Текст книги "Идет розыск"

«Получают», – настороженно подумал Лосев.

Он снова посмотрел на ворота. На вид они были целехонькими. «Ловко же этот стервец проскочил», – подумал Лосев.

На этот раз ворота были распахнуты настежь, и как раз сейчас из них выезжал медленно и осторожно новенький ЗИЛ-133 с подмосковным номером. Лосев обратил внимание, что машина заняла такую часть пространства в воротах, что места для маневра, какой совершил вчера такой же ЗИЛ, сбив стоявшую возле проходной девушку, не оставалось. Как же все-таки тот негодяй умудрился это сделать?

Лосев подошел к воротам и огляделся. Он помнил план места происшествия. Старик Сиротин стоял вон там, и машина, разогнавшись, легко сбила его и переехала левым колесом, а вот резкий маневр направо, в сторону девушки, при полуоткрытых воротах она не могла совершить, не толкнув, не ударив эту вот, от Лосева левую, створку ворот. И удар должен быть сильным.

Приблизившись, Лосев нагнулся и тут же увидел след удара: железный лист в том месте прогнулся, и на серой его поверхности заметны были зеленые частицы краски.

Машина тем временем осторожно проехала мимо него, и за спиной Лосева раздался настороженный возглас:

– Ты чего тут вынюхиваешь? Пошел, пошел отсюда.

Виталий оглянулся.

Перед ним стоял молодой парень в шинели с зелеными нашивками. «Ишь, бдительность проявляет», – усмехнулся Лосев и дружелюбно сказал:

– Вот, вынюхиваю, чего вчера недонюхали, – и показал свое удостоверение.

Как всегда, оно произвело впечатление.

Парень кивнул головой и, придвинувшись к Лосеву, внушительно произнес:

– Я тебе так скажу, товарищ Лосев. Внимательность к людям, ой, как нужна. У меня, допустим, она есть, так?

– Это ко мне ты сейчас внимательность проявил, так что ли? – усмехнулся Лосев. – Прогнать решил?

– Так это ж согласно инструкции, – парень виновато вздохнул.

– Никакая инструкция грубость не предусматривает, – покачал головой Лосев. – По-разному попросить уйти можно. Согласен?

– Просить у нас не положено, – снисходительно усмехнулся парень. – Это если каждого просить, знаешь что будет? Но с тобой я, конечно, оплошал. Первый день у ворот стою.

– А вчера что делал?

– Я вообще-то грузчиком тут. На складе трудимся. А тут такое дело, дядю Мишу убили. Ну, заместо него временно и поставили.

– Вчера ты видел, как та машина грузилась?

– Да сам же и грузил, с Колькой Нефедовым.

– Кто же при машине был?

– Водитель, кто же еще. Знать бы. Я бы ему враз голову отвертел.

– Ну, а к нему ты внимательность проявил?

– Это он, гад, к нам проявил, – зло ответил парень. – Каждому на бутылку дал, чтобы, значит, быстрее грузили.

– Спешил, выходит?

– Ага. Далеко, говорит, ехать.

– А куда именно, не сказал?

– Нет. И нам-то ни к чему было.

– Что же ты в нем при своей внимательности заметил?

– Чего заметил? – парень задумался, потом широко улыбнулся. – Да ничего.

– Ну, а одет как был?

– Как одет? Телогреечка новая, черная. Кепка. Ну, брюки… Чего там еще может быть? Я вот так рассуждаю: испортился народ.

– Всякие люди есть, – покачал головой Лосев.

– Само собой, – охотно согласился парень. – Но… вот чего ему, гаду, нужно было, ты мне скажи? Зачем он старика-то порешил? И Женьку, вот. Такая девка. Я вокруг нее ходил, облизывался. Дыхнуть на нее боялся, если откровенно сказать. А он? Казнить таких надо, вот что я скажу. Законы-то у нас больно слабые, у кого хочешь спроси.

– Эх… – вздохнул Лосев. – Звать-то тебя как?

– Степан, по батюшке Родионович, по фамилии Завозин.

– Эх, Степан Родионович, – снова вздохнул Лосев, – законы у нас не слабые, а очень даже строгие. Их только выполнять надо.

– Ну, да, строгие, – презрительно хмыкнул Степан. – Человека, к примеру, порешил, а тебе шесть лет отвесят. Дело это?

