Текст книги "Семь-Я. Роман"

– Есть. И жена, и дети. Говорит, война кончится, уедут домой… Когда она кончится?..

– Кончится! Не вечно же ей быть. Лучше ложись, отдохни, пока есть возможность. Не знаешь, когда ещё придётся поспать… – Муж не сопротивлялся, а она вышла в коридор посудачить с соседками.

История судьбы Моретти не шла у отца из головы. Как-то они вместе наблюдали за кладкой стены. Рабочие достраивали очередное строение, а они отошли в сторонку покурить.

В руке управляющего появилась чёрная коробочка с золотистой каёмкой. «Герцеговина Флор». Невиданная роскошь …Открыв её, предложил отцу. Дорогие папиросы, отец такие не курил.

Не отказался, соблазн попробовать пересилил служебную дисциплину. Пополз ароматный дымок. Хорош-и-и-и, крепкие, с приятной кислинкой… Располагали к задушевной беседе.

Отец спросил, как Моретти оказался в Тбилиси? Итальянец прикрыл глаза, глубоко затянулся, отвёл взгляд, ещё раз крепко затянулся папиросой. И рассказал романтичную историю, замешенную на политике.

После Первой мировой войны, когда началась масштабная перестройка мирового политического пространства, под эгидой Лиги наций была сформирована мандатная система, разделившая «опекаемые» территории.

Сирия, Палестина, Месопотамия достались Франции и Англии. Италию обделили.

Италия глубоко оскорбилась; тогда подняли вопрос о необходимости предложить господину Орландо (итальянский премьер-министр) мандат на Грузию. Господин Орландо согласился, и послал в Грузию миссию под председательством сенатора Конти. Рекомендации миссии по принятию мандата оказались более чем положительными.

В Италии стали думать о создании «Итало-Кавказского банка», однако министерство господина Орландо вскоре было свергнуто, а новый министр отказался и от мандата на Грузию, и от экспедиции, которая должна была вести подрывную деятельность по свержению московского большевизма.

Меньшевистское правительство, управлявшее в 1919г. Грузией, было в курсе планов держав Антанты, и соглашалось на то, чтобы Грузия служила базой для итальянско-белогвардейской экспедиции против советской России.

– Такая история, – вздохнул Моретти, – втягивая в себя очередную порцию душистого дымка.

– А при чём Вы? – недоумевал отец.

– При том, что в той миссии участвовал мой отец. Он так проникновенно и красочно рассказывал о стране, в которой побывал, что заразил меня, своего подрастающего сына, любовью к Грузии.

…Я окончил учёбу, получил диплом строителя, и не без помощи отца приехал в Тбилиси строить государственные здания, в которых нуждался город. Думал, на время. Но… как говорится, человек предполагает, а Бог располагает.

Отец, поражённый слушал и не верил. Хотя, какой резон обманывать его? Собеседник продолжал:

– Народ понравился мне, темперамент с нашим схож, такой же шумный, весёлый, разговорчивый… А песни… танцы… – Он улыбнулся и закончил, – влюбился в грузинку, женился… Два сына у нас. Мечтаю увезти их к себе на родину. Родители ждут…

После случайного откровения взаимоотношения двух мужчин стали более тесными.

Как-то Моретти зашёл к отцу домой по делу, и был удручён условиями жизни семьи бригадира. Ничего не сказал, но задумался крепко.

Строительство авиационного завода к тому времени шло полным ходом. Корпуса вставали один за другим, и на следующий же день в них начиналась важная работа: оснащение новых цехов оборудованием, станками, подбором технического персонала и рабочих коллективов.

Специалисты из Москвы, Горького, других городов – конструкторы, инженеры, технологи заполняли цеха, отделы и жильё, специально выстроенное для них. Страна мобилизовалась.

Бригады строителей осваивали территории, а на дорожку из сборочного цеха выкатывались новенькие истребители ЛаГГ-3.

У проектировщиков и изготовителей машина получила прозвище «Лакированный Гарантированный Гроб».

