Текст книги "Золотые стихи Пифагора, объясненные и впервые переведенные в эвмолпических французских стихах, предваряемые рассуждением о сущности и форме поэзии у главных народов земли"

Параграф III

Гомер являлся первым эпическим поэтом вовсе не в порядке времен, а в порядке вещей. Перед ним несколько поэтов уже упражнялись в эпопее, но никто из них не знал естества этого поэтического жанра[95]95
  Fabric. Biblioth. graec, p. 4, 22, 26, 30, etc. Voyage d’Anach. ch. 80.


[Закрыть]; никто из них не объединил противоположных качеств, которые для него необходимы. В эту эпоху существовало множество аллегорических сказаний, произошедших в разное время из различных святилищ. Эти доверявшиеся поначалу памяти сказания были сведены в несколько сборников произведений, названных циклами[96]96
  О греческом слове Κυκλος, которое выражает круг, круговой охват вещи (ср. русское куколь – прим. пер.).


[Закрыть]. Имелись аллегорические, мифологические и эпические циклы[97]97
  Court de Gebelin, Gen. alleg. p. 119.


[Закрыть]. По нескольким замечательным текстам древних мы знаем, что подобные сборники открывались обыкновенно описанием Хаоса, браком Небес и Земли, содержали генеалогию Богов и борьбу Гигантов, включали поход Аргонавтов, знаменитые войны Фив и Трои, продолжаясь вплоть до прибытия Улисса на Итаку, и завершались гибелью этого героя, убитого своим сыном Телегоном[98]98
  Casaubon, in Athen. p. 301. Fabric. Bibl. graec. L. I, c. 17. Voyage d’Anach. ch. 80. Прокл, цитируемый Куром де Жебеленом.


[Закрыть]. Поэты, черпавшие до Гомера сюжет своих произведений из этих циклов, будучи никак не в состоянии проникнуться аллегорическим смыслом из-за недостатка вдохновения или не умея его передать из-за недостатка дарования, создавали только холодные, бездушные копии, лишенные движения и изящества. Они, тем не менее, не упустили ни одного из подвигов Геракла или Тесея, ни одного из эпизодов осады Фив или Трои, но их бессильная муза утомляла читателей, не заинтересовывая их и не наставляя[99]99
  Arist. de Poet. c. 8, 16, 25 etc.


[Закрыть]. Пришел Гомер, бросив в свой черед взор на эти глыбы жреческих традиций и поднявшись силой одного своего гения до умозрительного начала, их породившего, он их объял целиком, чувствуя все их взаимосвязи. Свойства его души, удивительные дарования, полученные им от природы, сделали его одним из тех редких людей, которые иногда появляются на сцене мира, чтобы его просветить, блистая в глубине веков и служа светильниками роду человеческому. В любой обстановке, на любом предназначенном судьбой пути ему суждено было стать первым. Равный себе самому и в хижине и на троне, одинаково великий в Египте и Греции, на западе и азиатском востоке, он повсюду вызывал восхищение. Несколькими столетиями раньше в нем могли бы увидеть Кришну или Орфея, несколькими веками позже – Пифагора или Кира. Великие люди всегда велики своим собственным величием. Зависящие от фортуны случайности могут лишь видоизменить их величие. Гомер был предопределен к Поэзии благоприятными обстоятельствами. Родившийся от бедной матери на берегу реки Мелез, не имея пристанища и безродный, он был обязан принявшему его школьному учителю из Смирны своим первоначальным существованием и первыми познаниями. Названный поначалу по месту своего рождения Мелезигеном [100]100
  Думается, мне нет нужды говорить, что родина Гомера была объектом многих дискуссий как среди древних, так и нынешних ученых. Мое намерение вовсе не ставить эту проблему, исследуя заново вещи, которые сотни раз оспаривались и которые, уверен, достаточно исследовались. Среди всех различных гипотез, порожденных этими дискуссиями, я выбрал ту, которая мне показалась наиболее правдоподобной, которая лучше соответстует известным фактам и которая больше связана с аналитической нитью моих идей. Я советую своим читателям действовать подобным же образом. Это вовсе не означает, что не имеет смысла знать ни места рождения Гомера, ни имен его родителей; просто нужно проникнуться его гением. Те, кто, тем не менее, пожелают удовлетворить свою любознательность на предметы, чуждые моему исследованию, найдут в греческой библиотеке Фабрициуса, в книге Льва Алатия (Leon Alatius) под названием Родина Гомера (Patria Homeri), на чем основываются все системы, которые им будут нравиться. Там они найдут двадцать шесть различных мест, куда и смогут, в зависимости от своего вкуса, поместить колыбель поэта. Семь наиболее знаменитых из этих мест указаны в греческом стихотворении, сообщенном Аулу-Геллем (Aulu-Gelle). Они следующие: Смирна, Родос, Колофон, Саламин, Иос, Аргос и Афины. Десять новых, указанных разными авторами, суть: Пилос, Хио, Кипр, Клазомена, Вавилон, Кумы, Египет, Италия, Крит, Итака, Микены, Фригия, Меония, Лукания, Лидия, Сирия, Фессалия и, наконец, Троя и даже Рим.
  Впрочем, предание, из которого я исходил, говорящее о рождении Гомера неподалеку от Смирны, на берегах реки Мелезы, не только наиболее вероятное, но и наиболее общепринятое; в его пользу свидетельствуют Пиндар, первая анонимная Биография Гомера, жизнь этого поэта, описанная Проклом, а также Цицероном в его Рассуждениях для Архия, Евстафий в своих Пролегоменах на Илиаду, Аристотель в Поэтике (L. III), Аулу-Гелле, Марциал и Суидас. Известно, что Смирна, желая увековечить славу рождения в ней Гомера, воздвигла в честь этого поэта храм с четырехугольным портиком и долгое время охраняла грот у верховья Мелезы, где современные авторы желали бы, чтобы он написал свои первые сочинения. Посмотрите Vie d'Homere par Delille-de-Sales, p. 49, и произведения, которые он цитирует: Voyage de Chandeler, t. I, p. 162, и Voyages pittoresques de Choiseut-Gouffier, p. 200.


[Закрыть] Гомер, став учеником Фемия, воспринял от этого добродетельного наставника простые, но чистые идеи, развитые силой его души и его возраставшим гением до всеобъемлющего уровня и доведенные до своего совершенства. Его начатое в усердных и усидчивых занятиях воспитание совершенствовалось своим соблюдением. Для собственного образования Гомер предпринимал длительные путешествия. Противные всякому иному замыслу политические обстоятельства ему благоприятствовали в этом.

