Текст книги "Маленький принц и его Роза. Письма, 1930–1944"

60. Антуан – Консуэло

(Нью-Йорк, апрель 1942)

О, Консуэло! Я провел жуткую ночь. Господи, до чего вы глупая и сумасшедшая. Разве вы не знаете раз и навсегда, что вы единственная женщина в мире, которую я по-настоящему любил?

Ах, Консуэло… но я так боюсь – я боюсь вас. Вы мне делаете так больно. Так было нужно, чтобы я вам верил. Так не нужно было мне лгать. Так не нужно было искать у меня за спиной против меня оружия. Так не нужно было продавать домашние секреты. Нет, не нужно, Консуэло, нежная моя любовь, моя любимая. Ваша лживость меня ужасает. Бог мне свидетель, я вас ждал, чтобы принять всем сердцем.

Консуэло, любимая, умоляю всеми своими силами. Я не так плох. Мне так трудно с вами. Конечно, я причинил вам боль. Был жесток. Но это все страх. Я боюсь жути тех давних ночей, память о них возвращается от самой невинной лжи. От малейшей неясности. Вопреки очень громким возражениям так много сомнений по поводу самых разных вещей. То и дело открытые ящики, напряженные лица при встрече со мной, множество других мелких знаков. Знаков чего? Откуда мне знать? Я не верю в расследования. Я в ужасе, я загнан в угол. Я грызу сам себя. Я как муха, которая бьется о стекло. Консуэло, я бегу от вас, и я вас ищу. Консуэло, вы умеете быть нежной: так пожалейте же сердце, которое все-таки сбереглось для вас. Которое впало в нищету, которое в нищете искало пищи. Которому нечего было никому отдать, потому что оно так много отдало вам.

Консуэло, я кричу вам изо всех своих сил: возвращайтесь! Я хочу испробовать шанс, и если суждено, то и умереть, от него умереть. Потому что случилось так, что я люблю в этом мире только вас – я это знаю – только ваше лицо для меня лицо любви. Консуэло, я знаю, что, любя вас, я могу стать игрушкой миражей. И если бегу за вами – а вы неуловимы – то потому, что однажды благодаря вам во мне вспыхнул свет, потому что раз или два в голосе были нежность и смиренность, хотя я знаю: пытаясь вас поймать, я могу умереть от жажды. Я очень хорошо это знаю. Нет гарантии, что я обрету в вас то, на что надеюсь, и тогда, Консуэло, моя любимая, я уже не выдержу удара. Но я хочу поставить на кон свою жизнь. Я играю на свою жизнь. А что вы, вы что ставите, Консуэло?

Консуэло, утенок, исповедуйтесь мне. Очиститесь от всего, что горой навалилось мне на сердце. Ящики, прочитанные письма, Консуэло, я уже вас за все простил. Вы же знаете, я не раскидываю ловушек. Мне не нужны предлоги и зацепки. Консуэло, для меня это знаки вашей любви, хотя неуклюжие и – глупые. Воспользуйтесь моим прощением, Консуэло. Какой вам прок доказывать мне без устали, что вы правы, и убивать нас обоих? Воспользуйтесь моим прощением. У меня неистощимые запасы прощения, а вы никогда к ним не обращались. Они причиняют мне боль, как молоко, которое не понадобилось. Консуэло, скажите мне все, как сказали бы священнику, отцу. И, клянусь вам честью, вся жизнь по отношению к вам будет построена на правде. Но нужно положить начало. Нужно открыть новую землю. Нужно выйти из прошлого. Необходимо подтверждение. Консуэло, прислонитесь к моему плечу. Поплачьте. Положите конец этому невыносимому смущению. Скажите «да» по поводу этих мелочей. Вы так и не поняли, что я прошу вас признаться только из желания крепче сжать вас в объятиях, простив от всего сердца. Не поступки причиняют мне боль, а клятвы, такие торжественные, такие непреложные, что у меня не получается до конца им поверить, и вы становитесь непонятной и непознаваемой. Не та, что читает мои письма, приводит меня в ужас. Она ревнива, бестолкова и неразумна. Меня пугает та, что так красиво клянется, клянется такими святыми вещами – и все-таки я не могу, не могу верить ей до конца. Тройная стена между вами и мной. Так где же быть близости?

Консуэло, я увезу вас отдыхать. Утащу вас. Буду беречь, как могу. Мы поедем в деревню к Ванслюсу[142]142
  Леон Ванслюс (1900–1972) – преподаватель философии во Французском лицее в Нью-Йорке, познакомился с Антуаном де Сент-Экзюпери после его приезда в Нью-Йорк в начале 1941 и очень с ним подружился, они оба считали, что для того, чтобы активно участвовать в войне, необязательно быть голлистом.


