Текст книги "Подходцев и двое других"

Глава 9.
Нехороший Харченко

Это была очень печальная осень: мокрая, грязная и безденежная…

Сидя верхом на стуле, Подходцев говорил:

– Безобразие, которому имени нет. Свет изменился к худшему. Все проваливается в пропасть, народ нищает, все капиталы скопляются в руках нескольких лиц, а мы не имеем даже пяти рублей, чтобы принять и угостить как следует нашего дорогого гостя.

«Дорогой гость» Громов лежал тут же, на кровати.

Сейчас же после Пасхи – «первой буржуазной Пасхи» – как называл ее Клинков, Громов уехал на завод летним практикантом. Все лето Подходцев и Клинков вели жизнь сиротливую, унылую, забрасывали «практиканта» письмами, наполненными самыми чудовищными советами, наставлениями и указаниями по поводу ведения дел на заводе, заклинали Громова возвратиться поскорей, а в последнем письме написали, что доктора приговорили Клинкова к смерти и что приговоренный хотел бы испустить последний вздох на груди друга («Если грудь у тебя еще не стерлась от работы», – добавлял Подходцев…). Этого Громов не мог больше выдержать: ликвидировал свои заводские дела и вихрем прилетел в теплое гнездо. Случилось так, что к моменту его приезда все средства друзей пришли в упадок, и только этим можно было объяснить ту мрачную окраску, которую принял разговор. Выслушав Подходцева, Громов сделал рукой умиротворяющий жест и добродушно сказал:

– О, стоит ли обо мне так заботиться… Пара бутылок шампанского, котлетка из дичи да скромная прогулка на автомобиле – и я совершенно буду удовлетворен.

Подходцев, не слушая его, продолжал плакаться.

– Что делать? Где выход? Впереди зияющая бездна нищеты, сзади – разгул, пороки и кутежи, расстроившие мое здоровье…

– Чего ты, собственно, хочешь? – спросил его, кусая ногти, толстый Клинков.

– Я хотел бы и дальше расстраивать свое здоровье кутежами.

– Что-то теперь делает этот болван Харченко? – вспомнил Клинков.

– Ты говоришь об этом жирном пошляке Харченко?

После этого Клинков и Подходцев принялись ругать Харченко. Стоило им только вспомнить о Харченко, как они принимались его ругать. Ругать Харченко – был хороший тон компании, это был клапан, с помощью которого облегчалось всеобщее раздражение и негодование на жизнь.

– Жирная, скупая свинья!

– Богатый, толстокожий хам.

– Конечно, это ясно. Он пользуется нашим обществом бесплатно.

– Давай брать с него по пяти рублей за встречу, – предложил Клинков.

– Или лучше – полтора рубля в час. По таксе, как у посыльных.

– Это баснословно дешево. Подумать – такое общество.

– Кто Харченко? – спросил гость Громов.

– Харченко? О-о, это штука. Мы с ним за лето успели познакомиться как следует и уже хорошо изучили… Папенькин сынок, недалекий парень. Ему отец присылает триста рублей в месяц, и он проживает все это один, тайком, прячась от друзей, попивая в одиночестве дорогие ликеры, покуривая сигары и закатывая себе блестящие пиры. Он любит нас, потому что мы веселые, умные, щедрые, когда есть деньги, люди… Он частенько вползает в нашу компанию, но как только у компании деньги исчерпаны – он выползает из компании.

– Так он, значит, нехороший человек?

– Да, Громов. Нехороший.

– Так… Нехороших людей надо наказывать. Сведите меня к нему, познакомьте. Устроим ему какую-нибудь неприятность.

– Следует. Ты обратил внимание, Клинков, что в компанию к нам он всегда лезет, наше изящное, остроумное общество забавляет его, а как только дело коснется того, чтобы выпить с нами бутылочку винца и погулять в тот период, когда мы «в упадке», – он сейчас же назад.

– Давай надуем его. Скажем, что ты англичанин и ни слова не понимаешь по-русски. Пусть помучается.

– Слабо, – возразил Громов. – Постойте.

Он встал и сжал руками голову так крепко, что в ней родилась мысль… Он сказал:

– Вот что ему нужно сделать…

Глава 10.
Первое наказание Харченки

Харченко занимал маленький особняк из трех комнат, с парадным входом на Голый переулок. Переулок этот кончался каким-то оврагом, заросшим сорной травой, и «вообще», как говорил Подходцев, «это место пользовалось дурной славой, потому что здесь жил Харченко…»

Шли шумно, весело, в ногу, громко, на удивление прохожих, напевая какой-то солдатский марш.