Сбросившая иго Финикийцев и оказавшаяся раньше союзницей Египта, нежели его подданной, Греция начала пожинать плоды прекрасных установлений, воспринятых от Орфея. Могущественные метрополии возникли в этой стране, долгое время считавшейся заурядной азиатской колонией, и, укрепляясь в своей природной силе, благодаря любви к свободе, Греция ощутила необходимость распространяться за своими пределами[101]101
  Herod. L. V, 42. Thucyd. L. I, 12.


[Закрыть]. Возрастая численностью населения, Греция стала противодействовать своей прежней метрополии, овладев большим количеством городов на противоположном азиатском побережье и колонизовав их[102]102
  Marbres de Paros, Epoq. 28. Herod. L. I, 142, 145, 149. Plat. de Leg. L. V. Strab. L. XIV. Pausan. L. VII, 2. AElian. Var. Histor. L. VIII, c. 5. Sainte-Croix, De I'etat des Colon. des anc. Peuples, p. 65. Bougainville, Dissert. sur Metro. et les Colon., p. 18. Spanheim, Praest. num., p. 580.


[Закрыть]. Уничижаемая, раздираяемая внутренними распрями[103]103
  Bible, chron. II, ch. 12 и след.


[Закрыть], расшатываемая силами Ассириян и Египтян [104]104
  Ibid. chron. II, ch. 32 и 36.


[Закрыть] Финикия смотрела на ту самую Грецию, которую цивилизовала, которой дала семь Богов, свои законы и даже буквы своего алфавита, как на неблагодарную, отвергшую эти благодеяния[105]105
  Pausanias, passim.


[Закрыть], обернувшую свое оружие против нее, похитившую финикийские колонии до берегов Италии и Сицилии, ставшую хозяйкой островов Архипелага и тем самым отнявшую у Финикии последнюю остававшуюся у нее надежду на морское господство[106]106
  Strab. L. XIV. Polyb. L. V. Aulu-Gell. L. VII, c. 3 Meurs. in Rhod. L. I, c. 18 и 21. Hist. univ. des Anglais, in-8. t. II, p. 493.


[Закрыть], коим завладел народ Родоса.

Хотя и рожденный в Азии, но грек по происхождению Гомер использовал эти преимущества. Он вступил на корабль, хозяином которого являлся его друг Ментес Левкадский и, пройдя на нем все греческие владения, посетил Египет [107]107
  Diod. Sicul. L. I, 2.


[Закрыть] и оказался в Тире. Это была старая метрополия Греции, источник и кладезь священных мифологических традиций. Именно здесь в том же самом храме Властителя Вселенной[108]108
  По-финикийски ארץ-מלך (Melich-oertz), по-гречески Μελικερτησ – имя, данное Божеству, которое Фракийцы называли Геркулесом, Господином Вселенной: от חרר или שרר (harr или shar), превосходство, господство, державность; и בל (col) – Все. Отметим, что древнегерманские имена весьма мало отдалились от финикийских: Herr обозначает Господина и alles – Все; таким образом, Herr-alles, за вычетом стершейся горловой инфлексии, одно и то же слово, что и Геркулес, употреблявшееся Фракийцами и Этрусками. Греки сделали перестановку букв в Ηρακλης (Heracles), дабы избежать гортанной жесткости, не теряя ее полностью.


[Закрыть], куда на двенадцать веков раньше него пришел Санхониатон, дабы изучать мировые древности[109]109
  Goguet, Origine des Lois et des Arts, t. I, p. 359.


[Закрыть], Гомер смог постичь возникновение греческого культа, проникнув в наиболее потаенный смысл его мистерий[110]110
  Смотрите Epiphane, Haeres. XXVI, и сопоставьте с Beausobre, Hist. du Manich. t. II, p. 328.


[Закрыть]; именно здесь он выбрал первоначальную и самую благородную тему для своих поэм, содержавшую фабулу Илиады[111]111
  Я следовал традиции наиболее совпадающей с развитием моих идей; и я знал в данном случае, как и во многих других, что мне выбирать. Исторический факт, что Гомер, сочиняя свои поэмы, пользовался жреческими архивами, не вызывает, в целом, сомнений, правда, дополнительные подробности его во многом варьируются, в зависимости от писателей, его сообщающих. Например, можно прочесть в маленьком отрывке, приписываемом Антипатеру Сидонскому и сохранившемся в Греческой антологии, что Гомер, рожденный в Фивах в Египте, черпал свои эпические сюжеты из архивов храма Исиды; с другой стороны, Птолемей Эфестион, приводимый Фотием, намекает, будто греческий поэт получил от мемфисского жреца, звавшегося Фамитесом (Thamites), оригинальные писания вдохновенной девицы, именовавшейся Фанси (Phancy). Страбон, не выделяя никакой подробности, говорит, в целом, ссылаясь на долгие странствования Гомера, что этот поэт повсюду обращался к религиозным летописям и оракулам, сохранившимся в храмах. Диодор Сицилийский свидетельствует порой о том, что Гомер позаимствовал многие вещи у сивиллы по имени Манто, дочери Тиресиаса, порой о том, что он присвоил себе стихи дельфийской пифии Дафны. Данные подробности доказывают по сути следующее: как бы там ни было, находясь в Фивах, Мемфисе, Тире, Дельфах или других местах, Гомер черпал там сюжеты своих песнопений, и это не имеет большого значения для темы, меня занимающей, но служит доказательством моим утверждениям – все обретенное им, в действительности, было почерпнуто в святилище. Это и заставило меня избрать Тир скорее, нежели Фивы и Мемфис, ибо Тир являлся первой метрополией Греции.
  Комментарий переводчика относительно Фанси (Phancy) и фэнсис (fancies). Любопытно, что один из протагонистов «готического возрождения» в литературе и автор знаменитой волшебной сказки на французском языке «Ватек» Уильям Бекфорд (1760–1844) очень часто в своих произведениях прибегал к слову фэнсис (fancies), означающему по-английски фантазию, воображение, химеру и все то, что чарующего образуется в сознании. Однако Уильям Бекфорд использовал это слово не в единственном (fancy), а во множественном числе (fancies), что подразумевало мир, существующий внутри самого себя и постепенно созидающийся из своих призраков и мечтаний. Добавим, что слово фэнсис можно перевести еще как внутренний мир и царство души или прелесть в ортодоксальной христианской трактовке. Разве это не пантеистический телесм пифагорейцев и не воображение мыслящего океана Солярис польского фантаста Станислава Лема? Здесь возникает четкая аллюзия на древнегреческого бога Пана и Бафомета тамплиеров. Впрочем, и бисексуальность самого английского писателя Уильяма Бекфорда была скорее культового, нежели физиологического характера, что никак неудивительно, поскольку он, по данным современных английских исследователей, являлся франк-масоном и членом многих оккультных парамасонских групп, в том числе гомосексуальной направленности.
Владимир Ткаченко-Гильдебрандт.

