Текст книги "Партизан. От долины смерти до горы Сион. 1939–1948"

Ицхак Арад
Партизан

Ицхак Арад. Бригадный Генерал Армии обороны Израиля

Партизан. /Юность в борьбе/. От долины смерти до горы Сион. 1939 – 1948

Издательство «Книга-Сефер»

Израиль

2014

Перевод с иврита – Эфраим Баух

Редактор – Виталий Кабаков

Предисловие – Алла Борисова

Оформление – Соня Кабакова

Фотографии и иллюстрации предоставлены автором из личного архива.

«Что такое фашизм? Это ненависть к другим"

Мы встретились с Ицхаком Арадом (в прошлом Ицхак Рудницкий), бригадным генералом Армии обороны Израиля, а еще историком, на протяжении двадцати лет директором музея Катастрофы и Героизма «Яд Вашем» по поводу скорого выхода в свет его книги на русском языке в переводе Эфраима Бауха. Воспоминания были им написаны еще в юности, но издавались только в США на английском. Теперь книга «Партизан» издана издательством «Книга-Сефер» и доступна в электронном виде. Это поразительное свидетельство человека, прошедшего ужасы Второй мировой: жизнь в гетто; борьба с фашистами в составе советского партизанского отряда, за что он получил драгоценную для него медаль и вывез ее потом в буханке хлеба; долгий путь по Европе в сторону Палестины; наконец, военные будни в Израиле.

Ицхаку (в партизанском отряде ему дали имя Толька) 88 лет, он вполне бодр, о юности вспоминает охотно, хотя юность эта проходила на историческом фоне страшной, кровавой войны. Но юность есть юность.

И тогда я снял с шапки звезду и ущел…

– Ваша книга «Партизан» – это довольно тяжелое чтение. Вы прошли так много – начиная с польского гетто и заканчивая партизанским отрядом… И потом, в Израиле, снова война. Иногда возникает чувство – а можно ли все это выдержать и остаться при этом человеком?

– Знаете, я сейчас смотрю на это иначе. Это была моя юность – и в гетто, и в лесах…

Но сначала – под немецкими бомбардировками. В первый же день войны я был уже под немецкой бомбардировкой в Варшаве. Потом бежал в свой родной городок Свинцяны (дистрикт Вильно, сейчас это Литва), куда потом тоже пришли немцы. И я воевал до конца апреля 45 года. Когда Берлин пал, я решил, что долг перед советской Родиной я полностью отдал. Дома, в семье я получил еврейское воспитание, и у меня всегда была эта мечта – война кончится, я приеду в Палестину. И тогда в апреле 1945 я снял красную звезду с шапки и ушел.

Во время Второй мировой я потерял большую семью, родители погибли в гетто….У нас была большая еврейская семья, как это обычно было в местечках. Нас было 40 человек, выжили только я и сестра. И двоюродный брат, который воевал со мной и умер несколько лет тому назад…

– Вы хорошо знаете, что такое фашизм и кто такие фашисты. Сейчас этими словами бросаются в новых военных столкновениях, часто не понимая их значения. Как бы вы определили, что означает фашизм? Что это для вас?

– Знаете, ведь сегодня ни одна партия в мире так себя не называет. Но это существует. Думаю, любой крайний национализм можно так назвать. Так я считаю. Это ненависть к другим. К другой религии, другому цвету кожи, другому языку. Ненависть и агрессия. В осознании своей национальности, конечно, нет ничего плохого, наоборот… Я же говорю о крайних проявлениях.

– Когда Германия наступала, что думали евреи? До какой степени они понимали в Польше, Украине, Белоруссии, Литве… весь ужас своего положения?