Ох, и опасались же немцы конструкции из дерева и дельта-древесины из-за его огромной огневой мощи… Создатели – от конструкторов до рабочих – знали о страхе немецких бомбардировщиков перед этими самолётами. Это так воодушевляло людей, что они готовы были работать на износ.

И работали. Падали от усталости, но работали. Во имя победы. Полуголодные, не спавшие, немытые – работали. За небольшую зарплату, почти даром – работали. Больные, неухоженные, молодые и старые – работали. Мужчины и женщины – работали. Дети – работали.

Как-то мать вешала бельё во дворе. Соседки зашушукались, завидев подходившего к их дому в тёмно-синих галифе, вправленных в высокие сапоги, в светло-бежевом кителе мужчину.

– Красавец! К кому идёт? Мать глянула вперёд и, узнав в шедшем Моретти, цыкнула:

– А ну, замолчите, стыдно, ещё услышит, – и бросив мокрую простыню в таз, поправляя на ходу, выбившиеся из собранного на затылке в пучок, волосы, пошла навстречу.

За ней побежала малышка, до этого копавшаяся в песке, вцепилась в выцветшую от стирки юбку матери. Он улыбнулся ребёнку, и протянул женщине два больших кулька.

– Возьмите, проходил мимо – занёс, это детям. Она зарделась от смущения, не могла произнести нужных слов. Придя в себя, промолвила: «Заходите, чаем напою…»

– Нет, спасибо. Знаю, что муж на работе. Это детям, – и ушёл.

Несмотря на то что отец пришёл домой уставшим и ночью, взгляд его сразу остановился на необычных продуктах, разложенных на столе. Колбаса, консервы, крупы, яблоки…

– К нам кто-то приехал? – спросил он у матери тихим голосом.

– Приходил Моретти, он принёс…

– Моретти?.. То-то его не было около часа на заводе… Смотри как… – Глаза отца зажглись и потухли – усталость одолевала. – Хороший человек. Уважают его… Строг в деле, но душой чист. Ему до всего есть дело… – и, сломленный сном, отключился.

Наделённый душевной щедростью, Моретти под Новый год устроил для детей рабочих новогодний утренник с Дедом Морозом и Снегурочкой. Веселились в новом клубе завода.

Дети не отводили глаз от ёлки, украшенной гирляндами из переливающихся стружек, и крепко прижимали к себе кулёчки с конфетами и фруктами. Глазки сверкали, ножки притоптывали, сердечки ликовали…

Взрослые потом при случае благодарили его за заботу и праздник. – «Гмадлобт, генацвале» (спасибо, дорогой). При этом так искренне улыбались, что ему становилось не по себе. Никто не знал его имени – Моретти и Моретти. Он так представлялся.

Вне территории завода, кроме клуба, школы, магазинов, бани строились жилые дома. Много новых удобных домов, не чета грязным баракам. Руководство завода оттуда потихоньку людей выселяло и предоставляло комнату или квартиру в построенных домах – квартиру давали многодетным семьям.

Однажды отец пришёл домой на подъёме и с порога заявил матери:

– Радуйся, мне предложили переехать в новый дом… Мать всплеснула руками, – Неужели, наконец-то освободимся от этой сырости… А когда?

– Не знаю точно, вызвали в жилищный отдел, интересовались сколько душ в семье, наверно, две комнаты дадут или квартиру…

– Две комнаты? Квартиру? с Моретти ты говорил? – Моретти… без него ничего не решается, права жена, надо поговорить с ним. Он посоветует – где, что… Дельный мужик.

Моретти не только посоветовал. Через пару дней, когда отец завёл разговор, тот подвёл отца к окну. Со второго этажа своего кабинета, откуда были видны новые дома, обводя рукой перспективу перед ними, предложил:

– Выбирай любой дом, любую квартиру. У тебя семья не маленькая, и что-то мне подсказывает, на трёх детях вы не остановитесь…

Отец рассмеялся, обвёл взглядом пространство и, переводя взор на зелёный пригорок в отдалении, возвышающийся за железной дорогой, продолжая смеяться, сказал: «Во-о-он там хочу». Глаза Моретти проследовали за его пальцем, и он, тоже рассмеявшись, удивился:

– Там! Но там же ничего нет. Домов нет… Трава, кустарники, за ними пустырь…

– Нет? Пока нет. Если позволят – построю. – Голос отца мечтательно протянул… – Не люблю квартиры. Простора хочу… сад, огород, двор свой, чтоб детишки бегали… – Управляющий с нескрываемым интересом смотрел на него.

