Текст книги "Антиклассика. Легкий путеводитель по напряженному миру классической музыки"

Глава 4
Дирижеры – засранцы
И другие распространенные архетипы в индустрии классической музыки

Когда мне было одиннадцать, родители на два месяца отправили меня на летний музыкальный фестиваль для студентов колледжа. В живописной обстановке горнолыжного курорта для среднего класса мне довелось учиться у признанных преподавателей по скрипке.

Мой прогресс в занятиях тогда шел впереди планеты всей, и родители, жаждущие поддержать мой музыкальный рост, решили бросить меня в самую пучину. Раз я играла достаточно хорошо, чтобы попасть в программу, предназначенную для студентов колледжа, рассуждали мои родители, то я должна в ней участвовать. Поэтому спустя пару недель после окончания шестого класса меня увезли в Вермонт и оставили в горах со скрипкой и буханкой моего любимого кунжутного хлеба – для утешения. (Уже было решено, что осенью я буду учиться в подготовительной школе Консерватории Новой Англии с новым преподавателем по скрипке.)

Тем летом я многому научилась. Я слушала замечательных музыкантов и прекрасную музыку. Но я столкнулась и с еще кое-чем, не столь приятным.

Студенты, большинству из которых было лет 19–26, жили группами из 4–5 человек в апартаментах, разбросанных по горам. Помимо обязательного посещения концертов и занятий раз в две недели, четкого распорядка дня у нас не было. Если честно, это было довольно спорным решением со стороны родителей (в том смысле, что я часто сомневалась в нем и в своих родителях и открыто говорила об этом) – на целых два месяца отправить подростка в место, больше похожее на вечеринку по случаю весенних каникул. (Этого фестиваля больше не существует, несмотря на прекрасных преподавателей, которые там работали. Большинство других музыкальных фестивалей, которые я посещала, были такими же развратными, но они до сих пор существуют. Единственная проблема с этим фестивалем заключалась в том, что мне было одиннадцать лет.)

Спасибо родителям хотя бы за то, что попытались сохранить мою невинность, поселив меня в апартаменты вместе с другой 11-летней девочкой по имени Кейтлин.

Она была очень милой, но, поскольку нам – на минуточку – было по одиннадцать лет, мы должны были жить с ее матерью Ирен, второй из наихудших людей, которых я когда-либо встречала. (Ирен – псевдоним. Моя мама единственная, кто помнит, как зовут эту женщину на самом деле, но мне не говорит, потому что знает, в каких целях я буду использовать это имя.)

Первым преступлением Ирен было то, что она использовала мой кунжутный хлеб, чтобы сделать французские тосты. Я говорила ей, что не ем их, но ей было плевать. Еще она заставляла меня по полчаса смотреть Lamb Chop’s Sing-Along во время перерывов от занятий – воспоминание, которое преследует меня по сей день. А однажды Ирен отвела меня в сторону и, как невменяемая мачеха, завела разговор по душам, в котором без капли иронии сказала: «Послушай, Ари, ты просто не можешь завидовать моей Кейтлин, потому что девочки, как моя Кейтлин, встречаются раз в сто лет».

Я отчетливо помню, как она дважды повторила «моя Кейтлин». Вместо «она» или просто «Кейтлин». Я была очень озадачена, потому что мне и в голову не приходило завидовать моей Кейтлин. (Но если бы я завидовала, то одна мысль о том, что моей Кейтлин придется провести всю свою жизнь под одной крышей с Ирен, исцелила бы меня от этой зависти.)

Я продержалась неделю, но потом сломалась, позвонила родителям и молила их о спасении.

Они отнеслись к этому с пониманием. Моего папу, такого же любителя кунжута, особенно впечатлила история про французские тосты. Он сделал несколько звонков, и на следующий день меня переселили в другие, значительно менее психологически травмирующие апартаменты. Это был второй из самых младших номеров: в нем жили 16-летние девушки и 20-летние парни, с которыми те девушки спали. У парней были поддельные документы и любовь к травке. (На протяжении следующих недель меня шокировало абсолютно все, что я видела. К моменту отъезда меня уже ничто не удивляло – и никогда больше не удивит.)

Я упоминаю это не для того, чтобы подставить своих родителей (хотя они, несомненно, считают именно так), а чтобы показать, что Ирен – классический пример доминирующего в классической музыке архетипа: сценический родитель.

