Текст книги "Марго"

– Да брось ты, Игорь! Дурак он и в Ленинграде дурак. Скорее наоборот, Бройтман станет тебя обвинять, что ты принял на работу полудурка с высшим образованием. – Синицина поднялась со стула и махнула рукой на своего начальника. – Ладно, пойду к девчонкам. Их тоже надо натаскивать и повышать квалификацию. Давай завтра вместе поработаем с ними. Я там подготовлю в виварии кое-что для завтрашних занятий. Не возражаешь? Нам такие занятия нужно постоянно делать. Подумаем вместе, ладно?

Через три дня в лабораторию токсикологии Филиала пришёл циркуляр из «Объединения». В нём предписывалось, начиная с 25 марта, приступить к оценке токсикологических характеристик и мер безопасности для двух компонентов новых пластмасс. Работы предписывалось проводить в режиме секретности, а сами компоненты определять по шифру М-21 и М-23. Отчёты присылать еженедельно авиапочтой, но не по телефону. Работать только в вытяжных шкафах, в резиновых перчатках при скорости движения воздуха в проёме вытяжного шкафа в пределах 1-1, 5 метра в секунду. Сами компоненты будут доставлены самолётом 18 марта в четырёх контейнерах.

«Боже мой! – подумал Лебедев, получив циркуляр и расписываясь в журнале. – Бройтман, конечно, не хочет с ядами работать и сбрасывает работу нам, заведомо зная, что у нас серьёзная проблема с квалифицированными кадрами. 25 марта это уже послезавтра… Тяжёлый месяц март».

Синицину такой циркуляр не только озадачил, но напугал. Ядов она тоже панически боялась.

– Да не бойся ты… ― начал успокаивать её Лебедев. – Давай так поступим. Ты будешь мне помогать, а я за тобой стану присматривать по мере возможности. Я вначале определю среднюю смертельную дозу этих веществ на 6-7 группах мышей. В каждой группе минимум по шесть мышек. Построим график зависимости смертности от дозы. Будет ясно, с какими классами веществ по токсичности мы работаем. А потом уже решим, как привлекать лаборантов для дальнейших опытов. И не смей отказываться! Ты уже, вроде бы, начальник группы… У тебя должен быть авторитет первопроходцев.

– А можно, если одна лаборантка нам станет помогать? – Синицина страдальчески сморщила носик. – Она будет вытаскивать зверушек из садков и садить их обратно? А я буду рядом…

Через пару напряжённых дней работы с новыми веществами стало ясно, что это вещества средней токсичности, но весьма летучие. Работать с таким материалом вполне можно было имеющимся в лаборатории девочкам.

– Пиши срочно инструкцию для лаборанток, – попросил Лебедев Синицину. – Я диктовать буду. Это станет у нас рабочим регламентом. Утвердим у Грачёва и поставим более широкие эксперименты. Не так страшен чёрт, как его малюют.

– Да я уже начала записывать, – охотно отозвалась Синицина. – Но, Игорь… Меня тревожит Бройтман. Он пишет, что в вытяжном шкафу должна быть скорость движения воздуха 1-1, 5 метра в секунду. Ты разве не соображаешь, что у девчонок радикулиты начнутся при таких сквозняках. Они же все свои внутренности простудят. Это дурость, как я думаю. Какой бы ни был летучий продукт в токсикологической оценке, но нельзя ставить такие условия при постоянной работе. Это же, фигурально выражаясь, нужно одевать овчинный тулуп, чтобы тебя не продуло, прежде чем становится к вытяжному шкафу. Здесь Бройтман не прав. Зачем-то нагнал много страху… в секретном режиме, да то, да сё…

– Зато ты права, Инна… права… Я на это сразу обратил внимание, но почему-то забыл. Хорошо, что напомнила. Мы сделаем эту скорость 0, 2 метра в секунду. И этого хватит для наших веществ. Но девчонкам, и вправду, нужно жилетки какие-то сообразить, чтобы их ненароком не просквозило. Посоображай сама с отделом снабжения или ещё с кем-нибудь. Беречь девочек нужно. Они у нас превращаются в основную интеллектуальную рабочую силу.