– Так, ведь, шесть лет! Или восемь. И какой жизни.

– Э-э, – Степан махнул рукой. – Всюду люди живут. Всюду своя компания. Слушай! – он вдруг оживился. – А у того душегуба наколка на пальцах была.

Чудная такая наколка. На одном пальце восклицательный знак, на другом – вопросительный, на третьем – опять восклицательный, на четвертом – опять вопросительный. Я даже спросил, что это, мол, означает. А он, рожа, смеется, говорит: «Из этого вся жизнь состоит».

«Где же, спрашиваю, ты такую философию подхватил?».

«В одной академии, говорит. Отсюда ее за лесом не видно». Чуешь, зверюга какая?

– Да-а, – кивнул Лосев и снова спросил: – Ну, а как все случилось, ты не видел?

– Нет. Услали меня. Вот Колька, тот видел. В свидетели пошел.

– Ну, ладно, Степан Родионович, – Лосев улыбнулся и похлопал парня по плечу. – Бывай пока. Авось еще свидимся.

– Авось, – ответно и дружески улыбнулся Степан.

Простившись, Лосев прошел через распахнутые ворота во двор и направился к административному корпусу, по пути размышляя о парне, с которым только что познакомился. Неглупый и неплохой парень, хотя в голове у него полный набор самых расхожих и самых отсталых взглядов и представлений. А интересная, между прочим, наколка у того типа. Видимо, сидел в какой-то колонии, там и наколку сделал. Попадись теперь где-нибудь его пальчики, и личность может быть установлена сразу.

Только где же они теперь попадутся, вот вопрос.

Лосев подошел к нужной двери, толкнул ее и поднялся по темноватой лестнице на второй этаж.

Бухгалтерию он нашел быстро.

Через минуту Виталий уже сидел напротив миловидной черноволосой женщины с удивительно голубыми глазами, в ярко-красной кофточке, с ниткой красных бус на длинной и тонкой шее. Женщина казалась такой ухоженной, сытой и капризно-величественной, что было даже странно видеть ее в забитой столами и бумагами заводской бухгалтерии, а не в театре, например. Больше Виталий ей места нигде не нашел.

Звали женщину Маргарита Евсеевна. Возле ее стола собралось еще несколько работников бухгалтерии, несказанно встревоженных вчерашним ужасным происшествием. Все они немедленно побросали работу, как только узнали, что за посетитель пожаловал к ним. И приободренная их всеобщим вниманием и даже сочувствием, Маргарита Евсеевна самоуверенно и пренебрежительно сказала Лосеву после того, как он изложил причину своего визита:

– Я, молодой человек, знаю свое дело прекрасно.

Меня вообще учить не надо. Во всяком случае этому делу, – чуть лукаво добавила она.

И Виталий ответил, пожалуй излишне сердито и как бы насмешливо:

– Во-первых, я в данном случае для вас не молодой человек. А во-вторых, – язвительно продолжал Виталий, – я не собираюсь вас учить. Но вот попросить вас кое о чем придется, уж извините.

Маргарита Евсеевна небрежно пожала плечами.

– Что же вам угодно?

– Документы, по которым была отпущена эта самая лимонная кислота. Ведь остались же у вас какие-то документы?

– А как же иначе? – улыбнулась молодая женщина, обнажив ровные перламутровые зубы. – Вот, пожалуйста, товарно-транспортная накладная и доверенность фабрики на имя этого Борисова. Видите, все по форме, все печати и подписи на месте.

Она положила перед Виталием бумаги. Товарная накладная его мало интересовала, а вот доверенность Виталий внимательно изучил.

– Да, – наконец сказал он. – Доверенность на первый взгляд сомнений не вызывает, это верно.

– Ну, а на второй? – насмешливо осведомилась Маргарита Евсеевна.

– А на второй, если бы вы удосужились бросить на нее второй взгляд, возникают по крайней мере два вопроса. И у вас возникли бы.

– Вот как? Интересно даже, какие?

– Сейчас скажу. Но прежде хотелось бы знать: вы видели паспорт гражданина Борисова, держали его в руках?

– А как же. Держала и видела.

– Прекрасно. А как выглядит этот гражданин Борисов?

– Это имеет значение?

– Да, имеет.

В прекрасных глазах молодой женщины впервые мелькнуло беспокойство.

