Электронная библиотека » Ариадна Борисова » » онлайн чтение - страница 5


  • Текст добавлен: 31 мая 2014, 01:36


Автор книги: Ариадна Борисова


Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Нет, я не Шишкин, я другой

Санька купил пачку сигарет «Ява», и кто-то окликнул его у киоска.

– А я смотрю, блин, и думаю: ты, не ты? – высокий мужчина в кроличьей шапке-ушанке широко улыбнулся щербатым ртом.

– Я, – ответил Санька. – А вы кто?

– Ну, ты даешь, пацан, не узнал? Я так сильно изменился? Я ж Петров! Муж Василисы Онисифоровны. Бывший, – уточнил мужчина.

Санька вспомнил. Он учился в третьем классе, когда мастер золотые руки Петров подрался с кем-то в пивной и угодил в тюрьму.

– Давненько никого не видал из старых знакомых, – балагурил Петров, шагая рядом. – Не здесь жил. Как там моя? Все бабам когти красит?

– Замуж вышла, – осторожно сказал Санька. Василиса Онисифоровна после Петрова сменила второго мужа.

– Знаю, знаю… Что поделаешь. Санта-Барбара, блин… Говорили тебе небось, что я сидел? Так вот этот фильм «Санта-Барбара» тогда по телику шел. Пока я мотал срок, в мире столько всего наслучалось – охренеть не встать. Откинулся – страна опять другая, а «Санта» как шла, так и дальше шурует. Она шурует, блин… а Васенька меня не дождалась… Пришлось к матери в деревню ехать. Там в комбайнёрах ходил, покуда хлеб сеяли… Напрочь отсеялись. Никто из нормальных начальников село поднимать не хотит, одни чмыри едут, блин… Вот такие кошки-мышки.

Он помолчал в ожидании сочувствия, и Санька вздохнул:

– Жаль.

– Сейчас-то у меня все пучком, – заторопился Петров. – Сантехником устроился в ваше ЖКХ. Ты же в этом районе живешь? Что, жарко дома? Одна журналистка пригрозила Морозову в газету пожаловаться на холод в ваших квартирах. Морозов – начальник мой. Вот он мне осенью говорил – закрути, Петров, «блины» для экономии, теперь велел раскрутить. Так-то он ничего, нормальный мужик. На зарплату не жалуюсь. Только напарника нету, блин, не успеваю. Все нонче норовят кожаные папочки с бантиком носить, некому работать… Извиняюсь, разболтался. Чао, тут мне налево. Васень… Василису Онисифоровну увидишь – привет от меня передай…

Дома было шумно. Санька с лестничной площадки сообразил, что с «приветом» разговорчивого Петрова он не замедлится. Из гостиной раздавалось оживленное бла-бла-бла и взрывы оглушительного смеха – будто гуси гогочут в бочку. Гоготал четвертый муж Василисы Онисифоровны (Петров был второй).

Отец сидел в кухне и, помешивая ложечкой сахар в стакане с чаем, читал книгу. Санька глянул на яркую обложку: сборник рассказов с его полки, «Дорожные работы» Стивена Кинга. С каких это пор отец увлекся хоррором? Вредно в его возрасте.

– В честь чего сабантуй? – спросил Санька.

– Обмывают новую Василисину шубу.

– А ты?

– Что – я? Я, как ты знаешь, не пью. Им скучно со мной. Индюшатину поставили в духовку греть. Вот, караулю, чтоб не пригорела.

– Кому еще с кем скучно…

Санька заглянул в гостиную.

– Ой, Санечка пришел! Как вырос, какой интересный стал мужчина!

Точно так же тетя Леночка кричала неделю назад, когда он зашел в парикмахерскую постричься.

– Привет всем, – сказал Санька, – а вам, Василиса Онисифоровна, персональный – от Петрова. Велел передать, я его на улице встретил.

– Мерси, – поблагодарила маникюрша. – Мне уже жэкэховская кассирша доложила, что Петров из деревни вернулся. У них сантехником вкалывает.

– Да ты что! – обрадовалась мамик. – Я как раз собралась кран в кухне на медный поменять.

– Сядь, Санька, с нами, поешь, – подвинулась на диване тетя Мариша.

– Прокуроры садят, – хохотнул четвертый муж. – Людей за стол присаживают.