[Закрыть]. Если понадобится тут остановиться на весьма подробных смысловых хитросплетениях, сохраненных временем, благодаря слепому усердию отдельных христиан, усмотревших в них ереси, то Елена, чье имя применимо к луне, означает блистательную; эта женщина, украденная Парисом у ее мужа Менелая, является лишь символом человеческой души[112]112
  Выше я говорил, что имя Елены или Селены обозначало по-гречески луну. Корень этого слова одинаково кельтский и финикийский. В древнегерманском языке встречается слово hell, что значит ясный, светлый, а в еврейском חלל (hell), что содержит в себе значение сияния, славы и возвышения. По-немецки также heilig – святой, selig – счастливый, seele – душа и seelen – души. И это достойно большего внимания, особенно когда размышляешь о том, что, в соответствии с доктриной древних, луна, хелене или селене рассматривалась как вместилище душ, как тех, что нисходили с неба, чтобы, посредством рождения, вселиться в тела, так и тех, которые, очистившись огнем жизни, уходят с земли, чтобы подняться в небо. Посмотрите об этой доктрине у Плутарха (de Facie in orb. Lun.) и сопоставьте с Бособром (Histoire du Manich. t. II, p. 311). Имя Парис, по-гречески Парк;, происходит от финикийских слов בר или פר (bar или phar), означающих всякое потомство, распространение, протяженность, и יש (ish), изначальное Существо.
  Имя Менелай, по-гречески Μενελαος, происходит от финикийских слов םן (men) – все, что определяет, упорядочивает, полагает предел вещи, иными словами, рациональное свойство, разум, мера (по-латински mens, mensura) и אזש (aosh), изначальное действующее Существо, перед которым помещают префикс ל (l), чтобы выразить, подобным образом, генитивное отношение; итак, מכח-ל-אזש (meneh-l-aosh) – рациональное или регулирующее свойство существа, в общем, и человека, в частности; ибо איש ,יש ,אזש ,אש (as, aos, ish, aish) обозначают одинаково огонь, начало, существо и человека. Этимология этих четырех слов, как видим, может пролить свет на фабулу Илиады. Вот еще одно важное замечание. Гомер никогда не использует для обозначения Греков имени Эллинов, то есть сияющих или лунных – в его время это было совсем новое слово, связанное с тем, что Греки составили конфедерацию для отражения нападений чужеземцев; и только в Одиссее, будучи уже старым, он употребляет слово Эллада для обозначения Греции. Имя, которое Гомер дает своей стране – Ахайя (Αχαια), противопоставляя его имени Троя (Τρωια)). Итак, Ахайя означает сильное, огненное, духовное; а Троя – земное и грубое. Финикийские корни следующие: בוי (choi), улетучивающаяся сила огня; и טרז (tro), сила тяготения земли. Посмотрите на эту тему Кура де Жебелена (Mond. prim. t. VI, p. LXIV). Помпоний Сабин в своих комментариях на Энеиду говорит, что имя Троя обозначает свинью, и добавляет, что на троянском знамени красовалась расшитая золотом свинья.
  Что касается имени Илион, являвшемся священным именем Трои, то в нем легко узнать принятое у Греков название материального начала υλη (ule), а у Египтян ylis. Ямвлих о нем сильно говорит, как о давшем всему рождение принципе, в своей Книге о Мистериях (параграф 7); таковым же было и мнение Порфирия (Euseb. Praep. Evang. L. IX, c. 9 и 11.)


[Закрыть], восхищенной порождающим началом к мыслительному принципу, из-за чего моральные и физические страсти объявляют друг другу войну. Но так я слишком удалюсь от своей темы, подробнейшим образом определяя смысл аллегорий Гомера. Моим намерением было не исследовать этот смысл, в частности, но показать, что он существовал, в общем. На сей счет я имею не только рациональное доказательство, получаемое из последовательного развития моих идей, но еще и фактическое доказательство, предоставленное мне свидетельствами древних. Эти свидетельства встречаются на каждом шагу в произведениях философов, а особенно в тех из них, которые принадлежат стоической школе. Достаточно весьма поверхностной эрудиции, чтобы в том убедиться[113]113
  Метродор Лампсакский, цитируемый Татианом (Adver. Gent. paragraphe 37), Plat. in Alcibiad. II, Крониус, Порфирий, Форнутус, Ямвлих, приводимые Куром де Жебеленом, Genie alleg. p. 36, 43; Платон in Jon. Cicer. de Natur. Deor. L. II; Strab. L. I; Origen. Contr. Cels. Среди современных исследователей нужно считать канцлера Бэкона, Блэкуэлла, Баснажа, Бержье и самого Кура де Жебелена, составившего перечень из двадцати четырех писателей, разделявших это воззрение.


[Закрыть]. Все же я обязан сделать замечание, и это замечание будет довольно свежим: хотя бы единожды воспринятое поэтом поэтическое вдохновение возносит его душу к умозрительному миру, и тогда все постигающие его идеи – универсальны и, следовательно, аллегоричны. Итак, поскольку ничего истинного не смогло бы существовать вне единства, и все истинное – едино и тождественно, то выходит, что хотя поэт и облекает свои идеи формой, определенной в осязаемом мире, эта форма соответствует ряду вещей, которые, чтобы различаться по своему виду, не различаются в своем роде. Вот почему Гомер был человеком из всех людей, образцом из всех образцов, верным зеркалом[114]114
  Dionys. Halic. de Сотр. verb. t. V, c. 16, 26. Quintil. L. X, c. 1. Longin. de Sublim. c. 13. AElian. Var. Hist. L. VIII, c. 2. Plat. Alcibiad. I.


[Закрыть], где казались отраженными все воплощенные идеи. Читая его произведения Ликург, увидел в них пример для своего законодательства[115]115
  Plat. in vita Lycurg.


[Закрыть]. Нуждавшиеся в советах Перикл и Алкивиад прибегали к нему, как к идеалу государственных деятелей[116]116
  Allat. de Pair. Homer. c. 5. Meurs. in Pisist. c. 9 и 12. Plat. in Hippare.


[Закрыть]. Он был для Платона первым из философов, а для Александра самым великим из царей, но наиболее удивительно следующее: даже сторонники разных философских школ, разделенные между собой, объединялись с его именем. Стоики говорили о нем лишь как о несгибаемом приверженце стоицизма[117]117
  Senec. Epist. 117.


[Закрыть]; в Академии его считали основоположником диалектики; ученики Аристотеля в Ликее его цитировали, как своего пламенного догматика[118]118
  Ibidem. 88.


[Закрыть]; эпикурейцы, наконец, видели в нем только умеренного и чистого человека, удовлетворенного своей спокойной жизнью, коей он всецело обладал, не стремясь больше ни к чему[119]119
  Dionys. Halic. in Vita Homer. Eustath. in Illiad. L. I.