– Постараюсь вам его описать, – не очень уверенно сказала она. – Высокий, чуть, правда, пониже вас.

– Стройный. В красивом импортном сером пальто, в шляпе, тонкое лицо… Ну, симпатичное… – она поколебалась и добавила. – И улыбка симпатичная.

Правда, Любочка? Ты его видела.

– Да, – настороженно кивнула одна из женщин. – Вполне симпатичный гражданин.

– А сколько ему на вид лет? – спросил Лосев.

– Ну, наверное, лет тридцать, тридцать пять, – пожала плечами Маргарита Евсеевна.

– Ошибаетесь, – мягко, даже сочувственно возразил Лосев. – Ему уже эдак под восемьдесят. Не заметили, выходит?

– Вы меня не разыгрывайте, моло.. товарищ, – сердито поправилась Маргарита Евсеевна. – У меня еще пока что глаза есть.

– Это не я вас, это он вас разыграл, – сухо возразил Лосев. – Ведь по паспорту ему уже восемьдесят лет.

– Что?!.

– Да, да. Стоило вам только повнимательнее посмотреть на его паспорт. И, кстати, на фотографию там.

– А на фотографии он!

– Ага. Значит, переклеил. Это вы тоже не заметили?

– Это я не обязана замечать, – резко возразила Маргарита Евсеевна. – Я не криминалист, а бухгалтер. И год рождения не обязана смотреть! Доверенность есть? Есть. И все.

– А печать на доверенности вас устроила? – поинтересовался Лосев. – И штамп тоже? Вы посмотрите на них. Все вы, товарищи, посмотрите. Полезно. Ведь липа же, неужели не видно? Невооруженным глазом.

Доверенность пошла по рукам.

Печать и штамп там были, очевидно, выполнены кустарным способом: буквы кое-где покосились, герб в середине печати вообще не был до конца прорезан, а на штампе, где буквы плясали так же, как и на печати, в названии министерства оказалась даже грамматическая ошибка.

– Ой! – воскликнула одна из сотрудниц. – Это просто кошмар, если так вот вглядеться.

– Грубая работа, – мрачно объявил мужчина-бухгалтер. – Впору сразу было милицию звать.

Все вокруг понуро молчали.

– И это не все, – продолжал Лосев. – Отнеслись бы к делу внимательно, заметили бы еще одну странность в этой доверенности.

Окружающие снова насторожились. Маргарита Евсеевна, до этого непрестанно прикладывавшая платочек к носу и глазам, замерла, скомкав его в кулачке, и с испугом посмотрела на Лосева.

– Откуда эта машина к вам пришла? – спросил Виталий.

– А черт ее знает теперь, откуда она пришла, – в сердцах воскликнул мужчина-бухгалтер.

– Теперь-то понятно, что черт ее знает, откуда, – усмехнулся Лосев. – Но тогда вы же считали, что она из-под Житомира, так или нет?

Он посмотрел на Маргариту Евсеевну, и та, промокнув платочком глаза, тихо ответила, не поднимая головы:

– Так…

– Ну, вот. А госзнак машины посмотрите какой здесь указан, – Лосев протянул доверенность Маргарите Евсеевне. – Серия какая?

– КРУ, – неуверенно произнесла та, взглянув на доверенность в его руке и словно боясь сама к ней прикоснуться.

– И что это значит? – спросил Лосев.

– Откуда я знаю, что это значит, – плачущим голосом произнесла Маргарита Евсеевна. – Долго вы меня еще будете терзать?

– Некоторое время придется, – ответил Виталий. – Так вот. Видите, что получается? Госзнак на машине, которая пришла к вам якобы из Житомирской области, принадлежит Крымской области. Не странно ли?

– Я что же, по-вашему, и в этих дурацких номерах должна разбираться? – со злостью и отчаянием воскликнула Маргарита Евсеевна. – Я ничего в этом не понимаю! И не обязана понимать! Не обязана!

Она даже стукнула кулачком о свой стол.

– Да, – согласился Виталий. – Не обязаны. Но если бы вы обратили внимание хотя бы на все остальное и не выдали бы груз, то, кроме всего прочего, остался бы жив человек и не был бы ранен другой. А это, на мой взгляд, важнее любого груза.