[Закрыть]. Консуэло, мой апрельский лягушонок, если захотите, я буду счастлив.

✦

Непокой не главное в моей любви. Все равно умирать, и я понял, что лучше попытать счастья. Приложу еще одно письмо, которое писал в больнице[143]143
  Скорее всего, из больницы во Флориде в 1941. См. следующее письмо.


[Закрыть]. Одно из ста тысяч писем, полных любви, которые я вам никогда не посылал, потому что не могу. Не могу вам полностью довериться.

Консуэло, если я подарю вам свое доверие, никогда ничто в мире его не поколеблет.

Помогите мне, дорогая.

АНТУАН

(приложенное письмо из больницы)

Консуэло, сегодня вечером я пишу вам любовное послание – потому что иногда, несмотря на множество ран, на слова, которые от вас не услышал, на мольбы, не пробившиеся сквозь стекло вашей маленькой закрытой души, я не выдерживаю груза любви, которая так и не проторила себе дороги.

В вас есть та, которую я люблю, и радость от нее свежа, как апрельская травка. Были мгновения с вами, похожие для меня на появление солнца. Радостный вскрик из-за пустяка, пустячные радости, вспышки света, который покорил мою жизнь. Фотоаппарат за двадцать пять су, затаенная благодарность, неожиданная покорность, словно обещание: «Мне знакома смиренность». И я полон изумления, я одеваю вас светом, и мне кажется, на моих глазах рождается новый мир. Я говорю себе: «Снег растаял, ледник стал лебединым озером… Я знал, знал, что окажусь прав…»

61. Антуан – Консуэло

(Нью-Йорк, 1942)

Детка Консуэло,

Вы не понимаете, что меня смущает, чему я сопротивляюсь, моего мучительного внутреннего напряжения, а значит, не понимаете, что просите от меня того, что свыше человеческих сил.

Консуэло, я хотел бы полностью вам довериться. Это единственное мое спасение. Но скрытое остается лежать тяжелым грузом. Если бы вы были искренни, Консуэло, мы давным-давно были бы вместе. Вы выбрали эту уродливую жизнь. Выбрали, потому что предпочитаете винить во всем меня и вести судебное разбирательство, а не довериться мне, сказав правду и одарив меня покоем. К чему это привело? Позволило вам на меня жаловаться. Насколько лучше было бы сделать меня счастливым. Счастливыми нас обоих. Но вы предпочитаете быть несчастной, крича о своих обидах, вместо того, чтобы стать счастливой, честно признав ошибки. Я от этого болен, Консуэло.

Вы хотите, чтобы я поверил – но это выше моих сил, это требует от меня запредельного идиотизма, – что женские адреса (например, Нади Буланже[144]144
  Пианистка Надя Буланже (1877–1979), профессор американской Консерватории в Фонтенбло, до войны совершила турне по Соединенным Штатам и дирижировала оркестрами Бостона, Филадельфии и Нью-Йорка. 6 ноября 1940 года она приехала в Нью-Йорк и стала преподавать в Школе музыки в Кембридже. Она была близким другом Антуана де Сент-Экзюпери, он был счастлив встретиться с ней в Нью-Йорке. Он подарил ей авторские копии машинописи «Военного пилота» и «Маленького принца» (хранятся во Французской Национальной библиотеке), а также нумерованный экземпляр оригинального американского издания «Военного пилота» (Вант Пьяза, 20 февраля 2008, лот № 264). 28 ноября 1942 года Надя Буланже пишет в письме Игорю Стравинскому, как успокоительно действует на нее присутствие Антуана де Сент-Экзюпери в Нью-Йорке, «такого сильного, такого доброго».


[Закрыть]) исчезли из моего ящика по воле Святого Духа или что фразы Нада[145]145
  Нада де Браганца.


[Закрыть] передал вам вертящийся столик. Когда вы при этом клянетесь самыми святыми вещами, мне больше нечего сказать. Какие у меня доказательства? Вы плачете, я молчу. Вы «выиграли» процесс.

Но я, вопреки моей воле, пребываю в отчаянии от происходящего, сколько ни стараюсь, я не могу поверить. Не могу впасть в полный идиотизм и отмести все свои ощущения, а главное, меня потрясает бесчеловечность лжи. Бог мне свидетель, Консуэло, как же я ждал, как хотел возможности простить!

Вы хотите оседлать семейную жизнь, Консуэло, отвоевать, заявив свои права, собрав доказательства моих вин. Это безумие. Не получится счастья на бумагах судебных приставов.