Харченко был дома.

– Здравствуй, Витечка, – ласково приветствовал его Подходцев. – Как твое здоровье?

– А-а, веселые ребята! Здравствуйте. Чайку хотите?

– Ты нас извини, Витя, но мы к тебе с одним человечком. Вот, познакомьтесь.

Харченко протянул Громову руку; тот схватил ее, крепко сжал и неожиданно залепетал:

– А-бб-а… Мму…

– Что это он? – испугался Харченко.

– Глухонемой. Ты его не бойся, Витя. Он из Новочеркасска приехал.

– Да зачем вы его привели ко мне?

– А куда его девать? Второй день как пристал к нам – вот возимся.

– Вот несчастный, – сказал сострадательно Харченко, осматривая Громова. – Неужели ничего не понимает?

– Ни крошечки.

– Гм… И глаза у него мутные-мутные. Совершенно бессмысленные. И ему тоже дать чаю?

– И ему дай. Только ты с ним, Витя, не особенно церемонься… Налей ему чаю в какую-нибудь коробочку и поставь в уголку. Он ведь как животное – ничего не соображает.

– А он… не кусается? – спросил, морщась, Харченко.

– Ну, Витенька… Ты форменный глупец… Где же это видано, чтобы глухонемые кусались? Ты только не дразни его.

– Черт знает! Очень нужно было приводить его. Эй, ты!.. А-бб-а! Иди сюда. Куш тут.

Харченко был действительно человеком без стыда и совести… Он налил чаю в большую чашку с отбитым краем, бросил в нее кусок сахара и поставил в уголку на стуле, указал на нее Громову.

– А-вввв-в… Хххх… – залепетал беспомощно Громов и замахал руками перед лицом Харченки.

– Что он?! – закричал испуганно Харченко.

– Сахару ему мало положил. Не скупись, Витя. Разве ты не знаешь, что глухонемые страшно любят сахар?

Как будто в подтверждение этих слов, Громов подскочил к столу, запустил руку в сахарницу и, вытащив несколько кусков, набил ими рот и карманы.

– Видишь? – прищурился Подходцев.

– Да что это вы, братцы, – возмутился Харченко, – привели черт знает кого!.. Скажи ему, Подходцев, чтобы он сидел смирно и пил свой чай.

– А-бб-а! – закричал Подходцев, давая Громову пинок. – Ты! Сиди там! Куш! Пей это… чай… понимаешь? Дубье новочеркасское!

Громов покорно отошел в уголок, сел на пол и, склонив голову, стал тянуть из своей громадной чашки чай. Нерастаявшие куски сахара вылавливал руками и, причмокивая, ел с громким хрустеньем.

– Форменная обезьяна, – покачал головой Харченко и обратился к Подходцеву: – Что поделываете, ребята?

– Ничего, Витечка. Занимаемся, книжечки читаем, по бульварчикам гуляем, котлетки в ресторанчиках кушаем.

Замолчали. Наступила многозначительная пауза. Подходцев вдруг крякнул и спросил с места в карьер, безо всяких приготовлений:

– Скажи, Витечка, ты никогда не травил мышей?

– Не травил, – отвечал Харченко. – А что?

– Да, понимаешь, завелись у нас в квартире мыши. Купил я сейчас отравы, а как им ее давать – не знаю.

– А какая отрава?

– Да вот, взгляни.

Подходцев вынул из кармана маленький сверток с белым порошком и, развернув его, положил на стол.

– Как же это называется?

– Это, Витенька, вещь вредная, ядовитая. Мышьяковистое соединение.

Глухонемой Громов стал на ноги, поставил пустую чашку в уголок, приблизился к столу и, увидав белый порошок, с радостным, бессмысленным криком бросился на него.

– Что он делает?! – вскочил Харченко.

Было поздно… Громов схватил горсть «мышьяковистого соединения» и с довольным визгом, кривляясь, отправил его в широко открытую пасть.

– Сахар!!! – в ужасе вскричал Подходцев. – Он думает, что это сахар!!! Остановите его…

Харченко бросился к Громову, но на пути ему попался Клинков; он обхватил руками шею Харченки и заголосил:

– Витенька, миленький, что же мы наделали?!.

– Пусти! – бешено крикнул Харченко и, оттолкнув прилипшего к нему Клинкова, нагнулся к Громову.