– Ну, уж вы слишком, товарищ, – неуверенно подал голос мужчина-бухгалтер. – Как так можно…

А Виталию вдруг пришла в голову мысль, которая обожгла его, пришла разгадка всей случившейся драмы у ворот завода. Так он, по крайней мере, сейчас подумал.

Ну, конечно! Старик Сиротин посмотрел бумаги при выезде машины с завода, а потом, отойдя к воротам и уже собираясь их распахнуть, заметил ее номер, уловил несоответствие и что-то заподозрил. А те испугались и рванули вперед. Они ошалели от испуга. И старик стоял у них на пути. Но зачем они сбили и девушку? Да просто зверь сидел за рулем, взбесившийся зверь!

Виталий ощутил прилив бессильной ярости.

– Ладно, – устало произнес он. – Будем их искать.

– Да, найди их теперь, – вздохнула одна из женщин.

– Ну, кое-что мы все-таки умеем, – ответил Лосев – Подумаем… И еще придем к вам.

Ему вдруг показалось, что кончик какой-то ниточки прячется здесь, на этом заводе, какой-то важной ниточки, ведущей, правда, неизвестно куда. Виталий с сомнением посмотрел на заплаканную Маргариту Евсеевну.

ГЛАВА II
Прелестная Маргарита Евсеевна

На следующий день в кабинете у Цветкова закадычный дружок Лосева, старший инспектор службы БХСС Эдик Албанян, со свойственной ему горячностью заявил:

– Это не убийцы, дорогой. Это расхитители социалистической собственности, особо наглые и особо опасные, вот что я тебе скажу.

– Для тебя, может, и расхитители, – со злостью возразил Виталий. – А для меня – убийцы.

– Но сто пятьдесят тысяч из кармана государства вынули за один час, ты представляешь опасность?!

– А человеческая жизнь? И раненая Женя Малышева? Эту опасность ты представляешь? – с неменьшей запальчивостью ответил Лосев.

– Это для них осечка, понимаешь, досадный эпизод, а вот похищать народное добро они и дальше будут, главное их занятие это, ты пойми!

– «Досадный эпизод»? – насмешливо переспросил Лосев и обернулся к молчавшему Цветкову. – Слыхали, Федор Кузьмич? Эпизод это, видите ли, у них, да еще досадный. Самое тяжкое преступление это! – Снова обернулся он к Албаняну. – Самое! Независимо от того, главное это их занятие или не главное…

– Главное! – перебил его Албанян. – В том-то и дело. И пока они еще чего-нибудь не… Ой! Погоди, погоди! – в волнении перебил он уже самого себя. – Мы к ним, понимаешь, одно дело по Москве примерим.

– Какое дело? – немедленно заинтересовался Лосев, тут же забыв о возникшем споре.

– Хищение пряжи, пять с половиной тонн, из комбината верхнего трикотажа. Тоже, понимаешь, по поддельной доверенности и чужому паспорту. И на машине у них был чужой госномер.

– Откуда?

– Ивановская область. Этот номер совсем на другой машине стоял, из гаража горисполкома. Год назад пропал.

– А доверенность от кого?

– Есть такое Ивановское производственно-трикотажное объединение.

– Ну, тут все же чище сработано, – заметил Лосев.

– И сработано чище, и фигуранты другие, я по приметам вижу. Но почерк! Одна рука, понимаешь. Одна голова!

Тут Цветков перестал, наконец, задумчиво крутить очки в руках и перекладывать на столе .карандаши. Он вздохнул и решительно объявил:

– Словом так, милые мои. Дело это надо вести совместно, я полагаю. Эти субчики и вас и нас сильно интересуют. Вот вам двоим и поручим. Не возражаете? – обратился он к Албаняну. – С руководством, думаю, этот вопрос уладим.

– Как можно возражать! – весело откликнулся Эдик. – С таким, понимаете, выдающимся человеком, как товарищ Лосев, совместно работать за честь почту.

– У нас все выдающиеся, – озабоченно пробормотал Цветков, берясь за телефон.

Он набрал короткий внутренний номер.

Полковник Углов одобрил предложение Цветкова.

Получив «благословение» начальства, друзья поднялись на пятый этаж и заняли свободный кабинет возле комнаты Албаняна.

Эдик принес довольно пухлую папку.

