Текст книги "Пулемет для витязя"

Глава 3
Милость Светлого

То, что казнить его – пока – не будут, он понял, как только их процессия поднялась через широкий бревенчатый мост на княжий бугор. От города его отделял ров, который питали воды Днепра. Самая широкая стрельня нависала над солидного размаха воротами. Тяжеленные створки стояли распахнутыми, а перед въездом в детинец бдил десяток дружинников. После ночного ливня воздух сочился влажной жарой, но никто из воинов и не подумал приослабить ремешки и застежки на латах.

Широкий, мощенный камнем передний двор, если не считать обычной для этого места суетливой беготни челяди, был пуст.

Суда то есть никакого не состоится.

Что тоже имело две причины: либо бросят в поруб до объявления оного суда, либо кто-то из очень высоких людей возжелал увидеть скромную персону вернувшегося из Царьграда опального десятника. О душегубстве речь могла идти вряд ли – стоило ли тогда его тащить аж в княжий терем через весь город, вместо того чтобы потихоньку закопать в какой-нибудь придорожной канаве?

Поехали в воинский конец детинца. Там, где тянулись кузни, арсеналы, казармы да клети, в которых никто не жил и попасть в которые никто бы, собственно, по своей воле и не захотел. Именно перед одной такой приземистой постройкой его караульные и спешились.

Дверь не скрипнула. Но, похоже, она была единственным предметом под этой крышей, за которым хоть как-то следили. Бычий пузырь на узенькой бойнице окошка, грязный пол да раскиданные по нему охапки соломы – все убранство напоминало скорее поруб, чем горницу. Впрочем, поруб, судя по торчащему из пола в дальнем углу кольцу, тут тоже имелся.

Он сразу отметил про себя, что никто его бить и вязать, несмотря на угрюмость всех лиц, втиснутых в не менее угрюмые покои, не стал.

Может, не только суда не будет, а вообще все обойдется?..

Хотя, насколько ему подсказывала память, не бывало еще такого случая, чтобы человека схватили и притащили в такое вот место для того, чтобы после с почестями и здравницами унести на паланкине обратно.

Все его вопросы мигом отпали, как только за спиной грянула о стену настежь распахнутая дверь:

– Ну что, тать, попался, стало быть?

Дружинники, ставшие по периметру стен, склонили головы. Но такое позволялось только им, дабы чрезмерное проявление почтения не помешало несению службы. Вои попроще да поплоше свое подобострастие перед человеком с этим голосом должны были проявлять в куда более коленопреклоненной форме. В прямом смысле.

Осторожно, чтобы чересчур усердное рвение не стало выглядеть в глазах дружинников попыткой к чему бы то ни было нежелательному, Тверд опустился на одно колено. Голову склонить тоже не поленился.

– Вы посмотрите, какой смиренный отрок предстал пред нами в это доброе утро.

Князь Великий киевский князь собственной персоной.

У него вообще-то хватало бояр, ближников, тысяцких и прочих приказчиков, чтобы разбираться с такими мелкими делами и несущественными людишками, к каковым вполне справедливо приписывал себя и Тверд.

Стало быть, долга память самодержца.

– Встань. Люблю, когда в глаза смотрят.

Тверд молча повиновался.

С тех пор как он видел его в последний раз, князь изменился. Задорный молодецкий блеск в глазах без следа растворился в серой стали. Лоб меж насупленными бровями пересекла морщина. В плечах государь заметно раздался, а длинные волосы с редкими проблесками слишком уж ранней седины без особого успеха прикрывали глубокий шрам с левой стороны шеи. Припорошило и бороду вокруг упрямо стиснутой полоски рта. Одет князь был в простую белую рубаху да грубые нордские полосатые штаны.

– Изменился, – словно читая его мысли, проронил князь.

И хотя Тверд готов был сказать то же самое, он промолчал. Хотя бы потому, что заговаривать со Светлым можно тогда лишь, когда он сам тебе это позволит.

– И вызов экий волчий, поди ж ты, в глазах появился. Я слыхал, первых ромеев волчица вскормила. Теперь, видать, всякий, кто с ними поживет, по-ихнему выть начинает?

Князь оценивающе оглядел фигуру Тверда. Словно коня на торгу осматривал, да тот ему не особо нравился.

– Вот скажи мне, десятник, что мне обо всем этом думать?