– Понимали, но говорили себе, что будут терпеть. Они ведь не предполагали, что произойдет тотальное уничтожение. Я много этим занимался уже как историк. 29 сентября 1941 года в Киеве, когда всем евреям было сказано придти в определенное место, они ведь и тогда ничего не поняли. Поняли только, когда уже стояли перед рвом, когда в них стреляли. Я делал большое исследование о лагерях смерти. Когда произошла депортация из Польши – 350 тысяч евреев отправили в Треблинку – они думали, что их отправляют на работу. Известно, что в лагере им сказали, что они пройдут через баню. Это были газовые камеры. Только там, в этих «банях» они осознали, что впереди смерть. И так было везде.

Когда собрали всех евреев из моего местечка и окрестных сел, им сказали, что ведут в гетто, в лагерь. И повели на полигон. Там расстреляли 8 тысяч взрослых и детей. Я убежал раньше, в Белоруссию, где еще не было гетто. Но даже когда свинчане уже понимали, что их могут уничтожить…Что им было делать? Куда бежать? Ты живешь, работаешь… Я тогда был молодым 16-летним парнем, без родителей (семья осталась в Варшаве), я нашел (украл у немцев) оружие и убежал в леса… А если бы у меня была семья, дети? Да, я могу уйти к партизанам, но семью тут же расстреляют! Так что в этом случае героизм: остаться или бежать в леса? Кроме того, местное население тоже было настроено по-разному, скрывающихся евреев часто передавали немцам.

Знаете, некоторые выжили и в конце войны начали возвращаться в местечко… На них смотрели недоброжелательно. Их дома, их имущество было поделено.

В лесах тоже не так просто было выжить. Местные крестьяне знали, где мы скрывались. И нужны были продукты, мы брали их у крестьян. Если они были против – выдавали нас немцам. Тут еще был такой момент: советские партизаны были готовы принять евреев в свои ряды, но только с оружием, таково было условие. И еще в лесах скрывались и бойцы УПА, и белополяки. Они убивали евреев в лесах. Выжить могли лишь те, кому удавалось попасть в партизанские советские отряды. То есть у евреев почти не было выхода. Либо немцы, либо местные жители…

Продукты у крестьян брали и немцы, и партизаны… Брали с оружием, так просто крестьяне ничего не давали. А что было делать?

– Вы получили медаль «Партизану Отечественной войны», ту самую, которую вывозили потом в буханке хлеба. За что вам ее вручили?

– Я участвовал в подрыве 16 немецких эшелонов. Все снабжение немецких войск шло по железным дорогам, других путей практически не было. Наше дело было – минировать линию снабжения ленинградского фронта. Зимой мы заходили в хутора на день, а ночью ходили минировать дорогу. А там снег, по следам можно было понять, куда мы отступали… Многие погибли. Мой двоюродный брат погиб в боях.

Конфликт с Литвой

– В 2007 году, когда вам было 81, на вас было заведено дело литовской прокуратурой. Вас обвиняли в грабежах, поджогах, в том, что вы стали сотрудником НКВД, участвовали в убийствах литовцев. Потом дело было закрыто.

– Я историк. Когда Литва получила независимость, они захотели войти в НАТО, в Евросоюз. Но все понимали, что в Литве было большое число коллаборационистов, надо было расследовать все это. И сформировали международную комиссию ученых, историков – там были немцы, русские, литовцы… И обратились ко мне, чтобы я стал членом комиссии. Я думал, что они хотели объективности. Комиссию тогда разделили на две части – одна занималась немецкой оккупацией, другая – советской. Да, они признавали, что в Вильнюсе и в Каунасе были роты литовцев, которые расстреливали евреев. Но ведь дело не только в тех, кто стрелял. Там были сформированы полицейские батальоны, 10 из них участвовали в акциях, забирали евреев из домов, охраняли гетто. Они не стреляли, но участвовали… Это десятки тысяч людей.