– Сейчас, дорогой, будем сравнивать два дела. Вдруг да все «в цвет» окажется. Ну, а ты свою раскрывай, – добавил он, кивнув на тоненькую папку в руках у Лосева и выразительно пошевелив в воздухе пальцами. – Давай товар, не жмись.

– Какой тут товар, – вздохнул Лосев. – Слезы пока.

Он, раскрыв папку и пробежав глазами первую из бумаг, отложил ее в сторону и сказал:

– Давай по порядку. Как возникло дело с пряжей?

– Ц-а! – досадливо цокнул языком Эдик. – Самым, понимаешь, неприятным образом возникло. Через четыре месяца после преступления, можешь представить? До того ивановцы и не знали, что банк с их счета снял семьдесят… погоди, – Эдик порылся в бумагах, достал одну и прочел. – Семьдесят четыре тысячи пятьсот сорок семь рублей и, согласно платежному требованию, перечислил на счет Московского комбината. Так что москвичи спокойны, им за пряжу уплачено, а ивановцы тоже молчат, не знают, что с их текущего счета денежки – тю, тю! Через четыре месяца только узнали. Ну, тут уж, сам понимаешь, прибежали к нам. А что через четыре месяца установишь?

– Ну, кое-что наскребли? – поинтересовался Лосев.

– А как же, – с некоторым даже самодовольством ответил Эдик. – Скажем, приметы этих деятелей получили. Совсем, понимаешь, на твоих не похожи, особенно тот, на кого доверенность была.

– Вы ее изъяли?

– Непременно. Вот она, фальшивка, – Эдик помахал в воздухе злополучной доверенностью. – Все, как в твоем случае.

– Так. Первым делом, – Виталий задумчиво побарабанил пальцами по столу, – давай обе доверенности на почерковедческую экспертизу отправим. Может, одной рукой написана?

– Я тебе пока сам скажу, – самоуверенно объявил Эдик. Давай свою.

Он положил обе доверенности рядом. Лосев, не утерпев, поднялся со своего места и склонился над плечом Албаняна.

– Ото! – почти одновременно воскликнули оба, лишь взглянув на доверенности, и многозначительно переглянулись.

– Никакой, понимаешь, экспертизы не надо! – воскликнул с энтузиазмом Албанян. – А?

– М-да. Только для порядка, – согласился Виталий. Одна рука писала.

Однако это открытие пока мало продвигало расследование, хотя стал ясен опасный масштаб дела и сама преступная группа оказалась куда больше, чем можно было в начале предположить.

– Если приезжают разные люди, – сказал Албанян, – значит, должен быть главарь, – и без всякого перехода спросил: – Следователь у тебя из прокуратуры?

– А как же? Убийство.

– Ясно. Но сейчас давай вдвоем помозгуем. Потом доложим. Пока идет розыск – это наш хлеб.

– Хлеб общий, – махнул рукой Виталий. – И не сладкий. Ты мне вот что скажи: как этот отпуск груза оформляется?

– По доверенности, ты же видишь?

– Это понятно. А разве любое предприятие может такую доверенность оформить? Тут ведь какая-то плановость есть.

– Само собой, – кивнул Эдик и, расположившись поудобнее, достал сигарету. – Вот гляди, – он закурил. – Для производства, допустим, кондитерских изделий нужна лимонная кислота, так? И кондитерская фабрика заранее знает, что она является фондодержателем этой кислоты на таком-то заводе, где она производится.

И только там фабрика эту кислоту может получить в течение данного года, причем определенное количество тонн. Все, понимаешь, планируется.

– Выходит, эти жулики заранее знали, какая в Москве требуется доверенность, от какого предприятия?

– Выходит, так.

– А откуда они это могли узнать? Кто им мог дать такую информацию? Ведь постороннему человеку ее не дадут, например, в министерстве… какое тут может быть министерство ?

– Пищевой промышленности, – подсказал Эдик и добавил: – Ясное дело, никто там этой информации постороннему человеку не даст. Тут свой человек нужен.

– Свой или… не свой, но… так, так, так, – задумчиво произнес Лосев и снова спросил. – Ну, а на заводе, производящем эту самую кислоту, знают всех своих фондодержателей?