Сегодня вечером я возмутился комедией, которую разыграла образцовая Консуэло, которую я «несправедливо» обрекаю на ожидание.

Свое счастье всегда вы держали в своих руках. Вы никогда не хотели найти для него опору в доверии ко мне и в освежающей правдивости. Никогда не позволяли мне надеяться на воздух, которым я только и могу дышать. Вы никогда не хотели того счастья, которое я мечтал вам дать. Вы любили счастье, которое приносил вам «выигранный» вами – так вам казалось – процесс. Вы предпочли ваши сердечные страдания, предпочли полное отъединение просто воздуху, просто уважению, просто ясности, которые мне необходимы.

Это глупо, глупо, глупо, глупо, так глупо! Потому что у меня столько нежности!

АНТУАН

✦

Мне не удается ясно высказаться. Я из кожи вон лезу, чтобы вы меня поняли. В хорошие наши минуты между нами стоят не ваши поступки, мои запасы прощения неистощимы. Между нами стоит это невостребованное прощение, оно давит мне на сердце.

Подумайте вот о чем, я в это верю всем своим существом:

«Когда изменился, то все, что тебе в себе не нравилось, чего в себе не хотелось, что ты сам в себе чистил, в этом всем признаться нетрудно, потому что речь идет как будто уже о ком-то другом – тебе даже хочется исповедаться, закричать, как ты ошибался, и получить прощение. Хочется, чтобы тебя любили таким, какой ты есть. Невозможно переносить, что влюбленный в тебя любит лживую картинку. Невозможно получать уважение за фальшь. И не страшно признаться в прошлых уловках и обманах, потому что они больше не нужны. Ты сам от них отказался. Ты тоже их презираешь. Освобождение приятно, как таяние льда.

Но если признаться не хочешь, значит, веришь, что любовь можно скрепить фальшивой бумагой. Значит, можешь снова и снова так поступать. Вы не признаетесь, что рылись в моих ящиках, и читали все подряд, и значит, в будущем, если вдруг сочтете нужным, снова будете в них рыться, а потом снова все отрицать, требуя от меня, чтобы я вам верил.

Если бы вы изменились, вы бы сами пришли ко мне со слезами и сказали: «Я новая Консуэло, вы можете на меня положиться. Подтверждением этому мой отказ от всех моих прошлых ухищрений. Я не защищаю их молчанием, они мне больше не нужны. Мне необходимо быть любимой такой, какая я есть. Ради меня самой, и я не хочу ничего прятать. Не хочу, чтобы вы любили другую, чем я, пусть она кажется гораздо лучше. Я нуждаюсь в помощи. Будьте моей поддержкой и союзником против моих недостатков. Я знаю, у вас щедрое сердце, простите меня и излечите. Я хочу все, все вам рассказать, я не могу выносить вашего смущения, напряженности, безнадежности. Я хочу, чтобы вы чувствовали: рядом с вами свой – он не ограбит вас, отнимая любовь увертками и обманом. У меня нет уловок, я ваша. Я не хочу уничтожать любовь. Я хочу купаться в ней такая, какая есть, потому что вы меня ею одарили. Все мои окна открыты, милости прошу в ваш дом».

Но вам неизвестен этот язык, Консуэло, детка Консуэло, и поэтому вы не можете обещать, что я могу надеяться на счастье с вами и что вы выберете счастье, а не свою гордость.

Ваша ловкость, Консуэло, разрушительна и глупа.

Меня она убивает и очень быстро. Вы этого хотите? Неужели вы верите, что эта ваша ловкость – а не моя глубинная и неистощимая нежность, существующая вопреки брезгливости, – помогла вам приехать сюда и все еще не быть в разводе? Ваша ловкость, Консуэло, никогда не мешала мне вам не верить, она мешала мне верить в вас.

Консуэло, умоляю вас на коленях, станьте неловкой. Хоть один только раз побудьте новой Консуэло. Побудьте один только день, благословенный среди всех остальных дней на свете. Ласковости мне недостаточно. Вы были так ласковы в Буэнос-Айресе. И я мучился целых семь лет[146]146
  Антуан и Консуэло расстались в июле 1938, через восемь лет после их встречи в Буэнос-Айресе.


[Закрыть]. И опять вы так ласковы. Вы хотите, чтобы я поверил, что это не ловушка для новых семи лет мучений? Ваша ласковость бесит меня и пугает до дрожи. Мне нужно совсем другое подтверждение, важное для меня. Мне нужно знать, что вы изменились.