Поесть было что. Гостьи, свои люди, натащили вкусностей, и мамик постаралась. Тетя Леночка хвалила:

– Какой славный салатик, Лиза! Правильно, что вместо майонеза сметана. Говорят, витамин С плохо усваивается с молочным, но с майонезом хуже всего.

– Молоко вдвойне смешней, если трескать с огурцом, – изрек муж Василисы Онисифоровны и загоготал в невидимую бочку.

– Зачем тебе, Лиза, медный кран?

– Он экологичный.

От крана перешли к экологически чистым молочным смесям – тетя Мариша недавно обзавелась внучкой. Тетя Леночка посетовала, что неуемная человеческая жадность безвозвратно губит экологию леса, рек, лугов, уничтожает бедных зверушек, и спохватилась:

– Василиса Онисифоровна, вы шубку-то соболью Санечке покажите!

– Чичас, – прогудела маникюрша полным ртом, не спеша доела салат и вышла.

Да-а!.. Великолепная шуба переливалась коричнево-искристым мехом и сидела на владелице, будто та в ней родилась.

Красавица Василиса Онисифоровна крупная, внушительная женщина. Таких не выставляют на демонстрациях мод и в конкурсах миссок. Такие стоят в музеях. Их ваяют в бронзе и мраморе. Другие рядом с царственной розой смотрятся как полевые цветы. Между тем, она до сих пор только и делает, что возится с чужими ногтями, даже на ногах.

Маникюрша прошлась у стены подиумным шагом:

– Ну как?

– Вы – леди, – Санька был в восхищении.

– Бери выше – бизнесвумен, – залюбовался новый муж.

В кухне что-то заскворчало. Василиса Онисифоровна с легкой тревогой повела носом, величаво выплыла и появилась через минуту все еще в шубе и с огромным стеклянным блюдом в руках. На блюде возвышалась печеная индейка.

– Вы что, вы что! – воскликнула тетя Леночка. – Разве так можно, ведь испачкаетесь!

– Можно и нужно, – Василиса Онисифоровна торжественно водрузила блюдо на середину стола. – Не первая, чай, обновка и не последняя.

– Не последняя, – заверил муж, окидывая ее обожающими глазами. – Сдам с бригадой объект, шиншилловую купим.

Смугло-коричневые выпуклости индейки обрамлял золотой багет картофеля фри. Облитая жирным соком, она сверкала не меньше шубы. Санька глянул на сжатую пухлой щепотью индюшачью гузку и понял, что сыт по горло. Под шумок тоста за будущую шиншиллу и звон бокало-кружек удалось тихонько выскользнуть из-за стола. Спустя некоторое время гостиная заголосила: «Там, где клен шумит…»

– Леонид Григорьевич! Санечка! Идите с нами петь! – покричала тетя Леночка. Они не отозвались, и слабый ее дискант потонул в стройном хоре, ведомом мощным контральто Василисы Онисифоровны. Пели слаженно, с душой. Парикмахерши и на работе иногда пели.

– Принеси мне, пожалуйста, книгу «О Цезарях», – попросил отца Санька. – А то женщины меня не отпустят. Историк советовал почитать.

Книга Аврелия Виктора Секста (цвет желудь) стояла в гостином книжном шкафу между «Библейскими легендами» (цвет красная медь) и бестселлером «Эксгибиционистка» (цвет формы гитлеровских штурмовиков СА).

– Еще чего, – сказал отец задиристо и перевернул страницу «Дорожных работ». – Тебе надо, ты и неси.

Вздохнув, Санька сел ждать, когда гости уйдут.

– Через полчаса, – кивнул понятливый отец. Пользуясь безнадзорностью, он ел киви. Совмещать еду с чтением мамик категорически запрещала.

…Интересно, что сейчас делает Женя? На прошлой неделе Санька вызнал по школьному журналу номер ее домашнего телефона. Рискнул позвонить несколько раз. Слушал, как она говорит: «Але? Почему не отвечаете?», вбирал в себя нежный голос и молчал. Потом ловил гудки, как азбуку Морзе. Звуковая тень Жени жила в нем то время, пока он ее не видел.