– Ну, вот! Наконец-то! Я слышу от руководителя слова не мужика, но мужа! Ты меня сильно обрадовал, завлаб. – Синицина тихонько засмеялась и записала что-то в блокнот.

В кабинет к Лебедеву забежала библиотекарь Лена.

– Игорь Александрович! – заговорила она сразу с порога, – Иван Иванович просит Вас срочно подойти к нему. Я заносила ему журналы новые, а он меня попросил зайти к Вам.

– Спасибо, Леночка! А что за вопрос?

– Не знаю точно. Просто телеграмма какая-то пришла.

Телеграмма была от Бройтмана. Он просил продлить срок специализации сотрудников филиала ещё на две недели ввиду необходимости.

– Так, так, товарищ Лебедев, – мягкий и вкрадчивый тон разговора директора не предвещал ничего хорошего. – У Вас начинают вырастать проблемы. Головной институт просит подольше поучить Ваших сотрудников, видимо, потому что они ничего не знают? Так я думаю или нет? У нас всегда средства ограничены, особенно для простых сотрудников. Я не могу позволить находиться двум сотрудникам в Ленинграде ещё две недели. – Директор откинулся на спинку кресла и молча посмотрел на заведующего лабораторией. – Не отвечайте мне пока! – внезапно опередил директор готовившего ответить Лебедева. – Я позвонил в лабораторию Данишевского. И знаете, что мне сказал уважаемый профессор Данишевский? Он сказал, что эти две кандидатуры не подходят для работы в токсикологической лаборатории даже в должности лаборантов. Вот такая пилюля для нас всех сразу. Что будем делать?

– Иван Иванович! – попытался оправдаться Лебедев. – Щербак к нам пришёл по распределению. Кто он и какой он – это было неизвестно. А Ларионов – это мой промах. Я знал его как упорного спортсмена, который часто тренировался. Мне казалось, что работоспособность этого человека на высоте… Видимо, мне самому придётся их двоих обучать шаг за шагом в процессе выполнения заданий. Другого выхода я не вижу.

– Ну, хорошо. – Директор снова внимательно посмотрел на своего завлаба. – Если Вы, Игорь Александрович, не переоцениваете свои способности, то Бог Вам в помощь. Но Щербак у меня с самого первого знакомства вызывал подозрения в его разумности. Можно ли держать такого сотрудника в токсикологической лаборатории, где работают с ядами или просто с вредными веществами? Вам решать. Вы отвечаете за всё своей головой. Так и порешим. Но вашим сотрудникам я смогу дать ещё только одну неделю в Ленинграде. На большее даже не рассчитывайте.

В ближайшую пятницу Лебедев решил поехать в Академгородок в институт органической химии, куда советовал обратиться Данишевский. В институт его долго не пропускали, но потом выяснилось, что заведующая токсикологическим сектором находится на конференции и сможет оказаться в институте только в понедельник.

Разочарованный и раздосадованный Лебедев узнал у охранника два телефона нужного ему человека и присел в вестибюле на большое мягкое кресло.

«Как всё же неверно я работаю, – размышлял Лебедев, сидя в кресле и недовольно рассматривая хорошо обустроенное место вокруг себя. – Нормальный руководитель должен был разузнать телефон института и лаборатории… созвониться с руководителем… назначить точное время встречи… Было бы всё планово, достойно, уверенно. Я бы не попал в такое неудобное положение. И так времени везде в обрез… И ошибок у меня уже много сделано. Ну, приём Щербака можно простить… кота в мешке брали… Но приглашение Ларионова как простить? Я, фактически, ничего о нём не знал. Видел только его упорные тренировки… его бегание с копьём по лесу… постоянно улыбающееся лицо… свободный тип поведения… Марго, оказывается, гораздо больше о нём знала, но я не принял этого во внимание. И с Синициной тоже вопросы. Ирина навязала мне свою подругу… я поддался на уговоры и принял Синицину… Но она годится только в руководителя группы лаборантов. Другой руководитель лаборатории, если он появится вместо меня, постарается её, конечно, уволить, поскольку не станет терпеть другого начальника в своём легионе…»