– Само собой, – пожал плечами Албанян и, многозначительно подняв палец, добавил: – И знают, кто и сколько уже выбрал из своего фонда в этом году,

– затем подумал и сказал: – Тогда есть еще один возможный источник информации. Сами фондодержатели. Допустим, та же кондитерская фабрика. Достаточно иметь своего человека там в бухгалтерии, чтобы вовремя состряпать доверенность и получить строго фондируемую кислоту.

– Да, пожалуй, ты прав. Это третий канал информации, – согласился Лосев.

– Но ты, понимаешь, обрати внимание! – возмущенно воскликнул Эдик. – На чем все эти опаснейшие преступления держатся. Исключительно на безответственности, формализме и равнодушии, полнейшем равнодушии!

Вот я его спрашиваю, там, в бухгалтерии: «Как вы доверенность читали? Ведь в штампе неверно названо это Ивановское объединение».

– Жулики тоже знают, с кем имеют дело, – вставил Виталий.

– Точно! – Эдик сделал выразительный жест, словно поймал Виталия на слове. – А этот деятель в бухгалтерии на меня таращится и говорит: «Да кто же штампы по буквам читает? Тем более они всегда слепые». Я говорю: «Ну, а почему вы отпустили пять с половиной тонн пряжи из фонда следующего квартала? Бывало так раньше?». «Могу посмотреть, – говорит. – Но вообще это не моя компетенция». «Так вы бы посоветовались с теми, чья это компетенция», – говорю. «Что вы, – отвечает, – если я по каждому такому случаю буду еще советоваться… да у меня и так работы выше головы». А у самого на столе, под папкой, «Футбол-хоккей» лежит, я же вижу. Вот так и работают. Это не десятка летит, не сотня, не тысяча даже.

Эдик вскочил и заходил по кабинету.

– Да… Воспитывать людей надо, – вздохнул Лосев.

– Воспитывать? – Эдик остановился перед ним, сунув руки в карманы, и иронически посмотрел сверху вниз. – Судить надо.

– Нет, воспитывать, учить добросовестности, со школы учить, с детского сада даже.

– Эх, философ, – Эдик с сожалением посмотрел на Лосева.

– Слушай, – спросил Лосев, занятый своими мыслями. – А куда они столько кислоты девают, как ты думаешь?

– Я, дорогой, не думаю, я знаю, – важно объявил Албанян. – Они ее дельцам подпольным продают. Такая, понимаешь, водится мелкая порода жуликов, но очень вредная. Гонят, понимаешь, левый товар. Ну, левый товар, это ты понимаешь?

– Это теперь уже всякий понимает, – усмехнулся Лосев. – И большой с этого доход у них?

– Ого! Нулей больше, чем пальцев на руке. И потому за сырье они могут отвалить в два, в три раза больше, чем оно стоит.

– Ничего себе, мелкая порода! – обеспокоенно воскликнул Лосев. – Но куда они могут сбыть эту лимонную кислоту здесь, в Москве?

– Почему же только в Москве? Как раз удобнее сбыть ее где-нибудь подальше.

– Я пока исхожу из того, что они из Москвы выскочить не успели.

– Это почему «не успели»? Номер поменяли и успели.

– Нет, – усмехнувшись, покачал головой Виталий. – Не все так просто. Во-первых, номер сразу не поменяешь, чтобы никто не видел. Надо место подходящее найти, где-то спрятаться. А тут, глядишь, и вечер настал, даже поздний вечер. На вылетных шоссе машин стало мало, значит, каждой машине больше внимания. А они знают, все посты ГАИ предупреждены.

– Так, ведь, номер другой!

– Не в одном номере дело. Им страшно, понимаешь? Они только что убийство совершили. А у них крыло сильно помято, на нем краска от ворот, серебристая на зеленом, очень заметно. И путевой лист тоже не в порядке. Листы, вернее. К каждому госномеру у них свой путевой лист должен быть. В тот, с фальшивым знаком, у них вписан был на заводе груз – лимонная кислота. А в другой путевой лист, где настоящий номер стоит, что-то другое было вписано, так? Выходит, если на выезде из Москвы ГАИ их остановит и начнет проверять, – сгорят. Нет, они наверняка побоялись по полупустому шоссе из Москвы выезжать.

– Однако шанс был все-таки?

– Но страха больше. И потом, что значит «был шанс»? Это значит, что кто-то из наших людей, в данном случае инспекторов ГАИ, плохо сработает, невнимательно, равнодушно, так? Да, это может быть. Эх, как бы мне хотелось на сто процентов верить в каждого из них! В каждого! Понимаешь?