Музыкальные корни сценического родителя

Когда вы думаете о сценическом воспитании, у вас наверняка возникают ассоциации с голливудской мамочкой Диной Лохан, или с театральной Роуз Томпсон Ховик, или с любым человеком, чей ребенок участвовал в реалити-шоу[64]64
  К программе «Дом с подвохом» это не относится. Люблю вас, ребята.


[Закрыть]. Но Леопольд Моцарт выставлял Вольфганга напоказ по всему континенту за сотни лет до того, как интернет разнес в пух и прах Венди Диккей за то, что она нарядила своего трехлетнего ребенка в костюм проститутки на шоу «Коронованные детки».

Леопольд – будем называть папу-Моцарта по имени, чтобы не запутаться – композитор, скрипач, учитель. Он был известен и до того, как его сын добился успеха, благодаря трактатам об игре на скрипке[65]65
  Его записи до сих пор полезны – в основном для того, чтобы разобрать традиции исполнения той эпохи.


[Закрыть]. Такой талант, как Моцарт, встречается раз в сто лет (позаимствуем это выражение у Ирен), но его интерес к музыке и музыкальное образование не случайны. Любой из детей Леопольда должен был стать успешным музыкантом – и начать этот путь очень рано. (Подтверждение тому – Мария Анна, дочь Леопольда и старшая сестра Моцарта, тоже превосходный музыкант.) Леопольд был менеджером и рекламным агентом Моцарта (и Марии Анны тоже) и организовал трехгодовое семейное турне с 1763 года – когда Моцарту было 7 лет – по 1766-й.

Были и другие родители, которые гудели о своих вундеркиндах, потому что в то время дети-гении были в моде. Можно даже утверждать, что классическая музыка породила сценических родителей.

Со времен Моцарта классическая индустрия и уровень конкуренции в ней только увеличились, поэтому неудивительно, что вместе с этим выросло и количество сценических родителей. Кстати, я не говорю о таких родителях, как мой папа, который записывал наши уроки и помогал с репетициями. В мире консерваторий он не считается сценическим родителем – он просто родитель. Я говорю о тех, кто наряжает своих низких двенадцатилеток в пачки и банты, чтобы те сошли за шестилетних. О родителях, которые ставят хореографию выступлений так, что некоторые движения должны быть исполнены за секунду и чтобы каждому повороту соответствовало определенное выражение лица. О тех, кто запирает своих детей в комнатах для занятий и привязывает их к фортепиано или пюпитрам, чтобы заставить детей репетировать. Вы можете встретить полчища таких родителей каждую субботу: они исследуют коридоры лучших консерваторий Америки и устраивают лагеря в пустых репетиционных комнатах[66]66
  По субботам серьезные музыканты, слишком юные, чтобы посещать консерватории на постоянной основе, в панике бегают по классам и коридорам в напряженном графике частных уроков, репетиций камерной музыки, занятий по камерной музыке, занятий по теории музыки и оркестровых репетиций (тем самым отправляя назад в комнаты тех постоянных резидентов консерватории, кто по глупости появился в этот день в школе, даже если это значит, что во время домашних репетиций их будут прерывать разозленные соседи, которые ненавидят достижения в сфере искусств).


[Закрыть].

У моей сестры Марины – прекрасной виолончелистки, которую я упоминала в главе 3, – первое столкновение со сценическим родителем произошло всего через несколько недель после моей встречи с Ирен. Мы присоединились к подготовительной программе в Консерватории Новой Англии (и эффектно появились в мире классики), и она выиграла место главного виолончелиста в программе Youth Repertoire Orchestra. Это был оркестр для младших музыкантов, где большинство учеников все равно оказались старше нее, и это было абсолютным триумфом для такого аутсайдера, как Марина. Несколько недель спустя место у нее отобрали и отдали мальчику по имени Тристан[67]67
  Это тоже псевдоним. Моя мама (опять же) расстроится, если я упомяну его настоящее имя.


[Закрыть], которого изначально поместили в конце оркестра, однако он медленно, но верно продвигался вперед, пюпитр за пюпитром, неделя за неделей. (Марина описывает это как сцену из фильма ужасов: каждый раз, когда она оборачивалась, Тристан оказывался еще на метр ближе.) В предпоследнюю неделю, когда Марина пришла на репетицию, она обнаружила, что он заменил ее партнера, а несколько дней спустя моим родителям позвонили из администрации с извинениями и объяснили, что решили отдать Тристану ее место. Только позже мои родители узнали, что это решение обусловлено стараниями матери Тристана.

