Текст книги "Бегания – «Дом бедности»"

Архитектура и роспись храма

О Бетании почти не упоминают историки, молчат о ней летописи, но говорят о ее прошлом древние фрески храма, орнаменты и надписи, высеченные в камне, строгие формы архитектуры и повсюду встречающиеся в земле останки древних ее насельников. Когда-то обширная территория монастыря была окружена массивной стеной, остатки ее еще лежат среди леса – глыбы из скрепленных известковым раствором камней. Но теперь от древней обители сохранились только большая украшенная росписью крестово-купольная церковь с притвором, посвященная Богоматери, крошечная зальная церковь св. великомученика Георгия, построенная в 1196 г., и широкий арочный проезд, – видимо, нижний этаж несохранившейся башни или звонницы.

Главный храм представляет собой так называемый «вписанный крест» с многооконным куполом, опирающимся на два свободно стоящих столба с запада и выступы стен алтаря. Высота купола – 27 метров. Роспись храма наполовину погибла, совершенно исчезла верхняя часть, но внизу местами фрески сохранились неплохо. Схема росписи довольно необычна для грузинских храмов XII–XIII вв. В «эпоху Тамары» в конхе алтаря Богородичных храмов чаще всего изображали «Величие Богоматери», но в Бетании был изображен Спас на престоле (сохранилась только его нижняя часть). Ниже Спасителя – ряд пророков, что также необычно для того времени. Исследователи предполагают, что первоначальная роспись апсиды – более древняя, чем другие фрески храма и, возможно, принадлежит к ранней церкви, которую при царице Тамаре перестроили, оставив алтарную часть и западный притвор нетронутыми. Похоже, что первоначальное здание не было крестово-купольным и могло относиться к Х веку. Возможно, что сначала храм Бетании посвящался Спасу или какому-либо Господскому празднику. Но это только догадки историков, на деле же, так и остается тайной: когда был впервые основан монастырь, когда и кем был построен и расписан первоначально, когда затем был перестроен при Сумбате, при каких обстоятельствах дорасписывался при св. Тамаре, сколько поколений потрудилось при создании этого прекрасного творения.

Когда-то роспись Бетании выглядела необыкновенно нарядно, богато, – все краски фресок очень дорогие, цвета живые и глубокие: ярко-алая киноварь, много на редкость яркого, красивого и чистого оттенка лазурита (им заполнены фоны почти всех фресок на восточной половине храма), аурипигмент, богатый набор охр, на царских портретах – золото; в общем, очень обширная палитра насыщенных, благородных по тону красок. Когда-то здесь были представлены не только двунадесятые праздники, но и подробно изображены Страстной и Богородичный циклы.

На южной стороне сохранились изображения пророков с предуказанными ими прообразами, символизирующими Богоматерь. Цикл этот, состоящий на сегодняшний день из девяти изображений, – наиболее ранний по своей развернутости, так как в других храмах он появляется только со второй половины XIII века. Замечательно и уникально в своем роде изображение танцующего Давида в ярко-киноварном одеянии рядом с ковчегом завета и сосудом с манной небесной. Хорошо сохранилось изображение «Иезекииль пред вратами заключенными», просматриваются «Гедеон и чаша с руном», «Моисей и неопалимая купина», «Лествица Иакова», «Аарон с процветшим посохом», «Даниил перед горой», «Три отрока в пещи вавилонской».

Поразительны для того периода по силе выражения и редки по иконографии изображения на северной стене в окнах: «Иуда, получающий тридцать сребреников», «Тайная вечеря» со Христом во главе стола, передающим Иуде кусок хлеба, разделенное на две части «Омовение ног». Написаны эти фрески необычайно крупно, масштабно, свободно, но строго и красиво (в северном рукаве с ровным и холодным освещением, заставляющем внимательнее вглядываться изображения, краски – более яркие). Рядом – редкая по красоте сцена «Моление о чаше», крайне насыщенная изобразительно и динамически сцена «Предательство Иуды», «Страждущий Петр» со служанками, греющимися у огня, «Пилат, умывающий руки».

Цикл Распятия: росписи обогащены историческими подробностями, кажется, не упущена ни одна, даже мельчайшая деталь, как-то: сосуд для оцта, рассевшиеся скалы, раздравшаяся завеса храма. У человека маленького роста, забивающего в подножие Креста деревянные клинья, фигура как-то странно вывернута, что, однако, не сразу заметно – руки переставлены местами, левая имеет вид правой и наоборот, – это как бы наглядно показывает, какое страшное беззаконие совершают изображенные здесь люди. Далее – «Снятие со Креста», «Оплакивание» – по настроению, музыкальности решения и красоте не имеющее себе равных во всей росписи храма.

