Текст книги "Принц б/у"

– А я беременна, – без перехода сообщила Таня будничным тоном, с деланым равнодушием глядя в его белокурый затылок. Внутри у нее все клокотало от страха: от того, что он сейчас ответит, зависит ее дальнейшая жизнь.

Эту новость она носила в себе уже больше недели. Случившееся не стало для нее неожиданностью. Более того, будучи крайне практичной и неглупой девицей, Татьяна с первой же минуты поняла, что за ветреного Николая ей придется бороться, если она не хочет, чтобы он бросил ее, как Риту. Удержать его ежедневным кувырканием на сеновале, не имея на руках никаких иных козырей, кроме роскошной фигуры и длинных русалочьих волос, было невозможно. Денег, квартиры и перспектив у Тани не имелось. После своего института культуры она могла стать только библиотекарем, высокие должности ей не светили, а с комсомольской работой не ладилось, так что пробиться по партийной линии тоже шансов не было. Несмотря на житейскую смекалку и трудное детство, рационализм Татьяны в случае с Колей дал сбой. Она наивно решила, что Николай не просто бабник, а мужчина, находящийся в поиске своего идеала. Опрометчиво посчитав себя искомым идеалом, Татьяна полагала, что сообщение о беременности любимой девушки молодой отец воспримет с радостью. Она думала, что Николаю нужен легкий толчок в правильном направлении, чтобы он наконец принял единственно верное решение: догадался жениться на мадемуазель Соколовой. А что, как не грядущее рождение нового члена общества, может заставить оцепенеть готовящегося сбежать мужика и навсегда спеленать его узами брака? Под слишком высокую стену можно сделать подкоп, а через очень глубокий ров перебросить мост. Безвыходных вариантов нет. Поэтому Татьяна в первую же совместную ночь под молодецкий храп Ромео старательно поработала иглой над его «пулеметной лентой» из презервативов. Через пятнадцать минут все «патроны» у революционного матроса Коленьки были холостыми.

То, что Татьяна расценивала как легкий толчок, для Николая оказалось сродни удару груженого «КамАЗа», который не просто наехал на потерпевшего, но еще и присыпал его кирпичами. Он перестал дышать и напрягся, боясь обернуться и переспросить.

– Этого не может быть, – просипел наконец едва живой от переживаний Коля.

– Может, может! – счастливо воскликнула будущая мать, решив, что столбняк хватил любимого от радости, а не по какой-либо иной причине.

– Нет! – рявкнул пришедший в себя Коля. – Я всегда предохранялся! Это не мой ребенок!

– Коленька… Ты что? – пролепетала шарахнувшаяся от его вопля Татьяна. – Да у меня кроме тебя… Ты что, не рад?!

Этого она могла бы и не спрашивать. Судя по пятнистой физиономии осчастливленного папаши, обрадовать его могло только одно: если бы любимая девушка сейчас лопнула в воздухе, как мыльный пузырь, не оставив о себе и о своей беременности никаких воспоминаний.

Маргоша тоскливо разглядывала отчаянно благоухающую герань, листья которой частично перекрывали вид на улицу. Сквозь матовую зелень робко просачивались тонкие лучи солнца. Они жизнерадостно ползали по подушке и щекотали мокрую Маргошину щеку. Зареванная Маргоша, словно выброшенная на берег рыбина, горестно лежала пластом на кровати и думала о собственных похоронах. Она уже устала плакать и лишь шмыгала носом. Голова болела, влажная подушка раздражала, а жизнь укатилась под откос, как мятая консервная банка. И не просто банка, а темно-желтый кривой блин из-под шпрот, который противно взять в руки. Пронзительная жалость к себе не давала возможности сосредоточиться и начать искать выход из тупика. Хотелось так и пролежать остаток жизни на горячей от летнего солнца простыне, а потом плавно перейти к этапу пышных похорон. По самым скромным подсчетам, до скорбной церемонии оставалось много десятков лет, поэтому ожидать в ближайшем будущем сочувствия, оплакивания и соболезнующей толпы у гроба не приходилось. Кроме того, в трагическую картину погребения стали вплетаться раздражающие бытовые детали. Пышное белое платье, в котором, по замыслу страдающей Маргоши, ее должны были хоронить и на которое должны были падать горькие слезы раскаявшегося Николая, никак не влезало в гроб, а уминать кружевную пену роскошной юбки казалось неэстетичным. Сердито вытерев остатки слез, Маргоша резко поднялась и зло поджала губы.