Громов лежал на ковре, пуская изо рта пузыри, и смотрел на Витю закатившимся белым глазом. Грудь и живот его с хрипом поднялись несколько раз и опали… По всему телу прошла судорога, ноги забились о ковер и – Громов затих.

Картина смерти была тяжелая, потрясающая…

Подходцев встал на колени, прислонил ухо к груди усопшего, перекрестился и, обратив на Витю полные ужаса глаза, шепнул:

– Готов.

Затем, сняв со стены зеркало и приложив его ко рту усопшего обратной деревянной стороной, благоговейно повторил:

– Готов.

Харченко захныкал.

– Что вы наделали!.. Зачем вы его привели?.. Это вы его отравили! Яд был ваш!

– Молчи, дурак. Никто его не травил. Сам он отравился. Клинков, положим его на диван. Дай-ка, Витя, простыню… Надо закрыть его. Гм… Действительно! В пренеприятную историю влопались.

– Что же теперь будет? – в ужасе прошептал Харченко, стараясь не глядеть на покойника.

– Особенного, конечно, ничего, – успокоительно сказал Подходцев. – Ну, полежит у тебя до утра, а утром пойди, заяви в участок. Ты не бойся, Витя. Все равно улик против тебя нет. Продержат несколько месяцев в тюрьме, да и выпустят.

– За… что? В… тюрьму?

– Как за что? Подумай сам: у тебя в квартире находят отравленного человека. Кто? Что? Неизвестно. Что ты скажешь? Что мы его привели? Мы заявим, что и не видели тебя, и никого к тебе не приводили. Не правда ли, Клинков?

– Конечно. Что нам за расчет… Своя рубашка к телу ближе.

– А ты, Витя, уж выпутывайся, как знаешь, – жестко засмеялся Подходцев. – Можешь, впрочем, разрезать его на куски и закопать в овраге. Пойдем, Клинков.

– Братцы! Господа! Товарищи! Куда же вы?! Как же?..

– Какие мы тебе товарищи, – сурово сказал Подходцев. – Пусти! Идем, Клинков.

– Нет, я не пущу вас, – закричал Харченко, наваливаясь на дверь. – Я боюсь. Вы его привели, вы и забирайте.

– Вот дурак… Чего тебе бояться? Ты привилегированный и получишь отдельную камеру; обед будешь покупать на свои деньги. Да, пожалуй, и отец возьмет тебя на поруки.

– Я покойника боюсь, – рыдая, завопил Харченко.

– По-кой-ни-ка? Не надо был травить его, и не боялся бы.

– Товарищи!!! Миленькие! Заберите его… что хотите – отдам.

– Вот чудак-человек… Куда же мы его возьмем? Можно было бы на извозчика его взвалить да вывезти куда-нибудь за город и бросить… Но ведь извозчик-то даром не поедет!

– Конечно! – поддержал Клинков. – А у нас денег нет.

– Ну, сколько вам нужно?.. – обрадовался Витя. – Я дам. Три рубля довольно?

– Слышишь, Подходцев, – горько усмехнулся Клинков. – Три рубля. Пойдем, Подходцев… Три рубля! Ты бы еще по таксе предложил заплатить…

Стали торговаться. Несмотря на трагизм момента, Харченко обнаружил неимоверную скупость, и когда друзья заломили цену сто рублей – он едва не упал мертвый рядом с покойником…

Сошлись на сорока рублях и трех бутылках вина. Вино, по объяснению Подходцева, было необходимо для того, чтобы залить воспоминание о страшном приключении и заглушить укоры совести.

Подходцев взвалил покойника Клинкову на спину, подошел к Харченко, получил плату и, пожимая ему руку, внушительно сказал:

– Только чтобы все – между нами! Чтобы ни одна душа не знала! А то: гнить нам всем в тюрьме.

– Ладно, – нервно содрогаясь, простонал Харченко. – Только уходите!

Вышли в пустынный переулок… Впереди шел Клинков с глухонемым на спине, сзади Подходцев с выторгованным вином.

Отошли шагов двадцать…

– Опусти меня, – попросил покойник. – Меня после сахара мучает страшная жажда. У кого вино?

– Есть! – звякнул бутылками Подходцев. – В овраг, панове!

Возвращались в город поздним вечером.

– Меня мучает голод, который не тетка, – заявил Громов.

– К «Золотому Якорю»? – лаконически спросил Клинков Подходцева.

– Туда.

