Текст книги "От убийства до убийства"

План города

В географическом центре Киттура возвышается дом с облезлым фасадом – это порнографический кинотеатр «Говорящий Ангел»; к сожалению, если вы спросите у кого-то из жителей города, как вам пройти туда или сюда, он воспользуется в качестве отправного пункта именно этим зданием. Кинотеатр стоит в самой середке Зонтовой улицы, являющейся сердцем торгового района города. Значительную часть экономики Киттура образует производство свертываемых вручную биди, и потому не удивительно, что самым высоким зданием города является «Биди-Билдинг Инженера», что на Зонтовой улице, принадлежащий Мабруру Инженеру, которого считают богатейшим человеком города. Совсем неподалеку располагаются самое известное в городе кафе-мороженое – «Продажа Наилучшего Мороженого и Самые Свежие Фруктовые Соки» и звуковой кинотеатр «Белый жеребец» – единственный в городе, показывающий фильмы на английском языке. В 1986 году на Зонтовой улице открылся также первый в Киттуре китайский ресторан «Дворец Мин». На ней же стоит храм Ганапати, точная копия знаменитого храма, находящегося в Гоа, и место ежегодного чествования этого слоноголового бога. Если вы пойдете по Зонтовой улице от «Говорящего Ангела» на север, то попадете, миновав Майдан Неру, в католический пригород Киттура Валенсию, главной достопримечательностью которого является храм Богоматери Валенсийской. На дальнем конце Валенсии возвышаются Двойные Ворота – возведенный в эпоху колониализма арочный проход, который ведет в Баджпи. Когда-то здесь стоял носивший это имя лес, но теперь располагается быстро разрастающийся пригород. Если же вы направитесь от «Говорящего Ангела» на юг, то сначала подниметесь на Маячную гору, а затем спуститесь с нее к Источнику Холодной Воды. От расположенного вблизи Источника оживленного перекрестка начинается дорога, ведущая в Гавань – такое название носит прилегающая к порту населенная местность. К югу от Гавани можно увидеть Султанову Батарею – выкрашенный в черную краску форт, глядящий на дорогу, которая тянется за реку Калиамма, к Деревне Соляного Рынка, самой южной оконечности Киттура.

День первый (ближе к вечеру): Гавань

Если вы прошли по дороге Источника Холодной Воды, миновали улицу Масджид, ощутили в воздухе запах соли и увидели множество стоящих на открытом воздухе лотков, заваленных большими креветками, креветками маленькими, мидиями и устрицами, значит, вы уже приблизились к Аравийскому морю.

Гавань, как называется примыкающая к порту местность, населена по преимуществу мусульманами. Главная ее достопримечательность – это Даргах, гробница Юсуфа Али, увенчанное куполом белое здание, к которому ежегодно совершают паломничество тысячи мусульман Южной Индии. Древний баньян, который стоит за могилой святого человека, неизменно украшен зелеными и золотистыми ленточками, считается, что он обладает способностью исцелять калек. Вокруг гробницы обычно сидят десятки выпрашивающих подаяние прокаженных, увечных, людей, пораженных старческими немощами, и жертв частичного паралича.

Пройдя на другой конец Гавани, вы окажетесь в промышленной зоне, здесь в закопченных, ветхих строениях расположены десятки текстильных мастерских, в которых применяется потогонная система труда. Гавань отличается самым высоким в Киттуре уровнем преступности, здесь нередки полицейские облавы, аресты и поножовщина. В 1987 году вблизи Даргаха произошли столкновения индусов с мусульманами, заставившие полицию на шесть дней выставить вокруг Гавани оцепление. После этого индусы перебрались отсюда в Баджпи и в Деревню Соляного Рынка.

Аббаси откупорил бутылку – «Джонни Уокер, красный ярлык», второе по качеству виски, известное Богу и человеку, – налил на два пальца в пару стаканов, украшенных гравированной эмблемой «Эйр Индия Махараджа». Затем открыл старый холодильник, достал ведерко со льдом и пальцами положил в стаканы по три кубика льда, добавил холодной воды, помешал все чайной ложкой. А затем нагнулся, чтобы плюнуть в один из стаканов.

