Текст книги "Реквием для хора с оркестром"

– Так-с, – ласково оглядев всех присутствующих, проговорил Эдуард. – И чем это мы здесь занимаемся?

Совершенно очевидно, что свой вопрос Эдуард адресовал не толпе – он прекрасно знал, что с перепугу никто не посмеет пикнуть ни слова, – а Гаврилычу.

– Прочухался? – зарычал Гаврилыч, оскалив зубы так, что можно было бы подумать, что он собирается откусить Эдуарду ухо. – Как всегда, гад, влезешь и всю работу испортишь… Допрос свидетелей тут идет, не видишь?

– Милый друг… – задушевно начал Эдуард. – Как я уже…

– Тамбовский волк тебе «милый друг», – немедленно отлаял Гаврилыч.

– Как я уже тебе говорил, свидетелей ни в коем случае нельзя допрашивать, – как ни в чем не бывало продолжал Эдуард, – их допустимо только опрашивать.

– Поучи меня, – проворчал Гаврилыч.

– Могу и не учить, – легко согласился Эдуард. – А протокол допроса кто составлять будет?

Гаврилыч промолчал. Это был больной вопрос. Гаврилыч, в отличие от Эдуарда, писать не умел.

– Чего остановился? – мягко поинтересовался Эдуард. – Продолжай, милый друг. И пожалуйста, сними наручники со свидетеля.

Последняя просьба Эдуарда была, мягко говоря, странна – все-таки Эдуард и Гаврилыч были одним и тем же существом, и если производили какие-то действия, то задействовано в этом было их одно-единственное тело. Но Эдуард привык думать о себе, как о самостоятельно мыслящей единице, поэтому и допускал подобные высказывания.

Эдуард Гаврилыч поднялся и с лязганьем открыл замок наручников. Четырехногий бармен отошел на шаг от прилавка и остановился, потирая запястья и со страхом поглядывая на двухголового участкового.

А участковый тем временем опустился снова на стул, достал из кармана безразмерных шароваров планшет с прикованной к нему железной цепью шариковой ручкой.

– Ну? – гаркнул Гаврилыч на бармена. – Встань ровно! Как тебя звать?

– Как твое имя, милый друг? – тут же переформулировал вопрос Эдуард.

– Па… Па… Папинаци, – запинаясь, ответил бармен и вытянул руки по швам.

– Папинаци… – ласково повторил Эдуард – и участковый застрочил ручкой по бумаге на планшете. – Откуда ты, дорогой?

– Местный я, – заторопился Папинаци, – лет пять как помер. А на том свете был грек.

– Грек? – приятно удивился Эдуард. – Очень хорошо. Древняя Эллада много дала современному миру Земли. Имя Зевс и сейчас служит на Земле синонимом чего-то великого и грандиозного…

Папинаци-бармен заулыбался бледными губами и почесал в затылке.

– Кому говорят, встань ровно! – заорал на него Гаврилыч, кося налитым кровью глазом в сторону Эдуарда. – Чего мотаешься, как висельник? А ну, падла!…

Папинаци вздрогнул, снова вытянул руки по швам, но выполнить в точности то, что велел ему Гаврилыч, не мог – у бармена было четыре ноги и все разного размера – бегать с такими ногами, может быть, очень удобно, а вот стоять ровно никак не получалось у Папинаци.

– Как сопля на заборе, – с отвращением выговорил Гаврилыч, наблюдая за безуспешными попытками бармена выполнить приказание. – Сейчас я тебя вылечу…

И участковый взмахнул плеткой. Конечно, Эдуард никогда не допустил бы, чтобы плетка опустилась на голову ни в чем не повинного свидетеля, но Папинаци и замаха было достаточно. Вскрикнув, бармен по валился на пол.

– Ах! – воскликнул Эдуард. – Что ты наделал, изувер! Асмодей! Он же потерял сознание!

– Крепче будет, – пробурчал Гаврилыч, сплевывая в сторону. – И вообще… у этих людишек земные привычки на всю загробную жизнь остаются. Ну что бы ему сделалось, если б я его плеткой пару раз вытянул? Он же мертвый. А он – в обморок! Сопля на заборе… Ладно, теперь пострадавшего надо допросить.

– Опросить, – тут же поправил Эдуард.

– Опросить! – покривился Гаврнлыч и рявкнул, обращаясь к смирно стоящим вдоль стен: – А ну быстро привести пострадавшего в порядок! И не спать на ходу, раззявы!