– Небось ездит там на собаках по сугробам и в ус не дует, – яростно пробормотала она, ткнув кулачком ни в чем не повинную подушку. – А мне что делать? Что мне делать-то…

Сердце тоскливо сжалось. Слез уже не было, остался только холодный липкий ужас свершившегося и ощущение абсолютной безвыходности.

– Ты что, совсем дура? – орала Татьяна, метавшаяся по комнате, как муха в сачке. – Ты же говорила, что ничего не было! Я тебя предупреждала! Идиотка! Что ты натворила!

– Не кричи на меня, – заревела Маргоша. – У него были презервативы! Ничего не должно было случиться!

– Должно, не должно, – уже тише проговорила Соколова, стараясь придавить чувство вины, извивавшееся, словно выползший на асфальт дождевой червяк: она вспомнила, как с азартом тыкала в пресловутые средства защиты иглой. Так кто ж знал, что эта дурища, забыв про свое хорошее воспитание, выкинет подобный фортель?

– Как мне его найти? – ныла Рита. – Надо, чтобы он срочно женился, пока живота не видно. Он же не знает, что я этот год, пока он там снеговиков лепит, ждать не могу.

– А ты уверена, что он захочет жениться? – осторожно, но с долей ехидного превосходства охладила ее пыл Татьяна.

– Он меня любит.

– Любить и жениться – два совершенно разных действия. Скажу больше, любить – это действие, а жениться – противодействие. Мужчины предпочитают свободу.

– А чего ж тогда они все женатые и с детьми? – всхлипнула Маргоша.

– Это те, кто не сумели убежать в леса, – со знанием дела сообщила Татьяна. – Примитивные особи, пойманные нами, женщинами, для продолжения рода. Мужики – это, знаешь ли, такой вид, который размножается только в неволе.

– Хватит придуриваться. В данный момент размножаюсь я, – разозлилась Рита. – А я тоже хочу размножаться в неволе, со штампом в паспорте и после свадьбы. Что мне делать-то? Может, в адресный стол обратиться?

– Обратись, – кивнула Таня. – Тебе известны его данные?

– Вот сейчас пойду и утоплюсь, – мрачно прокомментировала ее вопрос Маргоша. – Получается, что надо рожать без мужа и красиво ждать его возвращения с полюса.

– Если он вернется, – подлила масла в огонь Татьяна.

– Да, – сосредоточенно кивнула Рита. – Если вернется. А если нет, то что? Я – мать-одиночка? Мама будет в восторге.

Представив восторг Светланы Федоровны, девушки притихли.

– Надо это… того… удалить, – осторожно намекнула Татьяна, кровно заинтересованная в скорейшем разрешении проблемы.

Кроме того, муж-алиментщик терял половину своей привлекательности. То, что рано или поздно они станут с Маргошей врагами, сомнению не подлежало, но пока сохранялась возможность хоть как-то повлиять на ситуацию, это надо было использовать. Татьяна готова была оставаться порядочной и честной ровно до того момента, пока эти высокие качества не пересекались с ее собственными интересами. Она даже почувствовала какое-то кровожадное удовлетворение при мысли, что инфантильная подруга попала в такую дикую ситуацию, выкрутиться из которой без последствий невозможно. На поверхности сознания, словно поплавок, болталась мысль: не все коту масленица. Хотя она сама находилась почти в том же положении, что и безалаберная Маргоша, но это «почти» кардинально меняло расстановку сил в борьбе за Николая. Татьяна знала, как и где его искать, а Маргоша лишь тоскливо смотрела в сторону Севера и кляла свою недальновидность.