Раз уж повеление разомкнуть уста дано, стало быть, можно и начать говорить.

– Не могу знать, о чем именно, княже.

Князь поощрил его волчьей улыбкой.

– Ну, так уж и не знаешь. Добро же, я тебе скажу, коль ты чего запамятовал. После семи лет в стольный град возвращается из Царьграда некий бывший десятник княжей дружины. Ну, потянуло его в родные места. С кем не бывает? Не обязательно же считать его при этом ромейским поглядом? Пусть даже и имеет он зуб на князя. Между нами-то говоря, кто ж не имеет?

Тверд искоса взглянул на недвижимые статуи дружинников. По этим изваяниям никак нельзя было сказать, что они к самодержцу имеют хоть половину претензии.

– Но почти сразу после того, как этот десятник явился, он вдруг решил посверкать голым задом на крыше одного купеческого терема. Предположим, что это дом некоего купчины, взявшегося поставлять нам некие сплавы для оружия из каганата заместо той ромейской дряни, от которой мы решили отказаться. Будь он и взаправду лазутчиком, наверное, действовал бы поумнее, поосторожнее и понезаметнее. Но если не лазутчик, хрена тогда вообще туда поперся? Не успел я как следует обдумать эту мысль – уж извини, и других дел у меня хватает – как с утра новая весть: наш неспокойный ромейский гость вдруг решил навестить моего ближника и своего старого знакомца.

Тверд, конечно, оценил «ромейского гостя». То, что своим его здесь давненько не считали, откровением, конечно, не стало, но чтобы до такой степени…

– Молчишь? А я тебе объясню, – Светлый вплотную подошел к Тверду, и тот мигом ощутил, как подались вперед стоявшие за его спиной дружинники и как невольно напряглись те, кто стоял у стен. – Из тебя такой же лазутчик, как из собачьего хвоста труба. Может, ромеи и проклятое семя, но уж точно не настолько дурное, чтобы засылать к нам таких позорных кур. Что, десятник, мести захотелось? Обида детская до сих пор свербит? Волчьих нравов за морем набрался, а умишком так и не разжился? Уплыл твой струг. Нет его больше. И бабы твоей нет. Зато есть мужняя жена киевского боярина, и позорить его честь я, рви тебя надвое, не позволю!

– Чай, ближник – не ребенок малый, – едва буря княжьего гнева слегка улеглась, не преминул вставить Тверд. Хотя в его случае разрывание надвое вполне могло оказаться реальной перспективой, а вовсе не крепким княжеским словцом. – Если боярин Полоз слово ко мне имеет, так пусть он и говорит. Неча хорониться за княжьим корзном. Или, может, божьего суда за поклеп он опасается, ближник-то?

Первый удар тараном пробил его живот. В глазах на миг потемнело, дыхание перехватило, а резко скрутившая кишки боль едва не заставила желудок вывернуться наизнанку. Второй, прилетевший также сзади, но только с другой стороны, пришелся ниже бедер и заставил грузно бухнуться на колени.

– Не забывай, с кем говоришь, – прошипел недовольный голос дружинника прямо в ухо.

Тверд молча кивнул. Пожалуй, он и правду забылся.

– Какой, к псу, божий суд? – князь продолжил говорить так, будто ничего не произошло. – Меж кем? Между киевским боярином и безродным бродягой? Да если он прикажет по-тихому ткнуть тебе нож меж ребер, я сделаю вид, будто ничего не случилось. Знаешь, почему ты до сих пор еще жив? Потому что я так захотел! Ты однажды спас мою жизнь, я сего не забыл, и только благодаря этому ты еще топчешь землю, а не отправился за Большой Камень, в Ирий. Больше тащить тебя с плахи не стану, больно много чести. Ступай, и больше никогда сюда не возвращайся. Сюда – это я имею в виду в Киев. Сроку тебе – до вечера. Не уберешься, выдам тебя Полозу. И этих твоих витязей – тоже, – князь обернулся и кивнул одному из дружинников. Тот мигом подорвался с места, дернул кольцо, открывающее темный зев поруба и нырнул во влажный смрад узилища. После короткой возни еще один княжий гридень помог выудить оттуда по очереди два изрядно помятых тела. В крови, ссадинах, синяках, разорванных рубахах, но – живых.

Тумана и Хвата.

– И если бы взяли этих двух упырей не мои люди, случившиеся поблизости у хазарского посольства, а гридни Полоза, к утру их на лоскуты бы уже порезали. А потом – и тебя.