АНТУАН

62. Антуан – Консуэло

(Нью-Йорк, 1942)

Консуэло,

Не отказывайтесь понимать. Я знаю, голос у меня становится неприятным, и я злюсь. Злюсь – всегда, – когда меня не понимают. Я начинаю всегда ласково, я говорю: моя девочка, моя милая, это не лучший способ и, наверное, не стоит им пользоваться. Я разговариваю, как с учеником, уважительно, заинтересованно, я готов ночей не спать и помогать ученику взрослеть.

Но ученик на все мои слова отвечает обидой. Я оказываюсь критиком ТЕБЯ, Консуэло, обидчиком ТЕБЯ, Консуэло, словно я напал на творение Микеланджело, словно я критикую Микеланджело. Язык, которым говорят с нарождающимся творением, имеет другой смысл, чем язык, обращенный к законченному, то есть мертвому, чья судьба завершена. Когда ты восстаешь против оскорблений, которых не было, стараешься меня ранить во имя гордости, которая не была оскорблена, я падаю духом, огорчаюсь, чувствую себя несчастным.

Главное из того, что я хочу сказать, вот оно: чтобы двигаться вперед, нельзя разбрасываться, надо скрести, вкапываться вглубь и, если понадобится, мучить себя до отвращения, потея над фразой (или картиной), если хочешь, чтобы она стала ловушкой. Мадам Андре Бретон[147]147
  Жена Андре Бретона, до замужества Жаклин Ламба (1910–1993), художница. Она участвовала в коллективной выставке, организованной Пегги Гугенхайм в галерее Arts of This Century, продолжавшейся с октября 1942 до января 1943. В октябре 1942 ушла от Бретона к художнику Дэвиду Хэйру.


[Закрыть] делает на холсте шесть мазков и считает их неприкосновенными, ибо она «выразила себя» этими шестью мазками. Она может так работать хоть двести лет, и за эти двести лет она ничего не создаст. Когда я вижу, как вы наращиваете число страниц, я знаю: эта работа впустую. Это как если бы каждое новое поколение начинало строить культуру с нуля. И у нас никогда бы не было Микеланджело и даже Макса Эрнста.

Мне неважно, занимайтесь абстрактной живописью, хотя начинать с нее мне кажется опасным – и если честно – неправильным путем. Если хочешь вырастить из ребенка большого поэта-сюрреалиста, начни его учить спрягать глаголы. Иначе его будут упрекать за ошибки во французском языке. Это справедливо для любого дела. А если от ребенка ждать сюрреалистических творений, он скажет: Бо-ба-би-бу-ба и ничего больше. Но кроме этого замечания у меня есть другое, более существенное: даже если вы рисуете абстракцию, вы должны над ней работать. Только так вы будете двигаться вперед. Китайский художник пять лет подряд будет уточнять наклон ручья и размещение трех точек – птиц на чашке. И достигнет такого мастерства, что в один прекрасный день создаст прекрасную чашку за пять минут себе на забаву. Но для него она будет пустяком. Произведение живет столько времени, сколько времени ты его создавал.

Художник не продвинется ни на шаг, если разрисует хоть сто тысяч чашек подряд, надеясь, что его осенит гениальность.

Метод «в час по картине» кажется мне оскорбительным. Я предпочитаю другой: одна картина за всю жизнь. Если копать долго-долго, можно докопаться до истины. Если сто тысяч раз ковырнуть землю лопатой, воды не добыть.

63. Антуан – Консуэло

(Нью-Йорк, конец апреля 1942)

Детка Консуэло,

Я в крайнем замешательстве. Я готов помочь вам, помогите и вы мне тоже. В Канаду[148]148
  Бернар Валикет, канадский издатель Антуана де Сент-Экзюпери, пригласил его прочитать несколько лекций в Квебеке. Из-за просроченной американской визы писатель задержался в Монреале на полтора месяца, с конца апреля до середины июня 1942 года, хотя при отъезде из Нью-Йорка канадская и американская администрация обещали, что никаких затруднений не будет. Консуэло приехала к нему. В Канаде с ним случился приступ холецистита, которым он страдал после аварии в 1935 году. Консуэло обнаружила переписку мужа с княжной Натали Палей, бывшей женой Люсьена Лелонга, получив по ошибке телеграмму Натали из Нью-Йорка от 15 мая 1943, начинавшуюся «Антуан, любовь моя…» («Семь неизданных писем Натали Палей в кн. «Манон танцовщица» и другие неизданные тексты», Галлимар, 2007). В Монреаль приехала Сильвия Гамильтон, еще одна нью-йоркская подруга Сент-Экзюпери, которая не ожидала встретить не только писателя, но и его жену. Встреча была явно прохладной, что явствует из ее прекрасного письма, взволнованного и безнадежного («Антуан де Сент-Экзюпери. История одной жизни». Текст Алена Вирконделе, предисловие Мартины Мартинес Фруктуозо, Фламмарион, 2012, стр. 118–119).


