Текст книги "Три осколка луны"

Гордеев недоуменно покачал головой:

– Как это может быть?

– В двух километрах от города есть железнодорожный переезд, – продолжал Алексей. – Мне тогда было двенадцать лет, и, конечно, я не мог осознать всего случившегося с моей семьей. Я ехал на велосипеде – возвращался с того самого озера, где она утонула. Я туда ездил каждый день, а родителям ничего не говорил. Сидел на берегу и часами смотрел на воду. Иногда ревел. Я поверить не мог, что сестры больше нет. Так вот, я успел проехать перед поездом, сразу за мной опустили шлагбаум. С моей стороны стояло несколько машин, и в одной из них, через одну от меня, в синей иномарке, на заднем сиденье, через наполовину открытое темное окошко я увидел свою сестру. Я не сомневался: это была она. У меня хватило времени рассмотреть ее, узнать. Было бы странно: увидеть лицо родного человека и отвернуться, проехать мимо. Только острижена она была коротко…

– Коротко?.. Под мальчика?

– Да нет. – Алексей мельком взглянул на снимок. – Не как на фотографии у вашей жены. Ежик был на голове. Я ничего не понимал. Она тоже повернула ко мне голову, и теперь мы смотрели друг на друга. Только она глядела на меня, как на пустое место. Абсолютная отрешенность, точно слепая была. Помню, первый раз я закричал, когда проходил поезд. Второй тоже. А третий, когда его хвост и перестук колес уже прокатились мимо. И тогда же окошко, через которое она смотрела на меня, поехало вверх. Машина стала неприступной. Потом подняли шлагбаум, я хотел догнать чертов автомобиль, но меня чуть не сшибли те, кто ехал сзади. Вот и все свидание. Мне никто не поверил: ни мать, ни отец, ни соседи, ни друзья. Посчитали, что смерть сестры оказала на меня слишком сильное воздействие, вызвала психологическую травму. А впрочем, так оно и было.

– Вы уверены, Алексей, что похоронили именно вашу сестру?

– Я не понимаю вас… Как может быть иначе?

– Вы можете быть уверены, что почти десять лет назад в гробу, в день похорон, лежала именно ваша сестра – Даша Погодина? Только не забывайте о том, что спустя две недели вы увидели в окне незнакомой машины, покидающей Мохов, девушку, очень похожую на вашу сестру. А спустя десять лет к вам явился чудак-человек, который утверждает, что, сам того не ведая, женат на вашей сестре, ныне здравствующей. – Петр отодвинул стул, сел напротив хозяина дома и растер ладонями лицо. – Господи… Видите ли, Алексей, мне тридцать пять лет. Первый раз я был женат в вашем возрасте. Через полгода, поняв, что совершил ошибку, развелся. У меня есть ребенок, которого я не вижу. Я жил легко, умею. Но чего-то мне в этой жизни не хватало. Наверное, очень многого. И вот в августе прошлого года мне наконец показалось, что судьба улыбнулась и я встретил свою мечту. Но каждый новый день расставляет на моем пути новые капканы, и скоро, наверное, я завою от боли. Самое страшное – предчувствие, что дальше будет еще хуже. Поэтому ответьте на вопрос, который я задал вам, с предельной точностью. Пожалуйста.

Алексей отрицательно покачал головой:

– Мать и отец ездили на опознание в морг. Я помню, какими они вернулись. Такое не забывается. Не могло быть ошибки. Никак не могло. – Он грустно улыбнулся. – Именно поэтому, увидев Дашу в автомобиле, я чуть не сошел с ума.

– А скажите, нет ли у вас дяди: по отцу, по матери?

Алексей кивнул:

– У мамы есть брат.

– И чем он занимается?

– Фермер.

Гордеев в двух словах рассказал о таинственном дяде своей жены, Алексей отрицательно покачал головой:

– Думаю, это не тот человек. Дядя Паша купил дом с участком еще лет пять назад и уехал. Это километрах в ста от Мохова. Сам он никуда не выезжает. У него большая пасека. Мы видимся редко, хотелось бы чаще.

– Я вам верю. – Петр поднялся со стула, взял айфон и положил в карман. – А где похоронена ваша сестра? Просто хочу посмотреть на ее фото…

На мотоцикле Алексея они пролетели по окраинным улицам, сбавили скорость перед кирпичными воротами с облезлыми красными звездами и медленно поехали по аллеям. Гордеев раз или два взглянул наверх: тяжелые весенние облака ползли над городским кладбищем, в этот день и час – безлюдным, почти брошенным.