– Хорошая идея. Давно задумал?

– Нет, только что… – Отец с сожалением посмотрел на пригорок, заросший буйной травой и отошёл от окна. – Но кто позволит… Хотя, земли полно…

– Bella vita, amico… – похлопал отца по плечу итальянец, – …eccellente.

***

Сторонняя война лилась из репродукторов. Громыхали пушки, рвались снаряды. Сердца каменели от звуков…

К концу осени стали ощущаться перемены на общем фоне города. Что-то неуловимое изменилось и в самой атмосфере… Больше плакатов? И это тоже… «Всё для фронта, всё для победы!» «Враг не пройдёт», «За Родину -Мать».

Но не только плакаты… Традиционно франтоватый Тбилиси терял лоск и живость. С лиц сходила заносчивость, присущая столичным. Во взглядах появилось напряжение – предвестник внутреннего, не до конца осознанного страха. Беда тесным воротом свела плечи горожан. Всё чаще просачивались слухи о больших потерях и гибели людей. Всё меньше поводов для радости – не предвидится конца войны.

Гурами потряс двор появлением. Его привезли как-то днём, выгрузили из «виллиса» цвета хаки с красным крестом на боку и опустили около барака, где он жил с матерью, свахой Ламарой.

Полтора года он воевал, в порыве молодости подавшись на фронт в первые же дни войны. Полгода лечился в госпиталях.

Без обеих ног, на низенькой тачке-платформочке на роликах (таких инвалидов называли «танкистами»), двадцатилетний боец вернулся домой.

С безрассудной смелостью бросившись на врага, оказался перед вражеским танком, готовым подмять под собой всё движущееся… Собрав силы, израненный, кровью исходивший боец, в последний момент подорвал его.

Мать моя выбежала во двор, слыша плач и крики. Ламара, распластавшись у не существующих ног сына, припав к доске, как к пьедесталу скорби, криком кричала, ударяя головой о землю. «Вай мэ, вай мэ, дэда…» – голосила несчастная. Женщины, окружившие её, плакали навзрыд. Гурами смотрел на неё и тихо повторял: «Мам, не надо, мам, не плачь…» Боец вернулся домой…

С каждым днём таких бойцов становилось больше. Город принимал их – контуженных, с дёргающимися головами, руками, раненных осколками в разные части тела, обожжённых и простреленных; без конечностей – «самовары», без рук, без ног – «тачки» или «танкисты», безногие, с зашитыми кожей задницами; «обрубки» – полные, половинные и комбинированные; «костыли» – отсутствие рук правых, левых… Принимал и содрогался.

Ламара постарела за неделю, никто не слышал больше её смеха и матримониальных задумок… Мама моя тайком от всех часто оплакивала искалеченную молодость Гурами и таких же парней, ставших ненужными.

К кому взывать! Кого молить! Бога или Чёрта…

В других городах страны сотни, тысячи подобных Гурами скитались по вокзалам, рынкам, поездам, деревням, прося милостыню; спившиеся, бесприютные, без денег и жилья, но увешанные наградами… Никому не нужные.

Ни Богу, ни Чёрту! Ни людям! Даже родным.

Валаам приютил, когда калек всех видов и мастей собрали с больших и малых дорог обожжённой войной страны.

Кому нужно, кому это нужно? плакала мать, не понимая, что люди делают друг с другом. За что? Так же страдают и гибнут те, кого погнали в чужую страну…

Кто развязал войну? За чем их гнали? Враги… друзья… Почему люди не могут договориться? Что за лицемерие – убивать, хоронить и сокрушаться…

Они с отцом часто обсуждали эту тему, и будучи людьми от земли, не понимали, как можно делить эту самую землю, которая существует для жизни и ради жизни.