Самым глупым во всем этом, помимо факта, что это бесплатный оркестр для детей десяти лет, концерты которых редко посещал кто-то, кроме их родителей, было то, что Марина и Тристан плевали на все с высокой колокольни. Марина даже начала встречаться с Тристаном вскоре после этого. И не в качестве возмездия или саботажа, как я предлагала[68]68
  Да и едва ли это можно считать отношениями. Ей было девять.


[Закрыть].

Впрочем, Марина – виолончелистка.

Виолончелисты – лучшие

Если вы когда-нибудь застрянете на необитаемом острове с возможностью выбрать классического музыканта, который окажется там вместе с вами, выбирайте виолончелиста. Не уверена, что такого особенного в виолончели, что притягивает столько восхитительных и добродушных людей, – может, мягкое звучание или то, что люди с кофрами для виолончели за спиной похожи на очаровательных огромных черепах, – но не случайно два моих самых любимых в мире человека (моя сестра и Андоверско-Джульярдская лучшая подруга Мета) выбрали именно этот инструмент.

Еще одно преимущество заключается в том, что слушать репетиции виолончелистов не так тяжело, как репетиции других музыкантов. (Ладно, репетиции на фортепиано я люблю еще больше, но только если инструмент хорошо настроен – что маловероятно на пустынном необитаемом острове.)

Виолончель, как вы знаете, что-то вроде большой скрипки[69]69
  Как скрипачка, я не могу представить себе это по-другому.


[Закрыть]. Но пропорции виолончели совсем другие, и на ней играют, когда инструмент стоит на остром металлическом наконечнике, который называется шпиль. (Кстати, если вы впервые встречаете слово «шпиль» в таком контексте, это доказывает мою идею о природе виолончелистов. Если бы у певцов были шпили, вы бы уже видели это слово в многочисленных заголовках, повествующих о страсти и возмездии.) А еще это универсально применимый инструмент: он часто служит гармонической поддержкой для изящных мелодий, но иногда может надеть шляпу, взять трость с серебряным наконечником и протанцевать себе выход в свет. Я бы сказала, что виолончель скорее Джин Келли, чем Фред Астер[70]70
  Американские актеры.


[Закрыть].

Басисты – расслабленные

Иногда басисты больше похожи на виолончелистов, чем сами виолончелисты. И это логично, поскольку контрабасы очень похожи на виолончели, только они больше и звук у них более глубокий. Вообще, контрабасы настолько большие, что во время гастролей оркестра их отправляют отдельно – с гардеробами и ударными инструментами.

Несмотря на сходство контрабаса и виолончели, между ними существует и несколько значительных отличий. К примеру, контрабасы обычно настраивают по квартам, а не по квинтам, и по форме они длиннее и обтекаемее. Это особенно заметно на основной части инструмента, которая выглядит так, будто ее покусали с двух сторон, а также в месте, где она соединяется с грифом.

У контрабаса довольно широкое и плоское звучание, поэтому в классическом жанре его редко можно услышать отдельно от других инструментов[71]71
  В джазе все не так – отчасти потому, что инструмент используют по-другому: на нем играют «щипками», а не смычком.


[Закрыть]. Чаще всего он составляет самую низкую часть многослойного и многоинструментального произведения.

Контрабас – основа в звучании оркестра, и, как любой фундамент, он частично состоит из бетона. Характер басиста тоже. Отсутствие давления со стороны и тот факт, что они все время уставшие от таскания за собой контрабаса, наверное, и являются причиной, почему басисты такие расслабленные – по-другому и не скажешь.

Скрипачи – нервные

Если басисты – это такие крутые невозмутимые ребята, которые сидят на задних партах, то скрипачи – позеры cо спортивной площадки и «достигаторы» с мессианским комплексом, которые сидят за первыми партами и хотят только, чтобы Мисс Фалтон вызвала именно их, черт возьми, потому что они всегда отвечают лучше, чем Синди[72]72
  Это вовсе не значит, что за рамками этой метафоры скрипачи спортивные или что они всегда сидят за первыми партами. На самом деле многие из них забивают на спорт и академические задачи, чтобы как можно больше времени посвятить репетициям.


[Закрыть].

