчёт хорошо и, так сказать, гладко читался. Для Лебедева это было чуть ли не единственным положительным эмоциональным переживанием за всё время от Нового года, и он готов был простить этой властолюбивой женщине все прегрешения.

Директор института Грачёв похвалил отчёт и предложил немедленно отвезти его в «Объединение».

– Игорь Александрович, давайте-ка завтра или послезавтра вылетайте в Ленинград, ― предложил директор в своём мягком тоне общения с сотрудниками. ― Там у них кое-какие напряжённые разговоры с санитарными врачами. Ваш отчёт поможет уладить разночтения и недомолвки. Данишевский уже звонил и просил поторопить Вас. Продукт наш уже выпускают тоннами, а полноценного разрешения на широкое использования нет. Вам, скорее всего, потребуется поговорить с санитарной службой. Данишевский подскажет, как это делается и с кем надо разговаривать. Идите сейчас и добывайте билет на самолёт. Чековую книжку возьмёте в отделе снабжения… Мы тут же выпишем командировку на семь дней. И в дорогу…

– Ой, беда… – вздохнул невольно Лебедев, – у нас бабушка уехала… Жена с двумя детьми…

– Ничего страшного, дорогой завлаб, – мягко улыбнулся Грачёв. – Работа прежде всего. В мае-июне, ну, может быть в сентябре дадим Вам квартиру. И кроме того… – Грачёв лукаво улыбнулся, – у Вас там есть Синицина. Разведка мне донесла, что она подруга Вашей жены и не замужняя. Так что не всё так плохо. Выше голову!

Ленинград в марте, как всегда, это бывает, выглядел не очень блестяще. Но Лебедеву некогда было обращать внимание на такие мелочи. Разговор с заведующим токсикологической лабораторией Данишевским сразу же поставил перед гостем и коллегой несколько неожиданных вопросов. Во-первых, технологии не стояли на месте и в «Объединении» уже вовсю разрабатывали несколько модификаций ПВА дисперсий для различных специальных целей. Во-вторых, для самого Данишевского было относительной новостью, что в дисперсии при модификациях добавляют некоторые неизученные вещества. Не смотря на малое количество этих веществ в общей массе, они обладали выраженной токсичностью. Эти первичные сведения необходимо было тщательно проверить и дать определяющие ориентиры по нормативам и по рабочим регламентам как для производственников, так и для санитарных служб. Работа эта грозила затянуться минимум на год. А в-третьих, Лебедеву вдруг стало очевидным, что выполнение такой работы потребует специалистов высокого уровня. Ни Ларионов, ни Щербак пока ещё не были способны к работе с высокотоксичными веществами. И поэтому тут же, не откладывая в долгий ящик, пришлось выяснять возможности для специализации двух сотрудников в головной лаборатории.

Данишевский этому не обрадовался.

– Поговорите с нашим Бройтманом, – устало произнёс Данишевский, ― если он согласится принять, тогда примем. Я последнее время плоховато себя чувствую, да ещё погода видите какая… Настроения никакого нет ни для чего. Но… но, но, но… Я, пожалуй, дам Вам адресок. В Новосибирске, у вас в городке, есть институт органической химии. Там неплохо поставлено токсикологическое исследование новых веществ. Конечно, это только первичная оценка, но возможно у Лапик, Нины Григорьевны, она там заведует… так вот, может быть у Ниночки возникнут разумные мысли, чтобы как-то помочь Вам. Мне кажется, что все токсикологи должны дружить друг с другом.

– Спасибо, я обязательно познакомлюсь с Ниной Григорьевной, но как всё же поступать с высокотоксичными добавками в ПВА дисперсии?

– Да не забивайте себе голову. – Данишевский отмахнулся от собеседника. – Вы же сами знаете, что санитарная служба зарубит на корню продукт с такими добавками. Пусть химики пробуют, экспериментируют, пока бюджет позволяет. В народ пойдёт безвредный продукт. Это факт нашего санитарного контроля. Между прочим, правильного и обоснованного! Да, послушайте-ка, ― Данишевский встрепенулся всем своим пышным телом, – наш Бройтман два дня не будет в лаборатории. У него что-то с родственниками… Вы сможете два дня подождать?

– Да. Смогу. У меня ещё три дня до вылета в Новосибирск.

– Ну, вот и хорошо. Сходите в театр или в кино… С женщинами лучше не знакомьтесь. У нас портовый город и потому много всякого-бякова. – Данишевский дружелюбно рассмеялся и с его лица слетела маска озабоченности своим здоровьем.

Данишевский успокоил своего коллегу отсутствием необходимости говорить с санитарными службами, поскольку эти разговоры уже давно имеют плановый характер и нет необходимости менять график работы у важных людей.

В свободные два дня Игорь Александрович непроизвольно для себя впал в серую грусть. Вставали перед глазами его дочери, ещё не великие, но уже озорные. Старшая Рита была явно более задумчивая и основательная, а младшая… «Рано пока о младшей говорить, – невольно подумал Лебедев, – ещё слишком мала для проявления характера. Озорная ― это видно, но слишком уж громко орёт».

Мысли о Марго появились у него сразу, как только он сел в Новосибирском аэропорту в самолёт до Ленинграда. С этими мыслями он летел, с этими мыслями он устраивался в гостиницу, с этими мыслями он вспоминал о дочерях. Но оказавшись в Ленинграде, позвонить в город Огре он не решался. Не хотел тревожить напрасно… и напрасно переживать за «её избыток чувств». Два свободных дня были для него тяжелы. Он совершенно ничем не хотел заниматься, ничем не хотел развлекаться. Даже читать не хотелось. Он просто ходил по городу, рассматривал здания и памятники, ни с кем не разговаривал и всё время чувствовал тяжесть свободных от работы часов.

Наконец-то эти 48 часов прошли.

С раннего утра Лебедев уже был в вестибюле «Объединения», дожидаясь появления Бройтмана. Ему хотелось быстрее выяснить вопросы со специализацией и быстрее лететь домой.

Бройтман появился в половине одиннадцатого. Услышав проблемы своего нового коллеги из филиала, он назначил ему встречу на завтра в 12 часов дня, сославшись на большое утомление в предшествующие дни.

Лебедев растерянно поглядел на заместителя Данишевского и поспешно его поблагодарил, испытывая большое неудовольствие и досаду. Ждать решение простого вопроса было необходимо ещё много часов. Он с неохотой вышел из вестибюля на слякотную улицу и… стал искать глазами здание почты. «Если уж звонить не стану, так хоть письмо напишу», ― подумал он и подошёл к первому встречному спросить о местонахождении почтового отделения.

Договориться о специализации двух сотрудников в марте месяце удалось. И весь разговор об этом занял всего около получаса… Ранним утром следующего дня Лебедев сел на самолёт в Новосибирск.

В лаборатории его ждал неприятный сюрприз. Оставшийся за начальника лаборатории, Ларионов проявил самостоятельную инициативу, которая обошлась коллективу в два литра спирта. Из пяти зарезервированных литров на эксперименты марта и апреля осталось только три, чего явно не могло хватить. А снабженцы ещё до Нового года предупредили всех завлабов о том, что до конца апреля никакого спирта вообще не будет: ни медицинского, ни технического. Наряд откроют только в мае месяце.

– Зачем ты так поступил, Петя? – Лебедев едва сдерживал своё раздражение. – Это у нас был неприкосновенный запас. Как работать-то будем? Ты подумал об этом или нет?

– Да, ладно, слушай, Игорь… Иголки можно и кипятком стерилизовать. Да и вообще… крысы не боятся инфекций. Обойдёмся как-нибудь.

Эта неприятная новость и неприличное поведение Ларионова сильно разозлили Лебедева и он, предупреждая ссору, ушёл в библиотеку, чтобы успокоиться.

Библиотека была хорошим местом в институте. Здесь почти не был слышен шум компрессора, расположенного рядом с кабинетом Лебедева. Этот компрессор часто запускали стеклодувы при получении очередного заказа. Здесь не было постоянного хождения сотрудников, лаборантов и рабочих механической группы. И здесь работала очень милая и скромная девушка, которую многие мужчины в институте мечтали бы видеть своей женой.

– Здравствуй, Лена! Здравствуй, Лена! Здравствуй, Леночка Поленова! – неожиданно для себя заговорил Лебедев и немного смутился. – Обрадуй чем-нибудь, а то на сердце что-то не легко…

– Это на каком эстрадно-развлекательном наречии Вы, Игорь Александрович, начали изъясняться? Если Вас обидели, то я успокою. Скажу Вам ласковое слово по Вашей просьбе.

– Извини, Лена. Иногда настроение не очень хорошее бывает.

– Я Вам посоветую посмотреть американский журнал по пластмассам. Он приходит к нам на 2-3 месяца позже выхода в свет. Там есть интересная реклама, которая все настроения сводит только к эротике. Поздоровеете, может быть…

Однако «поздороветь» Лебедеву не позволили. Сзади подошла Синицина, которую Лебедев сразу не заметил.

– Слушай, завлаб! Послушай меня внимательно, а то ты где-то в другом мире. Нам нужно что-то делать со Щербаком, не находишь? Он не адекватный и потому может нас подвести под монастырь. Я иногда хохочу над ним, но для всей лаборатории это пень на дороге или мина замедленного действия. Мне уже лаборантки жаловались, что этот тип работает не по инструкции, нарушает правила стерильной работы и разговаривает с ними нагло как-то.

– Ой, Инна… Спасибо за заботу о будущем лаборатории. Но, наверное, и с Ларионовым проблемы появятся не маленькие. Он меня сильно расстроил с этим спиртом. Взял, не посоветовался… у нас спирта сейчас только на март и чуть-чуть на начало апреля…

– Да, брось, Игорь! Чёрт с ним, с этим спиртом. Хуже другое… Лаборанты говорят, что Ларик (они его так называют) ничегошеньки не знает. Как так он учился и сумел получить диплом санитарного врача? Я уж дура-дурой, – признаюсь, – ничего не умею руками, но я хотя бы знаю, как делать. А он-то ничего не знает! Ну и дела у Вас, товарищ, Лебедев. Собралась компания аховая. Давай думать, как вывернемся из такого положения. – Синицина невольно задумалась, но потом решительно взяла Лебедева под руку и отвела от стола библиотекаря. – Слушай, Игорь, – с тихим жаром заговорила она. – Нам бы ещё два-три лаборанта толковых, и мы бы закрыли дыры от этих двух полудурков. Поговори с Грачёвым, вдруг он разрешит принять двух-трёх толковых девчонок. Мы их быстро обучим и дело пойдёт. Ведь на женщинах только мир держится. Учти!

Директор разрешил принять двух лаборантов, но только в конце мая месяца. Лебедев не стал выяснять, по каким причинам назначены сроки, но общее напряжение и волнение у завлаба заметно снизилось. Особенно была рада Синицина: в её полку народу прибавилось, и это оправдывало её личное нежелание работать руками с лабораторными животными.

Подготовка Щербака и Ларионова к специализации в Ленинграде заняла три полных дня. Для разговора с Бройтманом оба будущих токсиколога должны были знать теоретические основы хотя бы пяти основных методик, чтобы их допустили к работе на лабораторных животных. Три дня с утра до вечера Лебедев рассказывал про эти методики Щербаку и Ларионову, но оба великовозрастных «ученика» постоянно отвлекались на посторонние вещи и второстепенные вопросы. Щербак сбивался на упоминания о том, что они уже делали однажды такое, а Ларионов часто ковырял в зубах заострённой спичкой. И Лебедев впервые в жизни почувствовал, что быть преподавателем у таких «учеников», это самое настоящие нервное перенапряжение.

Через три дня после интенсивной накачки от завлаба оба «ученика» улетели в Ленинград.

– Отправил, наконец-то? – вошла в кабинет Синицина с явным раздражением на лице. – Зачем таких обучать? Лучше бы наших лаборантов… сам понимаешь. Так, ведь… не примут лаборантов на специализацию.

– Инна, послушай, – Лебедев спокойно показал женщине на стул. – Присядь и послушай. Практическую работу лаборантов мы и сами можем преподать девушкам. Важно сделать правильные выводы из полученных результатов. Это задача научного сотрудника. Он должен видеть перспективу и последствия, опираясь на свои знания. Лаборанты этого не сделают. Лаборанты лишь подготовят материал для анализа.

– Ну какой анализ способен сделать этот Нефертитий? – засмеялась Синицина и прикрыла рот рукой. – Мои девчонки лучше мыслят. Уж если этот «мудрец» свои кальсоны режет в решительный момент, то ума у него явный дефицит.

– Ну ладно… не станем опережать события. Для меня как завлаба необходимо сделать всё необходимое, чтобы попавший к нам по распределению Щербак смог доделывать свои рабочие темы до конца самостоятельно. Специализация как раз и является таким моментом. Вдруг Бройтман найдёт к Щербаку нужные ключи и запустит его мыслительные процессы в нужную сторону.