– Удалить, – сердито проворчала Рита. – Это зуб можно удалить. У стоматолога. А с этим куда идти? Не к врачу же!

– Я знаю одну женщину… – начала Татьяна, но Маргоша протестующе взвизгнула:

– Ни за что!

В течение следующего часа выяснилось, что Рита является категорической противницей подпольных абортов, а поскольку в ее случае легально эту процедуру провести по закону было нельзя, ситуация вошла в штопор и на предельной скорости неслась к плачевной развязке, пачкая окружающую действительность и Татьянины планы черным дымом и копотью несбывшихся надежд. Соколова никак не рассчитывала, что подруга с упорством старого ишака станет отстаивать свое право на материнство.

Маргоша свято верила в возвращение Николая, пусть даже не через год, а через много лет. С точки зрения логики, поведение ее было очень глупым, как у гусеницы, решившей переползти оживленную магистраль в час пик. Легко быть инфантильной, сидя под крылышком у мамы, но, выйдя во взрослую жизнь, надо учиться правильно оценивать последствия своих поступков. Маргоша, пребывавшая в состоянии клинического детства, шлепала по жизни в домашних тапочках и с намертво налипшими на переносицу розовыми очками. Трезво смотревшая на это избалованное явление Татьяна тоскливо холодела от ужаса, сознавая, что просчиталась в отношении собственных перспектив. Многократно и тщательно продуманный маневр с порчей Колиных средств индивидуальной защиты имел эффект снежка, неосторожно взятого в опасном месте: лавина грядущих событий с угрожающим гулом двинулась на участников любовного треугольника. И уже ничто не могло ее остановить.

Чтобы не нервировать старушку-мать неожиданными последствиями своего нездорового кобелизма, Коля решил утаить от Елены Сергеевны новость об интересном положении своей очередной знакомой. Наобещав Татьяне всякой трогательной чепухи и объяснив, что сообщение о беременности было принято им в штыки по причине шока, а шок случился исключительно на радостях, Николай вознамерился навсегда исчезнуть из жизни сельской наяды. Совесть его не мучила, образы голодных оборванных детей и прочая сентиментальная дрянь не омрачали спокойного сна. Коля был уверен, что хваткая Татьяна найдет способ, как разобраться со своими неприятностями. И он был абсолютно прав, только правда, как часто бывает в жизни, оказалась не совсем такой, какой он представлял.

Коля благополучно забыл о пышнотелой девице с городской окраины и уже выцеливал новую жертву. Тем сильнее был его шок, когда однажды, вернувшись с работы, он столкнулся в собственной прихожей с румяной и довольной жизнью Татьяной.

Таня поняла, что будущий отец и от нее «уехал на Север», и очень расстроилась. Одно дело, когда любимый мужчина совершенно заслуженно бросает соперницу, сделав правильный выбор, и совсем другое, когда этот же возлюбленный снова ударяется в поиски идеала. Татьяна знала, что лучшей жены, чем она, у Коли просто и быть не может, но как объяснить это неразумному мужику, пытающемуся совершить сексуальную революцию на отдельно взятой территории?

Проворочавшись всю ночь в одиночестве и промучившись полдня от избытка планов, штурмовавших ее хорошенькую белокурую головку, словно мухи банку с вареньем, к пяти часам вечера Таня заняла наблюдательный пост у НИИ с непонятным и длинным названием, на благо которого вкалывал ветреный Николенька. Проследив беззаботного героя-любовника до самого дома, в подъезд она заходить побоялась: лучше толкаться в метро среди десятков взмыленных горожан, чем дышать ему в затылок на лестничной клетке. Если уж готовить сюрприз, то по всем правилам, чтобы возлюбленный не успел отбиться от нежданного подарка.

Напротив входа стояла кособокая лавочка, на которой скучала одинокая круглолицая бабулька, украшенная бородавками, точно перезрелый мухомор. Она сурово сдвинула брови и разглядывала незнакомую девицу, жуя дряблыми губами и явно подбирая слова для выступления. Татьяна ее опередила.

– Ой, простите, пожалуйста, – тихим тонким голоском проблеяла она. – Вы этого мужчину, который сейчас прошел, не знаете?