Еще раз глянув на жалкое свое воинство, Тверд смог хрипло выдавить из себя:

– Спасибо, Великий князь.

– Много для тебя чести – быть мне благодарным.

* * *

– Это хорошо еще, что не в полном доспехе подались на дело, – хорошенько отфыркавшись, бодро заметил Хват. Мокрый его чуб выглядел присосавшейся к макушке пиявкой, с усов струйками стекала вода на голую, в рытвинах заросших шрамов грудь. – А то забрали бы все, к такой-то бабушке, и слоняйся тогда с голым задом.

– А без лошадей, по-твоему, приятнее двигаться, чем с голым задом? – тут же огрызнулся Туман.

– Ну, знаешь, это не ко мне вопрос. Кто из нас с лошадьми был оставлен, того и надо спрашивать.

Книгочей недобро прищурился, но все-таки промолчал. Высоко закатав штаны, он стоял по колено в воде и соскребал с себя засохшую кровь и грязь. Хват пошел дальше. В прямом смысле. В чем мать родила он плескался в Днепре, то ныряя с головой, то со всем возможным тщанием принимаясь шоркаться да намываться. Ему, как вскользь отметил про себя Тверд, досталось поболе. Хотя удивляться особо нечему – дать себя скрутить по доброй воле не позволит ни один варяг. Потому объяснить появление на хватовом теле всего этого буйства кровоподтеков, ссадин, порезов и прочих неприятностей можно было не задумываясь. Оставалось лишь удивляться, насколько терпеливыми оказались дружинники. На их месте Тверд бешеную собаку, в которую умел превращаться в гуще сечи Хват, лучше бы прирезал.

В слободу они подались сразу, как только вышли из кремля. Утро выдалось светлое, да еще и после ночного дождя духняное. Но за прозрачной чистотой воздуха неудачу не спрячешь. Поэтому брели понурые, не особо друг на друга глядя и даже не думая ни о чем заводить разговоры. Поначалу угрюмую троицу обходили стороной, чураясь разбойничьего вида оборвышей, невесть как забредших в боярский конец, но по мере того, как терема богатеев оставались все дальше за спиной, внимания на них обращали все меньше и меньше. А в слободе они уже и вовсе смешались с суетливо копошащейся массой простого люда. Ну, засиделись мужички в кабаке до петухов, с кем не бывает? Подрались, конешное дело, какая ж пьянка без этого? Сколько таких рож вокруг каждый день бродит, с утра мается?

Хват, в очередной раз мелькнув пятками, с шумом и веером брызг, нырнул. Ленивым взглядом проводив чубатого водяного под воду и не рассчитывая в скором времени снова увидеть его башку над мерно бредущими вдаль волнами, Тверд перевел взор на Тумана.

– Оно хоть того стоило? – грамотей, будто и не ожидая услышать ответа на этот вопрос, развернулся и побрел к берегу. Сняв с дерева свою рубаху, придирчиво ее осмотрел, нашел более-менее чистый островок ткани и принялся тереть им лицо.

– Стоило, – проронил Тверд. И переведя взгляд на уставившегося на него не без потаенного интереса парня, грустно улыбнулся. – Хотя бы для того, чтобы понять – в Киеве нам и впрямь делать нечего. А лошади, хрен с ними. Может, веслами пойдем, вверх по реке. Так что прав проныра – при броне остались, и то добре.

С фырканьем и шумом перевернувшегося кнорра из воды в трех-четырех саженях перед ними вынырнул Хват.

– Чего там кто сказал? – тут же поинтересовался он. – Кто там насчет чего прав?

– Да один малый, который предложил нам поработать в купеческой гильдии, думаю, прав был. Чего бы и впрямь не наняться туда?

Шутка вышла, конечно, так себе. Всем известно, что нужных ей людей гильдия находит сама и берет их, не интересуясь, что думает об этом хоть бы и сам Светлый. Могла, собственно, по закону призвать на службу и самого князя, и тому выход оставался в таком случае один – собирать узелок.

– И что это за малый? – стрельнули вверх брови Хвата.

Тверд глянул на Тумана. Тот, похоже, понимал, о чем тут речь, еще меньше.