Кто дал право делить планету во имя собственных амбиций, ложного величия, натравливая одни народы на другие?.. И кончится ли подобное варварство?…

Они с отцом прошли нелёгкие пути и больше не хотели их проходить… Они хотели жить честно, справедливо, иметь большую семью, растить детей, радоваться их успехам… Вот и вся цель. Но на пути к ней людям мешает буквально всё. Кто вправе лишить человека простых радостей, и имеет ли кто-нибудь мандат на такое право?..

Отец успокаивал мать как мог, уверяя в скором конце войны. Они должны думать о своих детях, тем более совсем скоро у них появится четвёртый малыш.

Глава вторая
Владимир.

Творческая натура моего отца не нашла выхода к специальности. Если бы он рос в среде музыкантов, художников, писателей, он занялся бы созиданием. Не дала судьба шанса…

Внутренний мир жаждал красоты, а приходилось делать то, что необходимо его близким. Еда, одежда, устройство жизни семьи – его забота. На другое времени не хватало.

Быт подавлял рациональностью, однако сдержать или убить в нём творческий запал не мог.

Поэтому себя не смирял, на горло собственной песне не наступал и рвущееся наружу стремление к прекрасному проявлял способами, не требующих чрезмерных усилий.

Любил петь – напевал, любил юмор – подшучивал, любил драму и комедию – свободными вечерами устраивал домашние спектакли… Искусство на уровне инстинктов… Иногда уединялся и сочинял – писал стихи, короткие рассказы.

Но в полной мере тяга к высокому проявилась в двух вещах – хорошо выглядеть внешне, что в первой четверти двадцатого века в простой среде считалось блажью, и нарекать своих детей значимыми, имеющими историю, звучными именами.

Первое – эстетское – придёт со временем, достатком и спокойной жизнью, второе – идиллически-геройское – начал осуществлять с рождением первенца.

Самой значительной личностью эпохи был Владимир Ильич Ленин. Всё, что знали люди о нём в ту пору, соответствовало представлениям моего отца о великости. Cовершенно обаятельному молодому человеку с мягким взглядом пытливых глаз удалось основать Советское государство и Коммунистическую партию, встав во главе и того и другого. Великая авантюра? Но осуществлённая! Ни доли лукавства… от чистоты убеждений.

Обладатель светлого славянского имени, которое дышит спокойствием и миром, через… революции и потрясения вёл страну к социализму впервые в истории человечества. Вёл гордо и уверенно!

Со страниц книг, портретов, значков на белоснежных рубашках октябрят и юных ленинцев смотрело одухотворённое и полное доброты, веры, надежды, ума лицо мальчика, юноши, наконец, мужа – человека очень близкого и родного. Такому не можешь не верить! Готов, способен перевернуть мир, чтобы сделать каждого счастливым. Чем не герой?!

Окутанная флёром пассионарности вождя, история имени моего старшего брата, принималась главой семейства как благодарность его выдающемуся носителю за анонс сказочного завтра. Ни отцу, ни кому-либо другому ничего не было известно о том, что настанут времена, распахнутся двери архивов и человечество узнает о кровавых событиях, о «красном терроре» в истории народа под предводительством властителя, заразившего полмира коммунистическими идеями, разрушая, уничтожая, истребляя, чтобы построить «свой, новый».

Заглядывая в сегодняшний интернет, поинтересовалась мнением потомков, которым пришлось семьдесят лет жить в «светлом будущем», созданном большевистской партией – «умом, честью и совестью эпохи». Предсказуемые своей разностью, ответы на вопрос «Что дал миру Ленин?» посыпались из «интерзнайки»:

– Голод, холод, смерть;

– дружбу народов. Счастливое детство, мороженое за 20 копеек, возможность разъезжать по стране, не боясь, что тебя взорвут;

– лампочку Ильича;

– страх за своё будущее;

– бесплатное образование и медицину;

– первую в мире могилу-трибуну;

– показал звериный оскал коммунизма;

– двадцать миллионов смертей в гражданскую войну, разруху;

– учение о социализме с человеческим лицом;

– залп из Авроры и сто лет разрухи;

– что можно жить без капитализма… разрушил все стереотипы буржуев;

– наказ: учиться, учиться, учиться. И это здорово!