Бабка собрала губы в куриную гузку и едко выплюнула:

– Я тут всех знаю. А вот тебя впервые вижу! Ходят тут, вынюхивают, выспрашивают, а потом белье с веревок пропадает. Кусты вон все поломаны, подъезды загажены, мусор по улице мотается!

Татьяна, слегка обалдевшая от неласкового приема и обвинения в загаживании прилегающей территории, с трудом удержалась от пронзительного желания объяснить хамоватой старухе расстановку сил и заискивающе поддакнула:

– И не говорите. Моя бабуля тоже все переживает. То сирень у нее под окнами хулиганы обломают, то скамеечку изрисуют. Раньше такого не было.

Бабка, удивленная тем, что скандала не получилось, поморгала блеклыми глазками и сердито хмыкнула:

– А чего тебе от парня надо-то?

– Он из восемнадцатой квартиры? – спросила Таня.

– Эка, дурь какую спросила, – удовлетворенно откинулась на лавке старуха. – Из двести четырнадцатой он! А восемнадцатая в первом подъезде! Задницу отрастила так, что юбкой не прикрыть, а мозгов, что у комара! Нешто начальные номера в середине дома могут быть? И чему вас только учат…

Получив заветный номер квартиры, Татьяна моментально убрала с лица дурашливую покорность и, уперев руки в бока, обогатила старушкин лексикон неслыханными доселе конструкциями и оборотами, порадовав заскучавшую бабку пищей для размышлений на остаток дня.

На следующий день, заплетя аккуратную косичку, украшенную пышным бантом, и надев платье в горошек, из которого она давно выросла и в котором походила на первоклашку-переростка, Татьяна отправилась покорять будущую свекровь. По замыслу невесты наряд должен был олицетворять чистоту и невинность, сигнализируя о ее детской непосредственности, неконфликтности и положительности. Как это обычно бывает, окружающие не проявили глубоких познаний в психологии и восприняли все превратно.

Пока Таня старательно входила в образ, хлопая глазками и трогательно улыбаясь, представляя первые минуты знакомства с новой родственницей, народ проявлял откровенную несознательность. Две прыщавые девицы противно хихикали, разглядывая ее немодный наряд, с трудом сдерживающий пышные формы. Противно пыхтящий толстяк, несмотря на обилие места в вагоне, терся рядом и внимательно изучал растянувшиеся на ее мощном бюсте голубые горошки. Его сопение настолько выбивало Таню из образа, что она перестала изучать собственное отражение в темном стекле вагона и вызывающе уставилась на мужика. Он радостно приткнулся к ней и запыхтел, как сбегающая на плиту каша. Татьяна нежно окинула его взглядом, приподнялась на цыпочки и прошептала ему на ухо перспективу развития их отношений, согласно которой по самым радужным прогнозам он оставался глубоким инвалидом, навсегда потерявшим интерес к женщинам. Толстяк с проворством голодного индюка, несущегося к кормушке, перебазировался в противоположный конец вагона.

Бородавчатая бабка, все еще пребывавшая под впечатлением вчерашней встречи, при виде Татьяны воодушевленно замотала головой, изображая приветствие. Соколова отвесила старухе ответный реверанс и скрылась в подъезде.

Двести четырнадцатая квартира располагалась на восьмом этаже. С трудом уняв бешеное сердцебиение, Таня нажала розовую кнопку звонка. За дерматиновой обивкой раздалась мелодичная трель, потом что-то прошуршало, и неожиданно резкий женский голос каркнул:

– Кого надо?

Татьяна представляла начало диалога несколько иначе. Усохшая Шапокляк с колючим взглядом, скукожившаяся в дверях, как кобра, готовая к броску, никак не располагала к позитивному общению. Это лишь усложняло ситуацию, но не делало ее тупиковой.

– Здравствуйте, – залучилась радостью Таня. – А Коля дома?

– Коля работает! – крикнула тетка и попыталась прищемить визитершу дерматиновыми воротами.