Сегодня она улыбалась Мишке так загадочно, словно между ними вне школы и репетиций произошло что-то радостное. Все знают, что он неровно дышит к Ирине Захаровне, но Санька изводился и замечал, как темнеют голубые «Ольгины» глаза. Ленский-Леха спотыкался чуть ли не на каждом слове, а ведь выучил текст назубок…

После звездного вечера Женя почему-то совсем замкнулась. Ни слова лишнего, ни улыбки. Странная и противоречивая штука – любовь. Она сокрушает, а тебе как будто нравится сокрушаться, к тому же кажется, что ты нашел себя и одновременно – что ты себя потерял. Это у всех так, или только у него, Саньки?.. А ревность? О-о! Он как будто знал в себе все – от души высоких порывов до чертенят в потаенных омутах, но пришло дразнящее чувство и сказало: «Фигушки, ничего ты не знаешь!» Ревность начала перебирать заслуги, переоценивать достоинства, жалить обидой: почему Шишкин? почему не я? что я, хуже? чем? Обнаружилось, чем хуже: не гений. Пробудилась зависть, подначивала заехать Мишке по лбу (хотя ему-то за что), повергала в отчаяние: не долбануться ли самому башкой «ап стену» – выбить физической болью душевную маету. Мучительные мысли преследовал привкус сладкой мазохической горечи – истязающий, пленительный… невыносимый.

Курили на крыльце «дворца» вдвоем с Лехой, и он сказал:

– То Кислицына сигареты стреляла, то теперь ты.

Санька удивился:

– Юлька курит?

– Как ты, от расстройства, – засмеялся Леха. – Ты же смотришь на нее мимо кассы.

А ведь Саньке казалось, что проследил все линии (шестигранник + Мишкина любовь к Ирэн) как Штирлиц.

…Отцовский прогноз был точен: гости засобирались ровно через полчаса. Санька стойко вытерпел салатно-винный поцелуй в щеку от тети Леночки и прощальные вопросы Василисы Онисифоровны о «герлах». Едва за могучей спиной ее четвертого мужа закрылась дверь, мамик побежала в кухню.

– Дмитриевский! Ты видел Васину шубу? Видел?! И тебе не стыдно, что я, как обдергайка, в китайской норковой хожу? Даже не в греческой!

– Душно дома, – рассеянно сказал отец. – Пот градом, а Василиса в шубе по такой жаре… Чуть я ее индюшатину не проворонил. С ума они в ТЭЦ посходили, что ли, так топить?

– Начальник ЖКХ распорядился заглушки с труб снять, – пояснил осведомленный Санька.

– Сашхен, не мешай! – мамик отстранила его крепкой рукой. – Ты слышишь меня, Дмитриевский? В «Кипеже» на манекене последняя соболья осталась. Все разобрали, а было три!

– Ну и что ты хочешь этим сказать, – отец заложил в книгу чайную ложечку.

– Я хочу шубу.

– Соболью?

– Норковую!

– Сама же плачешь, что у тебя норковая.

– У собольей цена занебесная, мы не потянем, – затараторила мамик, – мне такая длинная и не нужна, я же машину вожу, я там короткий вариант приглядела, из норки, «Автоледи» называется, такая хорошенькая светлая шубка с хвостиками под горностаевую мантию, нам по карману… если ты найдешь халтуру!

– Где?

Мамик подбоченилась, прищурила глаза.

– А вот это, Дмитриевский, не мое дело. Иди на свой «Парнас» и думай.

Санька помог ей вымыть посуду. Голова пухла от духоты, запахов пищи и досады. Если мамик чего-то завожделела, ее не переубедить.

– Дура Ленка, – сердилась она вслух. – Заколебала талдычить об экологии. Однова живем, чего жалеть?

– Рядиться в шкуры зверей – атавизм, – не выдержал Санька. – Человек не пещерное существо.

– Не надо ля-ля, – отмахнулась мамик. – Человек такой же зверь, и лучше быть хищником, чем сусликом. Ты не урвешь – другие прихватизируют. А Ленка просто завидует. У нее ж ни красоты, ни квартиры, и мужики от нее в вечность ка́нуют без зазрения совести… Как правильно, Сашхен, сказать «канули», если они кануют вот сейчас?

– Кана́ют.

– А Василису возьми – все при ней. Мужики – выбирай не хочу, то таксист, то прораб, и руки не крюки, сантехника звать не нужно кран менять. Везет же некоторым…

– Завидуешь?

– Дурак, – правый уголок ненакрашенных, «домашних» губ мамика поехал вбок и вниз. – У меня есть ты. Сын. У Ленки с Василисой в этом плане швах, и годы за пазухой не спрячешь. Мариша дочь замуж выдала как отрезала. Так что это они мне завидуют. Они знают: я тебе высокую планку ставлю, чтоб ты над нами всеми возвысился. Ты ж у меня не слюнтяй и сусликом не будешь.