Если бы скрипач рассылал резюме в поисках нормальной работы, то среди своих положительных качеств перечислил бы самоотверженность, внимание к деталям и целеустремленность. Среди негативных черт он мог бы указать соперничество, эгоцентричность и одержимость, но в действительности написал бы что-то раздражающее типа: «Иногда я слишком строг к себе». Хотя, если говорить честно, это было бы правдой.

Характер скрипачей иллюстрирует тот сложный вопрос про курицу и яйцо: непонятно, в наших сопернических перфекционистских наклонностях виновато наше соперническое перфекционистское обучение или все-таки сопернические перфекционистские наклонности отвечают за соперническое перфекционистское обучение (а обучают нас, конечно, соперники-перфекционисты из первого цикла). В любом случае тот, кто придумал термин «нервный», скорее всего, имел в виду скрипачей.

Еще у нас проблемы с высокомерием. Когда я была помолвлена с Золотым Мальчиком-Скрипачом, он всегда настаивал на репетициях в нашей двухэтажной гостиной, которая выполняла функцию мегафона и разносила звук по всему зданию, а не в закрытом кабинете, где я незаметно разместила все его дипломы, газетные вырезки и пюпитры. Он даже не задумывался о существовании людей, которым, может быть, не хотелось слушать, как он каждый день часами напролет играет на скрипке. Я была таким человеком. И наши соседи. Они, конечно же, предпочли бы слушать, как я репетирую часами напролет каждый день.

Все сводится к звучанию скрипки. У скрипки самый высокий и яркий звук из всех струнных инструментов. Как результат – огромный, восхитительный сольный репертуар, в равных частях состоящий из лиризма, эксгибиционизма и превосходства. Мы привыкли к тому, что нас слышат, а это приводит к определенным ожиданиям – и давлению.

Должна отметить, что существует два типа скрипачей, характер которых отличается от стандартной модели. Первый тип состоит из таких людей, как Максим Венгеров, – они настолько искренне уверены в своих способностях и им настолько комфортно в своем теле, что они не поддаются сомнениям в себе и тревожности, терзающим многих из нас.

Второй тип – те скрипачи (и их много), которые в конце концов станут (или должны стать) альтистами.

Альтисты – шутники

Первое, что вам нужно знать об альтистах, – это то, что они единственные музыканты, у которых есть свои локальные шутки. Конечно, существуют шутки о других инструментах (например: «Что получил барабанщик на экзамене SAT? Дробь!»), но их очень мало. А вот шуток про альт значительно больше, чем произведений для этого инструмента.

Сольный репертуар альта очень невелик по сравнению с репертуарами скрипки или виолончели. Альт звучит не так ярко, как скрипка, и не так глубоко и насыщенно, как виолончель, из-за чего легко теряется в оркестре. Но отдельно от оркестра у альта очень приятное теплое звучание, которое не может не нравиться.

Большая часть репертуара альта предназначена для оркестров или для небольших ансамблей, где инструмент выступает в роли связующего элемента и является центром общего звука. Но есть и несколько значимых исключений, где альт солирует, например «Гарольд в Италии» Гектора Берлиоза. Что приводит меня к следующему:

Какая шутка про альт самая длинная в мире?

«Гарольд в Италии»

Все шутки про альт такие. Оскорбительные. Унизительные. Уморительные.

В чем отличие между альтом и луком?

Никто не плачет, когда режет альт.

Почему палец альтиста похож на молнию?

Он никогда не попадает дважды в одно место.

В чем отличие между альтом и батутом?

Чтобы попрыгать на батуте, вы разуваетесь.

Чем альт похож на судебное дело (кейс)?

Все счастливы, когда кейс закрыт.

Справедливо ли теперь предполагать, что все альтисты некомпетентные, тупые и все их презирают? Нет. Такие обобщения никогда не бывают справедливыми. Надеюсь, вы это знаете. Альтисты – замечательные. Хотя я знала одну альтистку, которая села на трехдневную диету «очищения соком» и, сколько бы ей ни объясняли, не могла понять, что смысл такой диеты – пить только сок. Поэтому она продолжала литрами употреблять кленовый сироп и воду с лимоном вдобавок к тарелкам пасты, карри, мороженого и тортов, а перед концертами удивлялась, почему не может застегнуть свое вечернее платье.