Татьяна проворно ввинтилась в стремительно сужавшуюся щель и улыбнулась:

– Тогда я его здесь подожду.

В принципе, можно было бы изобразить несчастную жертву и померзнуть некоторое время на шершавых ступенях гулкого мрачного подъезда, но вряд ли это растопило бы сердце неласковой родственницы, а мнение соседей, судя по боевому настрою, на нее вряд ли подействовало бы. Поэтому к образу скромницы пришлось добавить комсомольский задор и напористость.

– Как думаете, – Соколова пошла ва-банк, – мне лучше у себя в районе на учет встать или у вас?

– В милицию или в психушку? – ядовито поинтересовалась тетка.

– В женскую консультацию, – гордо на всю лестницу оповестила ее Таня.

Вопреки ее ожиданиям, будущая свекровь не упала в обморок, не покрылась пятнами и вообще отреагировала на новость как-то неадекватно. Во всяком случае, ужаса или смятения в ее взгляде не наблюдалось. Создавалось ощущение, что она уже привыкла отбивать нападения беременных невест с мастерством опытного игрока в пинг-понг.

– Лучше у себя, – со знанием дела посоветовала без пяти минут бабушка. – У вас все или нужны еще консультации?

Она широким жестом привлекла внимание гостьи к распахнутой двери, радушно предлагая выматываться из апартаментов.

– А я считаю, что лучше у вас. – Строить из себя пай-девочку не представлялось возможным, поэтому Таня по-хозяйски пошла осматривать жилплощадь. Раз бабка по-хорошему не понимает, то надо ее запугать так, чтобы скандал без рукоприкладства показался мегере подарком судьбы.

Распахнув ближайшую дверь и по обилию вязаных салфеточек определив, что в этой комнате имеет счастье проживать маман, Татьяна радостно хлопнула в ладоши:

– О, а здесь у нас будет детская!

Елена Сергеевна оказалась крепким орешком.

– Мне милицию вызвать или сама уйдешь? – поинтересовалась она у старательно мечтавшей Татьяны.

Соколова уже успела пожалеть, что на знакомство с мамой выделила столько времени. До прихода Коли она могла и не продержаться: будущая свекровь демонстрировала редкостное упорство и партийную несгибаемость.

– Может, познакомимся? – миролюбиво предложила Татьяна, с наслаждением представив, как весело было бы погонять тетку по квартире шваброй или большой суповой кастрюлей.

– Обязательно, – немедленно согласилась оппонентка. – В отделении.

Почему-то тетку совершенно не волновали намеки на беременность визитерши. Похоже, она просто не верила в подобный вариант развития событий. Это было бы объяснимо, если бы Татьяна, например, была бы прыщавым юношей или столетней бабкой. Но почему хозяйка квартиры не допускала мысли, что ее сын может соорудить ребенка какой-нибудь симпатичной блондинке, было непонятно.

«Наверняка мамашка сама его презиками снабжает», – подумала Татьяна, вспомнив свой «швейный марафон».

Елена Сергеевна тем временем бдительно наблюдала за нахальной визитершей, раздумывая, как бы половчее спровадить самозванку из квартиры. В том, что девица врет, она ни на секунду не сомневалась, слишком непоколебима была ее многолетняя вера в качество изделий отечественной промышленности.

– Знаете, мадемуазель, – едко произнесла хозяйка, – что-то мне подсказывает, что вы ошиблись адресом.

– Это вы ошиблись в тактике поведения, – огорошила ее Татьяна, успевшая переместиться во вторую комнату и проверявшая на прочность пружины Николенькиного дивана. Уверенно плюхнувшись на цветастое покрывало, она несколько раз подпрыгнула и удовлетворенно сообщила тихо закипавшей тетке:

– Нормально. Если Колян поубавит пыл, то мы тут и до старости проскачем.

– А ну выметайся отсюда! – не выдержала Елена Сергеевна и замахнулась жилистым кулачком.

Татьяна демонстративно подняла полные сильные руки и прошепелявила:

– Шдаюсь, ой шдаюсь! Штрашно до жути! Щас описаюсь. Ничего, что на диван?