– Ко мне в нашем постоялом дворе парнишка подошел, кухаренок местный, – понимая, что упустил что-то действительно важное, но при этом продолжая смотреть со всем возможным подозрением на Хвата, принялся объясняться Тверд. – И сказал при всем честном народе, который по той поре в корчме случился, будто меня купец из гильдии за какой-то надобностью ищет.

Ширина глаз Хвата сейчас вполне могла поспорить с лошадиной.

– Че-го?

– Я думал, – переведя немного растерянный взгляд с одного соратника на другого, продолжал кентарх, – что это ты, Хват, подослал его. Ну, специально, на публику чтобы сработать…

– Твою же ж медь, – простонал варяг, раненым лосем устремляясь к берегу, где в беспорядке раскидана была его одежда. – Да чем же я так богов прогневил, что они меня вами наказали?

* * *

Едва они переступили порог постоялого двора, Хвата как ветром сдуло. Все предложения о помощи он отмел не солидно скорченной рожей и гадливым взмахом руки – без сопливых, де, скользко. С другой стороны, он тут действительно свел знакомство с каждой крысой. Кому же, как не ему, еще искать того самого поваренка? В свою комнату поднялись вдвоем с Туманом. В толстой входной двери напротив окна так и торчала короткая арбалетная стрела. Сквозь закрытые ставни едва сочился свет, в скудных лучах которого кружила пыль, но открывать створки, чтобы запустить внутрь свежее поветрие, ни у кого желания не возникло. Пока Туман доставал из ларей их брони и старательно паковал в объемистые седельные сумы, тащить которые сегодня предстояло не коням, а им самим, Тверд открыл кошель. Кун у них осталось, конечно, кот наплакал. Ну, да и в их положении любому медяку, который достался в довесок к бесценному дару собственной жизни, будешь радоваться.

В дверь постучали. Крепко и требовательно.

– Я знаю, что вы там, – раздался зычный, не особенно довольный голос человека, явно страдающего одышкой.

– Кому там в рыло не терпится угоститься? – как можно более недовольным тоном осведомился Тверд.

– Меня зовут Путята Радмирыч, и времени у меня очень мало. Насколько мне известно, у вас его тоже не богато. Поэтому с рылом погодим. У меня к вам дело.

Гость оказался человеком высоким, крепким и не особенно привлекательным. Вислые щеки больше всего походили на исполинские мешки под глазами, даже солидного размера борода не могла скрыть, насколько второй его подбородок превышал размеры первого. Богатая одежда, достойные императорской семьи сапоги, изукрашенная перевязь с мечом и взгляд, на все за пару мгновений навесивший цену, выдавали в нем купца.

Порог гость переступил вразвалочку, будто топорщащееся под дорогим кафтаном пузцо тащило за собой все остальное тело. Увидев стоящего за дверью Тумана, он лишь кисло улыбнулся.

– Ждали кого-то другого?

– Иногда кажется, что Киев притягивает к себе всю погань.

Путята хмыкнул.

– Взять для примера хотя бы вас, да?

– Смешно. Но как ты верно заметил, добрый человек, временем мы не особенно богаты, а терпением и того меньше. Выкладывай, чего тебе, пока я снова не вернулся к разговору о чистке твоего рыла.

– Добро, – купец без приглашения уселся на лавку, уперев ладони в колени. Теперь, кроме Тумана, около двери он заметил еще и стрелу – в ней. – Вижу, вы тут не скучно живете. Но я могу предложить кое-что поинтереснее.

– И откуда, любопытно, взялся такой доброхот?

– Из купеческой гильдии, – видно было, насколько купцу нравится любоваться реакцией людей на эту фразу. – Разве парнишка не передал, что я вас искал?

– Купцы нас в последнее время не особо жалуют.

– Это вы сейчас смоленского торговца имеете в виду? – перевел гость насмешливый взор с одного воина на другого. – Не судите слишком уж строго. По чести говоря, уговорить его нарушить данное вам слово мне далось дорого. Причем, кроме увесистого кошеля, пришлось наградить его еще и обещанием выгодной сделки с гильдией. Иначе он никак, видите ли, не хотел бросать тень на репутацию. А дело с купеческой гильдией, как вам должно быть известно, любой репутации дает исключительно прибавку.

– Интересно, какую прибавку получим с того мы?

– Кроме достойной платы?

– Само собой.

– Служба у меня оградит вас от княжьей немилости. Вы сами знаете, что это – в силах гильдии. Как? Такая прибавка устроит?