– Ясно, – усмехнулся Санька. – Буду хищником. Вознесусь орлом и сусликов стану клевать.

– Не над музейным же добром трястись, ему в обед сто лет, и все равно не твое!

Санька неопределенно пожал плечами, и мамик разъярилась:

– Ты вокруг глянь! Кто не умеет хапнуть – тот без прав! Какие музеи?! Я тебя умоляю! Понятно – Третьяковка там или Эрмитаж, а тут кое у кого антиквариат в домах покрасивше, чем в фондах! Что, отцу денег девать некуда, хоть жопой ешь?

– Мамик, ты почему-то добро в одном смысле понимаешь.

– Это в каком-таком смысле?

– Тебе оно больше нравится в магазине, чем в душе.

– Ой, отвянь! Душа – воздух, ее в банк на счет не положишь. У нас в стране только олигархи хорошо живут. Купаются в фонтанах шампанского, икру жрут золотыми ложками. Богатой тетки у нас в америках нету, самому придется вверх лезть. И ты залезешь!

– В икру?

Мамик глянула затуманенными глазами:

– В экстра-класс. Наследство у тебя подходящее – отцовский ум и моя воля, вот что главное…

Она вдруг отвлеклась от воображаемых капиталов сына и подозрительно принюхалась.

– Ты курил?

– Нет, – соврал Санька.

– От тебя табаком несет.

– А от тебя – вином, – огрызнулся он.

– Смотри! – погрозила кулаком мамик. – Увижу – всю морду разобью!

В дверях показался отец.

– Что за шум, а драки нету? Лиза, я подумал. Позвонил кое-кому и нашел деньги. Возьмешь завтра свою «Автоледи».

– Где нашел? Кто дал? В долг?

– Красть не умею, – развел руками отец. – Деньги дадут сейчас, а летом в отпуск отработаю. Оформительскую работу предложили.

– Я помогу, – обрадовался Санька.

– Чего «помогу»! – с ходу взвинтилась мамик. – И думать не смей! Тебе к экзаменам готовиться надо, в экономический поступать! Зря, что ли, я как дура доцентшу с прошлого года окучиваю?!

Опомнившись, смачно поцеловала отца:

– Спасибо, Дмитриевский.

Ее сжатые щепотью губы напомнили Саньке что-то виденное недавно. Да: индюшачью гузку.

В груди теснило, хотелось покурить. От сигарет першит в горле, и голова кружится, зато табачная горечь перебивает другую. Санька включил торшер, прилег. Полистал книгу, выхватывая глазами абзацы и строки. Не читалось. Не по настроению, и Цезари оказались до изумления кошмарными людьми. Вскоре выяснилось, что не спится. А дом смолк и уснул. Гасли одно за другим окна напротив. За ними засыпала жизнь со всеми своими привязанностями и любовью, но чаще с привычкой, терпимой, как неизбежность. Покой плохонький, да свой. Свои погремушки и скелеты в шкафах, «посторонних просим не беспокоиться».

Санька прокрался в прихожую, бесшумно оделся и, не щелкая замком, притворил дверь.

Иней кутал игольчатым кружевом ветки бабушки-ели в Новогоднем парке. Белые балетные пачки топорщились на нижних лапах елочек, березы сливались со снегом, и казалось, что черточки на их стволах нарисованы прямо на сугробах. Луна сеяла в воздух пыль сизого света. Сигаретный дым тек, как туманный ручей в перевернутое вверх дном ущелье, повторяя все изгибы его и выступы. Голова снова кружилась, но легко и приятно. Вместо того чтобы вернуться, Санька перепрыгнул через штакетник детской площадки. Днем этот маленький двор жил шумно и весело в объятиях большого двора. Снег спрессовался здесь до крепости наста. Чей-то грузовичок так и не довез до точки назначения ворох жухлых листьев. За столиком под крышей заснеженного мухомора ждал хозяина плюшевый медвежонок.

Санька взошел на железную горку. Он мог бы с зажмуренными глазами забраться на нее и съехать. Каждая пядь его тела помнила все ее мелкие выемки, щербинки и крутую обрывистую волну. Девочки останавливаются внизу осторожно, а мальчишки летят с разгона и без тормозов. Еще мгновение, еще одно… навстречу твердому кулаку земли.