И возник конфликт, причем и немецкие, и американские историки были на моей стороне. И комиссия могла сделать такое заключение, которое не понравилось бы Литве… В один прекрасный день вышла газета со моей фотографией, а на руках была нарисована кровь. Я тогда был экспертом на нескольких судебных процессах, где обвинялись немецкие чиновники, действовавшие тогда в Литве. И вот меня, на основе моих собственных воспоминаний, опубликованных в США, обвинили в том, что я ушел в леса, якобы пошел в группу НКВД воевать… Это неправда, никакого НКВД в нашей группе не было. Они заявили, что я – грабитель (мы брали продукты в деревнях), убийца, сжигал деревни и т. д. Один из бывших полицаев был во время войны расстрелян партизанами, я этого не знал, но обвинили опять же меня.

Комиссия перестала работать… Вмешалось израильское правительство. Дело это было прекращено, так как доказательств никаких не было.

Знаете, в Литве ведь считают, что было два Холокоста: еврейский Холокост, в котором виноваты немцы и несколько сотен литовцев, и Красный Холокост, в котором виноваты «жидобольшевики».

Конечно, я далек от коммунизма, но в этой идеологии все-таки не было поголовного истребления.

– Ну, это спорно. Просто сталинские деяния полностью не были расследованы и осуждены…

– Я убежден, что Сталин виноват в смертях миллионов людей. Но не было этого в коммунистической идеологии…Не было.

Я хотел, чтобы звучали имена детей

– Вы участник всех войн в Израиле. Как началась ваша военная карьера?

– Да, я же был в Пальмахе. Но сначала надо было дойти…Мой путь нелегала шел через всю Европу до Италии, и потом на маленьком корабле мы приплыли сюда. В день, когда англичане праздновали и были пьяны, мы тайно сошли на берег. И потом… 25 лет войн. В Пальмахе я был летчиком, мы летали, это были будущие израильские военные силы. Когда уже давали звания, я получил звание капитана, а закончил здесь службу, как бригадный генерал.

1948 год – война за независимость, потом 1956 год, потом1967, потом 1970-й…. Я ушел из армии в 1972 году… И даже когда уже работал в «Яд Вашем», участвовал в войне Судного Дня

– Кроме идеологии синоизма, что вами двигало? Вы участвовали в военных операциях. Как объясняли себе цели борьбы?

– Я вам скажу. Однажды мы с другими участниками курса подрывного дела ехали в Тель-Авив. Проезжали город Ришон-ле Цион и увидели, что вся улица танцует… Что случилось? Оказывается, ООН признала государство Израиль. Мы были счастливы. Но в этот день, когда мы были готовы на раздел страны, на очень многое, уже начали убивать евреев. И началась война. И до сегодняшнего дня они не хотят признать, что здесь, на Ближнем Востоке есть страна Израиль. Независимо от границ. Я не стаю на крайних позициях, я в Израиле отношу себя к левому лагерю. То есть я считаю, что нужно разделить землю на два государства. Мы же хотели жить в маленькой стране и были готовы сначала идти на компромисс. Но… Они не согласятся на конец конфликта. А я чувствую, что без Израиля у еврейского народа нет будущего. Я же хочу, чтобы этот народ был. И хорошо помню июньский день 1967 года, наступление на Иерусалим. Я тогда был вместе с теми парашютистами, которые вошли в город. Утром уже был у Стены Плача и слушал молитву главного раввина армии. Никогда не забуду этот день.

– Как в вашей жизни появился «Яд Вашем»?

– В Израиле я затем служил в танковых войсках, в армии закончил среднюю школу, потом меня послали в университет, где я получил степени BA и MА. Знаете, в израильской армии нет политического отдела, но я тогда был главным офицером просвещения. Газеты, образование, воспитание… всем этим я занимался. В 1972 году меня пригласил заместитель премьер министра Игаль Алон, министр культуры и просвещения. В Израиле уже был принят закон об увековечении памяти жертв Катастрофы, объявлении Дня Памяти и создания специального мемориала. Однако «Яд Вашем» был основан только в 1972 году. Игаль Алон сказал: «Я хочу, чтобы ты был председателем «Яд Вашем». Я тогда был начальником штаба Дивизии, сказал, что подумаю. Я ведь сам пережил Катастрофу, мой долг перед обороной Израиля был выполнен, я воевал в трех войнах…

Мне казалось важным работать в национальном институте памяти Холокоста и героизма, который занимается исследованиями, архивами. И я согласился. 21 год я там проработал.