…Памятник из мраморной крошки, ограда выкрашена под серебро, могила ухожена. С памятника на Петра смотрела Ева – совсем еще юная, улыбавшаяся той легкой и открытой, счастливой улыбкой, которая однажды так подкупила его. Пристально рассматривая фото, Петр протянул:

– Значит, в гробу лежала ваша сестра…

– До сих пор помню, как мать целовала ее в лоб.

Гордеев вышел из-за ограды, недоуменно покачал головой.

– Чертовщина какая-то. – Он хлопнул по ручке. – Ненавижу мотоциклы. А моя жена их обожает. У нее «Харлей», самый настоящий стальной жеребец, когда дает по газам – держись…

– Ваша жена ездит на мотоцикле? – оборвал его Алексей.

– Гоняет сломя голову по всему Предтеченску и ничего не боится.

– Я сам научил сестру кататься на мотоцикле. Помню, сначала она боялась, а потом разохотилась. Говорила, закончу школу, пойду в каскадеры.

Гордеев вновь покачал головой:

– Бред какой-то. Я возвращаюсь в гостиницу. Вы подбросите меня?

Ближе к вечеру у одной из забегаловок Гордеев отыскал плечистого ханыгу с лицом попрошайки-переростка. Тот назвался Трофимычем. Гордеев вручил ему купленную в магазине лопату и пообещал за двухчасовую работу пять тысяч рублей. Трофимыч не мог поверить своим ушам. А работа заключалась в следующем: когда наступит темнота, они должны вместе отправиться на кладбище. Там наемному работнику укажут могилу, которую он в самый короткий срок должен будет разрыть.

– И гроб открывать мне? – озираясь по сторонам, настороженно спросил Трофимыч.

– Тебе, тебе, – ответил Петр. – За гроб еще штуку.

– Не, – покачал головой тот, – две… А сейчас двести грамм. Для храбрости.

– Получишь на месте. Но если окосеешь раньше времени, берегись!

Трофимыч хотел было испугаться, но Петр рассмеялся и купил ему бутылку пива.

– Чтобы до вечера больше ни грамма, а не то контракт расторгну в два счета.

В полночь они были на кладбище. Когда торопливо шли по аллее, а потом пробирались к могиле, сизоватые облака текли по темному небу. Трофимыч заправился обещанным стаканом, опрокинув его залпом, и схватился за лопату. Над кладбищем, то и дело прорываясь сквозь плывущие облака, зависла яркая и полная луна, рассыпая серебро по оградам, звездам и крестам. Птицы умолкли, только где-то в отдаленье, один-одинешенек, легко и стройно пел кладбищенский соловей, да лопата Трофимыча яростно врезалась в весеннюю, разбухшую от влаги землю… В какой-то момент он, тяжело дыша, прижал черенок лопаты к груди, глотнул минералки из бутылки, протянутой ему Гордеевым, и прислушался.

– Поет, злодей, – тихо сказал он и продолжал работу.

Трофимыч все глубже погружался под землю. Когда над краем могилы осталась только его голова, да лопата то и дело взлетала, зло выбрасывая землю, Гордеев не выдержал, налил себе в пластмассовый стаканчик водки и выпил.

Лопата гулко ударилась в крышку гроба.

– Святотатствуем, прости господи, – уже из-под земли сказал Трофимыч. – Как будем гроб тащить, хозяин?

Вооруженный фонарем, Гордеев сел на корточки у края могилы; луч полоснул Трофимыча по лицу и полетел в черную пустоту; пополз по усыпанной землей крышке гроба.

«Надо же, – усмехнулся он, – а вот об этом я и не подумал…»

– Может, я подрою со стороны головы? – предложил Трофимыч. – И доставать не надо.

– А это идея, – согласился Гордеев.

– Тогда еще сто пятьдесят налей, за идею-то. – Глаза Трофимыча горели страстно. – И для пущей верности.

Просьбу Гордеев выполнил, тем более что водка брала мужика слабо. Через полчаса он спрыгнул на крошечный пятачок и оказался плечом к плечу с обливавшимся потом, пахнущим так пряно, что сил не было, Трофимычем.

– Брошку какую забыли, а? – Боязливо и угодливо спросил тот. – Похоронили с ней, да?

– Паспорт я там забыл, – хмуро откликнулся Гордеев. – И водительские права.

И посмотрел на Трофимыча так, что тот сразу отвел глаза, засуетился.

Петр дотянулся до спортивной сумки, стоявшей наверху, стащил ее вниз. Он вынул из сумки топор; примерившись, вонзил плоское, бледно сверкнувшее при луне жало под крышку гроба, протолкнул дальше; с силой, какая только была, отжал…

– Да как вы смеете?! – разнеслось у них над головой, и столько было отчаяния в голосе, что даже соловей, ночной хозяин кладбища, умолк.