[Закрыть] я собираюсь не на одни сутки. Значит, придется приехать вам. Двадцать минут я буду в ярости: не стоит на меня обижаться. Это ненадолго…

Мы поедем, чем-нибудь полюбуемся. Вы будете довольны, может быть, и я тоже. Консуэло, если бы вы знали, как мне нужна помощь…

Ваш

АНТУАН

64. Антуан – Консуэло

(Квебек, май – июнь)

Консуэло,

Вас найти невозможно!

Вы не у парикмахера, а за нами зашел доктор Бризбуа[149]149
  Скорее всего, доктор Максим Бризбуа из Монреаля.


[Закрыть].

Я задерживал его, сколько мог, но дальше уже невозможно: невежливо…

Я бесконечно сожалею, что иду на прогулку без вас, это не по моему желанию и не по моей вине.

Позвоню вам через час.

А.

65. Консуэло – Антуану

(Нью-Йорк, лето 1942)

Тоннио,

Вы назначили мне встречу в 10 часов сегодня вечером очень милым тоном. Я не понимаю… скоро час ночи… я жду. Почему вы меня так обманываете, почему вы мучаете меня, заставляя ждать, вы, который так не любит ждать… Вы не находите, что я и так уже очень утомлена и очень несчастна из-за этих отдельных квартир[150]150
  Антуан и Консуэло жили в разных квартирах в доме № 240, Центральный парк Соут.


[Закрыть], из-за жизни, которая меня убивает бесконечным ожиданием нашего счастья… о котором знаете только вы. Если его (этого счастья) на самом деле больше не существует… в вашем сердце… потому что я не могу в него больше войти… Тоннио, не будьте таким злым! Не играйте останками надежды-трупа. Я теряю уважение к вам, когда вы такой, мне начинает казаться, что все это сплошные ярмарочные фокусы… Адвокат, судья… пресса… Я не хочу больше ждать… Я не могу больше ждать… Я теряю разум. Бог не слышит меня… каждая минута – тьма, вы не приходите, вы не звоните… Господи… Защити меня… Вы что, ангел тьмы? Я уже в бездне, куда столкнули меня вы вашими прекрасными рассуждениями и добрыми словами… Тоннио, я схожу с ума… Я приняла таблетки, чтобы заснуть, не беспокой меня ночью… лишь бы мне заснуть… Я без сил! Пусть простит вас Бог, как прощаю вас я, мой муж.

КОНСУЭЛО

А вы не думаете, что я жду с десяти часов. Я вернулась на пять минут – узнать, поеду ли я завтра за город – предложить, если вы один, вам свое общество.

66. Консуэло – Антуану

(Телеграмма)

(20 июля 1942)

NBH 37 55 ГРИТБАРРИНГТОН[151]151
  Баррингтон – маленький городок в штате Массачусетс, расположенный на севере от Нью-Йорка, неподалеку от усадьбы де Вири, друзей Консуэло де Сент-Экзюпери из Ленокса (см. ниже письмо № 117). В начале июля 1942 года Консуэло обсудила с американскими адвокатами первые шаги развода – Антуан им воспротивился… страстно расцеловав ее на глазах ее советчиков.


[Закрыть] МАСС 20 1200Р

СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ

240 ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ПАРК СОУТ

1942 ИЮЛЬ 20 PM 1 30

ПРИЕЗЖАЮ ЗАВТРА ПРОШУ ВСТРЕТИТЬ СЕРДЕЧНЕЕ ЧЕМ ПРОШЛЫЙ РАЗ ВЕЗУ НЕЖНОСТЬ ОГРОМНОЕ ЖЕЛАНИЕ УВЕЗТИ ВАС ЗА ГОРОД[152]152
  Консуэло де Сент-Экзюпери предложила мужу поехать вместе летом на побережье Саунд (северо-восток от Манхэттена). Сначала они жили в Вестпоре (Коннектикут), где к ним присоединился Дени де Ружмон, затем в сентябре и октябре в Норпорте на Лонг-Айленде, в красивой вилле Бевин Хаус, с большим парком недалеко от моря, куда к ним часто приезжали друзья. Здесь среди умиротворяющей красоты Сент-Экзюпери начал писать «Маленького принца».