О нет, слишком просто, Аббаси. Слишком просто.

Он сглотнул слюну. Расстегнул молнию на хлопковых брюках, позволил им соскользнуть вниз. Прижал указательный палец правой руки к среднему, погрузил их в свое анальное отверстие, вынул, окунул в один из стаканов и еще раз помешал.

После чего подтянул и застегнул брюки. Посмотрел, сведя брови, на немного изменившее цвет виски. Осталась самая сложная часть процедуры – необходимо устроить так, чтобы правильный стакан достался правильному человеку.

Он взял поднос со стаканами и вышел из буфетной.

Служащий Управления штата по электроснабжению сидел, улыбаясь, у письменного стола Аббаси. Это был человек очень толстый и смуглый, одетый в голубой костюм «сафари», из нагрудного кармана его рубашки торчала стальная шариковая ручка. Аббаси аккуратно опустил поднос на стол перед ним.

– Прошу, – с преувеличенным радушием произнес Аббаси.

Чиновник взял тот стакан, что оказался ближе к нему, пригубил виски, облизнулся. Затем медленными глотками выпил все до дна и вернул стакан на поднос.

– Настоящий мужской напиток.

Аббаси иронически улыбнулся.

Чиновник сложил на брюхе ладони.

– Пятьсот, – сказал он. – Пятьсот рупий.

Аббаси был человеком невысокого роста, с седыми прядями в бороде, которую он не красил, как делали многие пожилые мужчины Киттура, ибо полагал, что седина придает ему вид человека проницательного, а это было отнюдь не лишним, поскольку он знал, что приобрел у знакомых репутацию существа простоватого, подверженного систематическим приступам идеализма.

От предков своих, обслуживавших в Хайдерабаде Дворец приемов, Аббаси унаследовал изысканную учтивость и благородство манер, которые приспособил к особенностям двадцатого столетия, добавив к ним толику сарказма и пародии на себя самого.

Он сложил ладони в индуистском намасте, низко склонился перед чиновником:

– Сахиб, вы же знаете, мы только что снова открыли нашу фабрику. Понесли большие расходы. Если бы вы могли проявить некоторую…

– Пятьсот. Пятьсот рупий.

Чиновник развернул стакан эмблемой «Эйр Индия» к себе, вгляделся в нее одним глазом, как если бы некая малая часть его души стеснялась того, что он делает. Потом поднес пальцы ко рту и сказал:

– И в наши дни, мистер Аббаси, человеку тоже нужно чем-то кормиться. А цены растут с такой быстротой. После смерти госпожи Ганди эта страна начала разваливаться на куски.

Аббаси закрыл глаза. Потом подошел к письменному столу, выдвинул ящик, достал из него пачку банкнот, пересчитал их и положил деньги перед чиновником. Толстяк тоже пересчитал их, купюра за купюрой, облизывая ради каждой указательный палец, достал из кармана брюк синюю круглую резинку и дважды обвил ею банкноты.

Однако Аббаси знал: испытания его на этом не закончились.

– Сахиб, на нашей фабрике существует традиция – не отпускать без подарка ни одного гостя.

Он позвонил в колокольчик, и в кабинет мгновенно вошел, держа в руках рубашку, Уммар, его управляющий. Все это время Уммар ждал за дверью.

Чиновник вынул белую рубашку из картонной коробки, осмотрел ее вышивку: золотого дракона с уходящим на спину рубашки хвостом.

– Великолепно.

– Мы поставляем их в Соединенные Штаты. Эти рубашки носят профессиональные танцоры, исполняющие то, что там называют «показательными танцами». Они надевают их и кружат под красными фонарями дискотек.

Аббаси положил ладони на голову и закружился, непристойно подергивая бедрами и ягодицами; чиновник взирал на него похотливыми глазками.

Затем он хлопнул в ладоши и сказал:

– Станцуйте для меня еще раз, Аббаси.

После чего поднес рубашку к носу и трижды втянул ноздрями воздух.

– Этот узор… – чиновник провел толстым пальцем по очертаниям дракона, – он прекрасен.