Поскольку этого приказа не мог ослушаться никто, все полтора десятка человекоподобных существ ринулись в угол, куда были сметены останки пострадавшего, и все полтора десятка, торопясь и мешая друг другу, за минуту, используя различные подручные средства, а именно – бечевки, проволоку и ржавые гвозди, соединили останки воедино. Но как того и следовало ожидать, спешка и страх перед Гаврилычем привели к тому, что останки соединены были не как следует, а в произвольном порядке, в результате чего ноги прикрепили на то место, где должны быть руки, а руки – то есть одну руку, потому что вторую впопыхах не нашли, – на то место, где должны быть ноги. Голову крепить было неудобно, поэтому ее просто нахлобучили на шею, откуда она постоянно падала. Пострадавшему пришлось сесть на задницу, упершись торчащими из плеч ногами в пол, единственной рукой придерживая голову. Бивень так и остался торчать в прилавке.

– Какой ужас, – сочувственно проговорил Эдуард, глядя на несчастного пострадавшего. – Надо быть просто извергом, чтобы такое сотворить… Но не бойся, милый друг, мы найдем злодея и примерно его накажем.

Пострадавший жалобно пробормотал что-то, придерживая голову.

– Итак, начнем, – откашлявшись, приступил к допросу Гаврилыч, – да не вертись, падла, и голову не роняй! Сиди спокойно, если стоять не можешь! Как звать?

– Джон Кеннеди-старший, – отрапортовал пострадавший, – из Канады я. Идентификационный номер – 345-543.

– Дата смерти?

– Сорок пять лет и одиннадцать месяцев, – прозвучал четкий ответ.

– Из военных, что ли? – прищурился Гаврилыч.

– Так точно! Скончался но Вьетнаме в госпитале после третьей тяжкой контузии, – тявкнул пострадавший Карнеги и попытался отдать честь, но так как слишком резко дернул рукой, голова его слетела с плеч и упала на пол.

– То-то… – неожиданно смягчившись, проговорил Гавгилыч. – Сразу чувствуется настоящая выправка… Голову ему наденьте!

Приказание было исполнено немедленно.

– Докладывай! – скомандовал Гаврилыч и вдруг осекся, заметив, что Эдуард, погрузившись снова в свои не понятные никому грезы, закатил глаза в потолок. – Докладывай, – шепотом повторил Гаврилыч, – только потише… Постой, ты писать умеешь?

Пострадавший кивнул, и Гаврилычу пришлось ждать, пока ему снова пахлобучат слетевшую голову – ждал Гаврилыч, впрочем, терпеливо, хоти и недолго – он, судя по всему, почувствовал в бывшем вояке родственную душу – настолько, что доверил ему самому записать собственные показания.

Пыхтя и придерживая постоянно кренящуюся на сторону голову левой ногой, Джон Кеннеди-старший старательно скрипел по бумаге допотопным пером. Когда он закончил, Гаврилыч принял от него листок, важно пробежал глазами строчки, будто бы мог понять, что там написано, поставил внизу жирный крест, заменявший большинству ифритов личную подпись, и сунул листок в планшет, а планшет и карман. На этом в принципе процедура опроса свидетелей могла бы и завершиться, но так как Эдуард все еще не очнулся от глубоких своих размышлений, у Гаврилыча было немного времени, чтобы отвести душу, выполняя прямые свои обязанности так, как ему всегда хотелось.

Перво-наперво он с помощью плетки опросил присутствовавших при драке на предмет описания общих и особых примет нападавшего, но присутствующие из-за внушительного количества принятого вовнутрь бухла сведения давали самые противоречивые, говоря, к примеру, что нападавший был огромного роста, хромой на одну ногу, рогатый и с золотыми зубами в четыре ряда; или так – маленький, пузатый и опоясанный полусотней щупальцев… Выслушав несколько докладов, Гаврилыч рассвирепел, построил всех в две шеренги и заставил маршировать. Образец маршировки должен был дать вояка Кеннеди, но тот – потому что ноги его были присобачены на то место, где должны быть руки, – показал такое, что в заведении через пару минут творилось нечто совершенно невообразимое. Окончательно выведенный из себя Гаврилыч плеткой выгнал всех вон, ударом могучей ноги опрокинул сразу три стола и вдруг обнаружил под одним из столов прятавшуюся там Крысу.