По пути домой из Академгородка Лебедев заехал на почту. Письмо из Риги лежало на почте уже семь дней. Девушка на выдаче писем, когда-то выдавшая Лебедеву пять писем сразу, поглядела на посетителя укоризненно и покачала головой.

«Спасибо, Игорёк! Спасибо, дорогой! Приятно, когда человеку уделяют время при таком напряжённом распорядке дня, как у тебя. Письмо из Ленинграда я положила под подушку. Какие хорошие там слова! Они простые и обычные, но подобраны так, что составляют дорогое ожерелье с добрым намерением от тебя. Это как подарок. Я бы сказала даже больше: твоё письмо как молитва для чтения в любое время суток, в любое время года и в любом настроении. Как тебе удаётся? В каком же настроении ты его писал? Видимо, письмо для меня ты написал своим сердцем. В этом письме я почувствовала много боли… скрытой боли… много тайного и обидного для тебя… много надежд на самого себя лично. Я не права?

Если же я права, дорогой мой человек, то у тебя, наверное, впереди будут серьёзные неприятности. Прими их достойно с должным анализом.

Не стану тебя отвлекать и писать чувствительные стихи. Улаживай свои дели разумно и без эмоций. А я подожду. Я буду долго ждать… всю жизнь.

Обнимаю тебя сердечно и желаю тебе сердечно быть разумным и сильным вечно… Я люблю тебя бесконечно…

Твоя бесконечно любящая, бесконечно терпеливая и бесконечно слезливая Марго».

Расспрашивать вернувшихся из Ленинграда «ученичков» первая принялась Синицина. Лебедев в это время был на запланированной встрече в Академгородке.

В балагурном разговоре выяснилось, что за время специализации «мужички» два раза сходили в кино и один раз «посидели» в ресторане. Ларионов заметил, что у Данишевского в лаборатории работают две красивые девушки и одна наглая и недоступная химичка.

– А что нового освоили из методик? – Синицина внимательно поглядела на Ларионова, предполагая, что Щербак всё равно ничего не смог освоить.

– Да там… – замялся Ларионов, – все методики на биохимии основаны. У нас всё равно таких приборов нет. Зачем зря осваивать…

– Так, что же вы там делали? С девками заигрывали что ли?

– Это Петька там всех щупал, – вмешался вялым и очень уставшим, хриплым голосом Щербак. – Там он схлопотал от одной мокрым полотенцем. Она его назвала деревенским телком и к себе не подпускала на километр.

– А ты почему, товарищ, Щербак, такой измотанный и бессильный приехал?

– Да ладно, отстань от меня, – Щербак махнул на Синицину рукой и отвернулся.

Но Ларионов решил отомстить своему коллеге за разглашение тайных событий и с сарказмом добавил:

– Это он, так сказать, провожал как галантный кавалер одну девушку замужнюю много раз. Простудился малость на столичном ветру. Просквозило у чугунных решёток. Слабоват здоровьем стал. Теперь у него всё болит. Лучше к нему не подходить. Пусть компотом отпивается.

– Ну, мужички, вас ждут два вещества, каждому по одному. Составляйте план экспериментов. Завтра придёт наш шеф. Будем обсуждать ход работ и распределение сил и средств. Мы с Игорем провели острые эксперименты, определили средние смертельные дозы веществ. Теперь нужно планировать подострые опыты и выяснять необходимость хронических экспериментов. Всем всё понятно или нет? А то позову лаборантку Лизу, она вам популярно растолкует, что, как и к чему прикладывают.

Иронии и некоторого сарказма Синициной оба «ученичка» не заметили. Они были сильно утомлены трёхнедельной командировкой. Планёрку или собрание лаборатории назначили на следующий день.

После поездки в Академгородок настроение заведующего лабораторией немного улучшилось. Нина Григорьевна пообещала поговорить с сотрудницей, которая ездила уже третий год из Новосибирска в Академгородок и очень страдала от большой потери времени. Это была опытная исследовательница первичных токсикологических характеристик веществ и, по словам своей начальницы, очень хорошо и быстро обучалась.

– Ей не составит никакого труда проводить длительные хронические эксперименты для выяснения отдалённых последствий контакта с малотоксичными веществами, ― уверяла Нина Григорьевна и тут же интересовалась, когда Лебедев снова окажется в Ленинграде. – Мне Соломон Маркович обещал маленькие канюли для введения веществ в желудок мышкам. Они в Ленинграде наладили штучный выпуск. Обещал… но, наверно, забыл. А нам они очень бы пригодились.

– И нам тоже такие вещи пригодились бы, – спохватился Лебедев. – А то мы сами кое-как гнём толстые иглы и затачиваем. Очень долго и трудно… и многое не получается.

– Вот, вот… Как раз заодно и напомните. А то мне как-то неудобно просить. Мы с Данишевским только один раз на конференции встречались. Поговорили долго, он всем интересовался, расспрашивал… но про канюли забыл, наверное.

Лебедев неожиданно почувствовал, что везде, во всех институтах встречались одни и те же проблемы. Обозначить такие проблемы он мог бы двумя словами: недоработаность методик. Но всё же он был доволен, что возникла подходящая кандидатура для нормальной работы в его команде. Эта женщина очень подходила для лаборатории Лебедева. Звали сотрудницу Верой Петровной, и Лебедев, ещё не видя нового сотрудника, уже возлагал на неё много надежд. Но Вера Петровна ещё должна была согласиться на те условия работы, которые ей мог предложить Лебедев. Нина Григорьевна Лапик обещала посодействовать…

С появлением в лаборатории нового старшего научного сотрудника «из Академгородка», как стала часто аргументировать свои действия Синицина, обстановка в коллективе сразу изменилась. Быстро сообразив, что Лебедеву трудно заставить работать соответствующим образом своего «почти друга» Ларионова, Вера Петровна просто брала с собой на эксперимент то Ларионова, то Щербака, и они вместе, дублируя друг друга, начали выполнять обе научные работы по двум веществам, что было ранее предназначено для Ларионова и Щербака индивидуально.

Вера Петровна была благодарна своему новому начальнику Лебедеву, который сумел добиться для неё ставки старшего научного сотрудника, чего в академическом институте ей бы пришлось ждать ещё несколько лет. Поэтому она постаралась нормализовать обстановку в лаборатории и этим помочь своему новому начальнику. Вера Петровна была старше всех в лаборатории и постепенно её авторитет как для двух великовозрастных «ученичков», так и для самого Лебедева стал весьма высок. С Синициной она подружилась моментально и поставила её сразу и без всяких осложнений на «своё место». Лаборатория приобрела осмысленную структуру и вертикальный способ руководства всеми проблемами.

Лебедев не мог поверить, что ему так сильно повезло на этот раз.

Задания для лаборатории поступали одно за другим. Пришлось составлять чёткий график рабочего времени, чтобы достойно справляться с перечнем работ. График был жёсткий, но вполне выполнимый. Больше всех страдала от такой распланированной деятельности Синицина, привыкшая свободно и вольно как мыслить, так и работать. Но постепенно и она вошла в колею. Щербак часто пытался по пятницам отпрашиваться в мединститут к профессору Субботину на кафедру, но Вера Петровна не разрешала.

– Что Вам, Иван Борисович, этот Субботин дался? – Возмущалась она иногда. – По всей академии ходят сплетни об этом профессоре. Казначеев его нещадно критикует за слабые диссертационные работы его учеников, за мелкомыслие, если так можно выразиться. Но Субботин нашёл выход… его ученики повадились защищать диссертации в Симферополе, где у него друзья детства.