– В каждого из нас, дорогой, – весело поправил Албанян. – Так точнее. Ну, конечно, кроме тебя и меня. В нас можно быть уверенным на сто пятьдесят процентов, верно?

– От скромности ты не умрешь, – улыбнулся Виталий.

– Не в том дело! – возбужденно воскликнул Эдик. – Я сюда пришел знаешь почему? От злости. Ты знаешь, я ВГИК кончал. Экономический факультет, конечно. Режиссером не собирался быть, оператором тоже, актером тем более.

– А напрасно. Из тебя бы актер получился.

– Из меня кое-что другое получилось, – зловеще произнес Эдик. – Я, дорогой, когда помдиректора картины на «Мосфильме» стал работать, мирового жулика в директора получил. Фокусник был. Из воздуха деньги делал и в карман себе клал. Я уследить не мог, слово даю. Вот такой мне гений, понимаешь, попался. И тут я обозлился. Я человек гордый.

– Ого! Знаем.

– Ну, вот. И я дал себе слово, понимаешь.

– И стал асом. Грозой, так сказать, – засмеялся Виталий.

– Именно, – вполне серьезно согласился Эдик. – Так можно после этого в меня верить, я тебя спрашиваю? Тем более что злости у меня за это время прибавилось.

– Согласен! А пока скажи: куда они могут в Москве эту кислоту сбыть?

– Никуда. Если заранее не сговорились. А если сговорились, то им и не надо было из Москвы вырываться. Погоди! – снова оборвал сам себя Эдик. – А вчера днем они не могли из Москвы удрать? В потоке машин, так сказать. За ночь спокойно поменяв номер?

– Вряд ли, – покачал головой Виталий. – Мы еще накануне проинструктировали все посты ГАИ на вылетных и тупиковых шоссе: марка автомобиля и помятое правое крыло. Ну, а затем – груз и путевой лист. Нет, в Москве мы их заперли.

– Пока.

– Да, пока, – Виталий вздохнул. – Пока они не починят где-то крыло. Значит, надо немедленно прочесать все автохозяйства, парки, мастерские. И тут главная наша надежда – участковые инспектора. Хотелось бы верить в каждого. Ведь один только нерадивый окажется, всего один – и все прахом пойдет! Уйдут убийцы!

– Ладно. Ты мне это не рассказывай, – нервно откликнулся Албанян. – Значит, план у нас с тобой такой.

Ты закидываешь сеть на все автохозяйства и прочее. А я – это второй пункт плана – намечаю список предприятий пищевой промышленности города, куда они могут сбыть кислоту.

– И берешь их на контроль.

– Ну, само собой.

– И еще пункт третий, – сказал Виталий. – Попробуем давай составить фотороботы. Ведь в обоих местах преступников видел не один человек.

– Очень хорошо!

– И еще, Эдик, самое трудное, – Виталий секунду помедлил. – Надо, по-моему, еще поработать вокруг этой четверки. Ведь их не только видели, с ними говорили, они говорили что-то, шутили, болтали, уводили, может быть, разговор в сторону, темнили с одним так, с другим эдак. Ну, короче, понимаешь? Все люди должны вспомнить каждое их словечко, намек, шуточку.

– Очень хорошо! – снова быстро согласился Албанян. – Значит, план мы с тобой составили. Пойдем доложим?

Маргарита Евсеевна до сих пор еще не могла привыкнуть, что ее называют порой по имени и отчеству. Ей только что исполнилось двадцать четыре года, и четыре года назад она весьма удачно вышла замуж. Ее Миша так успешно делал карьеру! О нет, совсем не в плохом смысле, он никого не подсиживал, никого не расталкивал и тем более не делал никому гадостей. Нет, он просто был неглуп, знал свое дело и два языка впридачу, хорошо – английский, чуть похуже – французский, был добросовестен, покладист, добродушен и всем приятен. А работал Миша в учреждении, которое называлось «Экспортфильм». Через год после женитьбы они уехали в Индию и прожили там полтора года. Это время осталось в памяти у Риты как вереница поездок, приемов, потрясающих экзотических красот, покупок и успеха, ее, Ритиного, успеха, от которого кругом шла голова, ибо ни один мужчина не мог устоять перед ее обаянием и красотой.