– Что вам удалось сделать за это время? Если вспоминать о самом главном?

– Главное – нам удалось открыть советские архивы. Еще тогда, когда не было дипломатических отношений, но уже началась гласность, к нам приехал заместитель председателя комитета защиты мира. Он был бывшим генералом НКВД. Я сказал ему, что мы все видим: в мире неофашисты поднимают голову и надо бороться против этого. Но ваши архивы закрыты… Тогда он пригласил меня в Москву, Минск, Одессу, Киев. И нам открыли архивы. Армейский архив в Подольске, архив партии… Удалось найти трофейные документы, вывезенные их Германии…

Я издал две книги по истории Катастрофы. Ученые работают, все время узнают что-то новое, находят новые документы.

– Детский мемориал в музее поражает всех, кто приезжает в Израиль… Как это было придумано?

– Да, это я сделал… А придумал, как именно будет выглядеть мемориал, известный архитектор Моше Савди. Я хотел сделать что-то в память об этих детях – ведь это полтора миллиона погибших детей… Я нашел пещеру, но идея, как это сделать была его. Только он предполагал, что там будет тихо. Я же хотел, чтобы обязательно звучали их имена. Это очень важно.

И еще для меня очень важна долина общин – в память о пяти тысяч еврейских общин, которые были уничтожены.

– Я поздравляю вас с тем, что вы выжили, прошли огромный и опасный путь… У вас большая семья?

– Да, женился еще в 1948… Трое детей, 11 внуков, пять правнуков… Внук – офицер, и вот внучка недавно пошла в армию. Все хорошо.

…И «Толька», бригадный генерал Ицхак Арад садится за руль своей машины. Звонила жена. Ждет к ужину.

Алла Борисова

Предисловие автора

В нашем поколении, в течение всего лишь одного десятилетия, произошли два судьбоносных события, изменившие облик еврейского народа и ход его истории – Катастрофа и создание государства Израиль.

В страшной Катастрофе еврейский народ был поставлен на грань уничтожения. Истреблено было шесть миллионов наших братьев и сестер. Катастрофа привела к физическому и духовному уничтожению ядра мирового еврейства.

Созданием государства Израиль осуществились мечты и стремления двух тысяч лет – возвратиться в Сион и добиться независимости Израиля, была заложена основа нового центра мирового еврейства.

Катастрофа – самый глубокий разлом нашего народа, создание Израиля – сама большая победа в нашей истории. Несмотря на крайнюю разницу в этих двух событиях, и в их значении, произошли одно за другим, в связи и последовательности. Они представляют единую главу в исторической летописи нашего народа. Они входят одно в другое по смежности времени, по общественным и политическим факторам, которые повлияли на развитие событий и на решительное изменение еврейской реальности.

Невозможно осознать создание государства в 1948 году без глубокого понимания трагедии Катастрофы и ее влияния на то, что произошло сразу же после нее: стремление евреев, спасшихся из Катастрофы, отделить себя от волн гибели, и любыми способами добраться до безопасной гавани – страны Израиля.

Но и тут продолжалась борьба, и желание достичь безопасности и устойчивости в жизни все еще достигнуто не было. Еврейский анклав в стране Израиля боролся против английской власти за открытие ворот страны жертвам Катастрофы и создание еврейского государства, которое станет убежищем всем гонимым по миру евреям.

Решение ООН о создании еврейского государства, несомненно, было принято под влиянием трагедии Катастрофы и совместной борьбы тех, кто спасся из Катастрофы, и еврейского анклава в стране Израиля, которые подняли еврейский вопрос перед всем миром, требуя положительного разрешения проблемы.

Судьба распорядилась так, что мне пришлось участвовать в этих драматических событиях. Жизнь моя в эти годы прошла через гетто, затем в глубинах лесов – среди партизан, затем на тайных тропах нелегальной репатриации – с целью добраться до страны Израиля и влиться в ряды штурмовых отрядов – Пальмаха – в войну за Независимость.