– Из-за него-то я и закрыл фабрику, – сказал Аббаси. – Чтобы вышить такого дракона, требуется очень кропотливая работа. У белошвеек, которые ее исполняют, портится зрение. Однажды мне указали на это, и я подумал: мне же не хочется держать перед Аллахом ответ за поврежденные глаза моих работниц. И потому я сказал им: расходитесь по домам – и закрыл фабрику.

Чиновник иронически улыбнулся. Вот и еще один муслим из тех, что глушат виски и через слово поминают Аллаха.

Он вернул рубашку в коробку, сунул ее под мышку.

– Почему же тогда вы снова открыли фабрику?

Аббаси сложил пальцы в щепоть и поднес их ко рту:

– Человеку нужно чем-то кормиться.

Они вместе спустились по лестнице, Уммар следовал за ними, держась тремя ступеньками выше. Когда они достигли первого этажа, чиновник заметил справа от себя темный проход. И свернул в него. В тускло освещенном помещении сидели, держа на коленях белые рубашки, женщины, вышивавшие, стежок за стежком, драконов. Чиновнику захотелось увидеть побольше, и Аббаси сказал:

– Так войдите внутрь, сахиб. Я подожду вас здесь.

Он отвернулся и стоял, глядя в стену, ожидая, когда Уммар проведет чиновника по цеху, познакомит с двумя-тремя работницами и выведет наружу. Прежде чем уехать, чиновник протянул Аббаси руку.

«Не стоило мне прикасаться к нему», – подумал Аббаси, как только закрыл за чиновником дверь.

В шесть вечера, через полчаса после того, как белошвейки покинули цех, Аббаси запер фабрику, уселся в свой «Амбассадор» и покатил из Гавани в Киттур; думать сейчас он мог лишь об одном.

О коррупции. В этой стране ей не было видно ни конца ни края. За последние четыре месяца – с тех самых пор, как он решил снова открыть фабрику, – ему пришлось заплатить: служащему Управления электроснабжения; служащему Управления водоснабжения; половине служащих киттурской Службы сбора подоходных налогов; шести разным чиновникам Телефонного управления; служащему Комиссии по земельному налогу киттурского городского совета; санитарному инспектору Комитета здравоохранения штата Карнатака; делегации Всеиндийского профсоюза работников малых предприятий; делегациям киттурской партии Конгресса, киттурской партии «Бхаратия Джаната», киттурской Коммунистической партии и киттурской Мусульманской лиги.

Белый «Амбассадор» поднялся по подъездной дорожке к большому зданию с белыми стенами. По крайней мере четыре раза в неделю Аббаси приезжал в «Канара-Клуб», чтобы поиграть в бильярд на зеленом столе в маленькой комнате с кондиционером и выпить с друзьями. Он обладал точным ударом, однако после второй порции виски рука Аббаси утрачивала обычную твердость, и потому друзья предпочитали играть с ним длинные партии.

– Что тебя гложет, Аббаси? – спросил Сунил Шетти, также владевший в Гавани рубашечной фабрикой. – Уж больно опрометчиво ты сегодня играешь.

– Очередной посетитель из электрического управления. На сей раз – настоящий ублюдок. Темнокожий. Из какой-то низшей касты.

Сунил Шетти сочувственно заурчал. Аббаси ударил по шару и промазал.

В середине партии игрокам пришлось отойти от стола, чтобы подождать, пока неторопливо пересекавшая комнату мышь не пройдется вдоль стен и не отыщет дырку, в которую можно нырнуть.

Аббаси ударил кулаком по краю стола:

– На что уходят наши членские взносы? Они тут даже полы в чистоте держать не способны! Вконец проворовались.

Высказавшись подобным образом, он уселся спиной к плакату СОБЛЮДАЙТЕ ПРАВИЛА ИГРЫ и, опершись подбородком о кий, стал следить за игроками.

– А ты здорово расстроен, наш Аббаси, – заметил Раманна Падивал, хозяин магазина готовой одежды на Зонтовой улице, слывший лучшим в городе бильярдистом.