[Закрыть] ЧТОБЫ ВЫ ПУСТИЛИ НОВЫЕ ЛИСТОЧКИ ВАША КОНСУЭЛО

67. Антуан – Консуэло

(Нью-Йорк[153]153
  После возвращения из Норпорта супруги де Сент-Экзюпери поселились на берегу Ист-Ривер, в доме 35 на Бикман Плейс, небольшой улице, соединяющей 50 и 51 улицы. Их друг, Дени де Ружмон, поселится на той же улице несколькими неделями позже: «Нашел большую квартиру дуплекс пентхаус (…). На моей головокружительной террасе я парю над домом Эрнстов – ателье Макса выдается шпорой в сторону реки – и почти соприкасаюсь с домом супругов Сент-Экзюпери: четыре узких этажа, которые изначально предназначались для Греты Гарбо. (Не знаю ничего чудеснее во всем Нью-Йорке – сиреневый ковролин, большие туманные зеркала, темно-зеленый старинный книжный шкаф, на всем словно бы венецианская патина, а за огромным окном скользят, словно по полу, пароходы» («Дневник того времени», Галлимар, 1963, стр. 525).


[Закрыть], конец декабря 1942)

Консуэло, я очень несчастлив.

Эта история ночью на Рождество[154]154
  Из воспоминаний Робера Бонама («Подготовка к отплытию», «Икар», № 84, весна, 1978, стр. 107): встреча происходила в доме 35 на Бикман Плейс после мессы в церкви Святого Патрика, были еще две супружеские пары. Робер Бонам отмечает, что присутствие Антуана и Консуэло на ужине вместе было исключительным случаем. «Обычно он всегда приходил один».


[Закрыть], когда вы были такой злой, вы продолжаете ее вспоминать. Я хотел все простить. Зачем каждый день стараться мне доказать, что это была моя вина? Вина была ваша, детка Консуэло, и я вам ее простил.

Думаю, ваш ужин и ваш концерт этим вечером – грех против меня. Ваши слова с туманной угрозой мне сказали об этом. Никогда, Консуэло, я не грозил вам, что уйду. У меня есть недостатки, но вы живете рядом со мной в полной безопасности. Я всегда говорил вам: «Я надежней скалы. Вы можете спать спокойно. Я защищаю вашу жизнь».

Но в каждой ссоре – особенно, когда вы неправы – вы стараетесь разрушить мою.

Почему так случилось – что, любя вас, – я так с вами мучаюсь?

Почему, когда я вернулся – вместо того, чтобы ласково меня поцеловать и мило сказать мне «пока», чтобы у меня посветлело на сердце, и я сел работать (конец отсутствует).

68. Антуан – Консуэло[155]155
  Продажа коллекции Консуэло де Сент-Экзюпери, Адер Пикар Тайян, 6 июля 1984, лот 11–1 (цитируемый фрагмент).


[Закрыть]

(Нью-Йорк, зима 1943)

Ссоры всегда имеют более глубинный смысл, чем кажется на первый взгляд… Я отчаиваюсь потому, что я перестаю работать. Меня ужасает растрата, мне кажется, я лечу в бездну, и мне из нее не выбраться… И меня переполняет горечь, потому что сцены вроде той, что была в рождественскую ночь, опустошают меня на долгие недели, лишая возможности работать. После психологического шока, ночной тревоги, мучительного ожидания я долгие дни остаюсь бесплодным, и мне кажется, что так будет всегда… Помогать мне в работе не значит побыть милой один день, мне это не поможет. За один день я не вернусь к работе. Помочь – это пощадить меня от ударов, которые так надолго оставляют во мне рубцы.

69. Антуан – Консуэло[156]156
  Та же коллекция, лот 9–2 (цитируемый фрагмент).


[Закрыть]

(Нью-Йорк, зима 1943)

Единственная моя проблема… работа. Если вы создадите для меня спокойную атмосферу, если я буду спокоен и буду работать – я буду счастлив. Не моя вина, если потрясения вроде той рождественской ночи выбивают меня на целый месяц, и я с неимоверным трудом восстанавливаю равновесие… Вокруг меня должен быть покой. Вам нужно жить своим домом…

70. Антуан – Консуэло

(Нью-Йорк, зима 1943)

Я хотел вас порадовать и пригласил на концерт[157]157
  Консуэло де Сент-Экзюпери пишет в «Воспоминаниях Розы» о концерте в ратуше в марте 1942, когда ее муж в антракте исчез, о своем возвращении в одиночестве, без документов и неожиданной встрече с одним из музыкантов, которые только что играли (Рене Ле Руа, в книге Карбонель и Мартинес Фруктуозо, цит. пр.), друга ее мужа, который о ней позаботился. «Я была рада послушать хорошую музыку, но я чувствовала, как нервничает мой муж из-за улыбок и намеков соседей, которые впервые видели его вместе с его женой». Но скорее всего, именно об этом концерте идет речь в письме, а оно написано гораздо позже, так как в нем говорится о войне.


