Текст книги "Глубокий поиск"

Аркадий Стругацкий
Борис Стругацкие
Глубокий поиск

Кабина была рассчитана на одного человека, и сейчас в ней было слишком тесно. Акико сидела справа от Кондратьева, на чехле ультразвукового локатора. Чтобы не мешать, она прижималась к стене, упираясь ногами в основание пульта. Конечно, ей было неудобно сидеть так, но кресло перед пультом – место водителя. Белову было тоже неудобно. Он сидел на корточках под люком и время от времени осторожно вытягивал затекшие ноги, поочередно то правую, то левую. Вытягивая правую, он толкал Акико в спину, вздыхал и басом извинялся по-английски: «Beg your pardon». Акико и Белов были стажерами. Океанологи-стажеры должны мириться с неудобствами в одноместных субмаринах Океанской охраны.

Если не считать вздохов Белова и привычного гула перегретого пара в реакторе, в кабине было тихо. Тесно, тихо и темно. Изредка о спектролит иллюминатора стукались креветки и испуганно выбрасывали облачка светящейся слизи. Это было похоже на маленькие бесшумные розовые взрывы. Словно кто-то стрелял крошечными снарядами. При вспышках можно было видеть серьезное лицо Акико с блестящими глазами.

Акико глядела на экран. Она с самого начала прижалась боком к стене и стала смотреть, хотя знала, что искать придется долго, может быть всю ночь. Экран находился под иллюминатором в центре пульта, и, чтобы видеть его, ей нужно было вытягивать шею. Но она глядела не отрываясь и молчала. Это был ее первый глубоководный поиск.

Она была чемпионом по плаванию в вольном стиле, У нее были узкие бедра и широкие мужские плечи. Кондратьеву нравилось видеть ее, и ему хотелось под каким-нибудь предлогом включить свет. Например, чтобы в последний раз перед спуском осмотреть замок люка. Но Кондратьев не стал включать свет. Он и так помнил Акико: тонкая и угловатая, как подросток, с широкими мужскими плечами, в полотняной куртке с засученными рукавами и в широких коротких штанах.

На экране возник жирный светлый сигнал. Плечо Акико прижалось к плечу Кондратьева. Он почувствовал, как она вытягивает шею, чтобы лучше разглядеть, что делается на экране. Он почувствовал это по запаху духов и, кроме того, ощутил едва заметный запах океанской воды. От Акико всегда пахло океанской водой: как-никак, она проводила в воде две трети своего времени, не меньше.

Кондратьев сказал:

– Акулы. Четыреста метров.

Сигнал задрожал, распался на мелкие пятна и исчез. Акико отодвинулась. Она еще не умела читать сигналы ультразвукового локатора. Белов умел, так как уже прошел годичную подготовку на «Кунашире», но он сидел позади и не видел экрана. Он сказал:

– Акулы – мерзость.

Затем он пошевелился и пробасил:

– Beg your pardon, Акико-сан.

Говорить по-английски не было никакой необходимости, потому что Акико пять лет училась в Хабаровске и прекрасно понимала по-русски.

– Тебе не следовало так наедаться, – сердито сказал Кондратьев. – И не следовало пить. Ты ведь знаешь, что бывает.

– Всего-навсего жареная утка на двоих, – сказал Белов, – И по две рюмки. Я не мог отказаться. Мы с ним сто лет не виделись, и он улетает сегодня ночью. Он уже улетел, наверное. Всего по две рюмки… Неужели пахнет?

– Пахнет.

«Это скверно», – подумал Белов. Он вытянул нижнюю губу, подул тихонько и потянул носом.

– Я слышу только духи, – сказал он.

«Дурак», – подумал Кондратьев. Акико виновато сказала:

– Я не знала, что это так серьезно. Я бы не душилась.

– Духи не страшно, – сообщил Белов. – Даже приятно.

«Зря я его взял», – подумал Кондратьев. Белов стукнулся макушкой о замок люка и зашипел от боли.

– Что? – спросил Кондратьев.

Белов вздохнул, сел по-турецки и поднял руку, ощупывая замок над головой. Замок был холодный, с острыми, грубыми углами. Он прижимал к люку тяжелую крышку. Над крышкой была вода. Сто метров воды до поверхности.

– Кондратьев, – сказал Белов.

– Да?

– Слушай, Кондратьев, почему мы идем под водой? Давай всплывем и откроем люк. Свежий воздух и все такое.

– Наверху пять баллов, – ответил Кондратьев.