Ровный глубокий загар, приобретенный на грядках, красиво оттенял плавные изгибы ее крупных рук, на фоне которых чахлые лапки хозяйки выглядели засохшими паучками на старой паутине. Но в борьбе за свободу сына Елена Сергеевна загнала логику, как таракана, в самый дальний угол и пошла войной на белобрысую интервентку, невзирая на существенную разницу в весовых категориях.

Татьяна окончательно укрепилась в мысли, что со свекровью ей не повезло, о чем и сообщила вслух задумчивым тоном:

– Хреновая из тебя свекровка будет, придется дурь выбивать, а то не уживемся.

То ли Елене Сергеевне не понравилась негативная оценка ее характера, то ли не приглянулась перспектива уживаться с Татьяной, а может, ее тонкую психику задело слово «выбивать», но она, недолго думая, схватила девушку за подол и потянула к выходу, поделившись, в свою очередь, личными впечатлениями от ее визита. Судя по эпитетам, мадам тоже была не в восторге от знакомства.

В результате выяснения отношений на повышенных тонах и нескольких попыток рукоприкладства Елена Сергеевна шустрой мышью умелась в ванную комнату, откуда и продолжила дискуссию через закрытую дверь. Ее зычный голос раздухарившейся вороной метался в вентиляционной шахте, пугая жильцов злобным эхом. Татьяна поддерживала в ней кипучий энтузиазм периодическими пинками ногой по косяку.

Елена Сергеевна с удивлением констатировала, что впервые в жизни спор заканчивается явно не в ее пользу. Более того, на одно ее слово приходилось десять слов соперницы, которая по результатам однозначно переорала ее по всем статьям. Ощущение поражения было незнакомым и горьким, тем более что к общему негативу примешивалось еще и опасение, что девица может обворовать квартиру. Елена Сергеевна страшно переживала, что, положившись на свои силы, сразу не вызвала милицию. Теперь выйти из укрытия было боязно. Она притаилась в темноте и лишь изредка выстреливала в обидчицу гневными тирадами, заодно проверяя, караулят ли ее еще или уже пошли искать захоронки, спрятанные под постельным бельем. Очередной удар по косяку и вялые реплики гостьи успокаивали.

Вскоре Татьяна устала поддерживать огонь войны. Она могла моментально отбрить словами так, что пострадавший еще долго ощупывал ущерб и избегал встреч с языкастой девицей, но долго сидеть в осаде Соколова не умела. Пора было заключать перемирие.

Татьяна встала с табуретки, заботливо подтащенной к дверям ванной комнаты, и включила пленнице свет. По извечному закону природы женщины друг друга не поняли. То, что Татьяна расценивала как демонстрацию доброй воли, Елена Сергеевна восприняла в качестве подготовки к штурму.

– Алле, – девушка осторожно поскреблась в дверь, – давайте хоть познакомимся. Меня Таня зовут.

– Очень приятно, – прошипела пленница и добавила несколько слов, сводивших на нет попытку примирения.

– Со мной лучше дружить, – пригрозила Соколова и подергала за ручку. Диалог через фанеру ее утомил.

Елена Сергеевна взвесила в руке внушительный кусок хозяйственного мыла, по внешнему виду и весу приближавшегося к кирпичу, и приготовилась метнуть его в обидчицу, если та рискнет вломиться в ванную комнату.

В замочной скважине поскребся ключ. Татьяна резко встала, оттащила табурет в кухню и двинулась в коридор, плавно покачивая бедрами.

По лицу Николая с топотом пронеслось стадо разномастных эмоций, но радости не наблюдалось. Он уставился на улыбающуюся Татьяну пустыми круглыми глазами, как окунь после бомбежки.

– А где мама? – обалдело прошептал Коля, понадеявшись на помощь родительницы. Явление беременной девицы, окончательно и бесповоротно вычеркнутой из его судьбы, было из области фантастики.

– В ванной комнате моется. – Татьяна указала в сторону удобств, и подумав, зачем-то добавила: – Испачкалась она.