Не я выбирал этот путь жизни, оставивший за моей спиной безымянные могилы моих родных, близких, друзей, боли, поразившей годы моей юности. Но если суждено мне было разделить судьбу моего народа, я бы не избрал иного пути жизни. И если бы у меня была возможность избрать иной путь – я бы снова избрал путь участника и свидетеля этих двух судьбоносных событий в нашей истории.

И мой долг рассказать молодому поколению о событиях, которые вершились перед моими глазами, и людях, которые в них участвовали. Для молодого поколения это история, для меня – реальность. Все рассказанное в этой книге, является лишь небольшой частью судьбоносных событий истории нашего народа, но настоящее возводится на фундаменте прошлого, и молодое поколение должно его знать во имя будущего.

1. В осажденной Варшаве – сентябрь 1939

На рассвете, в пятницу 1 сентября 1939, города Польши были разбужены сигналами сирен, сопровождаемых ревом немецких бомбардировщиков и градом бомб. В те же утренние часы 54 германские дивизии вторглись в Польшу. Наступление началось в одно и то же время – с севера, из восточной Пруссии, с запада – из Поможи и Силезии, и с юга – из Чехословакии, по фронту протяжением в 1750 километров. Ударной силой были 14 механизированных бронетанковых дивизий, при поддержке сотен пикирующих бомбардировщиков «Штуке». Против вторгнувшихся войск стояло тридцать польских пехотных дивизий и двенадцать кавалерийских бригад, из которых лишь одна была механизированной.

За несколько часов до вторжения дикторы германских радиостанций передали драматическое сообщение о действиях поляков: "Подразделения польской армии пересекли границу Германии и захватили радиостанцию в Гляйвице, но были отброшены германской армией". Дикторы призывали правительство Рейха силой отреагировать на атаку польских войск. 31 августа, в 8 часов вечера, действительно слышна была стрельба около радиостанции в Гляйвице. Группа солдат в польской военной форме захватила радиостанцию и передала сообщение на польском языке, объявив войну Германии, и выразив уверенность в победе Польши. Но это была провокация немцев, совершенная солдатами "германской службы безопасности – СД", переодетыми в форму солдат польской армии, с целью дать повод германской пропагандистской машине – призвать к войне с Польшей. Это потрясшее всех сообщение было передано поздней ночью множеством мировых радиостанций, но к утру утонуло в потоке сообщений о вторжении германской армии в Польшу со всех границ. Жители Польши, исключая работников газет и радио, дежуривших в ночные часы, не знали ни о провокации в Гляйвице, не слышали призывов к войне дикторов германского радио. Они провели последнюю спокойную ночь перед бурей.

Невероятный шум разбудил меня утром первого дня войны. Не прошло и нескольких минут, как я уже был на улице Дзейлена, на которой жил, одной из улиц еврейского района Варшавы, заполненной людьми. В разных местах толпились люди и взволнованно обменивались мнениями о происходящем. Я был оттеснен к одной из таких групп. В ней все говорили одновременно. Но я, все же, наконец-то, понял, что грянула война. В центре группы стоял коренастый мужчина и с большим подъемом говорил о скором конце Гитлера и нацистской Германии. Он объяснял, размахивая руками, что польская армия сильна. Она сдержит германских агрессоров, пока Англия и Франция не проведут мобилизацию своих армий и просто раздавят Германию. Другой человек вмешался в разговор и сказал, что Польша не будет второй Чехословакией, которая была предана в Мюнхене и сдалась без боя. Общее настроение в группе было оптимистичным. На улице Заменгоф я увидел длинные очереди в продовольственные магазины. Люди раскупали всё, что в них было.