– ничего хорошего не дал, кроме провального эксперимента над народом.

Хорошо, что этих противоречий отец мой не знал, иначе крепко бы задумался: он предпочитал не сомневаться в принятых решениях. Поэтому с чувством удовлетворения и осознанием гениальности вождя мирового пролетариата нарёк сына его именем.

Владимир, Володя, Влад, Ладик, Ладо – кому как нравилось. С детства непоседа и живчик, носился по подворотням с оравой мальчишек, готовых выполнить каждое его слово. Время от времени забегал домой помочь матери – и снова пропадал. Учёбой не интересовался, книжек не читал, от школы отлынивал, но влюбился в сероглазую с рыжими кудряшками девочку, похожую на испуганного птенчика, из соседнего барака.

Отец до поры до времени не давил – своих забот хватало, но, когда однажды директор школы пожаловался на отсутствие отпрыска на занятиях, Владу пришлось ощутить тяжесть его кулака, который в один из вечеров в гневе опустился на обеденный стол.

И этого хватило, чтобы привести в чувство своенравного парнишку, получавшего жизненные уроки во дворах, где драки, курение, стибривание, пацанский трёп формировали характер.

– Не учишься, иди в подмастерье, – решил отец, поставив точку в праздном шатании, – специальность получишь… И отправил тринадцатилетнего недоучившегося недоросля на недавно открывшийся танкоремонтный завод. Знакомо, не так ли?

В тылу дети работали наравне со взрослыми. Ошалевшего от вида боевых машин, участвующих в сражениях и прибывающих в свой лазарет за «здоровьем», пацана перестали интересовать сверстники.

Теперь он мотался по цехам от одного мастера к другому, постигая азы слесарного и токарного ремесла, и домой приходил с ног до головы обмазанный коричневым смазочным мазутом, пропахший бензином, прибавляя матери стирку, в которой опухали руки и ныла спина от тесного общения с корытом.

В выходные Влад с ребятами гонял мяч перед бараком Розы, в надежде увидеть её и покрасоваться в новом качестве рабочего человека, которое прибавляло ему значительности в глазах сверстников и наполняло его самого гордостью.

Она училась в школе, помогала многодетной семье по хозяйству, не забывая при этом посылать в его адрес ещё полудетские, но постепенно наполняющиеся кокетством неосознанной женственности, тайные от всех, томные взоры. Взгляды с каждым разом становились смелее и нежнее что с одной, что с другой стороны. Игра в две пары глаз повергала в трепет обоих – первые чувства и первый… стыд.

Одежда стиранная-перестиранная, штопанная-перештопанная, переходящая от старших к младшим, и стоптанная обувь, на что не обращали внимания до обнаружения друг друга, вдруг выявила некрасивость и убогость их внешнего вида, стала смущать, окрашивая щёчки в пунцово-алый, особенно у девочки, заставляя её страдать и ночами плакать в подушку.

Но у любви свои правила, ей абсолютно всё равно, кто во что одет, и одет ли вообще. Она поражает сердце, особенно юное, потому что всегда обнажённое.

Дядя Коля – мастер высшего разряда, к которому в конце концов прибился Влад, шнырявший по цехам на подхвате, спустя время заметил интерес своего подопечного к чертежам. Мальчик деловито расправлял слабо-кремового цвета лист бумаги и изучал изображённую деталь с серьёзностью, пытаясь проникнуть в суть нарисованной железки более, чем она есть на самом деле. При этом шевелил губами, что-то высчитывал, задумывался, пытаясь по чертежу расшифровать название детали, форму, габаритные размеры.

Подобное внимание к той части работы, на которую не тратили время ученики старше его, не могло пройти мимо дяди Коли.

Умение работать с чертежом для токаря – залог успеха.

Мастер ставил мальчика к станку и наблюдал, с каким самозабвением Влад обрабатывал заготовки, получая гайки, втулки, колёса и муфты в результате вращения резца, давящего на металл.

Остатки его, превращаясь в металлическую стружку, радужно переливаясь и извиваясь змейкой, падали ему под ноги в виде вороха отходов.