С горки Санька увидел возле Жениного дома девичью фигурку в черном. Девушка что-то подобрала в сугробе и забежала обратно, а дверь оставила открытой. Выстудится подъезд – батареи могут замерзнуть.

Не вышло полета. Как же он вырос. Санька встал и заскользил по обкатанной дорожке к распахнутой двери.

Лампочки на первом этаже почему-то не горели, внутри зиял мрак. Кто-то кашлянул или почудилось? В темноте всегда что-нибудь мерещится. Санька вошел тихо-тихо, прислушался. Дом был полон звуков. Издалека раздавался автоматный стрекот – в какой-то квартире смотрели военный фильм. Урчали трубы, кашляла девушка. Пахло табачным дымом. Где у них выключатель?

…Она сидела на лестнице в осенней куртке, без шапки, притулившись плечом к стене, и курила «бычок», засунутый в трубочку от фломастера.

– Выключи сейчас же! – вскричала глухим шепотом, почему-то не удивившись Санькиному явлению.

– Женя? Ты что тут делаешь?

Кошка, та самая, черная охотница на «дворцовых» воробьев, лакала из блюдечка молоко. Настороженно косилась на ногу пришельца зеленым глазом: поставил ботинок ступенью ниже, мог пнуть. У странствующих кошек большой опыт в отношениях с ботинками.

– Живу в этом доме, – просипела Женя. – А ты что?

– Я… я гулял. Смотрю – дверь открыта.

– Иди отсюда, – она поперхнулась, раскашлялась и выбросила фломастерный мундштук.

– Тебе плохо. Ты плакала.

– Не твое дело. Кошку жалела. Увидела в окно, что лазает по сугробам, и вышла.

– Я ее помню.

– Думала – помирает, а ничего, живая. Только ушки обмороженные.

– Кошки живучие. Себе возьмешь?

– Не разрешат. Скажут – зараза…

– Чужие «бычки» курить хуже зараза.

– Через фломастер не опасно, – Женя сердито тряхнула челкой. – Пошел он к черту! Все равно кошку возьму.

– Кто «пошел к черту»?

Она всхлипнула.

– Папа… Чего пристал? Гуляй дальше.

– Пока ты сидишь в подъезде, я никуда не пойду. – Санька снял шарф. – Вот хотя бы на него сядь. Ступени же холодные, бетон. Простудишься.

– Пускай.

– Родители знают, что ты здесь?

– Спят… Мама спит. Папа еще на репетиции.

Женя все-таки села на шарф. Наверное, сильно замерзла. С коленей, когда привстала, упала нарядная новогодняя открытка. Фиолетовый шар в снежных звездах и блестках. Санька поднял.

– Дай сюда! – Женя выхватила открытку из рук.

– Уже с праздником поздравляют?

В ее заплаканных глазах мелькали и преломлялись отражения лампочки.

– Ага. Жизни не представляют без Женечки в этом Новом году. Любят, скучают, ждут встреч…

В голосе прорывались злость и обида. Санька понял, что очутился на пустом берегу: у нее своя лав-стори. Наверное, траблы с парнем. Он, скорее всего, и обидел. Кулаки сжались сами собой.

– Бойфренд? – спросил Санька как можно небрежнее.

Женя помотала головой – отрицательно и сверху вниз, словно нарисовала лицом крест.

– Папина любовница.

Санька успел деликатно прикрыть рот ладонью, якобы зевнул (на самом деле замаскировал отпад челюсти).

Кошка долакала молоко, дочиста облизала блюдце и, мурлыча, потерлась о ногу потенциальной хозяйки.

– Дома нет ничего мясного, я бы вынесла, – повинилась та. Кошка выслушала, подрагивая обмороженными ушами. Она съела бы все, что не жаль вынести – корку хлеба, картофельные очистки – на помойке всякое приходилось есть. Хозяйка ее не поняла, но кошка была полна надежд и уютно прилегла рядом.

– Не хочу жить, – Женя снова возвела кверху припухшие глаза с хрустальными бликами. – Повеситься, что ли?

– У тех, кто вешается, вываливается язык, – предупредил Санька, пугаясь. – Делается синий, как у съедобных китайских собак, и вылезает на подбородок… Жень… Может, тебе помощь нужна?

Она горько усмехнулась:

– Веревку намылить?

– Ну, побить кого-нибудь, окно ему расколотить…

– Спасибо, сама справлюсь.

Санька в замешательстве колупнул синюю краску на стене. Она отошла под ногтем изящной полоской и плавно, перышком, полетела к полу. Дом новый, а краска никудышная.