– Та-ак… – зловеще протянул Гаврилыч. – Это кто у нас? Тоже плеточки захотел? Почему прятался?

– Истинно из уважения к власти дожидался своего часа, чтобы высказаться, – учтиво пробормотала Крыса, отряхиваясь короткими лапками.

Изысканное построение фразы несколько сбило с толку Гаврилыча и помешало ему в полной мере оценить смысл сказанного. Гаврилыч зарычал и приподнялся со стула, чтобы прояснить – как обычно, при помощи плетки, – что именно хотела сказать ему Крыса.

Но тут проснулся Эдуард.

– Ах… – окинув взглядом полупустое помещение, проговорил Эдуард, – стоило мне на минуту отвлечься, как тут уже царит полная анархия… А это что за грызун?

– Смею вас уверить, что человек, – дрожа, проговорила Крыса, – человеком был и человеком остался. Только вот мой внешний облик немного изменился в связи с законами мира, в котором я…

– Молчать!!! – в исступлении заорал Гаврилыч. – Говори нормально!

Он поднял плетку и, конечно, от души врезал бы Крысе, если бы инициативу не перехватил Эдуард. Примерно минуту Эдуард Гаврилыч боролся сам с собой, потом все-таки опустил плетку и, ворча, тяжело брякнулся на стул.

– Говори, милый друг, – призвал Крысу Эдуард. – Что-то мне подсказывает, что твои показания будут очень ценными для следствия. Ты ведь, кажется, бухла не употреблял?

– Никогда не употреблял, – пламенно заверила Крыса, – ни на том свете, ни на этом.

– Потому и превратился в такую погань, – пренебрежительно проворчал Гаврилыч, который и сам не прочь был иногда хлебнуть кружку-другую, отчего ему становилось хорошо, а Эдуарду плохо, потому что пил и веселился один Гаврилыч, а блевали и мучились с похмелья и Эдуард и Гаврилыч вместе.

– Разрешите мне на ушко, – смущенно шепнула Крыса. – Так, видите ли, привычнее…

– Конечно, – ласково откликнулся Эдуард, а Гаврилыч демонстративно сплюнул, хотя то, что шептала на ухо Эдуарду Крыса, слушал с неменьшим интересом.

– Человек… – немедленно зашептала Крыса, стреляя по сторонам глазками-бусинками, – новенький… кажется, у вас один сбежал из Смирилища… так вот, судя по всему, это он есть… ругал правителя На Вал Ляю… дебоширил… по всему видно, что опасный… антисоциальный тип…

Долго шептала Крыса, долго две головы Эдуарда Гаврилыча прислушивались, а когда Крыса закончила, Эдуард посмотрел на Гаврилыча и Гаврилыч посмотрел на Эдуарда.

– Сбежавший новичок, – проговорил задумчиво Эдуард. – Я слышал, слышал…

– Ориентировки на него есть! – рявкнул Гаврилыч. – Если мы его поймаем, орден и перевод на лучший участок нам обеспечен.

– Очень хорошо, – резюмировал Эдуард. – Нам его поймать только осталось. А это будет непросто, потому что, как нам сказал важный свидетель, с ним был полуцутик. А если полуцутик во что-либо вмешивается, добра не жди.

– Доложить вышестоящему начальству! – рявкнул Гаврилыч.

– Нет, милый друг, – мягко возразил Эдуард. – Вот этого совсем не нужно делать. Сейчас объясню почему…

– Объясни, – захрипел Гаврилыч, – а сначала объясни, почему эта тварь стоит тут и все слушает…

Обе головы одновременно повернулись в сторону скромно потупившейся Крысы.

– Пошла вон! – рявкнул Гаврилыч.

– В самом деле, – продолжил Эдуард, – пошла, милый друг, вон. Когда ты понадобишься, мы тебя найдем. А пока… спасибо за нужные сведения…

– Пожалуйста, – пискнула Крыса и тотчас исчезла.

– Итак, – заговорил Эдуард, – ты не мог понять, почему не нужно об этом инциденте докладывать начальству. Так вот, если мы доложим, это дело тотчас из нашей компетенции изымут. И передадут каким-нибудь сыщикам. А мы останемся ни с чем. А если мы сами – лично – этого новичка, который здорово уже успел засветиться, лично этого новичка задержим, то нам соответственно и награда больше будет. Понял?