– Смотря что за дело.

– Я привык именно на этой стадии переговоров считать сделку по найму завершенной.

– Ну, так иди, догони своего смоленского друга. Осчастливь еще одним выгодным предложением.

– То есть ты можешь мне, что – отказать? – видно было, насколько глупой кажется гильдийцу даже вероятность этого предположения.

Тверд развел руками, усаживаясь напротив.

– Вот такая я разборчивая девица. Давай, жених, поухаживай за мной посердечнее.

Путята скривил недовольную рожу.

– В таком случае можно нам хотя бы обсудить все с глазу на глаз? Мне без надобности, чтобы о деле знала куча народу.

Тверд кивком дал понять книгочею, чтобы тот вышел. Туман не стал особо упираться. Разве что на выходе вытащил-таки из двери стрелу. И впрямь уже начинала мозолить глаза.

Когда дверь за ним закрылась, Путята еще какое-то время попялился на Тверда взглядом покупателя на невольничьем рынке, хмыкнул, подошел к двери, послушал, а затем и вовсе выглянул наружу.

– Так вот, – продолжил, наконец, «ухаживания» купец, усевшись на прежнее место. – Жду вас на пристани до света. Чем меньше глаз, тем лучше. Идем веслами вверх по Днепру до Смоленска, оттуда – конным ходом. В Полоцк.

– А что не так с Полоцком? Ты, никак, восхотел втравить нас в какое-то неприятное дело с внутренними гильдийскими распрями? Вот уж, знаешь, уволь. Мне княжьей опалы хватает. Не хватало еще Палату во враги записать.

– Никаких распрей. И я действую не как голова киевского Двора гильдии, а от имени всей гильдии.

– То есть Палата о нашей поездке знает?

– Она меня туда и направила.

– Она не в Новгороде разве находится, главная ваша Палата? Сдается мне, оттуда сподручнее было бы самим до Полоцка добраться, чем киевлян просить.

– Меня никто и не просил, – почти торжественным тоном известил Путята. – Не знаю, как принято в ромейском легионе, а у нас тут приказы не обсуждают. А это был именно приказ.

– Это ж сколько надо было гонцу ехать в Киев, чтобы его довести? Если уж господам новгородцам до такой степени неохота зад свой поднимать, могли бы тогда уж хотя бы смолянам приказать. Чтобы те приказы не обсуждали.

– Приказ доставил не гонец, – выдавил гость без особой охоты. – У Новгородской Палаты есть средства, которые связь делают более… быстрой. Но это отношения к делу не имеет.

– А что имеет? Я почему-то мыслю, что только сопровождением дело не ограничится. Для этого можно было и своей сторожей обойтись.

Было видно, что ничего рассказывать сверх того, что уже было оговорено, гильдиец не собирался. Он жевал ус, мялся, зыркал недобро из-под насупленных бровей и даже пару раз вроде как собирался подхватиться с лавки, чтобы, видать, выйти вон. Но в итоге, вдосталь наборовшись сам с собой, сдался.

– В Полоцке сгорел весь Двор гильдии, – Путята, наконец, выбросил кости на стол. – Дотла. Ничего не осталось. Пока до Киева это не дошло, но очень скоро князь узнает и наверняка взбеленится. Стоять на страже интересов гильдии – первая из его обязанностей, если ты не знал. А нам пока не надо, чтобы он на эту стражу заступал. По крайней мере, еще несколько дней. Пока мы сами тихонько не проведем свое расследование, поймем, что там приключилось. Потому что если за дело возьмется князь, тогда-то и полетят головы направо и налево без разбору.

– И с чего ты так решил?

– Кто княжит в Полоцке? Аллсвальд. Нордский конунг. Право на стол своим мечом заработал его покойный батюшка, верой и правдой служивший родителю нашего князя. А молодому Светлому, – Тверд невольно хмыкнул, вспомнив седину в волосах и бороде этого «молодого» Светлого князя, – это нурманское княжество, обретающееся вроде как и под его рукой, но имеющее куда больше воли, чем остальные, не особенно по сердцу. Полоцкого конунга он давно хочет сбросить. Палата всегда старалась не допустить внутренней усобицы, и углы меж Светлым и Аллсвальдом старательно многие годы сглаживала. И тут, будто смеху ради, вдруг вышло так, что именно она и может стать меж русскими князьями яблоком раздора. И пока мы еще можем играть на опережение, терять время нельзя. Поэтому спрашиваю тебя в последний раз. Ты – со мной?