У гитаристов не будет своего раздела

Гитаристы тоже играют на струнных, и у них есть свой увлекательный репертуар. Но в оркестре нет гитар, следовательно, в консерваториях очень мало гитаристов, а те, что есть, чаще всего работают где-то на сценической периферии. Я всегда представляла себе, что в перерывах они играют в Dungeons and Dragons, но я понятия не имею, так ли это на самом деле. (А еще я понятия не имею, как играть в Dungeons and Dragons.) Суть в том, что я знаю недостаточно гитаристов, чтобы рассказать вам о них.

Певцы – примадонны

Теперь мне следует упомянуть певцов. У них, как у австралийских сахарных опоссумов, развиваются эмоциональные и поведенческие проблемы, если они получают недостаточно внимания. Я уже поставила их благополучие под угрозу, прождав так долго, чтобы о них рассказать.

На фоне оперных певцов скрипачи выглядят как кучка скромных сурикатов, которые боятся света прожекторов, с тех пор как увидели, что одного из них ударило током. Если большинство знакомых мне скрипачей жаждут лести, потому что это форма одобрения – хлопок по спине, обозначающий, что проделанную вами работу ценят, – то певцы нежатся в лести, как старые обнаженные западные немцы нежатся на солнце. Неважно, кланяются эти певцы, делают реверансы или просто заходят в комнату, их осанка и манеры всегда как бы говорят: «Вот он я».

Не могу сказать, что виню их в этом. Я чувствовала себя так же, когда была беременна. Я не могла поверить, насколько я была удивительной, чтобы вырастить человека в своем животе, и у меня в голове появился комментатор, который целыми днями говорил что-то вроде: «Придержите шляпы, господа, кажется, она пытается принять душ, пока создает пару почек! Вау. Я многое повидал, но никогда не думал, что увижу подобное».

Певцы тоже многозадачны. Они и актеры, и музыканты, и, что удивительнее всего, инструменты. Они абсолютно самодостаточны. Они результат самих себя. Они могут петь когда угодно и где угодно, вне зависимости от того, что у них есть при себе. Конечно, только если в помещении не сыро. Или они выпили молока. Или если вокруг есть люди, которые на них не смотрят.

Певцы известны – иногда справедливо, а иногда ужасно несправедливо, в зависимости от человека, – как очень эмоциональные люди. А еще игнорированием таких вещей, как ритм, темп и их коллеги.

Есть популярная шутка – да, еще одна – о репетиции в опере. Звучит так:

Пробежавшись по первому акту арии сопрано, дирижер повернулся к оркестру и сказал: «Добавьте три доли ко второму такту на листе А и одну долю к третьему, потом поставьте повтор в конце четвертого и фермату на последней доле пятого такта, затем смените тональность на до-диез мажор в шестом… [бла-бла-бла]… если все готовы, можем начинать с начала».

Дирижер поднимает палочку, игнорируя музыкантов, которые судорожно дописывают изменения в своих партиях, и тут его прерывает легкое покашливание сопрано.

«А мне что нужно изменить, маэстро?» – спрашивает она.

«О, да не переживай. Просто делай все то же самое».

В данном случае сопрано – это не член итальянского семейства мафии из Нью-Джерси, а певица, голос которой попадает в самый высокий диапазон – сопрано. У разных типов сопрано разное звучание: одни более насыщенные, другие – более легкие, но голоса хороших сопрано всегда высокие, яркие и сильные[73]73
  Иногда вы можете встретить термин «колоратура» – это один из видов сопрано. «Лирическое» сопрано тоже часто встречается. У колоратурных сопрано обычно более легкие, поверхностные голоса, а лирические сопрано фокусируются на выдержке и силе.


[Закрыть]. Есть еще меццо-сопрано (иногда просто меццо), их диапазон – второй по высоте. Эти голоса мягче, у них больше того, что я называю «телом» (но сопрано с этим не согласятся). Для вас звучание меццо все равно будет «высоким», потому что так и есть (опять же, сопрано поспорят). Затем идут контральто – самый низкий диапазон для женщин (и все еще более мягкие голоса); теноры – диапазон, с которым ассоциируется большинство оперных певцов-мужчин (Паваротти, например); баритоны (ниже, приближается к звучанию «мачо»); и басы (как Халк). Есть еще контратенор – певец-мужчина с диапазоном, как у женского контральто, – но они встречаются редко и большинство не считаются «настоящими» контратенорами из-за каких-то технических моментов, не имеющих значения и не представляющих интереса ни для кого, кроме самих певцов. (Мне, например, абсолютно все равно, какого контратенора я слушаю, при условии, что он звучит хорошо.)