Я побежал домой, чтобы рассказать родителям о том, что началась война, но эта весть уже дошла до них. Мать Хая и сестра Рахиль уже ушли и присоединились к очереди за продовольствием. Отец мой, Израиль-Моше, вернулся через несколько минут с утренней молитвы в синагоге "Мория" (в нашем доме номер 7 по улице Дзейлена), где был кантором. Он уже тоже знал о войне, и мне хорошо запомнились его слова, полные тревоги: "Ициле, – сказал он мне, – когда я был в твоем возрасте, грянула Первая мировая война. Я был тогда в городке Свинцяне, около Вильно. И там без конца сменялась власть, войска – русские, немцы, поляки, большевики, литовцы, и снова поляки. Эти смены властей приносили много ужасов, и главными жертвами были мы, евреи. Каждая сторона видела в нас врагов. Одна надежда, что судьба наша в этой войне будет лучше, но я сильно сомневаюсь". Эти слова отца охладили немного мое возбуждение по поводу грянувшей войны, но все же я думал, что, быть может, он преувеличил опасность. В детстве я слышал рассказы моих родителей о Первой мировой войне, и в глубине душе мечтал пережить нечто подобное.

Жители города были призваны рыть окопы для защиты от воздушных налетов. После обеда я пошел с отцом парк Красинского, недалеко от нашего дома, там рыли окопы. Я присоединился к сотням людей, евреям и полякам, которые работали в поте лица. Для меня эта работа была нелегкой. Впервые в жизни я занимался физическим трудом столько часов подряд. Я весь вспотел, ладони покрылись волдырями, хотел прекратить работу, и посмотрел на отца. Он тоже не был привычен к физическому труду. Видно было, что работа дается ему с трудом и большими усилиями. Мне было стыдно, и я продолжал рытье. Люди работали напряженно, с воодушевлением, поляки и евреи, один подле другого. В эти минуты мне казалось, что стенка, стоящая между евреями и поляками, антисемитизм, от которого мы страдали, частые драки с молодыми поляками, всё это скрылось за брустверами окопов, вырытых общими усилиями. Работа длилась до наступления сумерек: были вырыты сотни метров окопов, глубиной в два метра. Окопы эти змеились и меняли направление через каждые пять метров.

В эту субботнюю ночь, завершившую первый день войны, синагога "Мория" был полна молящимися евреями. Пение моего отца в этот вечер говорило мне намного больше, чем это было раньше. Это был последний раз, когда синагога была забита народом. На следующий день, в субботу, были четыре сигнала воздушной тревоги, и германские самолеты бомбили разные районы города. Выяснилось, что из-за частых налетов и отдаленности окопов в парке Красинского, мы не сможем успеть добраться туда в час опасности, и следует подготовить убежище поближе. Общими усилиями жильцов нашего дома мы привели в порядок подвал, превратили его в убежище, где и скрывались в ближайшие недели. Убрали с чердака вещи, которые там накопились за многие годы, чтобы уменьшить легко возгораемый материал, опасность пожара, если в дом попадет зажигательная бомба.

В понедельник, 3 сентября, должен был начаться учебный год, но из-за создавшегося положения, это открытие было отложено. Я не был сильно этим огорчен. В этот же день Англия и Франция объявили войну Германии, выполнив свои обещания в отношении Польши, не разочаровав, как они сделали в отношении Чехословакии. Мы очень радовались, услышав это сообщение, но радость наша сильно поубавилась в последующие дни с приходом новостей с фронта.

Сообщения о продвижении германских войск дошли до нас уже в первые дни войны. Польское радио передавало явно туманные и обрывочные сообщения о происходящем на фронте, но люди слушали передачи германских радиостанций, восхвалявших неслыханные победы германской армии, захваты, десятки тысяч пленных, огромные трофеи. Усиление бомбардировок немецкой авиацией Варшавы, множество жертв и разрушений, отсутствие самолетов польской военной авиации в воздухе, усилили отчаяние и чувство беспомощности. Но, несмотря на это, господствовало мнение, что продвижение немцев временно и является результатом внезапности нападения. С завершением всеобщей мобилизации, объявленной в Польше с началом войны, вступлением войск Британии и Франции в войну против Германии ход войны изменится к лучшему. Но этот оптимистический прогноз не оправдался.