Гаврилыч почесал в затылке, помедлил и сказал неуверенно:

– Понял.

Вообще-то он считал вариант, описанный ему Эдуардом, неслыханной самодеятельностью, но с другой стороны… если все удастся, то карьера его в загробной милиции может пойти в рост, причем стремительно. Этот новичок, судя по всему, прыткий парень и немало успел хлопот наделать начальству…

– Понял, – тщательно все взвесив, повторил Гаврилыч.

– А раз понял, так пойдем отсюда, – сказал Эдуард. – Хорошо, что протокол не успели составить…

– Успели, – самодовольно высказался Гаврилыч. – Не один ты грамотный.

– Успели? – удивился Эдуард. – Где он?

– В планшете, где…

Тут появился планшет, и Эдуард, морщась, стал читать каракули вояки Кеннеди-старшего.

– Бредятина какая-то, а не протокол, – проговорил он, прочитав, – вот послушай… «Этим вечером, не выйдя на работу по причине болезненного запоя, я, нижеподписавшийся, находился на стационарном лечении в местном питейном заведении, где неназвавшийся субъект поносил не очень хорошими словами все то дорогое, что еще осталось в моей душе, хотя, как я давно выяснил, души у меня, оказывается, никакой нет. Тем не менее я, нижеподписавшийся, возмущенный поведением неназвавшегося…» И так далее. А внизу, между прочим, твоя подпись…

– Отдай!

Побагровевший Гаврилыч зубами выхватил листок бумаги и мгновенно его сожрал. Эдуард ахнул, хотя ничего такого экстраординарного не случилось. Ифриты вечно жрут всякую гадость, Эдуарду ли этого не знать…

– Вот и все, – прожевав, сообщил Гаврилыч. – Нет ни бредятины, ни протокола. А мы идем искать преступника.

– И мы его найдем, – добавил Эдуард.

* * *

А Никита ни о чем таком и не думал. Полуцутик Г-гы-ы утащил его довольно далеко от злосчастного питейного заведения и отпустил только тогда, когда они оказались в странном месте, напоминающем уцелевшую чудом после ядерного удара детскую площадку. Кроме покореженных агрегатов непонятного предназначения, размером в человеческий рост, ничего видно не было, а слышать – так Никита не слышал ни звука, кроме мерного гудения ветра.

Хмель от диковинного «бухла» уже прошел, но у Г-гы-ы откуда-то оказалась большая оплетенная бутыль. Опустившись на какую-то железяку, очень похожую на качели, Г-гы-ы, который после происшествия в заведении был почему-то в превосходном расположении духа, откупорил бутыль, отпил из нее глоток и хлопнул ладонью по железяке рядом с собой. Ржавые цепи псевдокачелей неприятно взвизгнули, и Никита поморщился, вспомнив деревянную клетку и многие километры звенящей пустоты.

– Не, – сказал Никита, – я уж лучше на земле…

И, опустившись на корточки, принял из рук полуцутика бутыль. В бутыли оказалось то же самое бухло, какое они пили в заведении.

– Откуда она у тебя? – спросил Никита, но полуцутик только отмахнулся.

– Сотворил, – сказал он. – Сделал. Я же всемогущий почти…

– Тогда какого хрена мы в кабак пошли? – удивился Никита. – Если ты из ничего можешь сколько угодно бухла создать?

– Как это – какого хрена? – приподнял белесые брови Г-гы-ы. – Это что же получается – если я все могу, то мне теперь благами цивилизации нашего мира не пользоваться? Это, знаешь, совсем не интересно… Понимаешь?

Никита не понимал. Если умеешь что-то делать, зачем это что-то покупать? Наоборот, продавать надо, деньги зарабатывать… То есть, как они здесь называются… фишники…

Г-гы-ы отхлебнул еще, передал Никите бутылку. Никита отхлебнул и смутно почувствовал, что, хотя хмельное тепло приятно бултыхается у него внутри, все же чего-то не хватает… Чего? – попытался он вспомнить и вспомнил.

– Слушай, друг, – позвал он полуцутика, – а ты все-все сотворить можешь?

– Не совсем, – пожал плечами Г-гы-ы и с шумом почесал правое крыло, – но многое. А что?

– А сигареты можешь?

– А что это такое?

– Ну… как палочки пыха ваши, только не с планом, а с табаком…

– Как это? – наморщился Г-гы-ы. – Что такое – табак?