[Закрыть]. Храмы, великолепие которых его освятило, являлись местом встречи человеческого рода[120]120
  Strab. L. XIV, p. 646.


[Закрыть]. Таков удел универсальных идей: они подобны вдохновляющему их Божеству, все – во всем, и все – в своих наимельчайших частях.

Если, находясь на таком удалении, я бы осмелился, преодолев поток времен и воззрений, приблизиться к Гомеру и прочитать в душе этого бессмертного человека, то я сказал бы, что после того, как он объял в своей целостности аллегорический гений, составляющий сущность Поэзии, его намерением было олицетворить и описать страсти, откуда и получила рождение эпопея. Я не обладаю никакими положительными документами, чтобы утверждать, будто слово, характеризовавшее этот жанр поэзии после Гомера, не существовало до него; но мне вполне достаточно, чтобы повторить: тогда никто еще не познал в нем истинного естества[121]121
  Arist. de Poet. c. 2, cit. Barth. Voyage d’Anach. t. VII, c. 80, p. 44.


[Закрыть]. Поэмы Корина (Corinus), Дареса (Dares) или Диктиса (Dictys) являлись лишь простыми выжимками из мифологических циклов, бесформенными копиями некоторых лишенных жизни теософических фрагментов; Гомер первый услышал Голос воодушевления, то есть Эпопеи[122]122
  Слово Эпопея идет от греческого Εποποιος, которое обозначает одинаково поэта и эпическую поэму. Оно происходит от финикийских слов אפא (apho), страстный порыв, вихрь, увлеченность, воодушевление; פאח (phope), уста, рассуждение. Можно отметить, что латинское слово versus, которое применяется также к вращающейся вещи, побуждающей к поэтическому стиху, есть точно переведенное греческое слово Επος, чей корень אזף (aoph) выражает вихрь. Еврейское слово אוםן (aophon) означает, в прямом смысле, колесо.


[Закрыть]: этот вид поэзии получился из умозрительного вдохновения, соединенного с восторженностью страстей.

Чтобы достичь совершенства этого вида поэзии, необходимо было соединить с питающим гений воображением его упорядочивающий разум и воодушевление, воспламеняющее дух и высвобождающее талант. Гомер их соединил в самой возвышенной степени. Следовательно, он обладал первичным вдохновением и полнотой знания как по сущности, так и по форме, ибо поэтическая форма всегда пребывает в подчинении у таланта.

Тогда эта форма была необычайно благосклонна к гению. Размеренные в музыкальном ритме греческие стихи, исполняемые чередованием длинных и коротких слогов, с тех пор избавились от рабского ига рифмы. Итак, в ритме ощущалось число и соответствующая продолжительность тактов, которыми складывался стих[123]123
  Посмотрите в сборник Мейбомиуса, Аристид Квинтилиан и Mem. de I'Acad. des Belles-Lettres, t. V, p. 152.


[Закрыть]. Длинный слог составлял такт, разделенный на два мгновения и тождественный двум коротким слогам. Стопой называлось то, что мы именуем сегодня размером. Стопа содержала два такта, образуемых двумя длинными или одним длинным и двумя короткими слогами. Наиболее часто использовавшимся стихотворным размером был гекзаметр, то есть размер, протяженность которого состояла из шести ритмических стоп и полная длительность которого складывалась из двенадцати тактов. Значит, Поэзия признавала только закон ритма: она являлась подобием музыки, и ей присущая гармония, свободная в своем движении, была исключительно подчинена размеру.

Я не нашел подлинных доказательств тому, что Греки использовали рифму в своих стихах. Утверждается, однако, что они на сей счет не отличались от других наций. Это бесдоказательно говорит Вольтер[124]124
  Voltaire, Dict. philos. art. RIME.


[Закрыть]. Но наиболее достоверным представляется следующее: слово apos[125]125
  Посмотрите на то, что я сказал выше в примечании на стр. 61.


[Закрыть], стих, в самом ограниченном смысле означает вращение, поворот, а потому первоначальные поэты слагали свои стихи в форме черт, ведя их справа налево, а затем уже над написанным, наоборот, наносили черты слева направо[126]126
  Фрере говорит, что стихи поэта Эвмелуса, запечатленные на арке Кипселид (des Cypselides), являлись также иносказательными. Смотрите его Dissert. sur l'art de I'Equitation. Он цитирует Павсания, L. V. p. 419.


[Закрыть]. К счастью, подобное чудачество оказалось непродолжительным. Если бы греческие стихи так вращались одни над другими, или если бы рифма их вынудила идти попарно, склонив под рабским игом, то Гомер мог бы отказаться от создания Эпопеи, или же эти легковесные препятствия растворились бы перед ним. Его неспособный терпеть узы гений отказался бы облечься формой, способной его заглушить. Но этот выдающийся человек ее бы, несомненно, видоизменил, о чем можно судить по той энергичной манере, при помощи которой он овладевал формой, находившейся в обращении. Греческий язык, сохранивший еще в его время вместе с грубостью кельтского нечто и от жесткости финикийского, был вынужден поддаться движению его воображения, став самым гибким и самым гармоничным наречием Земли. Читая произведения Гомера, поражались дерзости его композиционного замысла[127]127
  Court de Gebelin, Mond. primit. t. IX, p. CCXXII. Сопоставьте с Аристотелем. Poёt. p. 20, 21, 22.


[Закрыть]. Видно, как без малейшего усилия он ломает слова по своей воле, удлиняет их, укорачивает, производя новые, освежая те, коими чаще пользуется, соединяет их, разделяет, расставляет в непривычном порядке, вынуждает их повсеместно подчиняться гармонии, которую желает отразить, возвышенным чувствам радости или усилия, которым хочет вдохновиться.

Итак, создает шедевры гений, властвующий над формой; напротив, форма, повелевающая гением, творит лишь мнимые произведения. Я обязан, наконец, разоблачить, более не скрывая от взоров моих судей, смысл своего рассуждения: повсюду, где рифма будет существовать в поэтической форме, она придаст ей гибкость, она привлечет к себе одной любое усилие таланта, сделав тщетным усилие умозрительного вдохновения. Никогда народ, рифмующий свои стихи, не достигнет высоты поэтического совершенства; никогда у него не расцветет истинная эпопея. В его эпопеи не будут слышны ни вдохновенные интонации Орфея, ни завораживающие и страстные лады Гомера. Далекая в своем источнике от аллегорического гения и восприятия изначального вдохновения она не познает даже вторичного проявления последнего. Ее Поэты станут мучительно отшлифовывать отдельные страстные или описательные стихи и назовут прекрасными произведения, которые будут только умело сработаны. Один мимолетный взгляд, брошенный на поэтическое состояние земли, докажет уже высказанное мной. Но заранее я должен объяснить то, что разумею под изначальным и вторичным вдохновением, ибо настал момент сдержать данное мной в начале этого рассуждения обещание.