Гордеев взглянул наверх: на них смотрел Алексей Погодин. Трофимыч, задрав голову, покачнулся и присел.

– Так и знал, что вы придете сюда! – давясь от гнева, бормотал Алексей, вцепившийся в край разрытой могилы. – Знал!!

– Леша, прости, пожалуйста, я должен был это сделать! Мы должны!

– Вы – сумасшедший… Господи, – он готов был заплакать, – не трогайте мою сестру!

Трофимыч, присев на корточки в уголке могилы и не слушая разговора двух наверняка спятивших людей, возможно, очень опасных, в лапах которых он так легко оказался, в отчаянии тихо и горько бормотал, кажется, прося отпустить его на все четыре стороны.

– Не скули! – оборвал его Гордеев. – Да заткнись же ты! Навязался на мою голову. – И вновь обратился к Алексею: – Слушай, парень, мы должны помочь друг другу. Я приехал в этот город узнать правду, и я ее узнаю, чего бы мне это ни стоило. Понял? А если хочешь звать на помощь, зови, – зло добавил он и еще глубже вонзил топор между крышкой и гробом. Налегая всем телом, он толкнул Трофимыча в бок: – Помогай мне лопатой! Отжимай крышку! Там наверху водка и твои деньги – ну!

Трофимыч ожил, но задвигался словно на автопилоте. Боязливо взглянув наверх, откуда на них смотрел Алексей, от гнева и обиды не способный произнести ни слова, он пробормотал: «Извинения просим», и ткнул лезвием лопаты туда, где торчал топор Гордеева. Задевая черенком край разрытой могилы, и снимая землю, он налег на него всем телом. Крышка поползла вверх…

– Господи, прости, – бормотал протрезвевший от страха Трофимыч, оттягивая вместе с Гордеевым скрипевшую, вырывавшую ржавые гвозди крышку.

Яркий луч фонарика в руках Алексея первым ударил вниз, забегал, ища кости погребенной, но их не было…

– Что это? – почти прошептал он.

Гордеев, выхватив из кармана фонарь, тоже направил луч в содержимое раскрытого гроба и тут же почувствовал, как колючий мороз ползет по его спине… В истлевшей одежде лежал не тронутый временем труп женщины. Оба фонаря остановились на лице покойной – ее лоб светился ярким лимонным светом, фактурно читались веки закрытых глаз, нос, подбородок…

– Матерь Божья! – прошептал Трофимыч и зажмурился.

Перед Гордеевым лежала Ева, уснувшая, бездыханная. Точно и не было девяти, а то и десяти лет, которые она провела тут! Он узнавал черты своей жены, ему даже захотелось назвать ее по имени. Разве что волосы были непривычно длинными, русыми…

– Даша, – едва слышно сверху прошептал Алексей. – Петр Петрович, как это может быть?

Переборов себя, Гордеев протянул руку и дотронулся до щеки покойной. Алексей, точно завороженный, смотрел на него, но тот не отнимал пальцев. Наконец голос Петра дрогнул.

– Сейчас увидим.

Он вытащил из кармана перочинный нож и, открыв его, поднес лезвие к лицу покойной. Смотревший одним глазом и не веривший в происходящее, Трофимыч вжался в земляную стену и жалобно заскулил. Передумав, Гордеев дотянулся до рук покойной, скрещенных на груди, и воткнул лезвие в выбранную точку. Несколько секунд, и он держал в руках мизинец мертвой девушки. Петр протянул его Алексею:

– Сюрприз!

Молодой человек медлил.

– Берите же!

– Отпустите меня, – готовый скончаться от страха, задушенно прохрипел Трофимыч. – Я никому не скажу!

– Ты деньги не получил, дурак, – отрезал Гордеев. – И еще могилу закапывать.

– Это… воск? – спросил Алексей, брезгливо держа на ладони переданный ему предмет.

– Вот именно, воск, – подтвердил Гордеев. – Руку я изуродовал, но голову не трону, она в своем роде – произведение искусства. И улика. Впрочем, то и другое мы заберем с собой. Не возражаете?

– Нет, – глухо отозвался Алексей.

Гордеев аккуратно положил одну руку на темечко, другой взял голову за подбородок.

– Думаю, тело – пластмассовый муляж: на все воска бы не хватило.