– Токарь от Бога, – нахваливал наставник ученика, – на станке работает, как на пианино играет…

– Такой малец, без опыта, поди ж ты… – удивлялись другие. Через несколько месяцев о успехах Влада знал весь завод. Читать чертежи для него – раз плюнуть. И расшифровывал их, как успели заметить опытные мастера, почище пианиста, искусного в нотной грамоте.

Слава сына дошла до родительских ушей.

– Слышал, ты чертежи читаешь быстрее книг? – спросил за ужином отец.

– Ну, – засмущался парень – это не трудно… Отец не спускал с него глаз. – Русый чубчик придавал тонкокостной фигурке независимый и задорный вид. Осунулся сын, вырос, возмужал… усики пробиваются. Как дети растут… стремительно.

– Где твой брат?

– Читает… – Влад кивнул на закрытую дверь. Вот так. Один безустанно читает, другой работает. Что ж, каждому своё.

В последнее время на отце лица нет. Ходит чернее тучи. Мать пыталась выяснить причину его бешенства, но он раздражённо отмахивался, мол, не лезь, не женское это дело. После ужина, оставшись наедине с мужем, ещё раз попыталась с робостью в голосе:

– Всё-таки, что случилось? Я же вижу… Её взгляд требовал ответа, отец знал, если не скажет, укор будет преследовать долго, да и ему хотелось высказаться.

– Деньги пропали. Зарплата рабочих… – Глаза упёрлись в стол. Неподвижность мужа передалась ей. Мать оцепенела.

– Как? Ты всегда тут же раздавал?

– В этот раз не успел. Часть раздал, люди по-одному подходили в подсобку, получали, расписывались и выходили. Вдруг со стройки прибежал каменщик, его напарник с высоты упал, голову пробило… Пока то да сё, повезли в госпиталь, вернулся – денег нет. Замок висит, а денег в ящике не оказалось. Правда, окошко осталось приоткрытым…

Мать с напряжением смотрела на него. – Кого-то подозреваешь? – Отец в раздумье отрицательно покачал головой. – А Моретти что?

– Что?.. Недоумевает, переживает, наверно меня подозревает…

Мать всплеснула руками:

– Что ты, что ты, не может быть… Отец пожал плечами, – почему нет? не брат не сват, имеет право…

– Сообщили? Милиция в курсе? – Да, сообщили, результат – ноль… Ребята не могут в себя прийти, такого в бригаде не случалось. Стыдно. Люди на фронте жизнь отдают, а тут… Он не досказал, взмахнул рукой, словно саблей отверг того, кто посмел взять деньги.

За тонкой перегородкой предавался сладостным мечтаниям о возлюбленной Влад. Настроение испортилось от услышанного. Отца жалко. Кто та гнида? Долго ворочался и в мыслях заснул тревожным сном.

***

Немцы наступали по всей линии фронта. С района Дона беспрестанно эвакуировали раненых. С вокзалов бойцов на подвижных составах отправляли в Закавказье и Среднюю Азию.

Не хватало катастрофически транспорта… Машин не хватало, поездов. Кто мог самостоятельно передвигаться, вместе с начальниками эвакогоспиталей по Военно-Грузинской дороге направлялись в Тбилиси. Пешком, на подводах с одеялом в руках, матраcным мешком и суточным запасом сухого пайка…

Город встречал искалеченных бойцов многочисленными госпиталями. К тому времени в Тбилиси их было более восьмидесяти.

Жители знали о нескончаемых эшелонах раненых и сами несли к госпиталям хлеб, молоко, овощи. Делились, ограничивая себя в недостающих продуктах.

Несколько раз моя мать с соседками, собрав съестные домашние заготовки, отправлялись к ближайшим больницам, переоборудованным под госпитали. Потом, в разговорах между собой болели сердцем, жалея изувеченных парней, которые подобно детям малым, искренне радовались любому посещению, на время забыв о болях.