На западной стене в проемах окон сохранились сцены чудес Спасителя: «Исцеление бесноватых», «Исцеление слепого», ниже – композиция «Рай», с юга – «Лоно Авраама». Напротив, с севера – «Престол уготованный» и идущие к нему вереницы праведников, Ангелы, взвешивающие грехи людские, животные, извергающие мертвых, Ангелы, ввергающие грешников в ад; видна высунувшаяся из огненной реки голова Магомета в белой чалме. Еще прослеживается сцена «Пир Ирода» с танцем Саломеи, сохранилось уникальное «Причащение Марии Египетской».

В алтаре, под несохранившимся Деисусом, ряд пророков, это самая древняя в храме роспись (может быть, Х века). Ниже идет ряд Апостолов и ряд святителей. Эти два ряда переписаны в XIV или XV веке, но, видимо, все контуры повторяют рисунок первой росписи. Удивительны по красоте и изяществу орнаменты алтарной части. Вот неразрывной цепью возносится аркой вязь из чудесных цветов, невиданных в земном мире райских соцветий; каждый лист, каждый бутон их тончайше прописан; и те цветы, что находятся на вершине свода и почти не просматриваются глазом, выписаны ничуть не с меньшей тщательностью. Как видно, иконописец писал прежде всего для Господа своего, а не для угождения людям. Так и в оконных проемах алтаря, в таких местах, куда редко кто мог бы заглянуть, скрывается дивное чудо: великолепное кружево из голубых и вишнево-красных соцветий, с тончайшими белыми прожилками, на сине-черном, бирюзовом и киноварном фоне.

Кое-где, среди плетений орнаментов или на поземе композиций остались автографы древних мастеров – но не для памяти потомков они запечатлели свои имена! Святые иконописцы-монахи оставили нам свои молитвенные воздыхания, глубокие религиозные чувства и переживания, которыми были переполнены их души, ибо «от избытка сердца говорят уста» (Мф. 12, 34). Где мелким шрифтом вписана короткая молитовка, где стих из псалма. Художник писал святые изображения, молился, иногда останавливался и погружался в духовные переживания, тогда в задумчивости он той же краской, что была на кисти, оставлял на стене едва заметный рисунок или надпись, отголосок своих сокровенных раздумий и настроений. Эти автографы донесли до нас два имени иконописцев, расписывавших в XII веке бетанский храм, – но не только имена: они донесли до нас гораздо большее, они открывают нам удивительную духовную глубину и великое христианское смирение этих блаженных душ. В середине орнаментального цветка, украшающего горнее место, почти бисерными буквами белой краской исполнена надпись: «Христе, шеицкале Деметре» («Христе, помилуй Деметре»). Рядом, в орнаментальной полосе, видимо, его же необычная молитва: «ар марто вар, шавпири чешмаритад. Мсаджуло коветлао, ну марто мкмен ковелта Христианета цмидата Шентаган» («не одинок я, черноликий, воистину. Судия всех, не отлучи меня от всех святых твоих христиан»).

Второй художник оставил надпись на восточном откосе западного окна южного рукава в нижней части изображения Аарона, среди цветущих трав позема: «Упало, ну шеундоб Софроме» («Господи, не помилуй Софрома»). Рядом же черной краской изображена маленькая фигурка художника в монашеской рясе, приникшая к ноге пророка. Это один из лучших художников, расписывавших храм, автор пророков и «Тайной вечери». Он же оставил еще более странный автограф: в том же проеме окна, на западном откосе, у ног пророка Даниила красной краской скоро набросана фигурка быстро идущего монаха с распятием в левой руке, направляющегося к Кресту, стоящему на постаменте. Между Крестом и фигуркой изображение Распятого, данное лишь с помощью нимба и капелек крови, сочащихся из ран Христа.

«Не помилуй Софрома»!.. – какое непостижимое смирение! Отцы говорили: «Осуди себя сам, и Бог тебя оправдает». Да! В наше гордое время не встретишь таких надписей. Древние святые художники, творя свои непревзойденные шедевры, и не думали увековечить свои имена: как резко отличает их эго от наших современников!