Дабы не дать этому мифу укорениться в сознании друзей, Аббаси велел принести всем виски. Игра прервалась, все стояли, прикладываясь к обернутым бумажными салфетками стаканчикам. И, как это водится, первой темой, к которой обратился общий разговор, стало само виски.

– Вы знакомы с человеком, который ходит из дома в дом, предлагая по двадцать рупий за старые картонные коробки из-под красного «Джонни Уокера»? – спросил Аббаси. – Как по-вашему, кому он их потом продает?

Все захохотали.

– Для муслима, Аббаси, ты на редкость наивен, – сказал, отсмеявшись, Падивал, продававший также и подержанные автомобили. – Разумеется, он продает их тем, кто гонит поддельное виски. И потому красный «Джонни Уокер», покупаемый тобой в магазине, это подделка, даже если продается в настоящей бутылке, которую достают из настоящей коробки.

Аббаси медленно заговорил, пальцем описывая в воздухе круги:

– Стало быть, я продаю коробку человеку… который продает ее другому человеку, который гонит эту отраву и продает ее мне? Получается, я сам же себя и надуваю?

Падивал, изумленно взглянув на Сунила Шетти, сказал:

– Для муслима этот человек воистину…

Именно это местные фабриканты и говорили – еще с той поры, как Аббаси закрыл свое производство из-за того, что труд в нем повреждал глаза работниц. Большинство здешних игроков в бильярд владело – или вкладывало в них деньги – фабриками, на которых женщины работали в совершенно одинаковых условиях, и ни одному даже в голову не приходило закрыть хоть одну из них лишь потому, что какая-то работница ослепла.

Сунил Шетти сказал:

– Пару дней назад я прочитал в индийской «Таймс», что, по словам главы «Джонни Уокера», в среднем индийском городке «Красного ярлыка» продают больше, чем его производят во всей Шотландии. Во всем, что касается трех вещей, – и он сосчитал их, загибая пальцы, – черного рынка, подделок и коррупции, мы самые что ни на есть чемпионы мира. Если бы соревнования по ним включили в Олимпийские игры, Индия неизменно получала бы по три золотых, серебряных и бронзовых медали.

После полуночи Аббаси, пошатываясь, вышел из клуба и дал монету охраннику, который поднялся из кресла, чтобы поприветствовать его и помочь усесться в машину.

Пьяный, он пронесся по городу, а после поехал к Гавани и вскоре услышал запах моря.

Когда вдали показался его дом, Аббаси остановил машину у обочины дороги, решив, что ему нужно выпить еще. Он всегда держал под сиденьем своего «Амбассадора» – там, где жена не смогла бы найти ее, – бутылочку виски и теперь, наклонившись, похлопал ладонью по полу машины. Ушибив голову о приборную доску, он отыскал бутылку, а следом и стакан.

А выпив, понял, что домой ему идти нельзя – жена учует запах спиртного, едва лишь он переступит порог. И разыграется очередная сцена. Никак она не могла понять, почему ее муж столько пьет.

Он проехался по Гавани, поставил машину у мусорной свалки и, перейдя улицу, вошел в чайную. За узким пляжем виднелось море, по воздуху плыл аромат жареной рыбы.

На черной доске у входа в чайную было написано мелом: МЕНЯЕМ ПАКИСТАНСКИЕ ДЕНЬГИ И ВАЛЮТУ. Стены лавочки были украшены фотографией Великой мечети Мекки и плакатом, на котором юноша и девушка склонялись перед Тадж-Махалом. На веранде чайной стояли четыре скамьи. Привязанная к столбику у торца веранды крапчатая, белая с коричневым, коза жевала жухлую траву.

На одной из скамей сидели мужчины. Аббаси тронул ближайшего из них за плечо, тот обернулся:

– Аббаси.

– Мехмуд, брат мой, освободи мне немного места.

Мехмуд, толстый безусый мужчина с бахромчатой бородой, так и поступил. Аббаси уселся рядом с ним. Ему говорили, что Мехмуд крадет автомобили, что четверо сыновей Мехмуда перегоняют их в деревню, которая стоит на границе со штатом Тамил-Наду, и живут исключительно перепродажей ворованных машин.

