Текст книги "Бумажные ласки"

1927
Ася. Воды кислые

Ася уехала лечиться на водах. Это случилось 12 июня 1927 года. Провожая ее, Иса так перенервничал, что пришел домой и заснул. Он всегда засыпал, когда волновался, порой в самых неприспособленных для этого местах.

В этот год, до отъезда Аси, многое произошло. Ее кузен Дузя переехал в Ленинград и сызнова начал встречаться с Минной. В глазах компании этот неожиданный выбор обоих долго оставался предметом обсуждения. Дузю не волновала дурная репутация возлюбленной, а она не считала его занудой – странное дело, их второе сближение обещало стать длительным.

А еще в этот год выяснилось, что Ася не любит заниматься любовью. Ей было часто неудобно, где-то болело, но по большей части ей просто не хотелось. В Исе же обнаружились такие творческий силы, что он и сам себе не поверил поначалу. Из этого неминуемо ширящегося противоречия почти не было выхода, однако, поразительное дело, Асино неправдоподобное равнодушие к близости никоим образом не умаляло пыл самого Исы. И так как он ее уже отведал, то жаден стал до Асеньки еще больше, чем прежде. А тут вдруг отъезд, Кавказ, кислые воды. Что может болеть у юной дамы двадцати лет от роду? Ну, ноги ноют от ленинградского климата, ну, нервы от впечатлительности, а в сути блажь папаши Гринберга – не любит он Ису, не доверяет ему.

Иса бежит на почтамт и отправляет открытку.

14/VI 1927 г.

Ленинград

Чижа, милая! Очень огорчен и сильно обеспокоен тем, то до сих пор не имею от тебя открытки, которую ты мне обещала выслать из Москвы.

Пишу это с Фабрики, позавчера написал тебе открытку, так что ты будешь иметь весточки от меня. Вчера до 6 ч. вечера сидел дома и читал интересную книгу, потом был у Рыжего, и вечером пошли в сад отдыха с твоей Лёлей, ее мужем Юзей. После сада отправился на съемку Эйзенштейна. Сегодня вечером думаю сходить в Нардом, где Фабрика устраивает концерты. Хочу скорее от тебя, Чиженька, получить хоть какую-нибудь весточку. Надеюсь, что это будет в ближайшие дни.

Будь здорова родная

Иса

Илюша размахивает несколькими помятыми листками с подслеповатым текстом – протоколом заседания Художественно-сценарного бюро. Когда младший Трауберг злится, он кажется совсем мальчишкой.

– Я хотел эту картину! Я хотел этот сценарий, черт возьми! И они это знали. И что они делают?! Они мне бросают подачку. И она называется «Ленинград сегодня», – он имеет в виду грандиозное, по меркам Исы, событие – Траубергу-младшему доверена постановка документальной фильмы с уже произнесенным названием, которое теперь уже кажется не таким привлекательным, как пять минут назад.

Поймав на себе тоскливый взгляд друга, Илюша сбавляет обороты, виновато улыбается:

– Я не должен так говорить, Иска. Я знаю, «Ленинград сегодня» – шанс для нас обоих, но вот, что нас могло ожидать.

Илья протягивает протокол, Иска жадно впивается в текст.

Заседание Художественно-Сценарного Отдела к/ф «Совкино» 14 Июня 1927 г.

Присутствовали: тт. Пиотровский, Обнорский, Аршавский, Даржавин

Слушали:

Заявление т. Обнорского о постановке фильма «Экспресс Нанкинсучжоу».

В виду большого значения, придаваемого общественностью и парторганизациями постановке фильма на тему китайских событий и в виду того, что постановка данного фильма является одной из основных работ кинофабрики на предстоящий производственный период, т. Обнорский полагает, что кандидатура Висковского как постановщика в данных условиях является нежелательной, рекомендуя в качестве постановщиков Козинцева и Трауберга.

Постановили:

Довести о вышеизложенном до сведения дирекции.

– Ну и что? – недоумевает Иса, отдавая протокол. – Леонид с Козинцевым поставят хороший фильм.

– Я тоже! Тоже бы снял! И потом у них совершенно другие планы. Уж я знаю, поверь.