В наши дни стало обыкновенным – гвоздем или осколком кирпича нацарапать на древней стене или поверх какой-нибудь древнейшей фрески в заброшенном храме свое имя огромными буквами. Любым способом запечатлеть, «увековечить», навязать свое «я» другим, желание громко крикнуть: «Я есть, я – такой-то, я тоже был здесь,» – какая нелепость! Какая страшная болезнь времени! Сколько таких несчастных душ, страдающих от неудовлетворенного самолюбия, снедаемых тщеславием, жаждущих хоть как-то запомниться, отметиться в этом скоропреходящем мире, в бурлящем, быстро утекающем потоке жизни.

Только Христианство освобождает человека от такой болезненной потребности, уводя сыновей своих из этого непостоянного, почти что иллюзорного мира в мир непреходящей радости, в вечное, нетленное и нескончаемое бытие. Каждый христианин ощущает себя на земле странником. Даже вся эта глубоко содержательная, утонченная, неземная красота христианских храмов – только слабый отголосок, легкое прикосновение, отблеск, отзвук вечной жизни, благовестие о грядущем Царстве Славы Божией. Появляются на земле эти благовестия с Неба и тают во времени, будто бы чудесные вспышки неземного света. Так прошла и растаяла, унеслась опять на небеса великолепная красота Бетанского монастыря. Мы застали только последний, уже угасающий, отблеск этого яркого чуда, но и он еще так много может сказать душе, ищущей горней красоты.

Когда стоишь сегодня на Богослужении в полупустом храме, смотришь на выцветшие фрески, воображение невольно рисует былое их великолепие, все богатое убранство, сонм отцов, благоговейно внимающих древним напевам службы, почтенного игумена с иеромонахами в алтаре, где-то подле северной колонны стоящих царских особ: когда-то и сама царица Тамара стояла здесь… и вдруг каким убогим, жалким, пустым покажется сегодняшнее наше время! Как ослабела и обесцветилась наша вера! Все сегодня в нашей христианской жизни стало каким-то поверхностным, поспешным, все делается напоказ, не ради Богоугождения, вяло, безжизненно. Никто уже не напишет таких глубоких, таких духовно содержательных святых изображений, никто не станет уже так кропотливо вырисовывать каждую прожилку на бесчисленных райских цветах и не найдет терпения и времени, чтобы покрыть тонким кружевом камни стен. Интересы и вкусы людей сильно изменились, немного находится сегодня людей, действительно ревнующих о благоукрашении храма Божиего. А древние фрески все больше стареют: краски блекнут, исчезают. Черные контуры осыпались и превратились в белые: белые зрачки глаз, белые брови, разрез губ, белые «тени» на ликах, как будто изображения Святых стали негативными. Может быть, это от того, что и мир наш стал негативным по отношению к святости: черное зовется теперь белым и белое черным? Святые фигуры на фресках как будто скрываются в толщу стен от все более развращающегося человечества.

Мы, современные христиане, похожи на нищих, которых позвали в трапезную по окончании великого пира собирать крохи и объедки со стола. Все званные на праздник гости, навеселившись и получив подарки, с почестями разъехались по домам. На нас стол не был рассчитан, но по милостивому снисхождению Владыки дома нам позволили «добрать» то, что осталось от обеда, и мы лишь по этим остаткам блюд и по некоторым удивительным предметам некогда пышной обстановки можем догадываться, какие чудесные события здесь происходили. Но и за это великое благо мы должны искренне благодарить Домовладыку, благодарить за оказанную нам, недостойным, милость, за то, что хоть и не роскошна трапеза наша, но все же мы сыты, и не умираем от голода.[1]1
  См.: Свт. Игнатий (Брянчанинов). Приношение современному монашеству. Т. V, Заключение.


[Закрыть]

Слава Богу за все!

Бетания в XX веке

К концу XIX века положение монашества в Грузии было весьма плачевным: еще в начале века Грузинская Церковь потеряла автокефалию, был установлен экзархат, Грузия находилась в положении провинции Российской империи. В народе царило сильное охлаждение к церковной жизни. Монастыри еще существовали, и монахов-грузин было не так уж мало, однако в обителях царили нищета и неустройство. Еще жили грузины на Святой Горе – в Ивероне. Около сорока монахов-грузин находилось в афонском скиту Иоанна Богослова. В самой Грузии еще можно было найти высокой жизни подвижников и духовных старцев. Но тем не менее, антихристианский дух все более захватывал власть над душами, пока богоотступнический ХХ век не расправился жестоко со всеми последними представителями монашеского племени, так что в конце тридцатых годов уже едва возможно было найти в Грузии действующую обитель.