Рядом с Мехмудом сидел Калам, который, если верить слухам, возил из Бомбея гашиш и отправлял его морем в Шри-Ланка; за ним – Саиф, зарезавший в Тривандруме человека; а за ним – маленький беловолосый мужчина, которого все называли Профессором и никак иначе и который, как уверяли, был самой темной в этой компании личностью.

Эти люди были контрабандистами, автомобильными ворами, бандитами, а то и кем похуже, но, пока они пили с Аббаси чай, ничего дурного случиться с ним не могло. Такой была культурная традиция Гавани. Пырнуть человека ножом при свете дня – это сколько угодно, а вот ночью – ни в коем разе, и уж тем более если он пьет чай. Да и в любом случае, после беспорядков солидарность мусульман Гавани значительно укрепилась.

Профессор завершал рассказ из жизни Киттура двенадцатого столетия – историю про арабского моряка по имени Саад, который увидел город с моря как раз в ту минуту, когда уже распрощался с последней надеждой добраться до суши. Саад воздел руки к небу и пообещал Аллаху, что, если ему удастся высадиться на эту землю, он навсегда отречется от игры и винопийства.

– И что же, сдержал он свое слово?

Профессор подмигнул:

– Догадайтесь.

Профессор всегда был желанным участником ночных бесед, потому что знал очень много интересного о Гавани, о восходящей к Средним векам истории Киттура, – например, о том, как султан Типу поставил здесь однажды, чтобы отогнать британцев, батарею французских пушек. Теперь Профессор ткнул пальцем в Аббаси:

– Ты нынче сам не свой. О чем задумался?

– О коррупции, – ответил Аббаси. – О коррупции. Она точно демон, который сидит у меня в мозгу и ест его ножом и вилкой.

Все остальные придвинулись поближе к нему. Аббаси считался богачом и потому должен был обладать сведениями о коррупции намного большими, чем у всех прочих. И Аббаси рассказал им о сегодняшнем утре.

Торговавший наркотиками Калам, выслушав его, улыбнулся и сказал:

– Это еще пустяки, Аббаси. – И указал на море: – У меня там вот уж месяц стоит метрах в двухстах от берега судно, груженное наполовину цементом, наполовину кой-чем еще. А почему? Да потому что меня пытается выдоить портовый инспектор. Я заплатил ему, но он пожелал получить еще больше, гораздо больше. Вот судно и болтается в море, нагруженное наполовину цементом, наполовину кой-чем еще.

– Я думал, что когда к власти в стране придет этот молодой человек, Раджив, то все наладится, – сказал Аббаси. – А он всех нас подвел. Такая же дрянь, как любой другой политик.

– Нам нужен человек, который не спасует ни перед кем, – сказал Профессор. – Всего лишь один честный, храбрый человек. Такой за один день сделал бы для страны больше, чем Ганди и Неру.

Эти слова были встречены хором всеобщего согласия.

– Ну да, – согласился, поглаживая бороду, Аббаси. – А на следующее утро он уже плавал бы в реке Калиамма. Вот так.

И Аббаси изобразил утопленника.

И с этим также согласились все до единого. Однако Аббаси, еще не договорив, подумал: «Неужели это правда? Неужели мы не способны к борьбе?»

Он увидел, как поблескивает торчащий из-за брючного пояса Профессора нож. Аббаси уже почти протрезвел, однако виски перенесло его в какие-то странные сферы, наполнило ум странными мыслями.

Автомобильный вор предложил выпить еще по чашке чая, но Аббаси зевнул, скрестил на груди руки и покачал головой.

Назавтра он с бьющейся в голове болью пришел на работу в десять сорок.

Уммар открыл перед ним дверь. Аббаси кивнул, взял у него почту. И, сгорбившись, начал подниматься по лестнице, которая вела к его кабинету, но вдруг остановился. На пороге ведшего в цех прохода стояла, глядя на него, одна из белошвеек.

– Я плачу тебе не для того, чтобы ты попусту тратила время, – рявкнул он.

Белошвейка повернулась и исчезла. Аббаси торопливо поднялся по лестнице.

Он надел очки, прочитал почту, потом газету, зевнул, выпил чаю, открыл бухгалтерскую книгу, украшенную эмблемой банка штата Карнатака, просмотрел список клиентов, которые расплачивались исправно, и список тех, кто вообще не платил. И все думал о вчерашней игре в бильярд.

Дверь скрипнула, отворяясь. В щели появилось лицо Уммара.

– Что?

– К вам пришли.

– Кто?

– Из правительства.

Двое мужчин в полистероловых рубашках и синих расклешенных брюках оттолкнули Уммара и вошли в кабинет. Один из них, кряжистый, с большим животом и усами борца с деревенской ярмарки, сказал:

– Служба сбора подоходного налога.

Аббаси встал:

– Уммар! Не стой на месте! Пошли кого-нибудь из женщин, пусть принесет нам чаю из приморской чайной. И круглых бомбейских печений к нему.

Дородный налоговый инспектор без приглашения уселся у стола. Его спутник, тощий человечек, руки которого, казалось, никак не могли отлипнуть одна от другой, поколебался, суетливо поерзывая, однако дородный махнул рукой: сядь, – и он тоже сел.

Аббаси улыбался. Усатый инспектор заговорил:

– Мы только что прошлись по вашему цеху. Посмотрели на женщин, которые там работают, проверили качество рубашек, которые они вышивают.

Аббаси улыбался, ожидая продолжения.

На этот раз продолжение последовало быстро:

– Сдается нам, что вы зарабатываете намного больше, чем указываете в декларации.

Сердце Аббаси забилось быстрее. «Спокойно», – сказал он себе. Выход всегда найдется.

– Намного, намного, намного больше.

– Сахиб, сахиб, – произнес Аббаси, прихлопывая ладонями воздух, словно желая умиротворить его. – В нашей мастерской существует обычай: каждый, кто приходит сюда, не покидает нас без подарка.

Уммар, уже сообразивший, что от него требуется, ждал за дверью с двумя рубашками. Теперь он вошел и, подхалимски улыбаясь, вручил их чиновникам налоговой службы. Они приняли взятку, не произнеся ни слова, только тощий, прежде чем схватить свою, взглянул, словно ожидая разрешения, на толстого.

– Чем еще могу я услужить двум сахибам? – спросил Аббаси.

Усатый улыбнулся. Его напарник тоже. Усатый поднял перед собой три пальца:

– Каждому.

По три сотни на брата – как-то маловато, настоящие профессионалы налоговой службы меньше пяти отродясь не брали. Аббаси решил, что эта парочка вышла на промысел впервые. И в конечном итоге удовлетворится сотней на каждого – плюс рубашки.

– Позвольте сначала предложить вам подкрепиться. Пьют ли сахибы «Красный ярлык»?

Суетливый взволновался настолько, что едва из кресла не выпрыгнул. Толстый усмирил его гневным взглядом.

– «Красный ярлык» подойдет.

Похоже, ничего лучшего, чем самогонка, им пока еще ни разу не предлагали, догадался Аббаси.

Он прошел в буфетную, достал бутылку. Налил виски в три стакана с эмблемой «Эйр Индия Махараджа». Открыл холодильник. Переложил в каждый стакан по два кубика льда, добавил немного холодной воды. Плюнул в два стакана и передвинул их на дальний край подноса.

И тут новая мысль ворвалась в его мозг, точно метеор, прилетевший с небес, куда более чистых. Нет. Мысль медленно растекалась по его сознанию. Нет, угощать этим виски этих мужланов он не станет. Может, оно и поддельное, может, и продается коробками, купленными неведомо где под лживым предлогом, и все-таки оно в тысячу раз чище того, к чему достойны прикоснуться их губы.

Он выпил один стакан, потом второй, потом третий.

Спустя десять минут Аббаси, тяжело ступая, вернулся в кабинет. Он запер за собой дверь и привалился к ней телом.

Толстый налоговик резко спросил:

– Зачем вы заперли дверь?

– Сахибы. Мы с вами находимся в портовом городе, в Гавани, здесь существуют древние обычаи и традиции, история которых насчитывает немало столетий. Любой человек может прийти сюда по собственной воле, однако выйти отсюда ему удается только с разрешения местных жителей.