Иса не спорит, он торопится прекратить этот разговор, слова Илюши нарушают видимость гармонии в Искиной душе. Ведь все так замечательно – они на кинофабрике, они станут работать, ведь Илья обещал потянуть за собой товарищей и сделал это. Им повезло, нужно начинать с малого, чтобы достичь больших результатов. Так говорит папаша Гринберг и тому же самому учит своих детей. Хорошая дочь Асенька часто повторяет Исе папины слова.

Внезапно он вспоминает, что Вячеслав Казимирович Висковский – пожилой уже человек, создатель той фильмы – «Минарет смерти», которая так не понравилась когда-то Исе. Что-то наподобие ревности начинает копошиться в Искином желудке, но, не желая уподобляться Траубергу, он выбирает промолчать.

15/VI 1927 г.

Кисловодск

Исанька, дорогой любимый!

Я хотела вчера сразу же по приезде написать тебе письмо, но поверь, что не имела сил сделать это. В 7 часов утра приехали в Минеральные Воды, там пересадка, и в 9 прибыли в Кисловодск. Сначала пошли искать пристанища и нашли его в гостинице «Град-отель». Затем взяли с вокзала вещи в номер и отправились устраивать курортные дела. Устала я от всего этого ужасно. Вечером принимала ванну. В 9 часов вечера уже спала. Просыпаюсь рано, не позже 7 часов утра, а то и раньше.

Теперь относительно Кисловодска. Природа здесь изумительная. Сколько здесь можно гулять, Иска! Мы с тобой, верно, с утра до вечера шатались бы. Погода приличная, говорят даже, все время была изумительная и только сегодня чуть дождит. Правда, тут гуляют с утра до вечера и в любую погоду. Народу здесь немного, и публика неинтересная. Большинство – больные санаторские, а приличную публику ждут лишь в июле месяце. Пока что (правда я всего 1 ½ дня здесь) скука отчаянная. Я стараюсь много ходить, хоть этим развлекаться, осматривать что возможно. Сегодня вечером иду к врачу. Посмотрим, какое лечение он мне назначит. Чувствую себя очень прилично, и ноги уж не болят, как раньше. Настроение пока что не плохое и не хорошее, просто спокойное. Если бы ты знал, Жучок, как бешено я измоталась за последние дни. У меня нервы ходуном ходили. Здесь успокаиваюсь. Для этого одного стоило уехать. Ведь у меня был момент, что я решила остаться в Ленинграде, но тогда б я, наверное, совсем рехнулась. Обидно мне, Жучка, что мы с тобой распрощались как чужие, совсем как-то холодно, холодно…

О Ленинграде стараюсь не думать. Не хочу скучать по нему, ведь так только хуже будет. Совсем сгнию.

Ну, целую тебя крепко-крепко. Надо мне идти обедать. Смотри, Жуча, будь паинькой, не скучай по своей половиночке и люби ее по-прежнему.

В ожидании твоих писем, целую тебя горячо как умею, твоя Ася

Через несколько дней Ася слегла. Острый катар прямой кишки. Лежит Ася уже четыре дня, и придется полежать столько же. Первые два дня температура была очень высокая 39,4 – 39,7, а сегодня уже нормальная. Если б она могла рассказать хоть кому-нибудь сотую долю всех своих мучений, возможно, легче стало бы, но, кроме Исы, рассказать некому – домашних она беспокоить не станет. Была с ней беспрерывная рвота, продолжавшаяся около трех суток, а к тому же еще понос с кровью. Были моменты, когда Асе казалось, что приходит конец. Сознание ее оставляло, и только одно сознавала ясно, как ужасно болеть на чужбине.

Сон подступает, кружит вокруг, соблазняет, пытается уволочь в какие-то стыдные лабиринты, где за каждым выступом по Иске и все хотят от нее по кусочку тела – одному достаются губы, другому сосок, третьему сгиб локтя. Ася видит себя выложенной на стол как яство, и это множество с одним лицом – лицом Исы – берет ее, будто кушанья с тарелок, выедает ее до хрящиков. Ася испытывает странное чувство блаженства, стыдится и перепрыгивает в другое сновидение – безобидное.