Школьники устраивали для них концерты, а Роберт Рождественский после войны писал:

 
Сорок трудный год.
Энский госпиталь…
Коридоры сухие и маркие.
Шепчет старая нянечка:
«Господи…
До чего же артисты
маленькие…»
 

«Артисты маленькие», да удаленькие. Шныряли по всему городу и днём и ночью – время такое для них – безбоязненное, кто их тронет? что с них взять? А они могли дать… По мере выздоровления раненых выписывали, снабжая справкой о нетрудоспособности.

Некоторые искали свои части, другие уходили к партизанам, но были и те, кто оставался в городе. Дети бегали за ними, зазывали к себе домой; родители кормили и даже держали у себя до того, как люди определялись.

Именно таким образом обосновался в Тбилиси дядя Коля, мастер Влада. В первые же месяцы войны он остался без ноги, пролежав в госпитале полгода и придя в себя от ранения, стал работать на заводе, получив койку в общежитии и пару костылей.

Его не тянуло назад, так как он был сиротой, и на войну ушёл из детдома, где работал в мастерской, обучая детей.

Была у него одна мечта – найти друга. В их танк попал снаряд, они чудом уцелели, но потеряли друг друга.

Где Волошин? воюет или инвалид, как и он? Кончится война – обязательно начнёт поиски своего весёлого напарника, сыпавшего анекдотами во время опасных боев.

Влад отпросился на два дня, какие-то дела у него появились… однако мастер предупредил, если будет болтаться по улицам – накажет. Влад усмехнулся и отправился на… улицы, но не болтаться, а делать дело.

Своих ребят застал, играющих в «кочи» – игра тбилисских пацанов того времени.

Нижняя баранья кость, голая или залитая свинцом – «джила», являлась предметом огорчения или радости мальчишек в дворовых играх, в сопровождении возгласов «алеч», «тохан», «скипа», «кругом как хочу»…Её бросали в очерченный круг, и мастерство броска зависело от ловкости конфигурации пальцев, посылающих «кочи» к победе или поражению.

Влад застал их в тот момент, когда склонившись над кругом, игроки растопыренными пальцами отмеряли расстояние от кости к черте, чтобы определить количество очков от броска. Ступив ботинком на «джилу», он вызвал их недовольные крики, но вскинув головы вверх и увидев приятеля, пацаны вмиг забыли о своих разногласиях, обступили его.

– Ва, какими судьбами, брат! – посыпались вопросы.

– Нужна помощь, – сразу заявил он, – времени у меня мало. Кто со мной в Исани? (часть Авлабара). По дороге расскажу… Нодар, идёшь? А ты, Стёп?

Брат Нодара слыл «блатным» малым. С помощью его полукриминальных связей Влад рассчитывал узнать кое-какую информацию о тех, кто промышлял нечестным трудом в округе и, может быть, выйти на того, кто спёр зарплату рабочих.

Ватага ребят местами по неприкрытым пыльным, местами по мощённым галькой улочкам, отправилась домой к Нодари, гадая, застанут ли они Дато? Преодолев с лёгкостью крутые подъёмы района, они поднялись на самую верхотуру, открыли калитку во двор…

Дато сидел за круглым дощатым столом в одной майке, несмотря на прохладный осенний день, и задумчиво смотрел на группку, словно заранее знал о их приходе.

Красавчик с огромными чёрными глазами на смуглом лице, похожий на голливудского актёра Кларка Гейбла, чью фотку однажды видел Влад, широким жестом молчаливо указал им место против себя и с видом покровителя флегматично спросил:

– И чего хотите? В руках он мял маленький мячик, и накачанные бицепсы плеч перекатывались под кожей, вызывая блеск в глазах пацанов.

Нехотя перенеся взгляд от живой игры мышц на лицо собеседника, Влад начал рассказывать. Когда дошёл до кражи денег, Дато прервал его и насмешливо, обводя взглядом ребят, пришедших с ним, произнёс:

– А они при чём?

– Просто так, со мной, – ответил Влад.

– Так, айда по домам… Ты тоже… – Вытянутый палец жёстко ткнулся в рядом сидящего брата, – шевели поршнями, мама ждёт…

Выслушав рассказ Влада, он долго молчал. Вообще славился двумя вещами – игрой в карты и молчанием.