Произнеся это, Аббаси, насвистывая, подошел к письменному столу, снял с телефона трубку и поднес ее, точно оружие, к лицу толстяка:

– Хотите, я позвоню сейчас в налоговую службу? И выясню, посылали ли вас сюда. Хотите?

Обоим явно стало не по себе. Тощий так и вовсе покрылся потом. Аббаси подумал: «Я был прав. Они проделывают это впервые».

– Взгляните на ваши руки. В них рубашки, которые вы приняли от меня, а это взятка. Вы держите в руках улики.

– Послушайте…

– Нет! Это вы послушайте! – грянул Аббаси. – Вы не уйдете от меня живыми, если не подпишете признания в том, что попытались сделать. Хотите посмотреть, удастся ли вам выбраться отсюда, давайте посмотрим. Это портовый город. У меня здесь друзья, куда ни взгляни. Мне стоит лишь щелкнуть пальцами – и вы умрете, оба, и трупы ваши поплывут по Калиамме. Вы мне не верите?

Толстый налоговик смотрел в пол, тощий обливался потом в количествах никем доселе не виданных.

Аббаси отпер дверь, распахнул ее:

– Убирайтесь. – А затем широко улыбнулся и склонился перед ними: – Сахибы.

Налоговики, не промолвив ни слова, шмыгнули в дверь. Аббаси услышал топот их ног на лестнице, изумленный вскрик Уммара, как раз начавшего подниматься по ней с подносом, на котором стояли чашки с чаем и тарелка с печеньями из Британии.

Аббаси опустил лоб на прохладное дерево письменного стола и задумался о том, что он такое натворил. Теперь у него в любую минуту могут отключить электричество. А налоговые инспектора вскоре вернутся, только их будет гораздо больше, и они принесут с собой ордер на арест.

Он ходил кругами по кабинету, думая: «Что же со мной происходит?» Уммар молча смотрел на него.

Прошел час, и, к удивлению Аббаси, никто ему из налоговой службы не позвонил. Вентиляторы на потолке кружились по-прежнему. И свет тоже горел.

В душе Аббаси созревала надежда. Эти двое были всего-навсего лопоухими новичками. Может быть, они просто вернулись в свою контору и занялись рутинной работой. А если и пожаловались, так со времени беспорядков чиновники побаиваются Гавани; вполне вероятно, они решили, что злить мусульманского бизнесмена всерьез пока еще не время. Он подошел к окну, окинул взглядом Гавань, весь этот ожесточенный, гнилой, заваленный отбросами и кишащий карманниками и головорезами с ножами за поясом городишко – единственное, похоже, место, в котором человек может чувствовать себя защищенным от коррупции, полонившей Киттур.

– Уммар! – крикнул он. – Я сегодня уеду в клуб пораньше. Позвони Сунилу Шетти, скажи, чтобы он тоже туда пришел. У меня есть для него хорошая новость! Я победил налоговую службу!

Он сбежал по лестнице вниз, однако на последней ее ступеньке вдруг остановился. Справа от него стоял открытый проход в цех. За те шесть недель, что проработала заново открывшаяся фабрика, Аббаси не прошел сквозь этот проход ни разу – в цеху заправлял Уммар. Однако сейчас проход зиял справа – черный, ставший неизбежным.

И Аббаси понял, что выбора у него нет, он может только войти в эту дыру. И понял также: все случившееся нынче утром было непонятно почему, но уловкой, направленной на то, чтобы заманить его туда, в место, которого он избегал с тех пор, как открыл фабрику.

Женщины сидели на полу тускло освещенного зала, слабые флуоресцентные лампы помаргивали над их головами, каждое рабочее место было помечено буквами, нанесенными на стены красной краской. Женщины держали перед глазами белые рубашки, прошивая их золотистыми нитями; и каждая, когда он вошел, замерла. Аббаси повел ладонью от запястья: продолжайте. Он не хотел, чтобы их глаза смотрели на него, – глаза, все слабевшие и слабевшие, пока пальцы женщин вышивали золотом рубашки, которые он сможет с выгодой продать американским танцовщикам.