– Есть сигареты?

– На, – Санька протянул пачку «Явы» и спички. – Капля никотина убивает лошадь.

– Я бы сейчас и водки выпила.

Женя вдруг заговорила быстро, сбивчиво, и Санька сообразил, что она разговаривает сама с собой, но как бы и с ним. Просто горе в ней уже не помещалось.

– Вот умру… и пусть он тогда бросит маму. Легче бросить без меня. Пусть встречается с этой женщиной сколько захочет. Ему не стыдно. Сорок четыре года, конец жизни, можно сказать, а у самого телки в глазах и бесы в ребрах…

Из Жениных сумбурных слов Санька кое-как понял, что она нечаянно нашла адресованную отцу открытку – у них с отцом одинаковые имена. Оба Евгении (как Онегины в Мишкиной пьесе). Любовница поздравила старшего Женечку, а Женя думала, что кто-то поздравляет ее. И теперь она ждала отца с репетиции (а скорее, от той женщины), чтобы высказать ему все, что о нем думает. Дома невозможно, там мама…

– Только не болтай никому, – очухалась Женя.

– Могила, – поспешил заверить Санька.

– Папа нас ни во что не ставит, – терять было нечего, раз уж все рассказала. – Мы по сравнению с ним, талантливым и непревзойденным, ничтожества. Относится к маме как к рабыне – приготовь, подай, унеси. Она молчит и терпит. Идеализирует. Он для нее один – «звезда заветная, другой не будет никогда»… Ненавижу! Кран третью неделю течет, никому дела нет. Меня они кинули. Им важно, чтобы я дома торчала и уроки. Остальное по фигу. Я теперь нарочно кошку к себе заберу. А если папа начнет возмущаться, уйду из дома.

– Куда?

Женя не ответила. Сдавила лицо ладонями и закачалась.

Сто́ит человеку что-нибудь рассказать, как другой примеривает себя к его ситуации. Санька подумал: в моей семье тоже дела не фонтан.

– Жень, у меня сантехник в ЖКХ знакомый. Хочешь, попрошу, чтобы ваш кран починил?

– Я его знаю, – она кривовато улыбнулась. – Общались по телефону, он шайбы в нашем доме «отблиновал». Обещал прийти в течение месяца.

– Заказов у Петрова много, – кивнул Санька, думая, как бы отвлечь Женю от неприятностей. Она вздохнула:

– Хоть бы кто-нибудь застрелил папу на дуэли…

Санька с облегчением увидел, что ей стало лучше. Раз способна шутить, не пойдет сразу вешаться. Если действительно шутит.

За дверью притаилась зимняя ночь. Блистала фонарями, пуская на сугробы морозную искру, сверкала звездами. Пышный, хорошо оформленный звездизм, гордыня неба. По земле тоже бродят звезды, страстно любимые собой. Жаждут величия любым путем. Даже путем возвышения сына над сусликами.

– Я тут придумал кое-что.

Санька взял на руки кошку. Когда садился рядом с Женей, правое колено коснулось ее коленки в шерстяных колготках. Он не отодвинул ногу, и Женя не шелохнулась. Кажется, не заметила. По ноге щекотно пробегал бархатистый ток. Есть примета, вспомнил Санька подслушанный в детстве разговор в парикмахерской, – если мужчина боится щекотки, значит, ревнивый.

Вытянув шею, кошка уставилась на дверь. Должно быть, ее свободолюбивое сознание все еще стремилось на волю. Придерживая бродяжку рукой, чтобы не улизнула, Санька изложил план скорострельной задумки.

Женя скептически усмехнулась:

– Не дают покоя лавры Шишкина?

– Я не Шишкин. (Ревность, ревность!)

– Не Шишкин, – согласилась она. – У тебя какое-то индийское кино получается: «Я твоя папа, ты мой дочь».

– Ага, «Здравствуй, папа, Новый год»… Пусть индийское, лишь бы получилось. Не бойся.

– Не боюсь.

– А не получится – хуже не будет.

– В общем, да.

Кошка выскользнула из рук Саньки. Она давно услышала тревожный рычащий звук. Опытная кошка знала, что лучше держаться от его источника подальше.

Машина затормозила у входа. Неясный говор, скрип снега под усталыми шагами, дверь. Лестница подъезда была пуста, когда человек вошел.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4
  • 3.4 Оценок: 7

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации