Книга: Дюжина ножей в спину революции - Аркадий Аверченко

Всё началось с этой картинки:

Посмеялись, пошутили над глупостью украинизации всего и вся, как в чат ворвался вопрос: «Это та Красная Шапочка, что несла бабушке сало?».

Мне стало любопытно, что это за версия такая, и я пошла гуглить. Великий и могучий поисковик выдал мне новую русскую сказку Аркадия Аверченко «…о Красной Шапочке, об одном заграничном мальчике и о Сером Волке».

Надо сказать, что меня она привлекла тем, что эта сказка оказалась частью книги «Двенадцать ножей в спину революции». Интересно же узнать, какие недостатки, по мнению автора, у столь давних событий, которые до сих пор будоражат умы и души как и историков/политиков/учёных мужей, так и простых обывателей.

Начало сказки уже «блистало» сатирой и юмором:

У одного отца было три сына: до первых двух нам нет дела, а младший был дурак. Состояние его умственных способностей видно из того, что когда у него родилась и подросла дочь — он подарил ей красную шапочку. Почему именно красную? Именно потому, что дурак красному рад.

Красное, значит, дураки любят, подумалось мне, а глаз нервно забегал, изучая цвет моей футболки в надежде, что она какая-нибудь бордовая или малиновая. Далее по сюжету Шапочка по настоянию родителей идет к бабушке, напоить ее штофом вина, дабы старуха «протянула ноги». Меркантильные в общем замыслы у них (что свойственно всем мещанам и дворянам той эпохи, чего уж греха таить). Как тут из куста «выходит некий таинственный мальчик», представляется Троцким и совращает нашу Шапочку лозунгом «грабь награбленное». К сожалению, о самом Троцком я знаю мало, так что предположить, мог ли он такими фразами бросаться не могу. Поэтому я решила прочитать весь сборник, ибо закрались вопросы в мой взбудораженный разум: «А что хотел этим сборником сказать Аверченко? Восхваляет ли он революцию али, наоборот, осуждает?». И, не откладывая в долгий ящик, я сразу же приступила к своему собственному расследованию, так сказать.

И в самом предисловии автор, словно опережая события, кидает в меня целый памфлет, посвященный революции:

Нужна была России революция? Конечно, нужна. Что такое революция? Это — переворот и избавление. Но когда избавитель перевернуть — перевернул, избавить — избавил, а потом и сам так плотно уселся на ваш загорбок, что снова и еще хуже задыхаетесь вы в предсмертной тоске и судороге голода и собачьего существования, когда и конца-краю не видно этому сиденью на вашем загорбке, то тогда черт с ним и с избавителем этим! Я сам, да, думаю, и вы тоже, если вы не дураки, — готовы ему не только дюжину, а даже целый гросс «ножей в спину». Правда, сейчас еще есть много людей, которые, подобно плохо выученным попугаям, бормочут только одну фразу: — Товарищи, защищайте революцию! Позвольте, да вы ведь сами раньше говорили, что революция — это молния, это гром стихийного Божьего гнева… Как же можно защищать молнию? Представьте себе человека, который стоял бы посреди омраченного громовыми тучами поля и, растопырив руки, вопил бы: — Товарищи! Защищайте молнию! Не допускайте, чтобы молния погасла от рук буржуев и контрреволюционеров!! Вот что говорит мой собрат по перу, знаменитый русский поэт и гражданин К. Бальмонт, мужественно боровшийся в прежнее время, как и я, против уродливостей минувшего Царизма. Вот его буквальные слова о сущности революции и защите ее: «Революция хороша, когда она сбрасывает гнет. Но не революциями, а эволюцией жив мир. Стройность, порядок — вот что нужно нам, как дыхание, как пища. Внутренняя и внешняя дисциплина и сознание, что единственное понятие, которое сейчас нужно защищать всеми силами, это понятие Родины которая выше всяких личностей и классов и всяких отдельных задач, — понятие настолько высокое и всеобъемлющее, что в нем тонет все, и нет разнствующих в нем, а только сочувствующие и слитно работающие — купец и крестьянин, рабочий и поэт, солдат и генерал». «Когда революция переходит в сатанинский вихрь разрушения — тогда правда становится безгласной или превращается в ложь. Толпами овладевает стихийное безумие, подражательное сумасшествие, все слова утрачивают свое содержание и свою убедительность. Если такая беда овладевает народом, он неизбежно возвращается к притче о бесах, вошедших в стадо свиней». «Революция есть гроза. Гроза кончается быстро и освежает воздух, и ярче тогда жизнь, красивее цветут цветы. Но жизни нет там, где грозы происходят беспрерывно. А кто умышленно хочет длить грозу, тот явный враг строительства и благой жизни. И выражение „защищать революцию“, должен сказать, мне кажется бессмысленным и жалким. Настоящая гроза не нуждается в защите и подпорках. Уж какая же это гроза, если ее, как старушку, нужно закутывать в ватное одеяло». Вот как говорит К. Бальмонт… И в одном только он ошибается — сравнивая нашу «выросшую из пеленок» революцию с беспомощной старушкой, которую нужно кутать в ватное одеяло. Не старушка это, — хорошо бы, коли старушка, — а полупьяный детина с большой дороги, и не вы его будете кутать, а он сам себя закутает вашим же, стащенным с ваших плеч, пальто. Да еще и ножиком ткнет в бок. Так такого-то грабителя и разорителя беречь? Защищать? Да ему не дюжину ножей в спину, а сотню — в дикобраза его превратить, чтобы этот пьяный, ленивый сутенер, вцепившийся в наш загорбок, не мешал нам строить Новую Великую Свободную Россию! Правильно я говорю, друзья-читатели? А? И если каждый из вас не бестолковый дурак или не мошенник, которому выгодна вся эта разруха, вся эта «защита революции», — то всяк из вас отдельно и все вместе должны мне грянуть в ответ: — Правильно!!!

Я тщательно вчитывалась в его слова, однако, чем больше старалась найти зерно истины, тем сильнее оно от меня ускользало. Меня не покидало ощущение, что Аверченко двигает идеи, как современные оппозиционеры, в стиле «Мы за всё хорошее, против всего плохого». То есть вместо того, чтобы пойти и начать исправлять вот этих всех дураков и мошенников, которые «хотят продлить грозу», автор только высмеивает и осуждает их, не понимая, что строительство той самой Новой России требует кропотливой и упорной работы от каждого, включая и его самого. Постепенно образ писателя-сатирика Аркадия Аверченко начал выстраиваться у меня в голове. Но я продолжила изучать данную книгу, наивно полагая, что ошибаюсь и опрометчиво записываю его в стан врага Родины.

Дальше автор нам подает рассказ «Фокус великого кино», красиво и изящно отматывая произошедшие события назад, словно кинопленку:

Быстро промелькнула февральская революция. Забавно видеть, как пулеметные пули вылетали из тел лежащих людей, как влетали они обратно в дуло пулеметов, как вскакивали мертвые и бежали задом наперед, размахивая руками. Крути, Митька, крути! Вылетел из царского дворца Распутин и покатил к себе в Тюмень. Лента-то ведь обратная. Жизнь все дешевле и дешевле… На рынках масса хлеба, мяса и всякого съестного дрязгу. А вот и ужасная война тает, как кусок снега на раскаленной плите; мертвые встают из земли и мирно уносятся на носилках обратно в свои части. Мобилизация быстро превращается в демобилизацию, и вот уже Вильгельм Гогенцоллерн стоит на балконе перед своим народом, но его ужасные слова, слова паука-кровопийцы об объявлении войны, не вылетают из уст, а, наоборот, глотает он их, ловя губами в воздухе. Ах, чтоб ты ими подавился!.. Митька, крути, крути, голубчик! Быстро мелькают поочередно четвертая дума, третья, вторая, первая, и вот уже на экране четко вырисовываются жуткие подробности октябрьских погромов. Но, однако, тут это не страшно. Громилы выдергивают свои ножи из груди убитых, те шевелятся, встают и убегают, летающий в воздухе пух аккуратно сам слетается в еврейские перины, и все принимает прежний вид. А что это за ликующая толпа, что за тысячи шапок, летящих кверху, что это за счастливые лица, по которым текут слезы умиления?! Почему незнакомые люди целуются, черт возьми! Ах, это Манифест 17 октября, данный Николаем II свободной России… Да ведь это, кажется, был самый счастливый момент во всей нашей жизни! Митька! замри!! Останови, черт, ленту, не крути дальше! Руки поломаю!..

Но, постойте, погодите. Как же это может быть самым счастливым момент всей его жизни? Вот сам манифест, где первым пунктом нам и подают некие обещания о неких свободах:

1. Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.

Однако, я отчетливо помню, что никакой свободы слова не было. К примеру, могли запросто посадить человека за то, что он Николая II взял и оскорбил (а по сути сказал правду-матку о том, какой из него царь).

Вот, к примеру, фрагмент из книги Максима Горького «Жизнь Клима Самгина»:

Шли по Невскому два обывателя, и один другому сказал: — Эх, дурак! Подошел к ним полицейский: — Пожалуйте в участок. — За что? — За оскорбление его величества. — Да — ты, брат, с ума сошёл? Это я приятеля обругал! — Прошу не сопротивляться. Всем известно, кто у нас дурак!

Но чтобы не быть голословной, все же художественная литература может и соврать (скажете вы), возьмем хотя статью Арзамаса, где подробно рассказывается, как ужесточилась цензура, сколько было арестов и ссылок за неугодные статьи и прочее.

И вот это восхваляет Аверченко в своем сборнике, изданном в Париже в 1921 году? Он же мог знать обо всех гонениях и арестах. Или они ему были милы, потому что сам он писал лишь угодное царю-батюшке? В общем, образ всё отчётливее прорисовывался в моей голове.

Далее идет прекраснейший рассказ «Поэма о голодном человеке».

Вы только оцените эти строки!

— Пять лет тому назад — как сейчас помню — заказал я у «Альбера» навагу фрит и бифштекс по-гамбургски. Наваги было 4 штуки, — крупная, зажаренная в сухариках, на масле, господа! Понимаете, на сливочном масле, господа. На масле! С одной стороны лежал пышный ворох поджаренной на фритюре петрушки, с другой — половина лимона. Знаете, этакий лимон ярко-желтого цвета и в разрезе посветлее, кисленький такой разрез… Только взять его в руку и подавить над рыбиной… Но я делал так: сначала брал вилку, кусочек хлебца (был черный, был белый, честное слово) и ловко отделял мясистые бока наваги от косточки… — У наваги только одна косточка, посредине, треугольная, — перебил, еле дыша, сосед. — Тсс! Не мешайте. Ну, ну? — Отделив куски наваги, причем, знаете ли, кожица была поджарена, хрупкая этакая и вся в сухарях… в сухарях, — я наливал рюмку водки и только тогда выдавливал тонкую струю лимонного сока на кусок рыбы… И я сверху прикладывал немного петрушки — о, для аромата только, исключительно для аромата, — выпивал рюмку и сразу кусок этой рыбки — гам! А булка-то, знаете, мягкая, французская этакая, и ешь ее, ешь, пышную, с этой рыбкой. А четвертую рыбку я даже не доел, хе-хе! — Не доели?!! — Не смотрите на меня так, господа. Ведь впереди был бифштекс по-гамбургски — не забывайте этого. Знаете, что такое — по-гамбургски? — Это не яичница ли сверху положена? — Именно!! Из одного яйца. Просто так, для вкуса. Бифштекс был рыхлый, сочный, но вместе с тем упругий и с одного боку побольше поджаренный, а с другого — поменьше. Помните, конечно, как пахло жареное мясо, вырезка — помните? А подливки было много, очень много, густая такая, и я любил отломив корочку белого хлебца, обмакнуть ее в подливочку и с кусочком нежного мясца — гам!

Только познавший сей праздный образ жизни, может так ярко, смачно и страстно описывать собрание бывших богатеев, скучающих по прошлой жизни, умирающих от голода, потому что не могут влиться в новый образ жизни, где нет места хозяевам, указующим перстом направляющие своих холопов на работу, дабы их желудки были сыты. Тут мои аплодисменты и крики браво автору. Действительно, памфлет на злобу дня.

Но дальше.. Дальше пред нами предстает рассказ «Чертово колесо».

Несколько лет тому назад компания ловких предпринимателей устроила в Петербурге «Луна-Парк». Я любил хаживать туда по причине несколько пикантной; в «Луна-Парке» я находил для своей коллекции дураков такие чудесные махровые экземпляры и в таком изобилии, как нигде в другом месте. Вообще, «Луна-Парк» — это рай для дураков: все сделано для того, чтобы дураку было весело… Приглядываюсь я к русской революции, приглядываюсь и — ой, как много разительно схожего в ней с «Луна-Парком» — даже жутко от целого ряда поразительно точных аналогий… Все новое, революционное, по-большевистски радикальное строительство жизни, все разрушение старого, якобы отжившего, — ведь это же «Веселая кухня»! Вот тебе на полках расставлен старый суд, старые финансы, церковь, искусство, пресса, театр, народное просвещение — какая пышная выставка! И вот подходит к барьеру дурак, выбирает из корзины в левую руку побольше деревянных шаров, берет в правую один шар, вот размахнулся — трах! Вдребезги правосудие. Трах! — в кусочки финансы. Бац! — и уже нет искусства, и только остается на месте какой-то жалкий покосившийся пролеткульте кий огрызок. А дурак уже разгорячился, уже пришел в азарт — благо шаров в руках много — и вот летит с полки разбитая церковь, трещит народное просвещение, гудит и стонет торговля. Любо дураку, а кругом собрались, столпились посторонние зрители — французы, англичане, немцы — и только, знай, посмеиваются над веселым дураком, а немец еще и подзуживает: — Ай, ловкий! Ну, и голова же! А ну, шваркни еще по университету. А долбани-ка в промышленность!.. Горяч русский дурак — ох, как горяч… Что толку с того, что, потом, когда очухается он от веселого азарта, долго и тупо будет плакать свинцовыми слезами и над разбитой церковью, и над сокрушенными вдребезги финансами, и над мертвой уже наукой, зато теперь все смотрят на дурака! Зато теперь он — центр веселого внимания, этот самый дурак, которого прежде и не замечал никто.

Знаете, вот тут окончательно надежды рухнули. Я всё же думала, что Аверченко, обличая все минусы событий 1917-го года, стремиться показать, что плохо сейчас всё, да, с этим и не поспоришь, да, есть вот такие ностальгирующие мещане-дворяне, но и скажет, даже не так, крикнет на весь мир, что нет, нам есть, чем гордиться и к чему стремиться. Есть будущее! Но…

После «Чертового колеса» я всё решила и пойти почитать про самого Аркадия. Наверное, зря это сделала, но хоть поняла, откуда «ноги растут». Аверченко – обычный белогвардеец, который писал в пользу Русской армии барона Врангеля, а позже, поняв, что это ему аукнется, сбежал за границу. Вот и вся борьба. Ползая дальше по просторам гугла, наткнулась на статью В. И. Ленина, посвященную «Двенадцати ножам в спину революции»:

ТАЛАНТЛИВАЯ КНИЖКА Это — книжка озлобленного почти до умопомрачения белогвардейца Аркадия Аверченко: "Дюжина ножей в спину революции". Париж, 1921. Интересно наблюдать, как до кипения дошедшая ненависть вызвала и замечательно сильные и замечательно слабые места этой высокоталантливой книжки. Когда автор свои рассказы посвящает теме, ему неизвестной, выходит нехудожественно. Например, рассказ, изображающий Ленина и Троцкого в домашней жизни. Злобы много, но только непохоже, любезный гражданин Аверченко! Уверяю вас, что недостатков у Ленина и Троцкого много во всякой, в том числе, значит, и в домашней жизни. Только, чтобы о них талантливо написать, надо их знать. А вы их не знаете. Зато большая часть книжки посвящена темам, которые Аркадий Аверченко великолепно знает, пережил, передумал, перечувствовал. И с поразительным талантом изображены впечатления и настроения представителя старой, помещичьей и фабрикантской, богатой, объевшейся и объедавшейся России. Так, именно так должна казаться революция представителям командующих классов. Огнем пышущая ненависть делает рассказы Аверченко иногда — и большей частью — яркими до поразительности. Есть прямо-таки превосходные вещички, например, "Трава, примятая сапогами", о психологии детей, переживших и переживающих гражданскую войну.

Мне и добавить нечего. Кроме одного.

«Двенадцать ножей в русскую революцию» – обычный выкрик из толпы, в надежде, что виновного не найдут и наказание не дойдет до адресата. Выкрик трусливого и глупого человека, который при первой же возможности спешит сбежать подальше, дабы оттуда нести свою чушь о любви к Отечеству, которое потеряли.

Никого не пытаюсь обвинить или обелить. Но просто делаю попытки покрутить туда-сюда ту ситуацию, посмотреть на неё с разных сторон — чтобы не быть никому судиёй.

Хотя во многом Аверченко безусловно прав!

Русский, страшный, растрепанный, держа в одной руке бутылку Поммери-сек, а кулаком другой руки грозя заграничному небу, говорил: -- Сочувствуете, говорите? А мне чихать на ваше такое заграничное сочувствие!! Вы думаете, вы мне все, все, сколько вас есть,-- мало крови стоили, мало моей жизни отняли? Ты, немецкая морда, ты мне кого из Циммервальда прислал? Разве так воюют? А ты, лягушатник, там... "Мои ами, да мои ами, бон да бон", а сам взял да большевикам Крым и Одессу отдал. Разве это боновое дело? Разве это фратерните? Разве я могу забыть? А тебе разве я забуду, как ты своих носатых китайских чертей прислал -- наш Кремль поганить, нашу дор... доррогую Россию губить, а? А венгерец... тоже и ты хорош: тебе бы мышеловками торговать да венгерку плясать, а ты в социалистические революции полез, Бела Кунов, черт их подери, на престолы сажать... а? Ох, горько мне с вами, ох, тошнехонько... Пить со мной мое вино вы можете сколько угодно, но понять мою душеньку?! Горит внутри, братцы! Закопал я свою молодость, свою радость в землю сырую... "Умру-у, похоронят, как не-е жил на свете!

И, между прочим, любимый мной Зощенко, хоть и не любил, когда его сравнивают с Аверченко, в своих произведениях также этот ужас показал. Не так прямолинейно, а все-таки всадил ножи, хоть и не в спину уже, а в пятки.

И хочется, как предлагает автор, "отмотать назад кинематографическую ленту" и представить, какой была бы наша страна без этой революции.

Прежде всего, спросим себя, положив руку на сердце: – Да есть ли у нас сейчас революция?.. Разве та гниль, глупость, дрянь, копоть и мрак, что происходит сейчас, – разве это революция? Революция – сверкающая прекрасная молния, революция – божественно красивое лицо, озаренное гневом Рока, революция – ослепительно яркая ракета, взлетевшая радугой среди сырого мрака!.. Похоже на эти сверкающие образы то, что сейчас происходит?..

Спасибо Morra за то, что напомнила об этом сборнике. Давно хотела прочесть.