Пианисты знают ноты

Иногда я очень горжусь собой за то, что прочитала статью в The New York Times или Süddeutsche Zeitung, и часто после этого спрашиваю Штефана, что он думает о какой-нибудь разработке (чтобы я могла блеснуть своими знаниями о ней), – в его ответе сочетаются лаконичность, проницательность и понимающее отношение ко всем-грешникам-кто-изначально-виновен-во-всем-этом-бардаке, из-за которого задаешься вопросом, почему Штефан еще не стал канцлером Германии. И отсутствие у него рвения донести это – тот факт, что мысль просто появилась у него в голове, – создает ощущение, что в истории мировой политики нет ни одного конфликта, о котором он не знает, и что в его сознании хранится еще множество блестящих размышлений, ждущих своего часа. Если бы только я знала о происходящем в мире достаточно, чтобы задавать правильные вопросы[74]74
  Именно поэтому мне нужно постоянно шутить о том, как он поет.


[Закрыть].

Иногда у меня складывается похожее впечатление, когда я общаюсь с пианистами (и французскими детьми). Обычно они не бывают откровенно высокомерными[75]75
  В отличие от взрослых французов.


[Закрыть], но я всегда чувствую, что они знают и понимают намного больше вещей, чем я. Важных вещей. Вещей, которые поразили бы меня до глубины души, если бы я о них узнала.

Отчасти такое впечатление складывается из-за начитанности и трудолюбия, исходящих от пианистов[76]76
  Пианист из моего Джульярдского трио Генри Крамер, на самом деле один из самых коммуникабельных, забавных, непринужденных людей, которых я когда-либо встречала, но он – исключение. Хотя он все еще меня пугает, потому что он получил призовые места на всех международных конкурсах пианистов.


[Закрыть]. С другой стороны, так может быть потому, что мой отец тоже пианист, и я всегда буду чувствовать, что он знает больше меня, – и не важно, сколько еще раз он попросит у меня помощи с входом в его аккаунт Google. Но в основном все сводится к количеству чернил в нотах для фортепиано.

Во-первых, у пианистов просто неприличное количество нот, которые они должны играть. Меня всегда это впечатляет, хоть я и осознаю, что сотворить чудеса во многом помогает специфика инструмента, отличающаяся от остальных. Но дело не только в этом.

Большинство музыкантов играют партии. Когда я играю сонату с пианистом, я вижу только ноты, за которые отвечаю я лично – все они помещаются на одном нотном стане (страница с музыкой)[77]77
  За исключением редких случаев, которые касаются современной музыки.


[Закрыть]. Пианист же, с другой стороны, читает ноты с одного большого листа (с двумя нотными станами) и партию скрипки. Другими словами, пока я смотрю только на треть партитуры, пианист видит все части. Когда пианист играет, он буквально «видит полную картину» – а это требует мудрости (как мне кажется).

Теоретически, если я подготовлена, я должна хорошо знать и партию фортепиано, но поскольку у пианистов, как я уже говорила, слишком много нот, а мой мозг не настроен на то, чтобы думать в нагроможденных гармониях, в качестве подсказок я чаще фокусируюсь на мелодиях, цепляющих ритмических фигурах и значимых изменениях в басовой линии (партия фортепиано издания Blinkist), вместо того чтобы запоминать всю партитуру целиком.

Вот вам тупой факт: в оркестре фортепиано считается ударным инструментом. Это оправданно, потому что в фортепиано есть ключи и молоточки – благодаря чему они ближе к маримбе и ксилофонам, но это не особенно помогает в классификации. Если кто-то вам скажет, что любит фортепиано, вы не ответите: «О, тогда вы обязаны послушать соло малого барабана Симфонии № 10 Шостаковича».

То же самое с арфой, которая относится и к ударным, и к струнным. Впечатляет, конечно, что кто-то смог идентифицировать арфу как штуку, которая перкуссирует и у которой есть струны, но я не представляю, кому выгодно запихивать арфу в категории, не имеющие отношения к ее основной функции. (Арфисты принадлежат к двум отделениям оркестра, но ни к одному в этой главе, потому что, как и в случае с гитаристами, их слишком мало, чтобы обобщать.)

Все это обретает смысл, если учитывать, сколько инструментов входит в группу ударных и как много обязанностей у ударников.