Но удивительно то, что Бетания, которая до самого конца XIX века представляла собой только заросшие кустарником вековые развалины, всеми забытая, вдруг, как раз накануне ужасной атеистической бури, начинает воскресать из руин, как из гроба, становится действующим монастырем и на протяжении всей ночи лихолетья светит ярким светом Христовой веры.

Первым восстановителем монастыря был иеромонах Спиридон Кетиладзе, родом из Западной Грузии, из Кутаиси. Он пришел сюда один и почти все время своего пребывания в обители оставался без надежных помощников, пользуясь поддержкой лишь немногих верующих, приходивших в Бетанию потрудиться во славу Божию. Для ремонта храма он нанимал рабочих, хотя находить средства и было очень нелегко. Но как бы там ни было, в 1894–96 гг. отцу Спиридону удалось обустроить обитель настолько, что она сделалась пригодной для жизни небольшого иноческого братства.

В ту же пору приходил сюда помогать на стройке один 12-летний мальчик из крестьянской семьи – Василий Майсурадзе, родом из Самачабло, деревни Эредви (Южная Осетия). Он, не жалея сил, трудился с наемными рабочими, работал так, что кровь сочилась из пальцев. Но рабочие его не жалели, только требовали: то принеси, это подай. В своей деревне он пас скот, больше о ранних годах его жизни мы ничего не знаем. Но в 1903 году таинственными судьбами Божиими Василий был привезен на Святую Афонскую Гору, в скит св. Апостола Иоанна Богослова, где прожил до 1920 г. Смута, возникшая на Святой Горе злоухищрениями извечного врага рода человеческого, вынудила большинство монахов-грузин покинуть Афон. Лишившись возможности в тиши иноческих келий молиться за свою многострадальную родину, они возвратились в Грузию, одержимую жестокой лихорадкой богоотступничества. Здесь их ожидали неописуемые скорби, какие-то изощренные, жесточайшие мытарства. Часть возвратившихся из Греции монахов поселилась в монастыре Армази, возле Мцхеты, был среди них и Василий Майсурадзе, теперь уже иеромонах Иоанн. Но обстоятельства были таковы, что в 1921 году в обители оставалось всего лишь двое иноков – отец Иоанн и другой брат. Однажды в монастырь пришли два вооруженных чекиста и объявили монахам, что их немедленно вызывают в город. Велели отцам идти вперед, сами шли немного позади. Отойдя недалеко от монастыря, коммунисты открыли по инокам огонь… Затем, думая, что они уже мертвы, сбросили их с дороги и удалились. Однако оба монаха по милости Божией остались в живых. Отцу Иоанну выстрел разорвал правую сторону груди, второму брату пуля попала в голову, но не убила его, только задела череп, так что он скоро пришел в себя и даже смог добраться до Мцхеты. Когда добрые люди узнали, что произошло, пошли искать отца Иоанна и нашли его также еще живым. В!ыходили отца Иоанна монахини – сестры монастыря Самтавро. Рана долго не заживала, гноилась. Поправившись, он уже не вернулся в Армази, но поселился в Бетании. Здесь в ту пору все еще жил о. Спиридон. В скором времени он сдал монастырь иеромонаху Илие, о котором мы ничего не знаем, а сам, неизвестно по какой причине, возвратился в Западную Грузию. Но отец Илия, видимо, недолго был игуменом обители и передал настоятельство отцу Иоанну.

В 1924 году пришел в монастырь монах Георгий (Мхеидзе). Он родился в 1887 году в Нижней Рачи, в деревне Нижняя Крихи, в очень почтенной, но бедной и многодетной семье, принадлежавшей к княжескому роду. Отец его, Мефодий Мхеидзе, и мать – Дафне Джапаридзе, были уважаемыми людьми. Отец – советник, состоял в народной милиции, участвовал в битвах и имел награды, в том числе Георгиевский крест за пленение Шамиля. У Георгия было семь братьев и три сестры. Маленьким мальчиком он начал свое образование в Челиагельском училище, затем его отправили в Тбилиси к дяде Иванэ Мхеидзе, человеку богатому и известному. Здесь он продолжил учебу и даже некоторое время работал секретарем писателя Илии Чавчавадзе. Тогда уже он очень любил читать книги, но не имел средств их покупать. Затем его отправили в Петербург в военное училище. Там он так понравился бездетной семье одного генерала, что они буквально «усыновили» Георгия и просили родителей мальчика не забирать его, но оставить у них на все время обучения в училище. Однако вскоре Георгий вернулся в деревню. К тому времени дома произошли непонятные для членов семьи изменения со старшим братом – Полиактором. Он постригся в монахи, отрекся от всего мирского, постоянно уединялся и молился. У него были какие-то таинственные небесные видения, и он очень скоро скончался. Умирая, Полиактор говорил своей матери: «Мама, вот стоит Пресвятая Богородица, и я иду к Ней», а мать со слезами отвечала: «Попроси, сынок, Богородицу, чтобы Она вернула тебя мне». Полиактор возразил: «Как это можно, беспокоить Матерь Божию, чтоб Она оставила меня здесь!» Он зажег свечи, созвал всех, кто был в доме, молился, а когда свечи уже догорали, произнес: «Господи, Пресвятая Богородице, приимите мою душу», – и как только свечи потухли, скончался.

Когда в 1909 году, уже после смерти брата, юный Георгий приехал домой, ему в руки попали записи усопшего, он прочел их и сразу же сильно изменился, стал совершенно другим человеком, так что близкие стали даже опасаться за его душевное состояние. Вскоре отец и мать вынуждены были послать весть сыновьям в Тбилиси: «Брат ваш сошел с ума, приезжайте скорее, поговорите с ним». Приехали братья, пытались говорить с ним, но Георгий на все отвечал: «Нет, кончено, я жертвую себя Богу. Я слышал голос с Неба, который сказал мне, что это мой путь». Так ничего не добившись от него, братья вернулись в город, а Георгий уединился где-то в пещере. Дома теперь он появлялся редко и опять надолго пропадал. Однажды вернулся такой оборванный и исхудавший, что мать его не узнала и, приняв за чужого ребенка, только заметила с удивлением: «Как глаза похожи на моего мальчика». А через два дня он снова исчез. Если Георгий встречал где-нибудь на дороге нищего, то снимал с себя одежду и отдавал ему. Люди говорили: «Ты же голый останешься!» – но он отвечал: «Господь оденет», – надевал на себя мешковину и так ходил. Затем он ушел куда-то в Менгрелию, и близкие долго ничего не знали о нем. Известно только, что до своего прихода в Бетанию, Георгий был уже монахом и жил в Хирском монастыре, а постриг его митрополит Назарий. Хирский монастырь коммунисты разогнали в 1924 году, ночью явились туда вооруженные люди и стали издеваться над монахами. Отца Георгия связали и остригли ему одну половину бороды. Он после этого перевязал лицо и так ходил, пока борода не отросла вновь.

Такую же обиду нанесли ему однажды родные братья. Двое из них были коммунистами, брат Петр – заместителем Берии, вторым человеком после него. Презирая Георгия за его веру (так что Петр даже отчество поменял, чтоб не считаться братом монаха), они как-то ночью, когда он спал, остригли ему бороду и усы. Когда он проснулся, то сказал лишь: «Господь спросит с вас за это». В другой раз братья, желая отвратить юного монаха от целомудренной жизни, пытались соблазнить Георгия, ввели в комнату, где его поджидала распутная женщина, и закрыли дверь. Однако вскоре женщина вышла в гневе и сказала: «Он сумасшедший!» Георгий стоял в углу комнаты лицом к стене и молился… Оба брата в 38-м году погибли: младший брат Иван покончил жизнь самоубийством – застрелился, так как попал в немилость у властей (тогда это было обычно: кто еще вчера имел неограниченную власть и наводил на всех страх, на следующий день мог стать гонимой жертвой) и ему угрожали пытки и страшная смерть, а Петра вместе с женой расстреляли. Надо, впрочем, сказать, что обрушились все эти беды на них вовсе не из-за того, что брат их был монах, напротив – о. Георгия уважали даже многие представители власти. Сын Петра Гиви был впоследствии близок к нему и даже ухаживал за ним во время его болезни.

Замечателен один случай из жизни о. Георгия, произошедший еще прежде его ухода в монастырь. Как-то он пришел в деревню, где жила его сестра, и на одну ночь остался у нее в доме. Дети отвели его в виноградник, где на границе с соседским участком росла черешня. Племянники угостили своего дядю спелыми плодами, он ел, но когда узнал, что дерево не их, а соседское, стал сильно скорбеть и каяться: «Почему вы мне не сказали раньше? Вот я согрешил, украл черешню». Дети успокаивали его тем, что, им не запрещают рвать ягоды с этого дерева. Ночью, когда все уже легли спать, Георгий тихо встал с постели и до рассвета молился перед иконой, всю ночь слышалось: «Прости, прости, я вор». Потом, в полдень, он отправился к родителям, жившим в соседней деревне. Но по дороге задержался на два дня и две ночи у храма св. великомученик Георгия и там, в пещере молился. Уж не за «ворованную» ли черешню? (Не напоминает ли этот случай пример из «Отечника», когда один святой Отец строго наказал себя за то, что с вожделением посмотрел на спелый плод в чужом огороде? Или то, как Макарий Великий всю жизнь со слезами вспоминал, как в детстве поднял и съел украденную мальчишками смокву, которую они обронили?)

В Бетании отец Иоанн и отец Георгий прожили вдвоем почти до самой своей кончины. Здесь им приходилось много трудиться, жильем им служил поначалу маленький сарайчик, но затем они сумели построить двухэтажный четырехкомнатный дом. Еще отец Спиридон оставил им большой сад, теперь они сами устроили огород, виноградник. В основном, всю тяжелую работу выполнял о. Иоанн. Отец Георгий был очень болезненный, так что о. Иоанн очень боялся за его здоровье и часто приговаривал: «Как бы не умер мой Георгий, не умер бы», и ходил в город за лекарствами. Но о. Георгий пережил своего духовного брата на пять лет. Вначале они жили в страшной нищете, приходилось ходить в деревню и жать хлеб у крестьян, за это им давали немного зерна. Так удалось продержаться первое время. Только впоследствии смогли они наладить хозяйство. Сами сеяли пшеницу, кукурузу, завели коров, пчел, у ручья устроили мельницу, впервые ее торжественно запустили в 36 году. Отец Иоанн своими руками выкопал канал для воды, а поставить мельницу помогли ему крестьяне. Тогда отец Иоанн был уже архимандрит, отец Георгий – игумен (в игумены его рукоположил патриарх Мелхиседек). Отец Георгий выполнял работы полегче: доил коров, делал сыр, ухаживал за пчелами. Отец Иоанн выгонял скот на пастбище, косил сено, ухаживал за огородом, ходил молоть зерно на мельницу. Распахивать поле под пшеницу нанимали крестьян из деревни.

Официально монастырь не считался действующим, а просто – «ценный памятник архитектуры» и при нем живут сторожа. Сохранилась «домовая книга», отцы были в ней законно прописаны. Общество Охраны памятников даже платило им как хранителям «памятника» зарплату (всего – 300 рублей). Но на самом деле здесь все было как в действующем монастыре: в храме – иконы, лампады, свечи, служба, монашеские одежды, в праздники приходил народ, устраивались крестные ходы, здесь крестили и венчали[2]2
  Обычно иероманахи не совершают Таинство Брака, но наши отцы вынуждены были сделать некоторое отступление от правил: это было время, когда многие христиане не могли свободно прибегать к Таинствам в храмах города ввиду преследований со стороны властей, потому шли в монастырь и тут уже отказывать им было нельзя.


[Закрыть], исповедовали и причащали верующих, – и все это власти как-то терпели, так и не посмели безбожники пресечь этот живой источник, разорить эту, чуть ли не последнюю в Грузии монашескую общинку. Во время войны, когда кругом царил голод, у отцов был и хлеб свой, и сыр, и мед, так что они всех, кто бы ни приходил к ним, кормили и с собой часто давали продукты, и деньгами нередко помогали. Тогда посещало Бетанию немало туристов, паломников, просто праздной молодежи, конечно, они нарушали покой и тишину затерянной обители, но отцы наши в каждом госте видели не случайного прохожего, а родного, близкого, Богом посланного сюда человека. В ту пору глада духовного, когда слова Божия почти нигде не было слышно, перед монастырем и обитателями его стояла необыкновенно важная задача. Ведь это было почти единственное место в Грузии, где еще громко раздавалось благовестие живых истин христианства, здесь раздавалась самая сильная и действенная проповедь веры, проповедь не красными словами, но самой святой, деятельной жизнью этих монахов. Ко всем посетителям старцы выходили вдвоем, со всеми обходились очень внимательно, так что ни один из побывавших здесь людей, не ушел, не унеся в сердце глубокого, теплого чувства к этому святому месту, к этим странным «сторожам» в длинных черных «рубахах». Надо заметить, что подрясники отцы носили короткие – до колен, так было удобнее работать, да и не так бросалось в глаза, в городе, (правда, о. Иоанна всегда видели в рясе, что тогда сильно обращало на себя внимание и было небезопасно).

Сохранились записи посетителей монастыря за тот период: у входа в храм всегда лежала тетрадь с надписью «Книга впечатлений», как это обычно принято в музеях. Сколько любопытных заметок можно в них найти! Это было поколение самое несчастное: люди, глубоко обманутые всюду насильно насаждаемым ложным, коварным, пагубным и демонически-хитросплетенным мировоззрением, поколение, не знающее ничего о духовном мире, целиком потонувшее в веществе, погруженное всем своим сознанием в понятия и проблемы только сугубо материальные. В Бетании у многих происходила серьезная переоценка ценностей «этого» мира, они встречали здесь нечто совершенно иное, совершенно отличное от всего, что было им знакомо в окружающем обществе и что-то очень близкое душе, хотя и непонятное. Все, прикоснувшиеся к жизни монастыря, проникались необъяснимой симпатией к этим монахам с изможденными трудом и постом лицами, нищенски одетыми, но какими-то светящимися изнутри, иным людям – не от мира сего. И по сей день все, кто побывал в Бетании и застал здесь этих старцев, вспоминают о них с восторгом: «О, какие это были люди! Теперь таких уже не найдешь!», «О, это были Святые Ангелы, а не люди!» Удивительно, что это выражение – «это были святые», «они были как Ангелы» – повторяют очень многие из тех, кто их знал, даже неверующие.

Перед нами толстая кипа старых обветшалых тетрадей, «штабечдилебис цигнеби» («книги впечатлений»): годы – 1934, 35, 36, 37… 41… 58, – записи, даты, имена подписи, иногда на всю страницу целое лирическое излияние какой-нибудь растрогавшейся души, иногда стихи и рисунки. Каждая заметка – это беглый, но очень живой отпечаток чьей-то бесценной души, которая только что встретила новое и неожиданное для нее откровение. С этой точки зрения записи исключительно интересны. Что в них особенно обращает внимание: нет ни одного отзыва, где не упоминалось бы с нежностью об отцах, на каждой странице – благодарность за теплый, чуткий, внимательный прием. «Отмечаем исключительное отношение, внимание и чуткость, которая всегда останется у нас в памяти»… «к нам здесь отнеслись с большим вниманием»… «спасибо за приветливость и гостеприимство хранителям монастыря»… «приняли нас монахи очень хорошо, подробно все объяснили, мы остались очень довольны»… «очень понравился монастырь, местность и то, как живут монахи» – вот несколько отрывков из записей 34–36 годов, а их тысячи. Тот, кто пережил эти годы, хорошо помнит, какое страшное тогда свирепствовало гонение на веру, особенно в 37 году. А вот запись: «Август, 1937 год. Бетанский монастырь посетила группа красноармейцев и комсомольцев, которая ознакомилась с историей монастыря и отдыхала в лесу. Очень остались довольны приемом обслуживающего персонала». В то время на расстоянии 5–6 километров от обители действовал дом отдыха, где отдыхали приезжие из разных концов страны, все они друг от друга узнавали о замечательном монастыре поблизости и непременно целыми группами отправлялись сюда на экскурсию, и, конечно, уносили с собой незабываемое впечатление в далекие края. Так Бетания несла свое миссионерское служение, и хотя бетанские монахи не ходили с проповедью по городам и селам, не писали посланий, но они громко проповедовали всему миру христианские истины уже тем, что в мрачном царстве полного забвения Бога они смиренно и непоколебимо несли молча свой огненный монашеский крест и горели, как яркая лампада, как одинокий маяк над темной бушующей бездной, указывали народу спасительную пристань.

Много, много умилительных чувств испытываешь, перелистывая эти тетради: сколько утешения, сколько неземного мира излилось здесь от Господа на эти бедные обмирщенные, уставшие души!

А вот еще интересная запись, уже другого рода: очень мелким, бисерным почерком пишет… игумен Киево-Печерской Лавры «грешный Георгий», (июнь 1937 г.): «Святая обитель! Впервые сегодня я посетил твои священные пределы, посетил твой древний храм, твои высокие горы, лес и скалы, посетил твои тихие реки – Верэ и Бетани… О святая Обитель, я не нахожу слов, чтобы излить, выразить на этой мертвой бумаге те высокие, живые, священнейшие чувства великой, неземной радости и печали, которые ты вызвала, родила во мне от созерцания твоих тихих рек, древнего, восстановленного из вековых развалин священного храма и от Божественного в нем служения. Боже Вечный и Всемогущий! Ты – Альфа и Омега! Начало и Конец всякого бытия! Услышь мою грешную молитву на многие, многие грядущие века и времена. Ты, о Непостижимый Боже, сохрани в целости и невредимости этот Твой священный храм, сохрани на многие, многие дни, годы, в молитвенной благодатной силе и Своих верных служителях – моих дорогих духовных собратий – смиренных иноков Иоанна и Георгия».

В образе жизни бетанских отцов мы видим поучительный пример того, как можно сочетать истинно монашескую, внимательную молитвенную жизнь с миссионерством, с делом проповеди христианства и спасения ближних. Несмотря на столь частое общение с людьми, старцы проводили высокоподвижническую жизнь, но при этом всячески скрывали свои подвиги. Осталась тайной внутренняя духовная жизнь отцов, лишь по немногим свидетельствам тех, кто знал их, можно догадываться о характере этой их жизни. Между двумя этими дивными монахами была необычная в наше время духовная любовь, они жили необыкновенно дружно, трогательно заботились друг о друге, что редко встречается и среди родных братьев. Вот лишь один эпизод из их жизни: когда о. Иоанн лег в больницу, где ему должны были сделать какую-то несложную операцию, то о. Георгий очень беспокоился и писал письма главному врачу, горячо просил, чтобы сделали все возможное для дорогого ему человека, в то время как сам о. Иоанн во все время своей болезни высказывал беспокойство об о. Георгии – «как он там один» – и из-за этого стремился как можно скорее вернуться в монастырь. Несмотря на такую близость, отцы были очень разные, у каждого из них были очень своеобразные черты, свои особенности, так что во многих моментах жизни они проявляли себя различно, но это не мешало им жить в совершенном мире и братолюбии. О. Георгий вел жизнь совершенно подвижническую, хотя и имел слабое здоровье: спал на доске, не топил в комнате даже зимой, по ночам много молился, был очень воздержан в пище. Когда он бывал в городе, то всегда строго наблюдал, чтоб ему не подали мясное блюдо[3]3
  По древнейшему святоотечественному преданию монахи всегда совершенно воздерживаются от мясной пищи.


[Закрыть]. А о. Иоанн все больше работал, так что уже с раннего утра видели его то в коровнике, то в огороде, и совершенно неизвестно, когда он вставал ночью на молитву. Он, бывая в городе в гостях, ел все, что бы ему ни подали, хотя бы и мясное, но, конечно, не по пренебрежению к воздержанию, а чтобы не смутить кого-нибудь. О. Георгий много читал, интересовался и историей, и тем, что происходило в данное время, считал, что священник должен знать все, что происходит в мире. Он прекрасно знал Святых Отцов, аскетику. В монастыре отцами была собрана довольно обширная по тем временам библиотека святоотеческих писаний. На страницах многих книг встречаются пометки, сделанные рукою о. Георгия, по ним видно, что он изучал Святых Отцов очень вдумчиво, основательно. Его весьма почитали за образованность, даже власти относились к нему с уважением. Известен случай, когда обширной пасеке о. Георгия грозила гибель из-за недостатка корма. Необходим был сахар, денег у отцов для этого не было, и о. Георгий решил обратиться за помощью к первому секретарю ЦК – Чарквиани. Это был довольно смелый поступок по тем временам, но вот удивительное дело – ему дали необходимое количество сахара, и пчелы были спасены. О. Георгий всегда был очень самоотвержен и старался всем помочь, чем только было возможно, поделиться с ближними, даже – собственным куском хлеба. Так однажды он вынес гостям последние запасы пищи, и тогда о. Иоанн тихо сказал ему: «Отче Георгий, нам ведь и завтра прокормиться надо, и завтра». А тот ответил, как обычно: «Завтра Бог даст, отче, Бог даст».