Тверду вдруг не к месту вспомнились последние слова, презрительно оброненные князем: «Много для тебя чести – быть мне благодарным». Что ж, княже, видать, богов не обманешь. Раз для меня в этом много чести, значит, настал твой черед быть благодарным.

– Да, – уперевшись взглядом в глаза Путяты, коротко бросил Тверд. – Раз уж наш поход обещает быть праведным да бескровным, почему нет. Нам, мирным людям, больше ничего и не надо.

Именно в этот момент двери их жилища распахнулись, и в них щукой, выброшенной на берег, а в данном случае, скорее всего, при помощи хорошего пинка, влетел давешний Твердов знакомец – сухощавый поваренок с чернявым пушком на подбородке. Тот самый, который говорил Тверду о том, что с ним ищут встречи гильдийцы. Вслед за ним триумфально ковыряя ногтем в зубах, водвинулся Хват.

– Вот этого мальца найти надо было? – торжественно вопросил варяг. – И что бы вы без меня делали?

* * *

Что он знал совершенно точно – не должна быть на пристани в это время такая давка. Стольный град стольным градом, но задолго до рассвета, когда над городом повис непроницаемый саван темноты, а единственными источникамим света были факел в руке идущего впереди Хвата, суетливо снующий меж косматыми тучами месяц, да оставшаяся где-то за спиной хазарская башня, добрые люди почивают, досматривая последние обрывки снов. Причал же, на котором они условились встретиться с Путятой, кишмя кишел людьми. Причем именно он один. И стругов около него покачивалось на волнах куда как больше одного, как было договорено, – в этом-то случае обсчитаться вообще довольно сложно.

Что-то явно пошло не так.

Поначалу мелькнула, конечно, мысль раствориться по-тихому в темных переулках. Но решили все-таки следовать уговору. В конце концов мало ли кто мог пристать к киевскому берегу посреди ночи? Или, например, отчалить от него. Может, сам Путята и организовал сию шумиху, чтобы скрыть в столпотворении свое скромное отплытие.

Это был никакой не купеческий караван. За те годы, что они провели в различных армиях по обе стороны Ромейского моря, научились безошибочно определять погрузку мирных судов от войсковых. В неровном свете множества факелов, закрепленных на столбах пристани и носах стругов, хищно переливались шлемы и кольчуги, вспыхивали наконечники копий, нервно долбили копытами по сходням лошади.

– То ли о твою миролюбивость кто-то очень хорошо вытер ноги, – сузив глаза не хуже Тумана, Хват недоверчиво зыркал по сторонам. – То ли что-то в нашем маленьком да тихоньком дельце пошло не так.

Купец не обманул хотя бы в том, что его ладья нашлась именно в том месте, где и должна была быть – на самой кромке длиннющей пристани. И на ней кто-то явно собачился.

– Может, тебе, купчина, слово Светлого – пустой звук?! – требовательно гремел со струга трубный голос. – Ежели тебе князь не указ, так, может, скажешь тогда, чьи это ты интересы столь спешно хочешь соблюсти?!

– Ты, боярин, знаешь, чьи интересы я блюду, – послышался знакомый, с нездоровым придыханием говор Путяты. – И не менее прекрасно знаешь, что велеть повиноваться князь мне не может. Если уж на то пошло, я могу именем гильдии приказать вам развернуться и убраться отсюда.

– Да что ты? – насмешливый тон нежданного гостя говорил лишь о том, что не зря Путята хотел покинуть город так срочно да тихо. – Что ж, валяй. Я погляжу, как справно княжьи люди начнут выполнять твои приказы. Али мечом нас заставишь уйти?

– Или уплыть. Говорят, если даже всадить топор в башку по самый черенок, тело все равно не пойдет ко дну. Всегда хотел это проверить.

Хват обладал редким умением находить нужные и подходящие слова. Особенно, если дело касалось самоубийства. Даже Путята, который внезапному появлению на пристани княжей дружины рад был не больше, чем рекомому топору в собственной голове, такое заступничество оценил не особенно высоко.

Знатный муж, которому Хват пообещал помочь уплыть отсюда, даже не сразу обернулся. Видать, до последнего не мог поверить, будто кто-то может ляпнуть ему такое. При доброй сотне его оружных латников. А когда он все же медленно оборотил пунцовое от нахлынувшей крови лицо в сторону обидчика, не по себе стало уже Тверду.

– Эти висельники что еще тут делают? – голос боярина Полоза срывался и исходил злобой. Сухопарый, со впалыми щеками и короткой, с проседью, бородой, глубоко посаженными черными глазами, он возвышался на целую голову надо всеми, кто находился сейчас на струге.

За таким Ждана и впрямь что за крепостной стеной, невольно подумал Тверд.

– Мы люди, нанятые для охраны купеческой гильдией, – как это ни было сложно, Тверд прямо и хладнокровно смотрел в глаза человека, потоптавшегося по его жизни. – Если государеву мужу не понравились слова моего человека, нижайше прошу его простить. Просто он не знал, как точнее описать неминуемый итог спора, в котором нашему нанимателю при нас пытаются угрожать.

– Ты что, пес, грозить мне вздумал?! – медведем взревел боярин, бросаясь на Тверда.

Взвизгнули вырванные из ножен клинки, в неровном свете факелов угрожающе блеснули лезвия топоров, которые у Хвата в мгновение ока словно выросли из обеих рук. Туман хмуро натянул тетиву лука едва не до другого плеча, выцеливая бросившихся на выручку боярину киевских латников. Путята растерянно шарил рукой по поясу, где у него болтался клинок. Вряд ли купец дожил бы до его лет, если бы и впрямь в каждом из случаев, когда нужно срочно хвататься за оружие, вел себя так растерянно. Мгновенно оценив крайне невыгодную для них диспозицию, Тверд шагнул навстречу Полозу.

Клинок, который должен был перерубить ему грудь, круша ребра и выворачивая внутренности, ушел мимо, звякнув по касательной о меч Тверда. Следующим движением беглый кентарх метнулся за спину мужа Жданы, а вырванный из ножен за спиной узкий клык его ножа плавно и с удовольствием коснулся шеи высокого гостя.

– Ты, боярин, как думаешь, обрадуется Светлый, узнав, что его ближник вместо того, чтобы охранять важное посольство гильдии, вдруг сам решил на него напасть?

– Тебе не жить, смерд, – прохрипел Полоз, будто и не слыша вопроса. Шевелиться, впрочем, он не пробовал.

– Эти люди – моя сторожа, – наконец-то обрел дар речи Путята. – И если кто-то угрожает моему обозу или пытается нарушить ход доверенной мне миссии, эти вои немедля обязаны принять меры. Любые. Ежели сей же миг ты, боярин, не покинешь мою ладью, я вынужден буду приказать своим людям действовать по ситуации. А ситуация эта, как ты мог заметить, подразумевает нож у твоего горла.

Дождавшись, когда смысл сказанного дойдет, наконец, до исходящего лютой злобой боярина, гильдиец продолжил:

– Ну, так что, будем дожидаться утра, когда сюда прибудет князь и устроит суд по поводу убийства своего ближника, или все-таки прислушаемся к здравому смыслу?

Судя по волчей улыбке Хвата, ни к каким «сраным смыслам» он прислушиваться не собирался. По физиономии Тумана понять можно было только то, что он готов выпустить стрелу в любого человека, сделавшего неосторожный шаг.

Лишь почувствовав, что боярин больше не напряжен, как тетива Туманова лука, Тверд слегка приспустил хватку. А затем и вовсе отпустил Полоза.

– То, что ты нанял на службу этих татей, коих князь сам, лично выдворил из стольного града, тебе еще припомнится, – прошипел, наконец, ближник. – А вам, – он исподлобья зыркнул в глаза Тверда, – вам попросту не жить. Как только гильдия сочтет вашу службу выполненной, можете не сомневаться: потратить заработанное не успеете.

Развернувшись в сторону сходней, он миновал расступившихся перед ним Тумана с Хватом, махнул своим людям, чтобы продолжали погрузку, и, сойдя уже на пристань, обернулся к Путяте еще раз.

– Княжий конвой идет с вами. И плевать мне на то, что об этом подумает гильдия.

Лишь когда фигура боярина растворилась в предрассветных сумерках, затерявшись в мельтешении снующих по причалу людей, Тверд разжал стискивающую рукоять кинжала ладонь.

– А что, купец, завтракать-то мы прямо сейчас будем или когда солнце встанет? – с неподдельно живым интересом поинтересовался Хват.