Ресторанчик «Золотой Якорь» помещался в подвальном этаже большого дома. Был он мал, дешев, изобиловал винами, славился своими специальными блюдами и категорической прямизной мрачного, неразговорчивого хозяина.

Три друга вошли в боковую комнатку и велели вызвать неразговорчивого хозяина.

– Здравствуйте, хозяин, – небрежно кивнул головой Подходцев. – Мы были должны вам десять рублей, на которые вы, по вашему же выражению, «махнули рукой». Пусть же эта ваша рука, вместо таких беспочвенных жестов, проделает жест, более соответствующий ее назначению. Хозяин! Протяните руку.

На протянутую руку хозяина легло восемь золотых монет.

– Хозяин! Две штучки в расчет, шесть штучек – по нашим указаниям! Хозяин! Я и мои друзья – народ все упрямый, непоколебимый, с твердым, настойчивым характером. Если эти деньги будут у нас – мы их сегодня же прикончим. А вы человек слабохарактерный, мягкий, безвольный, и сам черт не выдерет у вас этих монет, когда они к вам попадут. Поэтому забирайте их и кормите нас, покуда хватит. Я думаю, дней пять мы здесь протянем… А когда деньги кончатся – заявите нам об этом в мягкой, деликатной форме.

Каменное лицо хозяина не пошевелилось. Он сунул деньги в карман и, волоча ноги, ушел.

Маленькая, темная комната освещалась тусклой лампой. На столе вместо скатерти лежала клеенка, над головами навис тяжелый каменный свод… И, тем не менее Подходцев, развалившись на диване, заявил:

– Какая чудесная погода!

Глава 11.
Случай с Клинковым. Закат пышного солнца

Несколько дней прокатились над отуманенными успехом и вином головами трех друзей.

…Они сидели в мрачной комнатке ресторана «Золотой Якорь» и вели веселую непринужденную беседу обо всем, что приходило на ум.

– Наша беда в том, – заявил Подходцев, – что мы мало времени вращаемся в светском изысканном обществе. Мы дичаем, и нравы наши грубеют.

Громов рассмеялся.

– Это верно! Недавно я попал случайно в большое, чрезвычайно приличное общество, где было много дам. Я чувствовал себя отвратительным, угрюмым кабацким гулякой, а дамы казались мне такими чистыми, светлыми… ангелами из другого мира. Когда одна из них спросила меня – жива ли моя матушка? – я был так растроган, что чуть не заплакал…

– Более странная история случилась со мной, – перебил Клинков. – Надо вам сказать, братцы, что я пользуюсь у женщин чрезвычайным успехом… Правда, женщины эти – горничные, хорошенькие прачки, приносившие мне белье, а в лучшем случае – какие-нибудь девицы из «Эльдорадо», которым нравится мой внушительный вид и благородство жестов. Но я человек нетребовательный и довольствуюсь малым – прачка так прачка, девица так девица… Ей-Богу. И вот, вращаясь все время в этом обществе, попал я однажды на именины к одному видному человеку. Вам все равно, кто он такой… Важный такой старик, имеет единственную дочь барышню. Выпил я за столом несколько стаканов разных напитков, а потом пошел в маленькую комнатку рядом с гостиной, сел на диван, да и давай рассматривать книжку с картинками. Смотрю, эта девица, дочка-то, вошла, смотрит на меня, потом села около, «Как вам, – говорит, – нравится этот рисунок?» – «Забавный», – отвечаю я и в то же самое время машинально (такая уж у меня выработалась привычка с женщинами) кладу свою руку на ее талию… Она вздрогнула, изумленно смотрит на меня: «Что вы это? Что такое?!» Я ничего не понимаю, спрашиваю рассеянно, с легким недоумением: «А что? Что случилось?» Тут только я сообразил… Отдернул руку, будто оса ее ужалила, стал извиняться. «Извините, – говорю, – машинально!» Она сначала рассердилась, потом стала расспрашивать: «что за странная машинальность?» Я и объяснил ей откровенно: «видите ли, мне, собственно, не особенно и хотелось обнять вас – устал я от всего этого, – но как-то все-таки странным и невежливым казалось – сидеть рядом и не обнять. Войдите в мое положение: ведь с приличными, порядочными женщинами мне не приходилось сидеть…»

– Что ж она? – спросил Подходцев.

– Ничего. Пожалела… «Бедный вы, – говорит. – Вас спасти бы надо…» Выпьем за ее здоровье, братцы.