Параграф IV

Припомните, Господа, что, желая вместе с канцлером Бэконом отличить сущность Поэзии от ее формы, я взял свой текст из произведений Платона. Кроме того, у этого человека, называемого поистине божественным даже его врагами, я позаимствовал начатки собственных идей. Философ Платон сравнивает воздействие, оказываемое подлинными Поэтами на своих слушателей с магнитным камнем, который не только притягивает к себе железные кольца, но сообщает им еще свойства притягивания иных колец[128]128
  Plat Dial. Jon.


[Закрыть].

Дабы лучше определить силу этой мысли и все последствия, из нее проистекающие, нужно утвердить фактическую истину, гласящую: люди, призванные Провидением для возрождения Мира, каким бы образом не складывался их путь, появляются крайне редко. Послушная к воспринятому ей от всего импульсу Природа приходит к совершенству посредством времени, медленно вырабатывая элементы их гения; распределяет этих людей по Земле на больших расстояниях друг от друга и проявляет их в очень отдаленные одна от другой эпохи. Необходимо, чтобы поначалу свершились события, которые должны предназначить этих людей для определенной цели; чтобы породившие их физические обстоятельства совпали бы с ожидающим их вдохновением; и тогда – все уготовлено, все способствует, все служит провиденциальному замыслу. Эти так рассеянные по земле люди приходят к народам, чтобы их сформировать, дать им законы, просветить их и наставить. Они как светильники рода человеческого: они те, к коим я отношу первоначальное вдохновение. Оно – непосредственно; оно исходит от первопринципа всякого умозрения таким же путем, как в употребленном мной сравнении Платона, когда одушевляющая магнит притягательная сила исходит от своей причины. Это вдохновение глубоко сокрыто от наших глаз: оно воспламеняет гений теософов, подобных Тоту (Taoth), Орфею и Зороастру; теократов, подобных Кришне, Моисею или Магомету; философов, подобных Конг-Тзее, Пифагору или Сократу; поэтов, подобных Гомеру или Вальмики (Valmie); торжествующих героев, подобных Киру, Александру или Наполеону.

Идущие по следам этих первостепенных личностей люди, которым удается проникнуться их гением, получают то, что я называю вторичным вдохновением. Они могут быть даже выдающимися людьми, ибо те, кто им служит примером являются титаническими созданиями; последние в силах сообщать свое вдохновение, поскольку оно действует в них с возрастающей силой. Ограничимся поэтическим вдохновением, выслушав слова Платона. “Муза, – говорит он, – непосредственно вдохновляет поэтов, а они, передавая другим свое воодушевление, тем самым образуют цепь вдохновленных людей. Именно посредством этой цепи Божество увлекает душу людей и движет ею по своему разумению, проходя своей добродетелью от звена к звену, от первого вдохновенного Поэта до последнего из его читателей или рапсодов”[129]129
  Plat, ut supra.


[Закрыть].

В другой сфере деятельности, благодаря этой магнетической цепи, можно объяснить весьма известную истину, что великие цари делаются великими людьми; таким образом, можно понять, как монарх, призванный создать огромную империю, вдохновляет своей волей все сердца, овладевает всеми душами и, распространив свою доблесть от ближнего к ближнему, наэлектризовывает свою армию, обеспечивая ее множеством героев.

Итак, Гомер получил первоначальное вдохновение; он был создан поэтическим двигателем Европы, началом намагниченного звена, которое, бесконечно обретая новые звенья, должно было покрыть континент своим многочисленным продлением. Первые победы Гомера были явлены в Греции. Его стихи, переносимые из города в город актерами, известными под именем рапсодов[130]130
  AElian. Var. Hist. L. XIII, c. 14. Diog. Laert. in Solon. L. I, paragraphe 57.


[Закрыть], вызывали здесь самое живое воодушевление: они легко передавались из уст в уста, обращали на себя внимание законодателей, становились украшением наиболее торжественных праздненств[131]131
  Plat, in Hipparc. Pausan. L. VII, c. 26. Cicer. de Orat. L. III.


[Закрыть], сделавшись повсюду основой народного просвещения[132]132
  Eustath, in Iliad. L. I, p. 145; L. II, p. 263.


[Закрыть]. Скрывавшийся в стихах Гомера потаенный огонь, разрастаясь в юных душах, согревал задатки, которыми они обладали, и в зависимости от различных видов задатков и плодородности почвы он породил множество талантов[133]133
  Dionys. Halic. de Сотр. verb. t. V, c. 16 и 24. Quintil. Instit. L. X, c. 1.


[Закрыть]. Поэты, оказавшиеся весьма одаренными для полного восприятия вторичного вдохновения, подражали стихам Гомера и возвысились вплоть до эпопей. Должно отметить Антимаха (Antimaque) и Дикеогена (Diceogene); первого – за его Фиваиду; второго – за его кипрские стихи (vers cypriaques)[134]134
  Athen. L. XV, c. 8. Aristot. de Poet. c. 16. AElian. Var. Hist. c. 15.


[Закрыть]. Те же, кого естество наградило страстями больше мягкими, нежели сильными, больше нежными, нежели пылкими, а наклонностями больше сельскими, нежели воинскими, душа которых заключала в себе больше чувственного, нежели возвышенного, ограничились в копировании отдельных групп огромного полотна Гомера, поместив их по своему вкусу во дворцах или под соломенной крышей, сделав внятными интонации горя или радости, сетования героев или игры пастухов, и создали, таким образом, элегию, эклогу или идиллию[135]135
  Barthel. Voyage d’Anachar. t. VII. ch. 80, p. 46, 52.


[Закрыть]. Наоборот, другие, чье слишком пылкое воодушевление ограничивало свою продолжительность, чьи живые необузданные страсти оставляли мало надежды для рассудка, легко устремлялись к цели, на миг их пленявшей; так, благодаря естеству своего дарования и предмету своих страстей, они положили начало оде, дифирамбу и песнопению. Последняя категория была многочисленней всех остальных, и отличавшиеся в ней и соперничавшие друг с другом женщины даже превосходили мужчин; Коринна (Corinne) и Миртис (Myrtis) не уступали ни Стесихору (Stesichore)[136]136
  Видно, что в слове Стесихора я выделил специальным акцентом согласную – с (-х русск.), что будет, несомненно, заметно, когда эту методу я употреблю и в отношении нескольких сходных слов. Эту привычку я усвоил, чтобы различать, подобным образом, в иностранных словах или словах, происходящих от них, двойную согласную – кх, когда она должна принять гортанную инфлексию, вместо шипящей, которую мы ей по обыкновению даем. Итак, я произношу – с в Хио, хор, хорус, эхо, хлороз, хирагр, хроника и т. д.; дабы указать, как необходимо произносить эти слова Khio, khoer, khorus, ekho, khlorose, khiragre, khronique с придыхательным звуком – k (-кх русск.), но не с шипящим – с (-ш русск.), как в словах Chypre, chaume, echope, chaire и т. д. Данное произношение мне кажется необходимым, особенно когда обязаны транскрибировать современными буквами многие иностранные слова, что поначалу даже неизвестно как произносить из-за отсутствия навыка. Впрочем, легкое новшество в орфографии я отношу на усмотрение ученых-грамматиков. Я им отмечу только, что им будет очень сложно без этого акцента или любого другого значка, заменяющего его, знать как должны произноситься с различной инфлексией слова: Ахайя и Ахейский; Ахилл и ахиллеида; Ахерон и ахеронтический; Бахус и вакхический и т. д. Прим. пер. Во французском языке отсутствует звук – х как таковой; обычно его заменяют звуками – ш или – к; например, Шипр (по-французски Кипр) или эко (по-французски эхо); таким образом, Фабр д'Оливе предлагает по сути ввести звук – х (-кх) для наиболее точного произношения древнееврейских, древнегреческих и латинских слов.


[Закрыть], ни Пиндару; Сафо и Телесилла (Telesille) затмевали Алкея и Анакреона[137]137
  Vossius, de Inst. poet. L. III, c. 15. Aristot. Rhet. L.II, 23. Max. Tyr. Orat. VIII, p. 202.


[Закрыть].

Гомер привел в действие Богов и людей, противопоставив друг другу Небо и Землю, и изобразил битвы страстей при помощи искусства и что будто бы оно, соединившись с манерой, которой рапсоды декламировали его поэмы[138]138
  AElian. Var. Hist. L. XIII, XIV. Court de Gebelin, Mond prim. t. VIII, p. 202.


[Закрыть], творя зависимость одного от другого, наряжаясь по случаям в одежды из разных цветов, незримо положило начало драматическому жанру и театральным зрелищам[139]139
  Plat. in Theat. ibid, de Republ. L. X. Arist. de Poёt. c. 4, etc.


[Закрыть]. Этот верный по сути посыл нуждается в одной подробности, которая будет в то же самое время и объяснением сказанного мной.

Нужно припомнить, что умозрительная и рациональная, или же теософическая и философская поэзия, прославленная Орфеем и соединенная Гомером со страстным воодушевлением, создавшим, таким образом, эпопею, не стала менее обособленной от этого жанра. Если Гомериды[140]140
  Имя Гомеридов, данное поначалу всем ученикам Гомера, было затем распространено на отдельных жителей Хио, считающихся его родственниками (Strab. L. XIV. Isocr. Hellen. encom). Впрочем, я должен здесь сказать, что имя Гомера, Ομηρος, никогда не являлось греческого происхождения и вовсе не означало, как говорили, Слепого. Начальная буква О есть не отрицание, а артикль, прибавленный к финикийскому слову םוא (moera), означавшее в прямом смысле средоточие света, учителя, наставника.


[Закрыть], ученики Гомера, разойдясь повсюду, завладели светским или профаническим миром, то ученики Орфея, называемые Эвмолпидами[141]141
  Прозвище Эвмолпидов, данное Иерофантам, наследникам Орфея, происходит от слова Ε'υμολπος, обозначавшего поэтический жанр этого божественного человека. Он значил свершившийся глас. Слово проистекает от финикийских корней מלא (mota), исполненный, и פאח (phoh), уста, голос, рассуждение. Предшествующее ему наречие Ε'υ выражает все, что благородно, свято, совершенно.


[Закрыть], оставались властителями ученого и религиозного мира. Иерофанты и Философы, как и прежде, продолжали писать о теологии и физике. Время от времени появлялись теогонии и космологические[142]142
  Fabric. Bibl. Graec. p. 36, 105, 240, 469 etc. passim. Arist. Probl. XIX, 28. Meurs. Bibl. Graec. c. 1.


[Закрыть], дионисийские и гераклейские [143]143
  Arist. de Poet. c. 8.


[Закрыть] системы, прорицания, сочинения о Природе, моральные притчи, не имевшие никакого отношения к эпопее. Исходившие от святилищ гимны и пеаны (poeans) вовсе не походили ни на оды, ни на дифирамбы лирических поэтов[144]144
  Porphyre, in Vita Pythagor. p. 21. Clem. Alex. L. VI, p. 658. Plat. de Leg. L. III. Plutar. de Music. p. 1141. Poll. L. IV. c. 9.


[Закрыть]: насколько последние были пылкими и страстными, настолько первые содержали в себе спокойствие и величие. В эту эпоху уживалось два вида поэзии, одинаково прекрасных, когда каждый из них достигал своего совершенства: Поэзия эвмолпическая и Поэзия эпическая; первая – умозрительная и рациональная; другая – умозрительная и страстная.

Тем не менее спрятанные от профанов божественные мистерии, раскрывавшиеся пока только для одних посвященных в символических церемониях и мифах, еще не вышли за ограды святилищ; уже прошло около тысячи лет со времени их установления Орфеем[145]145
  Я отношу эпоху Орфея, совпадающую со временем основания египетской колонии в Греции под началом Кекропов, к 1582 году перед Рождеством Христовым, исходя из паросских мраморных дощечек.


[Закрыть], как впервые отдельные из этих мифов и церемоний, смехотворно перелицованные, внезапно проявились в народной среде, служа ей развлечением. Празднуемые во время сбора винограда Дионисии стали одной из форм этой профанации. Испачканные осадком виноградного сусла сборщики винограда с безудержным воодушевлением предавались пьянству, принявшись с высоты своих телег представлять аллегории, которые они узнали во время своих сельских посвящений. Эти по сути не разумевшиеся ни актерами, ни зрителями аллегории, все же обладали пикантностью для одних и других, поскольку подавались в разнузданном исполнении[146]146
  Schol. Aristoph. in Nub. v. 295.


[Закрыть]. Таковы были начатки драматического искусства в Греции[147]147
  Athen. L. II, c. 3.


[Закрыть]: оно обрело начало из профанации орфических мистерий и таким же способом возродилось у нас, благодаря профанации христианских таинств[148]148
  Смотрите «Историю французского театра Фонтенеля». Вот названия первых пьес, представленных в течение XIV-го столетия: Успение Пресвятой Богородицы, мистерия на 38 действующих лиц; Таинство Святой Просфоры, на 26 действующих лиц; Таинство Высокопреосвященных Святого Петра и Святого Павла, на 100 действующих лиц; Таинство Воплощения, Страсти и Воскресение Господа Нашего Иисуса Христа, и т. д.


[Закрыть]. Но когда это искусство появилось в Европе, оно уже было старым в Азии. Я уже говорил, что в ходе тайного празднования мистерий использовались драматические представления. Эти мистические церемонии, взятые из церемоний, имевших место в египетских мистериях, были принесены в Египет в очень отдаленную эпоху индийскими жрецами, когда господство Индостана распространялось и эту страну. Данная совершавшаяся от народа к народу передача со всей очевидностью была продемонстрирована исследованиями знаменитых калькутских академиков, – Джонса (Jones), Вилфорда (Wilford) и Уилкина (Wilkin)[149]149
  Смотрите Recherches asiatiques (Asiatic Researches), t. III, p. 427–431, 465–467. Смотрите также le Gramm. de Halhed (Grammar of Bengal Language). Предисловие, p. V.


[Закрыть], подтвердивших прежде сказанное в рассуждениях Бэкона, что “сама передача являлась лишь легким дуновением, исходившим от древнего народа к греческим флейтистам, дуновением, преобразованным последними в сладостные звуки, наиболее гармоничные и соответствующие как обстановке, так и их блестящему воображению”.

Удивительное совпадение, которое никак не сможет укрыться от вашей проницательности, Господа, так это то, что драматическое искусство, чей исток теряется в Индии во тьме времен, одинаково получило свое рождение в религиозных мистериях. Во время Рам-Ятры (Ram-Yatra), праздника ежегодно отмечаемого в честь Рамы, личности тождественной с Дионисом Греков или с Бахусом Латинян, ставились театрализованные зрелища, послужившие образцами для более совершенных и появившихся позднее произведений[150]150
  Смотрите произведение Холуэла (Interesting historical Events), ch. 7.


[Закрыть]. Эти произведения, почти всегда основывавшиеся на подвигах Рамы и победе, одержанной благодетельным Богом над Равханом (Rawhan), принципом зла, в точности перемешались с песнями и сказаниями, как это случилось у древних Греков. Вы знаете, Господа, что первые опыты Трагедии имели целью прославить завоевания Бахуса и его триумф, символом которого стала победа Аполлона над змеей Пифоном, отмечавшаяся Пифийскими играми[151]151
  Aristot. Probl. 15, c. 19. Pausan. L. I, c. 7.


[Закрыть]. Бирманцы (Burmans), будучи теми из Индийцев, кто, казалось бы, сохранил самые древние предания, поскольку их священные книги были написаны на предшествовавшем, по мнению некоторых ученых, санскриту языке бали (balie), передавали мистерии Рамы в сценических постановках, что до сих пор исполняются публично в день празднования этого Божества[152]152
  Смотрите Rech. asiat. (Asiatic Researches), vol. VI, p. 300–308.


[Закрыть]. Думаю, что полезным будет здесь отметить следующее: имя Рама на санскрите означает яркого и прекрасного, возвышенного и защищающего, и имеет тот же самый смысл в финикийском языке[153]153
  Рама на санскрите означает того, кто славен, возвышен, бел, верховен, оказывает покровительство, превосходен. Это слово одного и того же самого смысла в финикийском языке: רם (ram). Его первоначальный корень, ставший универсальным в гемантической букве ם (m), есть רא (ra), который относится к гармоническому движению добра, света и жизни. Имя противника Рамы Равхан образуется из корня רע (rawh), выражающего, наоборот, беспорядочное течение зла и огня, и которое, соединяясь с увеличительным слогом זן (on), показывает всякого, кто приносит опустошения и разрушения – таково значение этого слова на санскрите.


[Закрыть]; от данного имени с добавлением наглядного артикля, общего у халдейско-арамейского и сирийского языков, образовалось имя драма[154]154
  От слова זמא (rama) образовалось финикийское רזמא (drama), посредством соединения с демонстративным артиклем – ר (d), то есть вещь, идущая от Рамы: хорошо устроенное действие, прекрасное, великолепное и т. д. Отметим, что греческий глагол Δραιεν, действовать, откуда, кстати, плохо выводится слово Δραμα, связан с тем же самым корнем רא (ra), означающим гармоническое движение.


[Закрыть], заимствованное греческим языком, а затем перешедшее в латынь и наш язык. Это слово определяло действие, ведь само действие им одним в мистериях и выражалось, хоть, впрочем, его первоначальный корень относился к упорядоченному, в целом, движению.

Но поскольку в данный момент я не собираюсь входить в подробности драматического искусства со всеми его ответвлениями, то, весьма указав на его колыбель, я возвращаюсь в Грецию.

Зрелище, о котором я говорил, являющееся итогом вакхического воодушевления и поначалу предоставленное капризу разных сельских виноградарей, чья необузданность не казалась ужасающей, настолько поразило своей новизной, произведя такое чудесное воздействие на народ, что не преминуло у людей с более просвещенным умом вызвать желание принять в нем участие либо из-за подобного рода склонности, либо из любопытства. В то же самое время появились Феспис (Thespis) и Сусарион (Susarion), постигнув каждый по-своему мифологические сказания, – один с благородной и серьезной стороны; другой – со смехотворной и занимательной. Так от рождения драматического искусства произошло его разделение на два различных вида – трагедию и комедию, то есть на возвышенную и суровую поэму, а также веселую и сладкозвучную поэму [155]155
  Athen. L. II, c. 3. Arist. de Poёt. c. 3, 4, 5.


[Закрыть][156]156
  Трагедия, по-гречески τραγωδια, происходит от слов τραχυς, суровый, строгий, возвышенный, и ωδη, песня. Комедия, по-гречески κωμωεδια, происходит от слов κωμος, сладострастный, веселый, и ωδη, песня. Я не нуждаюсь говорить о том, что этимологи, видевшие в трагедии песню козла, ибо τραγος означает козла по-гречески, плохо представляли себе самые простые законы этимологии. Τραγος обозначает козла только метафорически из-за крутизны высот, на которые любит взбираться это животное; при подобном подходе упомянутых этимологов латинское caper (козел) будет однокоренным с caput (голова), а французское chevre (коза) с chef (начальник, руководитель).


[Закрыть].

Однако власти до сих пор безразличные к этим сельским забавам и уведомленные об отдельных слишком широких свободах, дозволенных себе Фесписом, открыли глаза на произошедшие из них профанации, последствия которых указали Эвмолпиды[157]157
  Diog. Laert. L. I, paragraphe 59.


[Закрыть]. Власти хотели их предупредить, когда Солон издал закон на сей счет[158]158
  Plutar. in Solon.


[Закрыть], но было слишком поздно: в своей массе народ, увлеченный этими бесформенными и состоявшимися зрелищами, сделал бесполезной предусмотрительность законодателя. Нужно было уступить потоку и, не обладая возможностью его остановить, постараться хотя бы удержать его в здравых рамках. Солону для усердного возделывания и удобрения новыми идеями досталось чистое поле; стало необходимым, чтобы здесь действовали строгие правила, ибо разлив этого потока мог бы привести к опасным последствиям в религии и нравственности. Драматическим авторам легко дозволили черпать сюжет своих пьес в источнике мистерий, но под страхом смерти им воспретили разглашать смысл таинств. Эсхил явился первым из драматических поэтов, невольно преступившим этот закон и подвергшимся риску потерять свою жизнь[159]159
  Arist. de Mor. L. III, c. 2. AElian. Var. Hist. L. V, c. 19. Clem. Alex. Strom. L. II, c. 14.


[Закрыть]. Дабы принимать решения о доброкачественности представленных на конкурс произведений было учреждено просвещенное судейское сообщество, где остерегались скоропалительно поддаваться страстным настроениям народа, выносить одобрение или неодобрение по содержавшимся в пьесах изречениям[160]160
  Plat. de Legib. L. III.


[Закрыть]. Эти безупречные в знании музыки и поэзии судьи, должны были хранить молчание до конца, соблюдая порядок и благопристойность. Платон связывает первый упадок искусства и его полное разрушение с тем, что этот закон вышел из употребления, утратив абсолютное господство, когда народ присвоил себе театры.

Уже названный мной Эсхил явился подлинным создателем драматического искусства. Укрепившись вдохновением, которое воспринял от Гомера[161]161
  Athen. L. VIII, c. 8.


[Закрыть], он придал трагедии стиль Эпопеи, возродив драму простой, но торжественной музыкой[162]162
  Plutar. de Music.


[Закрыть]. Не удовлетворенный одними моральными достоинствами, коими украсил драму его гений, он пожелал, чтобы ей сопутствовали и помогали музыка, живопись, танцы, соревнуясь друг с другом на иллюзорном чувственном уровне. Он воздвиг театр с изощреннейшими механизмами и великолепнейшими декорациями, проявляющими свое магическое воздействие[163]163
  Horat. de Art. poёt. v. 279. Vitruv. in prefac. L. VII, p. 124.


[Закрыть]. В трагедии Прометей ощущалось, как дрожит земля, а облака пыли вздымаются вверх; слышалось завывания ветров, раскаты грома, и казались ослепительными вспышки молний[164]164
  Смотрите там же Эсхила, in Prometh. Act. I, Sc. I, Act. V, Sc. ult.


[Закрыть]. В волнах появлялся древний Океан, и Меркурий сходил с небесных высот, чтобы огласить повеления Юпитера. В трагедии Эвмениды эти инфернальные Божества представали на сцене в количестве пятидесяти, облаченные в окровавленные черные платья, с головами, ощетинившимися змеями; в одной руке у каждой из эвменид был факел, а в другой – бич[165]165
  Смотрите еще Эсхила, in Eumenid. Act. V, Sc. 3.


[Закрыть]. Они неслись в тени Клитемнестры, заклинавшей их столь ужасным хоровым пением, что общий трепет охватывал всех присутствующих да так, что у некоторых женщин это вызывало преждевременные родовые схватки[166]166
  Aristoph, in Plut. v. 423. Pausan. L. I, c. 28. Vita Eschyl. apud Stanley, p. 702.


[Закрыть].

Из сказанного видно, что греческая трагедия по своим формам имела много общего с нашими современными операми, но отличало ее от них, в высшей степени, следующее: греческая трагедия, полностью выйдя из глубины святилищ, обладала тем нравственным смыслом, как его воспринимали посвященные. Вот это и поставило древнегреческую трагедию выше всего того, что мы могли бы увидеть сегодня, сделав ее бесценной. Когда профан, ослепленный только торжественностью зрелища, увлеченный красотой стихов и музыки, предавался мимолетному наслаждению, мудрец вкушал более чистое и длительное удовольствие, обретая истину даже посреди обманчивых смысловых иллюзий. Эта радость была больше настолько, насколько вдохновение поэта являлось совершеннее, когда он мог успешнее передать аллегорический дух, не нарушая его прикровенности.

Эсхил пошел дальше в понимании сюжета, нежели любой из его последователей. Его планы обладали крайней простотой. Он мало отходил от мифологических традиций[167]167
  Dionys. Chrys. Orat. L. II.


[Закрыть]. Все его усилия сводились к тому, чтобы возродить наставления мифов, проникнувшись их скрытыми красотами. Прекрасно выписанные характеры его героев соответствовали той высоте, куда их поместил Гомер. Он заставил страх идти перед своими героями, хотя они ничего и не страшились[168]168
  Aristoph. in Ran, Philostr, in Vita Apollon. L. VI, c. II.


[Закрыть]. Его целью было привести к добродетели через ужас, вдохнув в души силу, способную одинаково противостоять и ослеплению богатством, и унынию от невзгод.

Сразу за Эсхилом следовали Софокл и Еврипид, превзойдя его несколько в плане искусства; Софокл даже торжествовал над ним в глазах толпы[169]169
  Plutar. in Cimon. Athen. L. VIII, c. 8.


[Закрыть]; но малое число мудрецов, верных истинным принципам, всегда рассматривало Эсхила, как отца трагедии[170]170
  Philostr. in Vita Apollon. L. VI, c. II.


[Закрыть]. Нельзя отрицать, что Софокл был более совершенным в последовательности своих замыслов, в отточенности своего стиля[171]171
  Schol. in Vita Sophoct. Suidas, in Σοφοκλ. Plutar. de Profect. Vitae.


[Закрыть]; что Еврипид был более естествен, чуток и способен вызвать интерес, приведя в движение страсти[172]172
  Aristot. de Poet. c. 25.


[Закрыть]; хотя эти происходящие от формы совершенства вовсе бы не снискались, если бы в них не оказалась искаженной сама сущность драмы; то есть если бы аллегорический гений, направлявший сочинением фабул, которые поэты черпали всегда в религиозных мистериях, не подвергся бы некоему извращению, перестав зачастую и вовсе узнаваться, будучи отягощенным странными словесными изысками. Итак, Софокл и в особенности Еврипид, увлекшись совершенствованием формы, нанесли вред принципу искусства, ускорив его разрушение. Если бы законы, обнародованные против тех, кто, используя трагические сюжеты, обесценивали их сакральный смысл, исполнялись бы, то не нашлось бы более пострадавшего, чем Еврипид, изобразивший столько опустившихся во вражде героев, столько сбитых с толку любовью принцесс, столько постыдных, скандальных и преступных сцен[173]173
  Aristoph. in Ran. v. 874 и 1075.


[Закрыть]; но уже близкий к разложению вырождающийся народ оставался увлеченным этими опасными картинами, сам спеша испить отравленный кубок, который ему поднесли.