– Тьфу, – в сердцах сплюнул Никита. – Брубнильники всякие знает, фишники, сглоты, а табак не знает… Травка такая!

– Травка, – задумался Г-гы-ы. – Травку, пожалуй, знаю… Тебе какую?

– Табак.

– А что это?

«Травка», – хотел ответить Никита, но, поняв, что дискуссия явно зашла в тупик, не ответил ничего.

«Ладно, – подумал он, – если с сигаретами облом, попробуем насчет закусона распорядиться…»

– Закусить? – пуще прежнего удивился полуцутик, когда Никита озвучил ему свою просьбу. – Да я же тебе объяснял, что не нуждаешься ты ни в питье, ни в еде… Фи-зи-о-ло-ги-че-ски… Понял?

Никита прислушался к ощущениям у себя внутри.

– Я есть хочу, – сказал он уверенно.

– Ничем не могу помочь, – отреагировал Г-гы-ы, – я могу создавать только вещи, принятые в моем мире. А у нас насчет покушать – слабо… Если кто и ест, так такое… На что ты смотреть даже не станешь…

– Совсем ничего нет? – огорчился Никита.

– Нет, – сказал полуцутик, – хотя погоди-ка… Тут неподалеку колония корнеплодов. Ими можно закусить. Ты как? Корнеплоды – хрен там, свекла и другая туфта…

– А ты говорил, что нечем закусывать! – воскликнул Никита. – Пошли! А то как алкаши – без закуси…

– Давай маханем еще по одной, – предложил Г-гы-ы, – тогда и пойдем… Кстати, кто такие алкаши?..

Глава 5

Но Никита не успел рассказать как следует, кто такие алкаши, потому что, прикладываясь к бутыли, они с полуцутиком очень скоро захмелели снова, а захмелев, начали икать. Вернее, икать начал Никита, а Г-гы-ы, отметив непонятные отрывистые звуки, вырывавшиеся изо рта собутыльника, удивился и потребовал объяснений. Но и на этот раз объяснений он не получил, потому что стал икать сам, неизвестно почему заразившись этой напастью от Никиты. Именно по этой причине беседа у них никак не складывалась, потому что икота и у того и у другого очень быстро переросла во что-то совершенно грандиозное, а Никита, булькая и клокоча горлом, еще и ругал «бухло», которое, конечно, было во всем этом виновато, непечатными словами.

В таком виде они и оказались на территории колонии корнеплодов, кстати говоря, очень напоминающей громадных размеров огород со всеми необходимыми составляющими – грядками, изгородью… и прочим.

– Пришли, – икнув, констатировал Г-гы-ы, хотя он-то не шел как раз, а летел.

– Пришли… – проговорил Никита, озираясь, – и чего тут?

– А чего… хочешь, – прерываясь и мучительно дергая рогатой головой, ответил полуцутик, – черт, что за дерьмо со мной творится? – Он снова икнул. – Вечно от вас, от людей, что-нибудь да подцепишь… – Он опять икнул. – Какую-нибудь гадость…

– Пройдет, – отмахнулся Никита, – задержи дыхание и присядь несколько раз – помогает… так, где здесь твои овощи?

– Корнеплоды, – поправил Г-гы-ы, добросовестно приседая, – пошукай на грядках.

Никита перелез через невысокую изгородь, наклонился над первой попавшейся грядкой и тут же нащупал жесткие листья свекольной ботвы.

– Пойдет, – решил он и вытащил свеклу, оказавшуюся удивительно крупной.

– Хороший почин, – сказал Никита самому себе, но тут свекла в его руках шевельнулась, и Никита вполне явственно разглядел у нее крохотные ручки и ножки – и даже глазки, и даже рот, который немедленно открылся и произнес следующее:

– А ну положь, откуда взял!

– Чего? – не понял Никита.

– Ложи взад! – заверещала свекла, размахивая своими конечностями. – Возмутительное безобразие!

Растерявшись, Никита разжал пальцы, и странная говорящая свекла упала на грядку. Тут огромный огород загомонил в несколько сот голосов сразу:

– Опять жрать пришли!

– Ненасытные сволочи!

– Крови им нашей хочется, крови!

– Сколько лет терпели… Долой тиранов! Доло-ой!

– Доло-о-ой!

Находясь достаточное время в пространстве загробного мира, Никита привык, конечно, ко многому и многое уже увидел, но тут его нервы отчего-то не выдержали. Трусливо вытирая руки о штаны, он поспешно отступил и перелез через изгородь – обратно к Г-гы-ы.

– Чего это? – спросил Никита у полуцутика, указывая на гомонящие грядки.

Полуцутик последний раз присел, выпрямился и, не удержавшись на маленьких кривых ножках, упал на задницу.

– А что? – осведомился он, тяжело дыша. – Корнеплоды… Колония корнеплодов, я тебе говорил… Ик… Ни хрена твой способ не помогает…

– Да они живые! – закричал Никита, у которого, кстати, вследствие перенесенного потрясения икота, кажется, прошла. – С ручками и ножками!

– Какие же они живые? – отдуваясь, спросил Г-гы-ы. – Мертвые и есть. Я же тебе объяснял – в этом мире все существа и даже предметы – одушевленные. Почти все… Потому что раньше они все были людьми. Вот бутыль… В вашем мире – при жизни – была человеком, любившим, наверное, ваше местное спиртное употреблять. А в этом мире получила соответствующее предназначение…

– Все предметы… – выговорил ошеломленный Никита, – и я тоже мог бы стать каким-нибудь… предметом?

– Вряд ли, – икнув, ответил полуцутик, – уж больно в тебе прыти много. Тебя на какую-нибудь более одушевленную должность назначили. Бандитом, например…

– А что, у вас бандит – это должность? – удивился Никита.

– Конечно, – сказал, снова икнув, Г-гы-ы, – это не то что в вашем мире – полная анархия. А у нас так – назначили тебя бандитом – грабь. Назначили ментом – лови бандитов. Вот так общество управляется начальством с начала и до конца. Понял?

Никита ошалело потряс головой. Ничего он не понял.

– Но корнеплоды-то… Откуда?

– Да все оттуда же! – махнул полуцутик рукой куда-то в неизвестном направлении. – Таких-то как раз больше всего. Жил человек всю жизнь в своей норке – тихо-тихо, – а помер незаметно, так и на тот свет попал, кем его сущность себя представляла – корнеплодом. Только вот, оказавшись здесь, они часто буянить начинают. Автономии вот потребовали. И не любят, гады, если их тревожить… Мы часто сюда захаживаем – знаешь, какая потеха! Вот посмотри!…

Прежде чем Никита успел что-то сказать, Г-гы-ы, оглушительно икнув, перелетел через изгородь, вытащил из грядки первый попавшийся корнеплод, оказавшийся большой репой, и поднес его ко рту.

– Руки убери! – немедленно завизжала репа. – Руки прочь от корнеплодов! Товарищи, на помощь!

И тут же гул голосов поднялся с новой силой.

– Не сдавайся проклятым захватчикам!

– Мы с тобой!

– Всех не перекусаешь, сволочь!…

– Видал? – крикнул полуцутик Никите. – Умора! Они сейчас и петь начнут!

И действительно, хор корнеплодов, сначала нестройный и хлипкий, подхватил песню – и песня вдруг окрепла и поднялась над необозримым огородом, как грозное знамя:

– Вихри враждебные веют над нами-и, темные силы нас злобно гнету-ут! Смерть захватчикам!

Г-гы-ы захихикал и, клацнув клыками, снова поднес репу ко рту. Пение метнулось в сторону, скомкалось и угасло. Однако крики не стихали.

– Держись, репа! – неслось отовсюду. – Наша сила – в единстве!

– Бороться! В борьбе…

– …обретешь ты право свое!

– Ну и жри меня, гад! – бесстрашно завопила репа, трепыхаясь в цепких лапках полуцутика. – Все равно не дождешься мольбы о прощении… Не надо мне пощады-ы-ы… – срывающимся от волнения голосом затянула репа песню, – не надо мне награды-ы-ы…

– А дайте мне винтовку-у-у, – тут же подхватила вся колония. – А дайте мне коня-а-а-а!

Репа всхлипнула, но все же продолжала дребезжащим от наплыва чувств дискантом:

– А если я погибну-у-у-у, пусть красные отряды-ы-ы-ы… Пусть красные отряды отплатят за меня-а-а-а!

– Хватит! – закричал Никита.

Г-гы-ы удивленно обернулся к нему.

– Ты чего?

– Перестань, – потребовал Никита, – пусти его… ее…

– Потеха ведь… – не понимая, проговорил Г-гы-ы.

– Пусти, сказал!

Г-гы-ы пожал плечами и небрежно отшвырнул в сторону репу.

– Гнида! – свистнула репа, прежде чем брякнуться о землю.

– Сама такая… – проворчал полуцутик.

Никита почувствовал внезапно, как ноги его вдруг обмякли, словно из них кто-то могущественный и жестокий вытащил кости. Корнеплоды… Папашины литературные опусы про ласкового хрена… А покойный папаша не мог сам в корнеплод обратиться? А Г-гы-ы, кажется, что-то такое как-то говорил, только Никита тогда не слышал… То есть слышал, но не придал значения.

– Батя, – надломившимся голосом проговорил Никита и, сделав несколько неровных шагов, оперся локтями об изгородь. – Батя! – громче позвал он.

Корнеплоды озадаченно притихли. Полуцутик Г-гы-ы изумленно чесал в затылке.

– Батя! – заревел на всю колонию Никита.

– Тебе кого нужно-то? – после секундного молчания осведомилась вскарабкавшаяся на грядку репа – та самая, чудом избегшая гибели в клыках Г-гы-ы.

– Вознесенского, – сглотнув, ответил Никита, – батю моего. Он тут с вами должен быть. Он это… писатель.

– Ласковый Хрен? – переспросила репа.

– Да! Да!

– Нету его, – сумрачно ответили сразу несколько голосов.

– А где он? – тут же спросил Никита.

– Слопали, – сказала репа, усаживаясь в свою лунку и окапываясь, – такие же уроды, как вот этот… с крыльями. Вознесенский – Ласковый Хрен – одно время нашим предводителем был…

– Слопали… – жалобно повторил Никита, поворачиваясь к полуцутику.

Тот смущенно потупился.

– Я же не знал… – пробормотал Г-гы-ы, – и потом… Кажется, это не я. Мало ли их тут. Всех не упомнишь. Тем более мне, как бессмертному, питаться вовсе не нужно, я это так, по приколу.

– Батю моего сожрал, – придушенным шепотом констатировал Никита, – вот сволочь… По приколу.

– Не я это! – утвердил оправившийся полуцутик. – Хрен я не ел. Вот сейчас вспомнил – не ел…

Не зная, что сказать, Никита развел руками. Полуцутик оглянулся и потащил его за руку подальше от изгороди.

– Не горюй, – говорил Г-гы-ы, – ну, съели и съели… А это значит, что он дальше по цепочке миров пошел. Может быть, в следующем мире он будет кем-нибудь более это самое… более значительным. А то – хрен. Совсем не престижно…

– Пошел ты, – сказал Никита и, тряхнув рукой, освободился от объятий полуцутика.

– Как это – пошел? – обиделся Г-гы-ы.

– Ну, полетел…

– Я тебя, между прочим, вытащил из Смирилища, – напомнил Г-гы-ы, – ты ценить должен мое такое отношение. И вообще…

– Вытащил, – кивнул Никита, – и Толику отдал на растерзание. На потеху. По приколу, да? Как и батю моего?

– Не хами вообще! – внезапно рассердился Г-гы-ы. – Я полуцутик. А ты? Вообще никто. Скрываешься от властей. Как заложу тебя, будешь знать…

– Заложи, – остановившись, нехорошо прищурился Никита. – Заложи, морда. Попробуй просто ради интереса. Я тебе все рога поотшибаю!

Г-гы-ы презрительно хмыкнул, но тем не менее взлетел вверх – метра на три, – чтобы Никита в случае чего его достать не мог.

– Давай-давай! – крикнул Никита. – Лети повыше! Голубь хренов! Оккупант.

– Не оккупант, – с высоты своего полета поправил отчаянно махавший крыльями полуцутик, – а хозяин этого мира.

– Имел я таких хозяев, – выразился Никита. – Буржуазия недобитая. Правильно говорили эти корнеплоды – бить вас надо.

– Ну, ты еще спой «Тучи враждебные…» – хмыкнул полуцутик, – нахватался дерьма-то, успел… Ладно. Не хочешь дружить со мной – не надо. Полуцутики так просто не навязываются. У нас своя гордость.

Никита оглянулся. Хоть бы камень под ногами был какой. Запустить сейчас в этого летуна… Словно угадав невысказанное желание Никиты, полуцутик взмыл вверх.

– Подохнешь ведь без меня, – крикнул он из низких серых облаков. – Сожрут тебя, как папашку твоего.

Никита отмахнулся и зашагал вперед, не обращая внимания на крики полуцутика. Там, куда направлялся Никита, маслянистый туман был светел и, казалось, что-то просвечивало сквозь него.

– Дурак, – сказал полуцутик, когда Никита скрылся из его поля зрения, – лопух. Ушел. А жаль, впрочем. Неплохо с ним развлекались. Хорошая была игрушка.

Но этого Никита уже не слышал.

* * *

Всем известно, что ифриты обладают чутьем в прямом смысле слова сверхъестественным – куда там поисковым собакам. Поэтому ничего удивительного не было в том, что Эдуард Гаврилыч, идя по следу Никиты, очень скоро оказался у колонии корнеплодов – у того самого участка изгороди, где еще некоторое время назад Никита беседовал с репой.

Когда участковый подошел к изгороди, огород безмолвствовал, однако Эдуард Гаврилыч по опыту знал, что каждый корнеплод настороженно следит за ним со своей грядки и ждет, не говоря при этом ни слова, – диссидентствующие корнеплоды, хотя им дарована была полная автономия, властей все-таки побаивались. Участковый подождал еще немного – голова Гаврилыч копила в себе злобу для предстоящего допроса, а голова Эдуард обдумывала длинное и проникновенное обращение.

– Короче! – вступил Гаврилыч. – Колитесь, падлы, был тут у вас такой… странный человек на пару с таким… крылатым полуцутиком?

Корнеплоды неслышно почти заворочались.

– Нет, – сказал кто-то, кажется, та самая репа, спасенная Никитой от Г-гы-ы.

– Не обманывайте власти, – мягко проговорил Эдуард, – след обрывается у этой изгороди. Человек тут долго стоял. Да и полуцутиком попахивает.

При слове «полуцутик» огород встревоженно заворчал.

– Сколько вашего брата полуцутики сгубили, – немедленно начал развивать тему Эдуард, заметив корнеплодов, – а вы теперь покрывать будете – полуцутиков и его друга-бандита? Разве прах погибших ваших соратников не взывает к отмщению?

Странный шепоток пробежал по грядкам.

– Взывает! Долой полуцутиков… – пискнул кто-то из корнеплодов тоненьким голоском и смолк, потому что поднявшийся ропот заглушил окончание фразы.

Эдуард и Гаврилыч скрипнули зубами одновременно. Они прекрасно знали о том, что корнеплоды если захотят, то не выдадут преступников, и знали они также, что прищучить корнеплодов на законном основании сейчас нельзя. Надо разводить бумажную волокиту – отказ от дачи показаний и тому подобное… А след к тому времени может остыть.

– Это что же, – проговорил мягко Эдуард, – заговор? Уж не идете ли вы против нашего государства?

Не дождавшись ответа, он продолжал:

– Основы государственности, ребята, подразумевают добросовестное и – самое главное – добровольное подчинение… или я даже сказал бы – сотрудничество, идущие целиком от побуждений энтузиазма…

Эдуард говорил долго и, несомненно, очень умно, но корнеплоды уже сообразили что к чему и всем огородом пришли к единому решению – не выдавать властям человека, впервые в истории загробных миров вступившегося перед полуцутиком за корнеплода. К тому же этот человек являлся сыном одного из идейных лидеров, в зубах полуцутика и погибшего – того самого Ласкового Хрена.

Эдуард говорил еще около часа, потом, внезапно сообразив, что никакие уговоры тут не помогут, прервал себя на полуслове, махнул рукой и повернулся спиной к огороду. Эдуард Гаврилыч двинулся обратно.

– Суки, – хрипел Гаврилыч. – Давно пора шарашку разогнать эту… диссиденты хреновы. Много им воли дали! Где теперь искать новичка?

– Найдем, – успокоил его Эдуард, – это такой человек, что незаметным быть не может… Не пойму, чем он так корнеплодам приглянулся, что они его прикрывать взялись? И полуцутик этот… Полуцутики всегда были злейшими врагами всех корнеплодов…

– Надо найти, – не слушая Эдуарда, сипел Гаврилыч. – Интересно, правительство уже выделило сыщика на поиск сбежавшего из Смирилища? Наверное, выделило… Интересно, кого?