– Испачкалась? – эхом отозвался Николай.

Он совершенно не понимал, как себя вести. Словно зерна на мельнице, в его голове метались рассыпающиеся мысли: как она его нашла, что теперь будет, куда ее спровадить, почему мама молчит…

Ситуацию необходимо было задушить в зародыше, поэтому Николай решил выпустить на арену гвоздь программы и решительно дернул дверь, за которой пряталась «испачканная» мать. Хлипкий замочек моментально отвалился, и из распахнутых дверей ему в лоб прилетело нечто тяжелое, моментально погасившее свет и выключившее все посторонние шумы.

– Ребенка сиротой оставила, грымза безмозглая, – всхлипывал кто-то, сопровождая причитания густым шмыганьем.

Параллельно с рыданиями на Николая лилось что-то холодное и мокрое. Для слез жидкости было слишком много. Для соплей – тоже. Скорее всего его поливают, как увядший салат, чтобы вернуть к жизни. Возвращаться категорически не хотелось, поскольку он моментально вспомнил все, что предшествовало обмороку. Ему смертельно хотелось открыть глаза только после ухода наглой девицы. Однако рассчитывать на то, что она уберется восвояси, безропотно унеся плод любви, чтобы родить и воспитать его в одиночестве, не приходилось. Такие не бросаются на амбразуру, они затыкают вражеские бойницы телами соратников. Нет, ну как она его нашла?!

– Зараза толстомясая, – бубнила мама. – Откуда ты взялась на нашу голову?

– Молчи лучше, ворошиловский стрелок! Родного сына от невестки отличить не смогла!

Женщины отвлеклись от спасения Николая и принялись активно переругиваться.

– Что происходит? – Коля счел момент перебранки самым подходящим для подачи своей реплики. Спросить он хотел суровым, хозяйским тоном, но голосовые связки наиподлейшим образом подвели его, дрогнув в жалком петушином выкрике.

– Колясик, – подпрыгнула мама, – ты жив!

Фраза была какая-то скользкая, во всяком случае, интонации пострадавшему категорически не понравились. Мама явно сожалела о потере повода для нападения на Татьяну: бездыханное тело зашевелилось и нарушило ритуал обвинений и оплакиваний.

Николай грозно откашлялся и многозначительно произнес:

– Я так понимаю – у нас гости.

– Да какие там гости, все свои, – немедленно успокоила его Татьяна, с осуждением глянув на Елену Сергеевну: мол, надо ж так родному ребенку врезать, что у того память отшибло.

Елена Сергеевна укор на свой счет не приняла и, свирепо уставившись на изображавшую заботу девушку, процедила:

– Клопы тоже считают, что они тут не в гостях, но это никак не влияет на их дальнейшую судьбу.

– О, – понимающе кивнула Татьяна, – у вас тут еще и клопы. Это от грязи.

Светская беседа грозила перерасти в крупномасштабное побоище.

– Таня, здравствуй, – прохладно кивнул Николай, намекая, что прыгать от счастья не планирует.

Почему-то Татьяна, гордившаяся своей логикой и здравым смыслом, сладко зажмурившись, продолжала лезть в самую топь, радуясь захватывающей ее трясине. Наверное, это и была та самая необъяснимая, роковая любовь, которая, как известно, слепа, глуха и безумна, словно столетняя бабка, впавшая в маразм. Таня любила. Если бы это замечательное чувство пришло к ней в более зрелом возрасте, когда с высоты прожитых лет и накопленного негативного опыта можно взвесить и адекватно оценить свои поступки, жизнь сложилась бы иначе. Но первая влюбленность, возмутительно неосмотрительная и бесшабашная, толкнула девушку к бездне, выдав ей индульгенцию на предательство. Назад хода не было, да она и не собиралась отступать, наслаждаясь близостью заветной цели. Перед ней раскинулся безбрежный океан счастья, с искрящимися бликами надежд на теплых волнах будущего, с жарким солнцем любви над лазурной гладью мечты и белыми парусами грядущих приятный событий. Татьяна смотрела на все это призрачное великолепие, стоя на краю обрыва, и из-под ее ног с мрачным шелестом уже катились вниз колкие камушки, тащившие за собой тревожный шлейф эха. Если бы только она смогла тогда оторвать взгляд от манящего горизонта и оглянуться…

– Колясик, ты в курсе, что барышня уже мысленно пакует чемоданы и перебирается к нам? – взвизгнула мама, выводя сына из послеобморочного ступора.