– Ну… у него… авторитет, – неоднократно возражал Щербак. – Что-нибудь подскажет хорошее.

– Ладно, Иван Борисович, – согласилась наконец Вера Петровна, отвечающая за чёткое выполнение графика работ. – В следующую пятницу пойдёте вместе с Синициной к Субботину и разузнаете о методах функциональной оценки зародышей крыс. Нам очень нужна эта методика для оценки малотоксичных веществ, с которыми люди сталкиваются ежедневно. Возможно, у них что-то новое появилось. А мы за Вас и за Синицину выполним дневные задания.

В понедельник на планёрке Щербак принялся докладывать о дневной командировки на кафедру эмбриологии мединститута.

– Там у них много статей, но все на английском, – жаловался Щербак. – Кое-кто читает и хохочет, потому что у нас нет таких реактивов и приборов для спектроскопии. А те приборы, которые есть на кафедре, совсем не тянут никак.

– В каком смысле? – забеспокоилась Вера Петровна. – Не исправны что ли или в другом участке спектра работают?

– Да не знаю я… Не тянут и всё. Так Колесников говорит, его любимый ученик. Субботин его хочет академиком сделать назло Казначееву. Они уже и бородку примеряют и работают над образом лысого академика. Дела идут. Диссертации подбирают в Симферополе и в Новосибирске для руководства Колесниковым, чтобы солидно было…

– А кто такой Колесников?

– Да Самуил Колесников… Мы с ним учились на разных курсах. Он скоро докторскую будет защищать по каким-то там зародышевым проблемам. Быстро пошёл в гору. Я заканчивал институт, а он уже кандидатскую защитил. И всё у Субботина, а не где-нибудь. С первого курса в научном кружке работал.

– Инна Владимировна, – обратился Лебедев к Синициной, – может быть Вы дополните и проясните вопрос. Нас интересуют конкретные методы оценки состояния зародышей крыс.

– Что можно сказать, принялась как бы извиняться Синицина, – и в прошлый раз, когда я была у них, и сейчас ничего нового не появилось. Поговорили о зарубежных методах и успокоились. Нам надо бы самим подумать о разработке метода. А Колесников этот – симпатичный мужичок, ласковый и обходительный, но я бы не сказала, что умный уж такой. На наши вопросы он ничего путного не ответил. Относительно приборов также ничего не скажу. Я даже их не видела. Может быть, они в другой комнате установлены?

– А имеется ли вообще аналитическое оборудование на кафедре? – встревоженно заговорила Вера Петровна, внимательно поглядев на Щербака и на Синицину. – От этого Субботина можно всего ожидать. Не даром же Казначеев его ненавидит и критикует.

Лебедеву стало совершенно ясно, что новую методику, так необходимую для токсикологических оценок, ему придётся разрабатывать самому. В очередной отпуск Лебедев не пошёл. Он трудился в виварии, экспериментируя с лабораторными животными. В отпуск, как всегда, в Феодосию к дяде Косте, поехала жена Ирина с двумя дочками.

Мыши были благодатным материалом для разработки методики. Беременность у их длилась всего три недели и беременели они до удивления охотно. Нужно было только наладить систему встречи с самцами и своевременную отсадку самочек в другие садки. С этим Лебедев с лаборанткой Лизой справились успешно. Садочки, предложенные Юрой Голиковым, работали тоже успешно. Мочу можно было собирать от каждой самочки отдельно.

А дальше уже требовались личная интуиция и разум. Имея только общие представления о непременном изменении состава мочи беременных животных, Лебедев принял решение прогонять стандартно сделанные растворы через весь спектр прибора спектрофотометра, который имелся в соседней лаборатории, но использовался редко. Получив разрешение руководителя лаборатории, Лебедев с Лизой просиживали целыми днями за этим утомительным занятием. Другой гипотезы пока не было. Графики чертили ежедневно для каждой мышки, и ворох бумаг рос с завидной быстротой.

Вера Петровна через день просматривала графики, но ничего сверхнормативного не наблюдала. Однако из всего материала она построила среднюю взвешенную кривую изменений показаний спектрофотометра на основных участках спектра. Получился, своего рода, набор кривых для нормально беременной мышки в разных участках спектра. Вычислили и размах колебаний опорных точек. Этот размах был достаточно велик и не позволял делать строгие выводы даже о нормальной кривой. Необходимой чёткости в методике не получалось.

Ларионов со Щербаком, видя множество неудач своих руководителей, тихо посмеивались. Но это не смущало увлечённых работой исследователей.

– Игорь Александрович, – заметила, наконец, Вера Петровна, – нам нужно попробовать на инфракрасном спектрофотометре. Он более информативный для крупных молекул и соединений. У нас в институте он есть. Может быть, попробуем и поработаем там во внеурочное время? Только ездить опять туда придётся с некоторыми трудностями. Но я могла бы с Лизой немножко поездить туда и обратно. Методика нам очень нужна, и эта методика может оказаться совсем простой.

Директор филиала Грачёв, узнав о трудностях лаборатории токсикологии, решил вопрос очень просто. Он позвонил директору института органической химии и предложил договор на непродолжительную аренду прибора с дополнительной оплатой местного оператора. Проблема решалась на профессиональном уровне и в плановом порядке. И здесь Лебедев почувствовал, что ему снова немножко повезло в этом году. Можно было обойтись без отвлечения Веры Петровны от её основной работы и ограничиться услугами одной лаборантки.

В хорошем настроении и с некоторым душевным подъёмом Лебедев решил написать письмо Маргарите в Ригу на главпочтамт, куда он обычно и отсылал свои прежние письма. Тем более, что он не ответил на вопрос Марго по использованию антибактериального мыла и других средств против микробов, заданный ему довольно давно. Для детей это нерешённый вопрос.

В ближайшую пятницу он сел за письмо.

«Вначале нужно набросать план письма и обозначить то, что нужно говорить о микробах, – подумал Лебедев. – Я кое-что где-то выписывал специально для Марго. Нужно упомянуть, что для кожи важен её собственный «микробный фон». «Своя» микрофлора, образует на поверхности кожи защитную оболочку и уничтожает «чужеродные микроорганизмы. На нашем теле постоянно обитает около 500 видов нужных нам микроорганизмов. Их нужно сохранять, так как они нас защищают.

Дальше надо подчеркнуть, что антибактериальные средства вполне уместно использовать при порезах, ссадинах и царапинах. Но их постоянное применение недопустимо, поскольку наша кожа теряет сопротивляемость.

Потом надо привести свежие данные английских учёных. Они установили, что под постоянным воздействием «чудо-средств» сами бактерии начинают усиленно приспосабливаться к антибиотикам и вскоре никак на них не реагируют.

Обязательно сказать о триклозане. Именно он обеспечивает антибактериальные свойства мыла, а совсем не хлорка или карболовая кислота, как все думают. И конкретно, он способствует мутациям многих микробов. А в итоге у человека многократно возрастает риск получения всяких аллергий, а у детей – в особенности.

Ещё необходимо упомянуть, что жизнь в стерильной среде опасна для нашего здоровья. Число бактерий, населяющих организм человека, превышает общее число всех клеток в 10 раз, поэтому ответ микробов на наши действия является весьма существенным фактором для здоровья. Именно поэтому эксперты по антибиотикам рекомендуют прекратить продажу «бактерицидных моющих средств».

Обязательно обратить внимание на тот факт, что даже после неоднократного мытья ладоней кожа на них все равно остается «грязной» и содержит примерно 100 микроорганизмов на квадратном сантиметре. Бактерий там столько, и они так хорошо запрятаны, что нет средства, способного изгнать их оттуда окончательно.