Карты были запрещены, однако это не мешало игрокам тайно собираться. Играли на деньги, профессионально. Играли солидные люди, а всякая шушера не имея возможности примкнуть, крутилась вокруг. На это и надеялся Влад. Не может такая сумма не высветиться, в этом районе у неё одна дорога – влиться в азартную игру.

Но своеобразный кодекс чести картёжников по мере возможности соблюдался – краденным деньгам, если доподлинно известно об этом, не место на игральном столе.

Влад знал об этом, и, как бы предупреждая Дато, рассчитывал, что деньги, похищенные у отца, обнаружатся.

Дато молчал. Глубокомысленно. Да, он не воевал, не работал, но крупицы совести имел, и обострённое чувство справедливости не раз вызволяло из беды других людей. Если выигрывал, на еду и кров проигравшему оставлял. С близкими делился. Поэтому обездоленных рабочих жалел.

Вздохнул, зевнул, сверкнув рядом здоровых зубов, и, наконец, прервал молчание:

– Пойдёшь со мной вечером… Посмотрим, что можно узнать…

Влад появился дома спустя два дня. Он знал, что родители не будут беспокоиться из-за отсутствия, так как иногда оставался ночевать у дяди Коли в общежитии. Войдя в барак, разделённый длинным коридором на обе стороны, увидел мать, прильнувшую к дверям их комнаты. Она плакала. Не успев спросить что случилось, услышал голос отца, с надрывом повторяющего фразу: «Ну, убей меня, убей… Убей, говорю, и дело с концом… Я ссылку пережил в голодных степях, сотни смертей… не из пугливых…»

– Что это? Кто там, кому он кричит?.. – спросил шёпотом у матери.

– Моретти. Сначала спокойно разговаривали, потом отец сорвался на крик… не выдержал, разошёлся, считает, что тот его подозревает…

– Хорошо, я войду, подожди… – и, мягко отведя руку матери, пытавшейся остановить сына, ворвался внутрь.

Отец стоял по другую сторону стола, двумя руками распахнув рубашку и обнажив грудь, вероятно, для выстрела.

Моретти, прищурясь, не сводил с него глаз. Не ожидая такого поворота в разговоре, взглядом пытался усмирить своего расходившегося подчинённого.

– Успокойся, с тобой говорить невозможно, чего кипятишься, – и, повернувшись к вошедшему Владу, продолжил, – зашёл обсудить, а он совсем очумел, стреляй, говорит… Ох, и горяч отец, кипяток…

– Стоп! Стрелять не будем, вот ваши деньги, – переводя дыхание сказал Влад, и бросил на стол пакет. Правда, здесь немного не хватает, успел гад потратить…

– Кто… откуда? – от природы большие глаза Моретти увеличились вдвое, воззрившись на парня. Отец словно язык проглотил, сжимая рубашку, ел глазами пакет… Мать, всё слыша, бочком вошла, осторожно улыбнулась, наклонилась к свёртку, но не посмела открыть его. Так и застыла.

Моретти, подняв свою руку, по привычке лежавшую на кобуре с пистолетом, выданным ему по должности на военном объекте, потянулся к пакету с деньгами, подтягивая к себе.

– Откуда? – более спокойно, и уже требовательно переспросил он, разворачивая обёртку.

– У отца в бригаде работал Мишико, помнишь, отец? Его дядька просил взять на работу, он у вас месяц проработал, разнорабочим… Так вот, это он спёр, удобный момент высмотрел…

– Каков подлец! Надо в милицию сообщить. – Похлопав одобрительно по спине парня, похвалил, – ищут они, а нашёл ты, молодец Влад! – Моретти подвинул пакет к отцу, попрощался и вышел.

Утром отец раздал деньги рабочим, восполнив недостающую сумму своей зарплатой и оставив мать с пустыми руками, но несказанно радостным настроением. «Ничего, – приговаривала она, – деньги заработать можно, здоровье – нет.» И это правда, отец светился.

Каменщик, узнав о преступлении племянника, которого в тот же день забрала милиция, не знал, куда деться со стыда. В конце концов он сменил бригаду.