– Эй, кравчий, – крикнул Подходцев, властно хлопнув в ладоши. – Две бутылки вина и три порции фаршированных помидоров.

Слуга кивнул головой и убежал. Через пять минут он явился с громадным подносом, на котором стоял крошечный стакан вина и одна фаршированная помидорка.

– Это… что… такое?.. – с грозным изумлением вскочил Подходцев.

– Не знаю-с. Хозяин дали.

Все трое переглянулись.

– Баста, – засмеялся Громов. – Хозяин – машина хорошая и действует автоматически. Очевидно, наш капитал кончился на этой помидоре. Нельзя было более деликатно намекнуть об этом. Из тридцати рублей осталось копеек двенадцать. Щелк – и машинка захлопнулась!

– Позови хозяина, кравчий! Посмотрим в глаза опасности. А, хозяин! Здравствуйте, хозяин! Здоровы, хозяин? Ну, дорогой хозяин… Говорите прямо, мы приготовились к самому худшему. Ну что – уже?

– Уже, – заявил хозяин, бесчувственно и равнодушно осматривая потолок.

– Ладно. Будем же мужественны, панове! Берите ваши шапки и пойдем. Место богатым! Место миллионерам, черт возьми!!

…Через пять минут друзья очутились уже на свежем воздухе, искоса с лукавыми улыбками поглядывая друг на друга…

Глава 12.
Второе наказание Харченки

Так как в душе у всех чувствовалась некоторая пустота, то все первым долгом принялись, по своему обыкновению, ругать Харченку.

– Экий подлец этот Харченко…

– А! Ты говоришь об этой порочной свинье? Стоит ли говорить о нем?!

– Скуп и глуп.

– Вот уж – что верно, то верно. Подумайте, если бы он дал за глухонемого не сорок, а семьдесят или восемьдесят рублей – мы бы жили-поживали еще недельку.

– Да уж… от этого человека дождаться чего-нибудь! Как же! Подумать только – вынесли покойника, рисковали будущностью, прятали концы в воду – и все-то за какие-то сорок рублей. Сорок рублей за сокрытие трупа!

Труп неодобрительно заявил:

– Конечно, он обошел вас – ясно, как день. Вы продешевили. Я еще тогда же собирался сказать вам это, когда лежал на диване под простыней, да только не хотелось обесценивать предприятия.

– Да… продешевили. Надо сознаться. Ты не знаешь, Громов, сколько вообще берут за сокрытие мертвых тел?

– Разно… Смотря по телу… Конечно, глухонемые дешевле, но ведь не сорок же рублей?! Я должен стоить до ста.

– Гм… Жалко… Может, подбросить тебя к нему снова?

– Нет. Я могу быть глухонемым, могу сделаться на короткое время трупом, но разложившимся трупом сделаться невозможно. Это удается только раз в жизни и – безвозвратно.

– Что же делать?

– Нужно вернуть свои деньги, – сказал Громов серьезно. – Идите сейчас к Харченке и ждите меня… не смущайтесь и не ахайте, когда я войду – не в усах счастье.

Он сделал друзьям приветственный жест и исчез за углом.

– Пойдем к этому мошеннику, – сказал Подходцев. – Интересно, как он себя чувствует.

Мошенник Харченко чувствовал себя неважно. Он лежал на кровати и читал какую-то книгу. Не особенно обрадовался неожиданным гостям.

– Куда вы пропали? Я ждал, беспокоился… А он где?

– Здравствуй, Витечка. Ну, как твое здоровьице?

– Убирайтесь к черту! Я из-за вас ночей не сплю…

– Является? – таинственно прищурился Подходцев. – Ну, ничего… Это до сорока дней будет. А потом исчезнет.

– Куда вы его дели?..

– Ах, Витечка… Ты нам слишком мало дал денежек!.. Мы его возили, возили, извозчику дали пятьдесят рублей, чтоб молчал, а мертвенького у тебя в овражке закопали. Десять рубликов своих приплатили. Может, вернешь?

Харченко побледнел.

– Как, в овраге?! Здесь, около меня?

Зазвенел звонок.

Харченко пошел отворять парадную дверь и впустил невысокого, бритого, коротко остриженного человека, который мрачно оглядел всю компанию и, нимало не медля, опустился на стул.

Жаль ли было ему своих элегантных усов и прекрасных мягких волос – или его мучил голод, но Громов был чрезвычайно мрачен.