Так ей казалось, во всяком случае. Рита даже втайне завистливо думала, что вполне могла бы быть женой самого посла и эта роль ей была бы больше к лицу. Ах, как Рита гордилась своим успехом, как была счастлива. Как нравилось ей капризно надувать губки и требовательным тоном просить что-то. И у большинства мужчин в тот же момент на лице появлялось глупо-радостное выражение, а У других, посильнее и поумнее, – снисходительно-ласковое, но в любом случае все они спешили выполнить ее просьбу. Миша много работал и ничего не замечал.

Еще до замужества, сразу после школы, Рита попыталась поступить по совету отца в Плехановский институт, но не добрала баллов на вступительных экзаменах. И тогда отец, главный бухгалтер небольшого учреждения, устроил ее на двухгодичные бухгалтерские курсы, которые она закончила как раз перед замужеством.

Миша уже появился на ее горизонте – невысокий, грузный, рыжеватый, с круглым лицом и близорукими глазами за толстыми стеклами очков. Он был мягкий, веселый. Красиво и увлеченно рассказывал о своей интересной и совсем необычной работе. Это было кино, волшебный край звезд, славы и красоты, о котором Рита и мечтать до сих пор не могла. А Миша был там свой человек, всех знал, и его, видимо, все знали. И он казался Рите почти волшебником.

К тому времени Рите уже все вокруг наскучило. Вечные болезни, трудности и заботы, которыми жили родители, ее просто бесили. А тут еще Стасик. У Риты был брат, младший и очень больной. С детства жестокий полиомиелит приковал его к постели. В постели он окончил школу, учителя приходили к нему на дом, некоторые брали за это деньги. Мать возмущалась, а Рита пожимала плечами и не вмешивалась, это ее не касалось. У нее была своя жизнь, полная, главным образом, бесконечными романами. За ней непрерывно ухаживали, ее внимания домогались, и Рита так привыкла к этому, то наглому, то застенчивому, то вкрадчивому и настойчивому ухаживанию, что других мыслей у нее, кроме того, как обойтись с тем или другим из поклонников, просто не было, если, конечно, не считать нарядов, которые ей давались с немыслимым трудом.

– Рита, – сказал ей однажды отец. – Мне не нравится твой образ жизни.

– А мне ваш, – дерзко ответила она.

– Ты как со мной разговариваешь? – вскипел отец. – Хватит! Пора, милая моя, браться за ум. Вот кончила курсы, поступай на работу.

– Я, папочка, лучше выйду замуж, – нежно пропела Рита.

– Дура! Замуж не для этого выходят. Мы с твоей матерью…

– Ах, папочка, я уже это тысячу раз слышала. Вы с мамой всю жизнь были образцом добродетели. Знаю. А мне этого не надо. Я свою жизнь устрою по-другому. Ты видишь, какая я красивая? Надо это учитывать?

– Господи, какая дура! – схватился за голову отец и, понизив голос, спросил: – Тебе и брата не жалко?

– Жалко, – спокойно ответила Рита.

– Ну, так помоги же нам. Ведь моего заработка…

– Вот я и помогу. Выйду замуж, и тебе не надо будет меня содержать. Пусть муж содержит.

– Какой муж?! Откуда муж?! – снова взорвался отец. – Ты окончательно рехнулась!

– Есть муж. То есть скоро будет, – все так же спокойно сказала Рита. – Хотите познакомиться?

И в тот же вечер привела Мишу.

После его ухода отец сказал с ноткой сочувствия в голосе:

– Славный малый.

– Он плохо видит? – спросила мать.

– Прекрасно видит, – самолюбиво возразила Рита.

– Прекрасно видит, но далеко не заглядывает, – усмехнулся отец и, вздохнув, тихо и устало прибавил: – Дал же бог детей.

– Коля, – укоризненно сказала жена, метнув встревоженный взгляд на дверь в соседнюю комнату.

А вскоре Рита вышла замуж и через год уехала в Индию.

Вернулась она оттуда довольная, с уймой «тряпок» и впечатлений. Весь первый вечер у родителей она с восторгом рассказывала о том, что видела, что купила, какие люди их окружали. Миша рассеянно улыбался и отмалчивался, изредка хмуря свои белесые брови, а глаза за толстыми стеклами очков казались усталыми.