[Закрыть]. Я хотел попытаться жить с вами в мире.

Я испытал шок, когда вы подошли и потянули меня за рукав. Я излишне чувствителен. Чувство тоскливой безнадежности было несоразмерно с жестом, который, возможно, был даже мил.

Мне нужно было немного побыть одному. Десяти минут одиночества мне бы хватило, чтобы вас простить. Я неожиданно встретил Жака Маритена[158]158
  Католический философ Жак Маритен (1882–1973), по своим идеям близкий к христианам-демократам, приехал в Соединенные Штаты в январе 1940 года. Он сурово раскритиковал Антуана де Сент-Экзюпери после публикации в «Нью-Йорк Таймс» от 29 ноября 1942 перевода его «Обращения к французам»: An Open Letter to Frenchmen Everywhere. Это обращение последовало после высадки союзников в Северной Африке 11 ноября 1942. Писатель приветствовал вмешательство американцев и призывал всех французов объединить усилия в борьбе против нацизма, позабыв о политических расхождениях. Сент-Экзюпери восхищался Маритеном. Он был больно задет отповедью философа в его статье «Ради победы» в той же газете от 19 декабря 1942 (опубликована с правом для писателя написать на нее ответ). Маритен упрекал Сент-Экзюпери в снисходительности к Виши, считал, что, призывая к единству, он торопится забыть несмываемые грехи этого режима: перемирие и антисемитские преступления, умаляя тем самым значимость образования партии голлистов в июне 1940 и борьбы Сопротивления. Считает, что уничтожение Франции, как некой физической и национальной общности – страх, которым одержим Сент-Экзюпери и споры французских интеллектуалов-изгнанников в Нью-Йорке, которые так мучают Сент-Экзюпери, не являются настоящими опасностями.


[Закрыть], он один из святых с белоснежными волосами. Я взял его под руку. Я ничего не сказал. Я напитался его покоем. У меня на сердце стало тихо. И я вернулся.

Вернувшись, я вас не нашел, и сердце у меня больно сжалось. Мне невыносимо знать, что я огорчил вас. Я знаю, что в этот вечер был виноват я. Я понял это сразу, как только вы отошли.

Пустяковые жесты, от которых у меня вдруг перехватывает горло, сами по себе не имеют значения, но они возвращают меня в прошлое. А я тогда так мучился. И больше уже не могу. Рука, схватившая мою руку, когда я говорил со своим другом детства, обретенным непостижимым образом, – это было сравнимо с перевернутым столом в Мадриде.

Консуэло, Консуэло, как бы я хотел суметь и забыть наше прошлое. Но тогда я так близко подошел к смерти. И что-то во мне разрушилось, может быть, непоправимо. Понимаете, меня больше ничего не держит. Для меня мучительно доставлять вам огорчения, и я задыхаюсь от малейшего приближения прошлого.

И еще я всегда очень сильно волнуюсь, когда вас нет.

Вы могли бы попробовать успокоить мою тревогу. Но я не представляю себе, как вы могли бы с этим справиться. Скорее всего, это означало бы просить вас о величайшем самозабвении. Вам понадобился бы не один месяц стараний. Понадобилось бы суметь понять, насколько тяжкие жертвы приносил вам я, терпеливо переживая столько, столько, столько ночей со сценами, криками и упреками. Вам предстояла бы тяжелая работа, Консуэло, и, возможно, она вам не по силам.

Конечно, я был не прав. Надеюсь, вы не злоупотребите моей тревогой, моим раскаянием из-за того, что я рассердился на вас. Раскаяние делает меня таким уязвимым, я страшусь ночи без сна.

Мне бы хотелось, чтобы в вас сработал инстинкт вернуться пораньше. Будет нормально, если вы вернетесь поздно. Но если вдруг случится, что вы вернетесь рано, как же я буду вам благодарен. От всего сердца.

✦

Я хотел бы попробовать лучше себя понять. Я не могу быть спокойным, если неспокойно вам. Ненавижу быть несправедливым. Я хотел бы быть для вас источником нежности, родником. Хотел бы бесконечно вам отдавать. Это бы меня освобождало. Не думаю, что вам приходилось не спать ночами напролет, раздумывая, как бы мне помочь. Мои приступы на мгновенье – на миг мне перехватило горло – прошло десять минут, и я уже отошел, и я уже думаю, чем могу помочь Консуэло.

Мне пока не удалось согласовать между собой помощь, которую мне хочется оказывать вам, и те вещи, которые мне совершенно необходимы. Если честно, я даже не знаю, куда наношу вам раны. Может быть, вы сумеете мне это сказать?

Мне бесконечно горько, потому что в этот вечер я хотел вас порадовать. А кончилось все так плохо. По моей вине. (Это моя вина, я неправильно понял ваш жест, когда вы пришли за мной.)

Лучше всего мне заняться войной. Мне уже недолго осталось. На мир я уже не надеюсь. Не могу надеяться на мир ни с вами, ни без вас. Вам кажется, я вами пренебрегаю? Я думаю только о вас. Очень странно, что вам так кажется. Я думаю о ферме, которую вам подарю. Что со мной вы будете в безопасности. О вас, и снова о вас, и опять. Но вы меня раните, и мне это совершенно непонятно.

Мне бы хотелось, чтобы вы помогли мне быть вам в помощь. Может быть, два последних дня оставили во мне этот ужасный привкус (вы были несправедливы), и я до сих пор не могу прийти в себя. Может быть, меня надорвали жертвы, которые я приносил ради вашего покоя. А может быть, я просто всерьез болею. (У меня температура – всерьез, Консуэло – каждый вечер. Но от вас мне нет никакой поддержки.)

Консуэло, избавьте меня от мерзкого привкуса безнадежности. Я еще надеюсь, что он не увеличится от вашего ночного отсутствия. Наверное, когда вы вернетесь, вы долго будете говорить о себе. О моей несправедливости, о ваших несчастьях. О вашем нездоровье. И мне нечего будет сказать.

Умоляю, пусть в вас проснется что-то материнское, малая капелька. Возвратите мне хоть чуточку доброты, которой, надеюсь, вы получили от меня так много.

Забудьте на этот вечер свои обиды и положите мне на лоб свою руку. Мне тоже очень нужно, чтобы меня спасли.

Я часто спасал вас, но не уверен, что имею право на вознаграждение. Не уверен, что то, в чем я так нуждаюсь – у вас есть.

Детка Консуэло, я не шучу. Вспомните гидросамолет в Сан-Рафаэле, Ливию, Гватемалу, войну[159]159
  Антуан де Сент-Экзюпери перечисляет четыре случая, когда он получил личный опыт общения со смертью: 22 декабря 1933, работая летчиком-испытателем у Латекоэра, он совершил неудачную посадку на гидросамолете Лате 29 и погрузился в залив Сан-Рафаэль; 30 декабря 1935 года потерпел аварию в египетской части Ливийской пустыни на самолете Кодрон Симун во время перелета Париж – Сайгон, собираясь установить рекорд скорости. После аварии он и его помощник провели в пустыне четыре дня (он написал об этом в одной из глав «Планеты людей» и в «Маленьком принце»), 15 февраля 1938 года он стал жертвой страшной катастрофы при взлете в Гватемале, когда он собирался пересечь с севера на юг Южноамериканский континент (после нее он никогда уже по-настоящему не поправится); с 3 декабря 1939 года по 22 июня 1940 он участвует в военных операциях группы военной разведки II/33, выполняющей опасные задания на севере Франции, один из таких полетов, полет над Аррасом 23 мая 1940 года под немецким огнем, послужил материалом для «Военного летчика».


[Закрыть]. Но я никогда еще так остро не ощущал опасность. Не знаю, откуда взялось это предчувствие. Но взялось. Не знаю, что вам интереснее: отстаивать свою правоту, защищаясь от моей минутной несправедливости, или пожертвовать частичку себя. Возможно, вам нужно было бы иметь больше ума и более щедрое сердце. И еще иногда хоть немного забывать о себе.

Ожидание для меня болезненно, но отсутствие – ваше право, вам не надо оправдываться из-за вашего отсутствия. Но хотелось бы – для моего спасения, – чтобы вы не дорожили этим своим правом. Хотя, возможно, я прошу слишком многого. Чтобы вы чуть-чуть – совсем чуть-чуть – побыли сестрой милосердия.

И еще, чтобы вы постарались понять, что именно в вас, какие ваши движения ранят меня особенно глубоко. И какой ваш тон, реакция, улыбка приносят мне покой.

Я понимаю, Консуэло, очень трудно совершать чудеса.

Совершите одно, пожалуйста.

Услышьте меня, Консуэло, если вы все-таки дорожите Папусем, который вас оберегает, который, несмотря ни на что, добрый и который сумел несколько раз в этой жизни вам помочь.

Это просьба, девочка.

АНТУАН