Харченко со страхом и изумлением оглядывал его, а потом нервно спросил:

– Кто вы такой? Что вам угодно?

– Что мне угодно? Справочку. У вас не было моего брата?

– Какого брата? – закричал Харченко. – Что нужно? Никакого брата мы не знаем!

– Какого брата? Моего. Глухонемого. Он несколько дней как исчез… Сначала я думал, что он уехал в Новочеркасск, а потом, по справкам, выяснилось, что он был у вас.

– Я… сейчас… – пролепетал Харченко и выскочил в столовую.

Там он сел за стол, положил голову на руки и, сотрясаясь тяжелым телом, заплакал.

Подходцев вышел вслед за ним, положил руку на его плечо и спросил сурово:

– Чего ревешь, дурак? Надо бы следы замести, а он разливается, как дождик. Замолчи.

– Да… чт… что вы наде… лали? За-зачем вы меня втянули в это? Вон, теперь брат появился.

– Ничего. Выкрутимся. Пойдем туда – вытри слезы; как не стыдно, право! Как преступления совершать, так ты мастер, а как тянуть Варвару на расправу – так ты в слезы! Экий дурак… Боже ты мой…

– Я совершил преступление? Да какое?..

– Как какое? А сорок рублей за что дал? Лучше бы молчал, миленький! Пойдем.

Подходцев втолкнул Харченко в дверь, вошел вслед за ним и, приблизившись к бритому незнакомцу, сказал:

– Вы спрашиваете о глухонемом? Да, он был здесь, но в тот же день уехал.

– Что-то мне не верится, – с сомнением сказал бритый. – Боюсь – не случилось ли с ним чего?.. Тут места глухие, а он человек больной, без языка и ушей. Говорят, здесь какой-то овраг близко… Я думаю – не пошарить ли мне в овраге?

Подходцев бросил мимолетный взгляд на бледного, близкого к обмороку Харченку и всплеснул руками, фальшиво смеясь:

– Что вы! Да чего же ему быть в овраге?.. Вот новости… Уехал просто человек в Новочеркасск… Гм… А оттуда он собирался в Пятигорск и Тифлис… еще куда-то. Где-нибудь в этих городах вы его и найдете.

Бритый человек закрыл лицо руками и заплакал…

– Я верю вам! Но что-то подсказывает моему сердцу, что с несчастным братом стряслось неладное. О, как бы я хотел выяснить это… Нет! Так или иначе – я разыщу его.

– Поезжайте в Новочеркасск… или в Пятигорск!

– Я поехал бы… Я сегодня бы и выехал, но – увы! У меня нет денег.

– Вот оно что, – задумчиво протянул Подходцев. – Действительно… А уехать вам надо! Обождите… Одну минутку.

Подходцев взял Харченку за руку и вышел с ним в столовую.

– Слушай… во что бы то ни стало – нужно его сплавить!..

Харченко захныкал.

– Все – я! Опять я… Опять денег давай… Что у меня, завод денежный, что ли?.. Откуда я возьму?..

– Да пойми, чудак, ежели он здесь останется – ведь мы ночей спать не будем. Вдруг он полезет в овраг…

– Ну?

– Ты понимаешь? Труп в двухстах шагах от твоего дома… Труп человека, который, как уже осведомлен брат, был у тебя… А? Как на тебя посмотрят?

– Будьте вы прокляты! – заплакал Харченко. – Злой дух принес вас тогда ко мне. Сколько ему дать на отъезд?

– Чем больше, тем лучше, Витечка. Пойми, что тогда он будет себе колесить по Кавказу и забудет о нас совершенно.

– Пятнадцать рублей довольно?

– Что?!! Шестьдесят! И то – за одну только дорогу… Харч свой. Ничего, Витечка… На такое дело жалеть не надо. После дороже может стоить… Чего там! Зато теперь уж можем начать новую жизнь.

Харченко заскрежетал зубами и, ударив кулаком по стене, выхватил из кармана новенький щегольский бумажник коричневой кожи.

– На! Пусть лопает! Я не выйду к нему. Очень уж он напоминает лицом покойника… Бррр!..

Когда все трое шли в «Золотой Якорь», Громов сказал, потирая непривычно гладкую верхнюю губу:

– Если бы Харченко не был такой скотиной, то вся история… Гм!.. Мне бы не особенно была по сердцу…

– Конечно, – поддакнул Подходцев. – Но раз он скотина, то – кто же ему виноват?

И все согласились:

– Никто.