– Она беременна, – вяло отреагировал сын, тоскливо разглядывая Татьянину талию.

Над талией плавно нависала линия груди, ненавязчиво примирявшая Николая с присутствием девушки. Он так и сидел на полу, заботливо нянча тупую боль в ушибленной голове. Каждое движение отдавалось в затылке тяжелым ударом стахановского молота. Хотелось уползти от агрессивных женщин и отлежаться на любимом диване, пропустить бой и по факту его завершения сдаться на милость победителя. Покосившись на возмущенно подрагивающий бюст Татьяны, которая гордо информировала маму о том, что она перебирается не к ним, а к отцу своего будущего ребенка, и наличие в квартире довеска в виде склочной старухи – лишь мелкое недоразумение, которое со временем можно будет устранить, Коля подумал, что ему все равно, кого вынесут на щите.

– Сын, почему ты молчишь? – Елена Сергеевна по количеству децибел легко обошла пароходный гудок и заставила жалобно звякнуть тонкий хрусталь в серванте.

Коля уже просчитал, что расстановка сил явно не в мамину пользу, поэтому дипломатично закатил глаза и изобразил сценку «мне дурно». Теперь он находился между двух огней, поскольку ссориться с Татьяной не входило в его планы. Неизвестно, какие действия она предпримет, вероятно, придется жениться. Николай досадливо поежился при этой мысли, но из двух зол выбирают меньшее.

– Что вы прицепились к нему, не видите, плохо мужику? – Татьяна решительно вступала в права официального пользования телом, навалившись на затихшего Колю мягкой грудью и нацеливаясь сделать умирающему искусственное дыхание.

– Не смей слюнявить моего мальчика! – Раздался треск материи и испуганный мамин вскрик.

Николай приоткрыл закатившиеся глаза. Видимо, пытаясь предотвратить осквернение сына, Елена Сергеевна слишком резко потянула гостью, и в результате пуговицы на Татьянином платье отлетели, выпустив на волю сногсшибательные достоинства верхней части ее аппетитного тела.

«Фиг с ней, – малодушно решил Коля. – Пусть будет свадьба. В конце концов, могло прийти и что-нибудь похуже, а эта очень даже ничего…»

– Так я и знала! – злорадно возопила мама. – Эта дрянь даже нижнего белья не носит!

Ей казалось, что сын тоже должен отнестись к этому факту с возмущением. Но в данном случае они не являлись единомышленниками. Судя по Колиной блаженной физиономии, над которой нависло все, что наглая визитерша не положила в пресловутое нижнее белье, его это устраивало. Татьяна же, которую, по мнению Елены Сергеевны, произошедшее недоразумение должно было по меньшей мере смутить, наоборот, расцвела, как майская роза, и демонстративно начала собирать пуговицы, метя по Николаю своим колхозным выменем.

– Еще неизвестно, кто тут беременный, – в последней попытке восстановить справедливость обратилась в пространство мама.

– Разумеется, – с готовностью поддержала тему Татьяна, даже прервав ради такого случая процесс реанимации. – Столько вариантов может быть: и вы, и Коля, и я. Хотя я, конечно, вряд ли. Слишком уж неправдоподобно! В моем-то возрасте!

– Не передергивай мои слова! – Елена Сергеевна аж задохнулась от возмущения, сжав губы до размера младенческого пупка. Вопрос возраста был для нее очень актуальным, поскольку один из бывших коллег по работе, получивший недавно участок в садоводстве, стал активно зазывать ее в гости и намекать на совместное, не лишенное романтики вскапывание грядок. – Где документ, что ты вообще беременна? И даже если и так, то где на твоем пузе написано, кто его автор?