Иса коротает лето в томительном ожидании жизни. Картина «Ленинград сегодня» все не запустится. Илюша бегает, устраивает что-то, отвоевывает, пугает энергией, а Иса ждет приглашения. Совет Трауберга «займись пока чем-нибудь другим» растворяется в тумане Искиных планов на будущее. И это отложенное будущее прекрасно, в нем большие начинания, художественные открытия, уважение корифеев. В будущем Владимир Маяковский жмет Иске руку, а потом роняет его ладонь, рассердившись на самого себя, – мало, мало может сказать пожатие о том уважении, что испытывает Маяковский к Менакеру. Обнимет, прижмет к себе Цыпу – ведь Менакер и впрямь мелок телом, но зато настолько же велик душой, – прижмет и скажет, что отдаст любой из своих сценариев Иске, и вместе они взорвут современность окончательно.

Иса бредет мимо Покровской церкви, пробирается к верфям, где воздух царапается солеными морскими искорками, и чайки кричат, когда резкий взмах рукава подъемника тревожит их вече. Есть места в Ленинграде, куда Иса забрел случайно – ни дел, ни знакомых там не водилось. Эти-то аптерии Иса ценил больше остальных. Вот бы откуда он начал кинокартину «Ленинград сегодня» и закончил бы этим кадром. И добавил бы: «и вчера, и завтра». Но кто ж его спросит, Илюша Трауберг считает себя знатоком и жизни, и искусства, и вообще всего на свете. И никто не увидит этот странный зеленоватый рассвет над подъемными кранами, одинаковые матовые блики на воде и асфальте, когда ты не понимаешь уже, где кончается суша и начинается вода и когда же она умудрилась превратиться в небо. Никто не увидит, потому что этого не видит Илюша и потому что никто не спрашивает Ису, что видит он.

Зайдя к Сашке Рыжему, Иса обнаруживает на столе копии протоколов очередного заседания Худсовета кинофабрики. Не в пример Исе Сашка успевает многое – нынче, помимо административной работы, подвязался подработать машинисткой, перепечатывая протоколы. Не спросясь, Иса будто бы с ленцой, а на деле с самоедским энтузиазмом, хватает бумаги и, завалившись на диван, начинает жадно читать:

22 июня 1927 г.

Заседание Художественно-Сценарного Отдела к/ф «Совкино» Июнь 1927 г.

«Республика Шкид» – авт. Белых

Тема заслуживает безусловно интереса, но в данном виде это сырой материал. Отклонить.

«Зеленый околыш» – авт. Щеглов

Пограничное село, отряд пограничников. Один красноармеец знакомится с женой контрабандиста, шайка решает использовать знакомство, но женщина, влюбившаяся всерьез, в решающую минуту не решилась бросить в колодец отраву, благодаря чему отряд победил шайку. Красноармеец, поборов личное чувство, арестует женщину, она принимает яд и умирает.

Постановили: Либретто в переработке ухудшилось. Получилась запутанная и сложная интрига, история красноармейца, победившего личный момент, отошла на второй план, все стало путаным, шаблонным. Отклонить.

«Песня колес» – авт. сценар. Киномастерская Пролеткульта

Группа комсомольцев берется исправить паровоз. После целого ряда приключений им это удается.

Постановили: Основной недостаток идеологический – это партизанский характер героизма комсомольцев на хоз. фронте. В остальном сценарий неплох, но нуждается в ряде поправок. Предложить авторам сценарий переработать.

«Семья Дурвинских» – авт. Михалычкин

«Проблема» борьбы с трамвайными прыгунами и зеваками. Все содержание сводится к ряду сцен несчастных трамвайных случаев.

Постановили: Сценарий не представляет никакого интереса ни по «идее», ни по осуществлению. Отклонить.

«Жертва трамвая» – авт. Вагинов

Перепелкин чуть не попал под трамвай; репортер по ошибке дал заметку, и того сократили как умершего. Когда он явился, все путаются, и после ряда мытарств он все-таки остался за бортом.

Постановили: Ничего смешного нет. Случай с заметкой натянут и вымучен. Отклонить.

«Два пути» – авт. Иванов и Глаголин

Клюшкин («шпана») хочет заставить вести свойственный ему образ жизни безработных детей прачки Марковой: Таню, в которую он влюблен, и ее брата Шуру. У него есть соперник – молодой пожарный Сергей, тоже влюбленный в Тоню. Сергей пострадал на пожаре, спасая Клюшкина, а последнего посадили в тюрьму за совершенный им налет.

Постановили: Сюжет заимствован из хроники происшествий. Нет драматургического завязки. Главные герои сомнительные положительные образы, нет ярких поступков и четкой психологии. Отклонить.

– Какая чушь, – произносит Иса вроде бы спокойно, но другу Сашке видно, что он злится.

– Да, они тоже так считают.

«Они» – это Адриан Пиотровский, Обнорский, Аршавский, иногда Тынянов, кто-то еще. Под руководством Пиотровского все ищут идеальный сценарий и не могут найти. Конечно, не могут, ведь он еще не написан, ведь его напишет Иса – сценарий о любви и смерти. Он же и снимет эту картину. И когда люди будут ее смотреть, то не останется ни одного равнодушного человека. Плакать о героях Искиной картины станут все – от француза до эфиопа, от португальца до белоруса. Но не скажет этого Иса Рыжему. Не уверен, что поймет Рыжий, ведь Илюша всем уже вдолбил в голову, что Иска слишком увлечен чувствами. Возможно и так, но Иса искренне не понимает, отчего это плохо? Неужели не ясно, что чувства испытывают все – это и есть универсальный язык искусства. Возможно, Иса неправ, возможно, наивен, оттого, наверное, и не рассказывает вслух о своих «теориях», боится, что высмеют его лихие авангардисты.

25/VI 1927 г.

Ленинград

Чижа, родная, любимая! Получая твои письма, при всей своей фантазии, я не могу представить себе, как ты живешь. Это нехорошо! Откровенно говоря, мне вообще не по духу начавшаяся переписка. Ты точно чего-то жмешься, не договариваешь, в твоих строках много сухости. Всего этого я, конечно, не пойму до тех пор, пока ты мне не напишешь большого обстоятельного письма. И думаю, что чем больше будет искренности, тем скорее удастся восстановить чуть сдвинутые с насиженного места наши отношения. Неужели тебе не хочется со мной поделиться своими мыслями? Или, может быть, ты подвергаешься какому-нибудь влиянию и где-то бродишь? Очень прошу посвятить меня в свои тайны и ответить мне.

Теперь о новостях. Ничего особенного за это время не произошло, если не считать за особенность то, что с 24 ИЮНЯ 1927 ГОДА Я ПРИНЯТ НА СЛУЖБУ НА КИНОФАБРИКУ СОВКИНО ПО ПОСТАНОВКЕ КАРТИНЫ «ЛЕНИНГРАД СЕГОДНЯ» В КАЧЕСТВЕ АДМИНИСТРАТОРА С ОКЛАДОМ СОДЕРЖАНИЯ 150 РУБЛЕЙ В МЕСЯЦ. Итак, ура! Да здравствует кинопроизводство! Работа будет продолжаться 2 ½—3 месяца. Завтра у меня съемка. Хотел об этом тебя уведомить еще вчера телеграммой, но Илюша меня отговорил. Подробности сообщу или лично, или в другом письме, потому что сейчас я очень устал.

С другой стороны, у меня неприятность. Я себя безумно скверно чувствую. До сих пор этого со мной не было. Очень устаю и силенок немного. Сейчас решил предаваться только двум вещам: работе и отдыху, все же остальное временно по боку. На днях схожу к врачу и выясню, в чем дело.

Наши все кланяются.

Твой Иса

25/VI 1927 г.

Кисловодск

Дорогой мой, любимый Жучок!

У меня столько материалу для письма, что не знаю, с чего начать.

Я сейчас далека от всех иных мыслей и ни о чем не думаю, как только о поправке. Сегодня утром встретила свою дорогую мамусю. Как мне жаль ее, бедняжку, что ей пришлось столько переволноваться из-за меня! Меня она нашла, конечно, очень похудевшей и очень бледной, но все кругом ее уверяют, что сейчас я уже молодец, а надо было посмотреть на меня дней пять тому назад. Действительно, выглядела я кошмарно, да и сейчас еще не ахти как. Потеряла я за последние 1 ½ месяца около 30 ф. Я вешу теперь 3 пуда 12 ф. В то время как после заграницы я весила около 4 пудов. Ты себе не можешь представить, до чего худая я теперь. Ноги у меня стали совсем тоненькими, и считаюсь я тут изящной особой. Меня это, представь себе, не очень радует, и я обязательно хочу поправиться на фунтиков 15—20.

Сейчас опишу тебе свое времяпрепровождение. Встаю в 7—7 ½ часов. В 8 ½ я уже в парке, где провожу время до 11 ½ часов. Двигаюсь я очень мало, так как врач не велел мне почти ходить. А по большей части сижу на скамейке и наслаждаюсь природой. В 11 ½ завтракаю, затем снова гуляю, в 2 часа обедаю, потом возвращаюсь домой, отдыхаю, пишу письма и в 5 часов иду на музыку в парк, где сижу до 7 часов. В 9—9 ½ я уже сплю. Пока что не лечусь, не принимаю никаких ванн, и все это из-за слабости. Вероятно, с недельку еще придется набирать силы и потом лишь взяться за лечение.

Да, я немало перенесла физических и моральных страданий за это время! За что меня так наказывает судьба, я сама не знаю? Уезжая из Ленинграда, я предавалась мечтам об отдыхе (как физическом, так и моральном), и что же получилось? Я еще больше устала, чем раньше. Сейчас, Жуча, я до того счастлива, оттого что здорова, хожу пьяная от этой мысли. Мне казалось, здоровье уж никогда не вернется ко мне и я всю жизнь буду ходить сгорбленная от болей, с вечной, никогда не проходящей тошнотой и с полусмертным лицом. Страшные мысли были. Ну, все хорошо, что хорошо кончается. Врач надеется, что у меня все это пройдет бесследно, а пока что приходится ограничиваться еще довольно строгой диэтой, которую я, конечно, в точности соблюдаю. Хочу быть здоровой!

Знакомых у меня здесь почти что нет, кроме соседей по гостинице, и все очень пожилые. Познакомилась с одним молодым человеком при странных обстоятельствах. Он ехал вместе с нами в поезде, но в мягком вагоне, и во время всей поездки не обмолвился ни одним словом. Он довольно интересной наружности, но у него большой дефект. После тифа у него стал паралич голосовых связок, и сейчас он говорит только при помощи какой-то трубки, вставленной в горло, которую ему приходится нажимать во время речи. У нас с ним нашлось много общих знакомых, он служит в Ленинградском Госторге, и пока что мы с ним большие друзья. Встретила здесь Лёлечкиного одного знакомого, очень красивого и совершенно седого. Кажется, что моей сестрице он «немножко» нравился.

Нигде еще не была, ничего еще не видела. Прогулки мне пока что запрещены, так что придется запастись терпением. Сегодня позволю себе немного покутить – пойду со своим «дефективным» знакомым в театр, ставится «Любовь Яровая»2828
  «Любовь Яровая» (1926) – пьеса Константина Андреевича Тренёва (1876—1945), в процессе подготовки спектакля автором было создано четыре варианта пьесы. За редакцию пьесы 1937 г. Тренёв был награжден Сталинской премией. На основе постановки режиссера Ивана Ефремова (Ленинградский Большой драматический театр им. М. Горького, 1951) на киностудии «Ленфильм» создан одноименный фильм-спектакль (режиссер Ян Фрид).


[Закрыть].

Приеду домой о многом поговорим. Ты мне расскажешь свои мысли, я тебе свои. Письменно трудно ими обмениваться. Будь здоров, мой дорогой.

Целую тебя горячо-горячо, твоя верная (пока что?!) тебе Ася

27/VI 1927

Ленинград (открытка)

Чижа, милая!

Начал тебе писать в трамвае, но так трясло, что пришлось отложить до вокзала, откуда и отправляю тебе письмо. Я все же честнее тебя, Асенька, и пишу тебе, наверное, гораздо чаще. У меня все по-прежнему, без каких-либо перемен. Правда, есть кой-какие перспективы с Маяковским, но не буду о них писать, ибо это весьма сложно. Что я делаю? Вчера был в Доме Искусства на Фонтанке. То же самое думаю сделать сегодня. В общем, скучно, многих не хватает, настроение отвратное. Но тяну лямку столько времени, потяну еще немного!

Пиши, Чижа, чаще, поправляйся и не забывай меня

Твой Иса

29/VI 1927 г.

Ленинград

Чижа, любимая!!

Сегодня получил твое письмо, и сначала меня обрадовал объемистый вид твоего послания. Ну, хорошо, что с твоей болезнью все кончено, и, ради Бога, больше этого не нужно! Я был страшно недоволен тем, что ты мало мне писала. Прощаю тебе все это в виду твоей болезни, но впредь чтобы ни-ни. Ты, наверное, Чижа, уже получила мое письмо, в котором я тебе писал о полученной работе. Сейчас могу остановиться на этом подробнее.

Работаю я с Илюшей. Ставим картину «Ленинград сегодня». Я по этой картине проведен как помреж-администратор. Работы не очень много, но раньше 7 ч. вечера я не освобождаюсь. Начинаем снимать в 8 ч. утра, так что я встаю с тобой, Солнышко, в одно и то же время. Работа очень интересная и приятная: интересная потому, что этот сценарий обнимает весь Ленинград, его научную, культурную и торговую жизнь, снимать придется много интересных и поучительных моментов, а приятная сторона объясняется тем, что наш постановочный коллектив состоит из трех очень милых и пока что дружных работников: Илюши, оператора и меня. Мы зависим только друг от друга. Это, конечно, большое преимущество.

Теперь о том, как я провожу время. Утром встаю, принимаю холодную ванну и еду на Фабрику, предварительно хорошо закусив. В 6—7 ч. возвращаюсь домой, опять принимаю ванну из холодной воды, т. к. меня это сильно подбадривает и быстро освежает. В 7 ч. обедаю. Причем я в последнее время уделяю много внимания пище. На съемках все время на солнце, пить хочется безумно, и я вместо того, чтобы пить всякие воды или пиво, пью стерилизованное молоко, которого за день выпиваю 2—3 бутылки. Чувствую я себя в последние дни очень хорошо. Только вечером хочется безумно спать. Я это объясняю непривычкой рано вставать, и, конечно, это скоро пройдет. Вечером, когда свободен, я часто и много думаю о тебе и жалею, что мы не можем сейчас быть вместе. Я почти что нигде не бываю. Да меня никуда и не тянет – на это есть, конечно, разные причины. В общем, пока что я спокоен и не хочу выходить из рамок этого спокойствия, ибо только это даст мне возможность окрепнуть во всех отношениях. Ну, на этот раз вполне достаточно о себе!

Ты у меня умница, Чижа, что так много и подробно написала, я тебя за это готов крепко расцеловать. Сегодня я от твоего письма имел большое удовольствие. Я все-таки немножечко скучаю, Чижа, по тебе, но утешаю себя тем, что ты скоро приедешь, и мы с тобой вволю поболтаем и обязательно покутим. Ты уже там, Вася, начинаешь заводить флирты, смотри только, чтоб не закрутилось, а то я тебе, пожалуй, дам отвод. В случае если ты действительно пробудешь на Кавказе 3 месяца, я обзавожусь дополнительной канашкой, которая, кстати, уже имеется на примете.

Хочу это письмо отправить сегодня же, а потому кончаю. Будь здорова, родная девочка. Пиши своему мальчику, который тебя пока что еще очень любит и хочет видеть родную Чижу!

Твой Иса

Когда Ася получила Искино письмо с сообщением о работе, она танцевала на улице. Знакомые решили, что она сошла с ума. Ася бросилась целовать мамусю, «дефективного» Юрочку и маминого брата дядю Лёву, приехавшего навестить родню.

– Мамочка, он работает! Он добился! Помнишь, он говорил – или там, или нигде! Он добился своего! Разве мог он мне сообщить большую радость?

«Дефективный» улыбался немного растерянно, но видно, что с теплотой, а дядя Лёва спросил у сестры:

– Что это с ней?

Асина добрая мама лишь вздохнула:

– Теперь-то уж точно она выйдет за него замуж. Ефим поставил условие. Исаак сдержал слово.

Это прозвучало столь трагически, что дядя Лёва рассмеялся, колыхаясь большим животом:

– Ничего, примет Иску зятем. Ефиму всякий будет плох, кто Асеньку у него заберет.

– Да, с Лёлечкой было не так. Он как-то сразу Юзю принял, серьезный, говорит, молодой человек, инженер. А про Исаака… – мамуся понизила голос, будто собиралась произнести скверное слово, и сказала: – шантрапа.

Ася не слушала разговоры взрослых, она ликовала и тараторила в лицо Юрочке:

– Я очень-очень рада за него. Исанька талантливый. У него большое будущее.

Отвертелась от совместной прогулки со старшими и вместе с Юрочкой побежала на почтамт. Думала ограничиться поздравительной телеграммой, но потом разошлась еще и открыткой с фотографией парковой аллеи: «Жученька, ведь правда мы свидимся, оба счастливые, здоровые, радостные, приветствуя один в другом любимого человека?! Будь здоров, мой родной! Горячо, горячо целую любимую рожицу».

Надписала рядом с картинкой: «По этой аллее я ежедневно хожу и провожу здесь большую часть дня, думаю о тебе…»

3/VII 1927 г.

Ленинград, воскресенье

Чижик, милый! Не знаю, чем это объяснить, но вчера после получения твоего письма у меня вдруг стало отвратительное настроение, которое продолжалось до вечера, так что на свадьбе у Минны и Дузи я был в ужасном настроении.

А в эту свадьбу я не верил, думая, что очередная утка с Минниной стороны. И не верил этому до тех пор, пока мне не подтвердил Ефим Давидович – твой папа. Вчера я был с 7 ч. утра на съемке до 11 вечера и оттуда поехал к Минне. Я был безумно усталый, настроение отвратительное, и мне стоило больших трудов дождаться венчания (или как там это называется) и ужина, после чего я сразу же уехал.

Венчание было назначено в 12 часов. И первое, на что я обратил внимание, это масса цветов. В особенности одна корзина колоссальных размеров, о происхождении которой я подозревал – она была от твоего папеньки. Мне вообще никогда не приходилось видеть Ефима Давидовича таким оживленным, как в этот день. Я его впервые видел таким довольным и оживленным. Он и венчал (или как там у вас это называется), и всю эту процедуру проделал весьма быстро. Обряд проходил без балдахина и вообще без особых формальностей. Мне было очень обидно, что мое настроение и усталость мешали мне бурно выражать свою радость за молодоженов. Я целый день работал и должен был наутро встать в 7 ч. Поэтому я воздерживался от возлияний, выпив один лишь бокал шампанского. Что касается подарков, то я только видел один, который мне очень понравился. Это эмалевая сумка в форме портсигара. Описывать ее не берусь, потому что пропадет вся ее ценность и красота. Молодожены, видно, были очень довольны. Дузя при каждом удобном и неудобном случае целовал свою молодую супружницу. Народу было очень много. И после традиционного «мазелтов» началась такая целовальня, что страшно было смотреть.

Ты не должна на меня сердиться, Чиженька, что я пишу тебе так редко. У меня совершенно нет свободного времени. Работа доставляет удовольствие. Чувствую себя я очень хорошо, сильно загорел, и многие находят, что я поправился, но я довольно-таки устаю, что объясняется тем, что работать приходится очень много, не менее 12—14 ч. Сейчас очень доволен, что тебя нет, иначе это была бы мука. Знать, что ты здесь, и не иметь возможности повидать мое Солнышко.

Горячо целую свою девочку, которую хочу любить назло всему тому, что является мне в этом помехой. Мыслями и прочим только твой.

Исаак

Да, это свершилось. Минна с Дузей поженились. Дузя – ее родной Дузька, ее друг, кузен, игрушка, ее тренировочный любовный снаряд теперь вовсе не ее, а Минкин. Он теперь принадлежит ей – совершенно развязной, вульгарной Минне, встречавшейся с десятком мужчин, в том числе и женатых. Узнав о свадьбе с некоторым запозданием, из телеграммы папаши Гринберга, а потом уже из письма Исы, Ася метала молнии, которые некогда восхищали Дузю. Но теперь ее влиянию грош была цена. Теперь уж Минна вызывает в нем восхищение и умиление, что бы ни сотворила – сморщила ли носик или рыгнула невпопад.

Формально Дузя ни в чем перед Асей, конечно, не виноват. Однако он всегда говорил, что видит ее среди первых близких и дорогих людей, а случилось, и самый большой шаг жизни от совершил отчужденно. Ася испытывает и боль, и ревность и не собирается скрывать от Дузи свои чувства, от коварной Минны тоже, и от остальных. Она разочарована тем, как с ней поступили. Почему не молодожены послали телеграмму, почему ее отец? И сколько бы ни убеждали родные, что разницы никакой нет и все они одна большущая семья, друзья и сообщество единомышленников, Ася слушать не хочет. А еще ее очень раздражает, что Дузя как-то незаметно делает виноватой ее саму. Когда Ася получила его якобы «извинительное» письмо, оно было полно незаслуженных упреков:

То, что не говорил я с тобой, – виновата ты сама. Я говорил, что имею беседовать с тобой. Особого толчка к откровенности с твоей стороны не было (сознайся), и я оставлял разговор до лучших времен. Так и не наклевалось у нас с тобой. Но мы с Минной и сами не знали, что события так быстро развернутся. Не хочу упрекать тебя, но скажу, как бы то ни было, ты не права.

Поговорить с тобой охота. Переживания слишком многообразны и красочны. Мне хорошо с Минной. Мне всегда было с ней хорошо, когда я этого даже не хотел. Хорошо, дорого. А часто рвуще-мучительно. Но ты знаешь, Ася, я никогда не вторгался в ее жизнь. Когда чувствовал, что не имею человеческого права, я стоял в стороне, отнюдь не выжидая, а отказавшись крепко-накрепко. Сочетание всех условий у нас (и у меня, и у Минны) было слишком сложным – ты это знаешь.

Мы любим друг друга. Нам дорого все друг в друге. Это очень много, когда дорого все. Верим и правду говорим. Есть недомолвки, ведь мы оба «тяжелы на подъем». Но думаю, взаимные уступки, взаимное глубокое чувство сгладят расхождения. У нас хорошо то, что на после брака осталось многое. Мы еще вдвоем не все испили. Будем жить. Я сейчас счастлив. И в мыслях тоже. А ты знаешь, в мыслях труднее быть счастливым, чем наяву.

18-19-го едем в Крым на 1 ½ месяца. Новое, невиданное. Главное, хочу, чтобы оба окрепли, поздоровели, чтобы у Минны нервы окрепли. Сейчас мы то на даче в Курорте, то в городе. Трудно еще обнять произошедшее, и не веришь, что вот я женат, что вот Минна, стоящая подле меня, моя жена. И на всю жизнь. Так все думают, верно. Так и ты, Васюта, думать будешь. (Иса, между прочим, некстати говоря, был у нас на свадьбе. Целовались во всю. Снова и снова тебя вспоминали.)

Целую твои глазенапы и губы, свинушка.

Твой Дузя

Ася не приняла этого тона – немного дружбы, немного сожаления и ноль прежнего особого Асиного значения в Дузькиной жизни. Запахло умеренностью. Не будет этого – долой однообразие, долой смирение женатых людей, которое они частенько путают со счастьем. В ее жизни все будет иначе.

Ася заняла наступательную позицию. Она заявляла мамусе и в письмах домой, что многое знает об этой свадьбе и многим может поделиться на сей счет. Намекала на какие-то скверные последствия интимной близости между Минной и каким-то случайным ее любовником – пролетарием с Выборгской стороны.

– Я, кажется, из-за нее заболела – из-за этой чертовой свадьбы, – морочила она голову почти безмолвному Юрочке. А когда он распахивал удивленные глаза, Ася поясняла: – На нервной почве тоже портится желудок.

8/VII 1927 г.

Ленинград

Моя родная, любимая девочка!

Как это не прискорбно, но мне, который делился с тобой всякой мелочью своей жизни, трудно скрыть и не хочется умалчивать о событиях, увлекших меня. У меня, Чижа, новое очень интересное увлечение. Героиня моего нового романа – помощница моя в работе, данная мне Фабрикой. Не падаешь в обморок? Это… автомобиль! Я стал увлекаться ездой на автомобиле и третьего дня сам ехал от Смольного до Октябрьского вокзала. Ты себе не можешь представить, какое это приятное чувство, уж лучше и полезнее во всяком случае «Американских гор». А вот что касается тебя, то ты, греховница, скрываешь от меня свои шашни, и мне о них приходится узнавать из чужих уст. Не хорошо, Вася. Я намекаю на присутствие одного интересного мужчины, о котором ты умалчиваешь. Ну, ничего, приедешь сюда, я тебя, во-первых, заставлю покаяться, а во-вторых в зависимости от результатов покаяния буду или драть, или миловать. Почему, Котенок, я до сих пор не знаю, как долго ты еще пробудешь на Кавказе? Может быть, ты вообще не собираешься возвращаться? Через три дня месяц твоего отъезда и день твоего рождения. Боже мой, какой я олух, ведь только сейчас сообразил, что это письмо может прийти как раз в день твоего рождения, Чиженька. Если такое совпадение произойдет, то я тебя горячо поздравляю, желаю тебе, Солнышко, прежде всего здоровья, много заслуженного счастья.