Слабевшие? Да нет, не так. Вовсе не по этой причине он запихал их в боковую комнату, мимо которой так легко пройти.

Каждую из тех, кто находился здесь, ждала слепота.

Он опустился на стоявший в центре зала стул.

Окулист ясно сказал ему – тонкая работа, которой требуют рубашки, порождает на сетчатке женщин разрывы. И даже показал Аббаси пальцами толщину этих разрывов. Как ни освещай эту комнату, сетчаткам легче не станет. Глаза человека попросту не приспособлены к тому, чтобы часами вглядываться в столь замысловатые узоры. Две белошвейки уже ослепли, потому-то он фабрику и закрыл. А когда открыл снова, все его прежние работницы немедля вернулись к нему. Они знали, что их ожидает, однако другой работы для них попросту не было.

Аббаси зажмурился. Сильнее всего ему хотелось услышать Уммара, кричащего сверху, что его зовут к телефону.

Однако никто на помощь ему не пришел, он так и сидел на стуле, а женщины вокруг него вышивали, стежок за стежком, и пальцы их говорили ему: посмотри на нас, мы все ослепнем!

– У вас болит голова, сахиб? – спросил женский голос. – Хотите, я принесу вам аспирина и воды?

Неспособный поднять на нее взгляд, Аббаси ответил:

– Прошу вас, расходитесь по домам. Возвращайтесь завтра. А сейчас, пожалуйста, идите домой. Вам всем заплатят.

– Сахиб недоволен нами?

– Нет. Я просто прошу вас, уйдите. Вам оплатят полный рабочий день. Приходите завтра.

Он услышал шарканье ног и понял: все ушли.

Рубашки они оставили на рабочих местах. Аббаси поднял одну с пола – дракон на ней был наполовину закончен. Он потискал пальцами ткань. И ощутил их подушечками тонкое шитье коррупции.

«Фабрика закрывается! – хотел он крикнуть дракону. – Ну как – ты доволен мной? Фабрика закрывается».

А что потом? Кто пошлет его сына в хорошую школу? И что останется делать ему – засесть где-нибудь в доках с ножом в руке или начать воровать, как Мехмуд, автомобили? Эти женщины пойдут к кому-то другому и получат точно такую же работу.

И он хлопнул себя ладонями по бедрам.

Тысячи людей, сидящих в чайных, в университетах, на своих рабочих местах, каждый день и каждую ночь проклинают коррупцию. И никто не нашел пока способа, который позволит убить этого демона, но убить так, чтобы при этом никому не пришлось отдавать собственную долю награбленной им добычи. Так почему же именно он – заурядный бизнесмен, давным-давно пристрастившийся к виски, бильярду и разговорам с головорезами, – обязан решать эту проблему?

Но всего только миг спустя Аббаси понял, что уже разрешил ее.

И предложил Аллаху компромисс. Пусть он, Аббаси, пойдет в тюрьму, но фабрика пусть работает. И Аббаси, закрыв глаза, помолился, чтобы Аллах принял его условия.

Однако прошел час – и никто арестовывать его не пришел.

Аббаси вернулся в свой кабинет, открыл окно. И увидел только дома, переполненную людьми дорогу, старые стены. Он открыл все окна, все до единого, но ничего, кроме стен, не увидел. Тогда он залез на крышу собственного здания, вышел, пронырнув под бельевой веревкой, на террасу. И, подойдя к самому краю, поставил ногу на черепичную кровлю, нависавшую над входом в его мастерскую.

Отсюда видны были границы Киттура. На самом краю города возвышались, один рядом с другим, минарет, шпиль католического собора, башня буддистского храма – точно столбы с указателями, которые уведомляют прибывающих океаном гостей города о трех его религиях.

Он увидел уходящее вдаль от Киттура Аравийское море. На водах его сияло солнце. Чье-то судно неторопливо покидало Гавань, устремляясь туда, где голубая вода меняла цвет, становясь темно-синей. Еще чуть-чуть – и оно войдет в пятно бриллиантового сияния, в оазис чистейшего света.