Он приподнял голову и, раскачивая ее, потянул на себя. Она не сразу, но соскользнула с железного штыря, уходившего в туловище. И вот тут Трофимыч не выдержал. Вряд ли понявший, в чем тут дело, и до того жадно следивший за процедурой расчленения тела, он вцепился руками в край могилы и молчком пополз наверх. Гордеев ухватил его за край потрепанной куртки, но Трофимыч, брыкаясь, возопил таким голосом, от которого услышавший его на кладбище ночью поседел бы в один момент.

…Пока Алексей наверху успокаивал Трофимыча, отпаивая его водкой, Гордеев обнаружил вместо тела покойной торс манекена, чему он нисколько не удивился, и вслед за головой отнял у поломанной куклы кисти рук. Положив все на край могилы, он стал забивать крышку гроба…

С Трофимычем Гордеев и Алексей распрощались у ворот кладбища, взяв с него слово молчать, и не успели опомниться, как бедолаги, настрадавшегося в эту ночь на много лет вперед, и след простыл.

На рассвете они сидели в доме Погодиных за круглым столом. На горе вырисовывалась в легком сером тумане церковь. Перед ними стояла початая бутылка водки, нехитрая закуска. В центре стола, на развернутом материале, лежала восковая голова женщины и две скрещенных руки из того же материала.

– Что будем делать? – спросил Алексей.

От его недоверия и даже враждебности к Гордееву, недавно вспыхнувших на кладбище, не осталось и следа.

– Главное, не наломать дров. И не спятить. – Петр отломил кусок черного хлеба, положил в рот, прожевал. – В морге твои отец и мать, как я понимаю, видели свою дочь мертвой. А хоронили вместо нее уже вот это, – он кивнул на восковые предметы в центре стола. – Что же получается? В морге Дашу загримировали так искусно, что родные отец и мать приняли ее за покойницу? И чем-то накачали, что она и была как покойница. По крайней мере кое-какие ответы у нас уже есть.

В полдень они поднялись на третий этаж дома № 8 по Комсомольской улице. Три звонка в десятую квартиру. Им открыл полный пожилой мужчина в обвислой майке и трусах. На приветствие нежданных гостей он ответил подозрительным взглядом.

– Девять лет назад вы нашли в озере утонувшую девушку, помните? – спросил Гордеев.

– Такое не забудешь, – кивнул старик.

– Это – ее брат, – он кивнул на Алексея, – а я… ее родственник.

– И что дальше? – спросил старый браконьер.

– Вы хорошо помните ее лицо? – Алексей вытащил из кармана фото сестры. – Это… она?

– Вы же ее брат, зачем спрашиваете?

– Это она? – тверже спросил Алексей.

– Нам очень важно знать все подробности, – миролюбиво добавил Гордеев. – Поймите нас, пожалуйста.

Прищурив один глаз, старик покосился к фото.

– Кажется, да.

– Не удивляйтесь другому нашему вопросу, – продолжал Гордеев. – Она… действительно утонула?

– То есть?

– На самом деле была мертва? Не могла быть просто в отключке?

Мрачный старик оглядел гостей еще более подозрительно и недоуменно покачал головой.

– Живого от мертвого я отличу.

– И все-таки?

– А вы что, не похоронили ее? Забыли? – побагровел старик. – Издеваетесь надо мной? Я сейчас полицию вызову, и тогда уже вам будут вопросы задавать. Я старый человек, а вы мне нервы треплете! Да она задом вверх плавала, мордой вниз! Мы ее сеткой зацепили, как чурку! А ну, проваливайте, а не то сейчас в окно закричу, вам мои племянники все ребра переломают!

Гордеев крепко ухватил за локоть Алексея, сжимавшего кулаки и уже готового переступить порог, и потащил его назад, а потом вниз по лестнице. «Как чурку, – готовый расплакаться, дрожа от гнева, бормотал тот. – Ах ты подонок…»

Уже на улице Петр Гордеев сказал:

– Все это время я жил с призраком, Леша. – Заглянув в глаза молодому человеку, он горько усмехнулся: – Понимаешь, с призраком?!

И вновь поезд вез его домой – в Предтеченск. Петр Гордеев больше не знал, как говорить с женой, о чем. А главное, он не знал, кто она.

Несколько часов назад, на вокзале, Алексей Погодин сказал ему:

– Я хочу ее увидеть.

– Еву?

– Да, я доложен поговорить с ней.

Гордеев отрицательно покачал головой.

– Нет, рано, пока еще рано. Ты молод и горяч, – он невесело улыбнулся, – боюсь, все испортишь.

– Я не могу ждать, Петр Петрович, мне нужно ее видеть. Я с ума сойду в Мохове, дожидаясь от вас известий!