С 3 по 7 сентября постепенно стало выясняться, что польская армия терпит поражение по всем фронтам и германские бронетанковые колонны продвигаются со всех сторон. Польская армия не была готова к этой войне. Пехотные дивизии и кавалерийские эскадроны не могли устоять против танков. Польская военная авиация большей частью была уничтожена на земле в первые дни войны, и германский военно-воздушный флот безраздельно господствовал в небе. Кроме численности и выучки германской армии, поражение польской армии нанесла ее оперативная стратегия, базировавшаяся на устаревших принципах Первой мировой войны, в то время, как германская стратегия внезапного нападения – "блицкрига" – была основана бронетанковой мощи и сильном военно-воздушном флоте. Согласно старой стратегии 1914–1918 годов, польская армия не создала линию оборонительных укреплений, а плоские равнины Польши служили идеальным пространством для продвижения танков. Несмотря на мужество и жертвенность, польская армия оказалась легкой добычей для германских танков и самолетов.

В течение считанных дней германские танковые армии сумели вторгнуться в Польшу, взяли в гигантские клещи с севера и юго-запада огромные территории, и приблизились к Варшаве, постепенно осадив ее со всех сторон. 6 сентября нам стала ясной величина поражения. В этот день в панике эвакуировались государственные учреждения, и польское правительство сбежало из столицы под покровом ночи. В прощальном обращении по радио глава польского правительства сказал, что "из-за опасности, грозящей Варшаве, правительство вынуждено оставить столицу, но полно решимости вернуться в нее после окончательной победы в войне". Также и генеральный штаб во главе с начальником генштаба Шмигли-Ридезом сбежали из Варшавы на восток. 7 сентября, вечером, радио Варшавы призвало всех мужчин, способных носить оружие, уйти из города на восток и влиться там, в ряды армии. Мы были потрясены этим сообщением, отчаяние и страх охватили всех.

Множество мужчин, главным образом, евреев, с семьями начали покидать город. Все полагали, что на востоке Польши будет остановлено наступление немцев. У людей не было никакого транспорта, все двигались пешком. По улицам города шагали тысячи людей, в одиночку и группами, с рюкзаками за спинами и портфелями в руках, и все шли на восток. Это бегство длилось днем и ночью, под частый аккомпанемент сирен воздушной тревоги. Я прислушивался к колебаниям родителей, оставлять ли имущество и добираться до Свинцяна, где живут наши родственники. Я, конечно же, хотел, чтобы мы сбежали в этот городок от бомбёжек и всей суматохи, бушующей вокруг нас, в городок, выглядящий в эти дни, по сравнению с Варшавой, спокойным и тихим местом. Моя сестра Рахиль требовала от родителей немедленно уходить. Решение было нелегким. Шанс вырваться из города пешком перед тем, как немцы перекроют все выходы, был весьма слабым, и нелегко оставить дом, который создавался тяжким трудом столько лет. Но пока колебались – оставаться или уходить – немцы закрыли все дороги из Варшавы.

8 сентября Варшава превратилась в осажденный город. Между драматическим призывом радио Варшавы покинуть город и окончательным его окружением прошли сутки. В это столько короткое время десятки тысяч евреев все же успели вырваться из города, но сотни тысяч остались. Среди покинувших были многие из руководителей польского еврейства, главы организаций и еврейской общины, а также многие из членов и инструкторов молодежных сионистских движений. До закрытия города в нем собрались десятки тысяч еврейских беженцев из дальних и ближних городков, окружающих Варшаву, сбежавших от немецких оккупантов и разрухи, нанесенной налетами германской авиации. Я видел этих людей, движущихся по улицам, целые семьи, частью на телегах, загруженных тюками, усталых, напуганных, отчаявшихся. Люди эти искали кров в городе, где господствовал хаос, в городе на грани полной разрухи и гибели.