Надо сказать пару слов про пожатия и поцелуи. Пожимая кому-то руку, человек приобретает примерно 16 миллионов бактерий и передаёт такое же количество партнёру. А при поцелуе в губы происходит обоюдный обмен примерно 42 миллионами микробов. – Да… да, да… начал устало размышлять Лебедев, – письмо будет длинное. Завтра начну писать с самого утра. Да… ещё… нужно ответить тоже на застарелый вопрос об алюминиевых котлах для варки детской пищи. Там любое отклонение от нейтральной реакции содержимого котла способствует растворению алюминия и попаданию его в пищу. Так действует и щелочная, и кислотная среда… Это способствует возникновению разных болезней у человека и особенно опасно для детей с нездоровыми почками… То же самое и с медной посудой. От избытка меди в пище вообще развивается цирроз печени даже у маленьких детей. В Индии, кажется, изучали циррозы печени у детей. Этих детей кормили добавками к пище, изготовленными в медной посуде. Надо об этом сказать обязательно. Когда отвечу – даже не знаю… но всё равно отвечу непременно. Для Марго это важные сведения».

На почте в этот раз писем для Лебедева не было. И он впервые испытал явное разочарование. К письмам Марго он привык и теперь чувствовал, что нельзя потерять такой источник общения и даже очищения души. Именно «очищения души». Марго писала откровенно своим сердцем. Да, сердцем и всей душой… и эти откровения стали необходимыми для Лебедева. Он это почувствовал в тот напряжённый и трудный период своей жизни. И он тут же решил написать Марго нежное письмо, достойное этой милой и чистой женщины, у которой судьба тоже складывалась не совсем гладко и ровно. Но сразу на почтамте написать письмо он не смог. Ему нужно было подумать, поразмышлять, выделить основную тему, нужную для Марго… непременно нужную, а не отвлечённую… и сказать всё при этом ласково и достойно.

К ноябрю месяцу для заведующего токсикологической лабораторией выделили трёхкомнатную квартиру, служившую прежде общежитием для сотрудников филиала. Квартира нуждалась в основательном капитальном ремонте, но это совсем не расстроило Лебедева. Появилась реальная надежда на нормальное проживание семьи в нормальных семейных условиях. Быстро нашли бригаду ремонтников, договорились об оплате и сроках. Расходы по ремонту квартиры институт взял на себя.

Радость переезда в новую квартиру была омрачена наблюдательной Синициной, которая открыла тайну своего начальника. Она увидела несколько аккуратно перевязанных пачек писем с латышскими адресами, которые Лебедев заботливо укладывал в свой портфель, и в каламбурном варианте обыграла это в самый неподходящий для него момент. В своём поздравительном тосте она пошутила по поводу трёх комнат в квартире, среди которых одну комнату можно выделить целиком для писем из Риги.

Шутливый каламбур сразу и резко ударил своим непритязательным смыслом по жене Лебедева Ирине, которая тут же изменилась в лице и пошла плакать на кухню. Такого никто не ожидал, даже сама Синицина. Ирину утешали все наперебой, и даже Ларионов что-то сказал утешительное. Но праздничное застолье было окончательно испорчено.

Жизнь в новой квартире постепенно налаживалась, но ссоры между супругами Лебедевыми становились более частыми и поводом для этих ссор могла стать незначительная причина. Ирина действительно за время проживания на чужих квартирах стала повышенно нервозной и нетерпеливой, и часто неверное или не совсем верное исполнение мужем её заданий на покупку продуктов могло рассорить супругов на целую неделю. Ирина частенько жаловалась своей подруге на мужа, а та принялась «обрабатывать» своего начальника и советовать «жить и работать по-коммунистически». В лаборатории начинал вырастать новый источник отвлечений на посторонние темы и явных неслужебных неприятностей.

Накатывающийся Новый год совсем не обещал семье Лебедевых беззаботной и счастливой жизни.