– А ты постарайся не сойти, – успокаивал Гордеев. – У нас, как в том сериале, все еще только начинается. А если серьезно, Леша, в каждой игре бывает только один момент, когда необходимо открыть карты. Только один! Именно оттого, угадаешь ли время, зависит, выиграешь ты или проиграешь.

Поезд нес Гордеева из Мохова в Предтеченск…

Нет, появление Алексея в его городе означало бы проигрыш – кроме Евы был еще ее великолепный дядя. Неуловимый человек, скрывавший свое лицо, профессию и себя самого. Но ведь он, как бы ни был хитер, осторожен, – не человек-невидимка! Не тень, не призрак! И он с кем-то общается, говорит. А значит, есть люди, которые слышали его голос, могут узнать… Но а если нет никакого дяди? Только случайные люди в жизни Евы и неведомые ему, Петру Гордееву, ее мужу, обстоятельства?

Тревожные мысли окружали его, не отпускали. Водоворот предположений все глубже затягивал Петра, и он, тщетно стараясь ухватиться хотя бы за что-нибудь, уже готов был захлебнуться в нем, пойти ко дну.

Когда он приехал, Евы дома не было. Первым делом он полез в душ. Затем поужинал и, смертельно уставший, повалился спать. Но сон его в последние недели стал особенно чутким: он проснулся от звука отворяющейся двери. Петр слышал, как Ева сняла сапоги, разделась. Кажется, он обнаружен: ее шаги стали громче и смолкли у дверей спальни.

– Милый, ты приехал?.. Спишь?

Он ведь так до сих пор и не решил, как вести себя с ней. Быть холодным, неприступным или заискивающим? Все зависит от того, сильнее она в сложившихся обстоятельствах или слабее. Интуиция ему подсказывала: первое. Или – на равных? В любом случае он должен быть осторожным, не подавать вида, какую кашу он заварил, оставаться невозмутимым во что бы то ни стало.

Дверь приоткрылась. Петр не шевелился.

– Ты слышишь меня? – Голос был вкрадчивым.

– Привет, – откликнулся он.

– Привет. Успешно съездил?

– Скорее да, чем нет.

– Рада за тебя… Ты меня ждешь?

– Конечно, – не сразу ответил он. – А где странствуешь ты?

– Была у Эльвиры, ты ведь знаешь, она увлечена живописью. У нее прекрасная картина над постелью… Я на минуту в ванную – и к тебе.

Он зажег светильник. Вода в душе стихла. Ева появилась в короткой прозрачной комбинации – его подарок. Неслышно прошла в кровати, встала на колени, точно кошка, на четвереньках, подкралась к нему… Глаза блестели, она улыбалась, как в первые дни, когда они поняли, что принадлежат друг другу – открыто и ясно. Но было и еще что-то – тень на ее лице, точно она заподозрила его в чем-то. Но в чем?

Ева прильнула к нему, обняла, поцеловала в живот.

– Соскучился по своей девочке?

– Еще как соскучился.

Это была ложь. Ева-призрак уже затмила Еву – любящую жену. От второй не осталось почти ничего.

– Так я и думала.

Она приблизилась к нему, посмотрела сверху вниз, улыбалась. И он понимал, что Ева и Даша на кладбищенской фотографии, на памятнике из мраморной крошки – одно лицо.

Ночью Гордеев проснулся от внезапного удушья и едва успел закричать, увидев Еву, сидевшую рядом, он отпрянул от ее рук; а она старалась успокоить его, унять.

– Да что с тобой? Что? – спросила она. – Ты же метался во сне, будто тебя мучили…

Когда Ева легла, Гордеев отвернулся и долго смотрел в темноту: на край едва различимого серванта… Там, во сне, он плыл по озеру в лодке. Чистая, не тронутая даже ветром водная гладь, какая бывает перед бурей, штормом. Затишье. Удар весла о воду отзывается звонким эхом по всей округе. На середине озера он останавливается, бросает весла. Зачем приплыл сюда? Что ему здесь надо? И тогда понимает: он здесь, чтобы узнать. Лодка едва качается, улавливая каждое его движение. Он кладет руки на борт, склоняется к воде, долго смотрит. Зеленая вода перед его глазами полна движения. Он видит плавающие изумрудные точки; вот почти рядом проскочил жук-плавунец, стремительно двигая ножками… Что-то светлое возникает там, в зеленой зыби, приближается к нему… И тогда две руки выскакивают из воды и хватают его за шею. Он кричит, пытается оторвать их, но они сильнее. Страх парализует его. Ему не хватает дыхания, яростное шипение вырывается горлом; он знает: еще мгновение, и лодка перевернется, накроет, и две сильные руки стремительно потянут его вниз…