Варшава в осаде, нет входа и нет выхода. Город превратился в крепость, и в нем – около миллиона граждан и, примерно, сто тысяч солдат, частью в виде боеспособных подразделений, частью разгромленных, понесших большие потери и разрозненной толпой добравшихся до столицы. Командующим войск, защищающих Варшаву, был назначен генерал Валериан Чума, но истинной душой защитников был мэр города Стефан Стажницкий, который возглавил гражданскую оборону после того, как правительство Польши сбежало из города. Жители города были призваны встать на его защиту, рыть окопы на подступах к Варшаве. Были созданы отряды гражданской самообороны, и молодые люди были призваны присоединиться к этим отрядам. Из тысяч добровольцев были отобраны лишь сотни из-за недостатка оружия. Жители должны были перекрывать улицы баррикадами и шлагбаумами, рыть перед ними противотанковые рвы поперек шоссе.

Я присоединился к группе в несколько десятков человек, строивших баррикаду на перекрестке улиц Дзейлена-Заменгоф. Там я встретил некоторых из моих сверстников, тринадцатилетних подростков. Из соседнего двора мы выкатили три телеги, перевернули поперек улицы. Извлекли камни из мостовой в местах, где намеревались рыть окопы, и нагромоздили их на телеги. Жильцы ближайших домов притащили шкафы, кровати, старые вещи, извлеченные из подвалов. Грунт, который извлекли из противотанкового рва, послужил для укрепления баррикады. В разгар нашей работы послышался гул самолетов, и грохот взрывов, раздававшихся где-то рядом, сотряс всю окрестность. В течение считанных секунд улица опустела, и мы тоже нашли укрытие в соседнем доме. На этот раз ответственные за оборону не успели включить сирены. Зенитки, стоящие в парке Красинского открыли огонь. Спустя двадцать минут вернулась тишина, и мы продолжили свою работу.

Через несколько часов баррикада высотой в два с половиной метров была готова. Перед ней – противотанковый ров глубиной в два метра и шириной – в шесть метров. Справа от баррикады мы оставили узкий проход для прохожих. Я взобрался на баррикаду и оглядел улицу. Еще две баррикады были возведены на расстоянии двухсот-трехсот метров от нашей. В городе были построены сотни баррикад. Варшава превратилась в гигантское пространство сплошных противотанковых рвов и препятствий.

Жизнь в осажденном городе с каждым днем становилась все трудней и трудней. Налеты усилились. Самолеты врага бомбили город много раз в течение дня, и тысячи зажигательных и фугасных бомб беспрерывно падали на город. Система воздушной тревоги перестала работать. Мы не знали, когда прятаться в убежища и когда их покидать. Так как бомбежку можно было ожидать в любой миг, мы перешли жить в подвал, вместе с остальными жильцами дома. Скученность в сыром, пропахшем плесенью, подвале была невероятной. В одном из углов мы расстелили одеяла на холодном и влажном каменном полу, и угол этот превратился в место нашего проживания: там мы ели и спали все дни осады.

Молодые мужчины и женщины дежурили поочередно, находясь на поверхности даже во время бомбежек. Главная их цель была – обнаруживать зажигательные бомбы, которые были небольшими, величиной с консервную банку. На месте их падения видны были искры и дым. С обнаружением такой бомбы ее засыпали песком, и, таким образом, избегали пожара. Горы песка были насыпаны во дворе, на лестничных площадках и на чердаке дома. Мы, группа детей, присоединились к взрослым дежурным, и нередко первыми обнаруживали дым, поднимающийся с чердака или угла двора, и гасили бомбу. В дни осады на наш дом упало пятнадцать зажигательных бомб, и все мы обнаружили и погасили. Обнаружение бомб и их гашение превратилось для нас в некий вид спорта, и мы соревновались в том, кто первым обнаружит бомбу. Больше всего мы боялись фугасных бомб, которые приносили большой урон домам, погребали людей под обломками, но против этих бомб мы были беспомощны.