«Да-да, – подумал Белов, – пять баллов, болтанка, открытый люк зальет. Но все равно сто метров над головой – это неуютно. Скоро начнется спуск, и будет двести метров, триста, пятьсот. Может быть, будет километр или даже три километра. Зря я напросился, – подумал Белов. – Нужно было остаться на „Кунашире“ и писать статью».

Еще одна креветка стукнулась в иллюминатор. Словно крошечный розовый взрыв. Белов уставился в темноту, где на миг появился силуэт стриженой головы Кондратьева.

Кондратьеву, разумеется, такие вещи и в голову не приходят. Кондратьев совсем другой, не такой, как многие. Во-первых, он из прошлого века. Во-вторых, у него железные нервы. Такие же железные, как проклятый замок. В-третьих, ему наплевать на неизведанные тайны глубин. Он погружен в методы точного подсчета поголовья и в вариации содержания протеина на гектар планктонного поля. Его заботит хищник, который зарезал молодых китов. Шестнадцать молодых китов за квартал, и все, как на подбор, самые лучшие. Чуть ли не гордость тихоокеанских китоводов.

– Кондратьев?

– Да?

– Не сердись.

– Я не сержусь, – сердито сказал Кондратьев. – С чего ты взял?

– Мне показалось, что ты сердишься. Когда мы начнем спуск?

– Скоро начнем.

Пок… Пок-пок-пок-пок… Целая стайка креветок. Совсем как новогодняя пиротехника. Белов судорожно зевнул и торопливо захлопнул рот. Вот что он сделает: будет все время держать рот закрытым.

– Акико-сан, – сказал он. – How do you feel?

– Хорошо, спасибо, – вежливо ответила Акико.

По голосу было понятно, что она не обернулась, «Тоже сердится, – решил Белов. – Это потому, что она влюблена в Кондратьева. Кондратьев сердится, и она тоже. Она смотрит на Кондратьева снизу вверх и называет его не иначе, как „товарищ субмарин-мастер“. Очень уважает его, прямо-таки благоговеет. Да, она влюблена в него по уши, это всем ясно. Ясно, наверное, даже Кондратьеву. Только ей самой еще не ясно. Бедняжка, очень ей не повезло. Человек с железными нервами, чугунными мускулами и медным лицом. Монументальный человек этот Кондратьев. Человек-будда. Человек-памятник самому себе. И своему веку. И всему героическому прошлому».

В два часа ночи Кондратьев включил свет и достал карту. Субмарина висела над центром впадины в восьмидесяти милях к юго-западу от дрейфующего «Кунашира». Кондратьев рассеянно чиркнул по карте ногтем и объявил:

– Начнем спуск.

– Наконец-то, – проворчал Белов.

– Товарищ субмарин-мастер, – сказала Акико. – Мы будем спускаться по вертикали?

– Мы не в батискафе, – сухо сказал Кондратьев. – Будем спускаться по спирали.

Он сам не знал, почему он сказал это сухо. Может быть, потому, что снова увидел Акико. Он думал, что хорошо помнит ее, но оказалось, что за несколько часов в темноте он наделил ее черточками других женщин, совершенно не похожих на нее. Женщин, которые нравились ему раньше. Товарищей по работе, актрис из разных фильмов. При свете эти черточки исчезли, и она показалась ему тоньше, угловатее, смуглее, чем он представлял себе. Она была похожа на мальчишку-подростка. Она смирно сидела рядом с ним, опустив глаза, положив руки на голые колени. «Странно, – подумал он, – я никогда не замечал раньше, чтобы от нее пахло духами».

Он выключил свет и повел субмарину на глубину. Нос субмарины сильно наклонился, и Белов уперся коленями в спинку кресла. Теперь через плечо Кондратьева он видел светящиеся циферблаты и экран ультразвукового локатора в верхней части пульта. На экране вспыхивали и пропадали дрожащие искры: вероятно, сигналы от глубоководных рыб, еще слишком далеких, чтобы их можно было отождествить. Белов перевел глаза на циферблаты, отыскивая указатель глубины. Батиметр был крайним слева. Красная стрелка медленно подползала к отметке «200». Потом она так же медленно будет ползти к отметке «300», потом «400»… Под субмариной трехкилометровая пропасть, и субмарина – это крошечная соринка в невообразимо огромной массе воды. Белов вдруг почувствовал, будто что-то мешает ему дышать. Темнота в кабине сделалась плотной и безжалостной, как холодная соленая вода за бортом. «Начинается», – подумал Белов. Он вобрал в себя воздух и задержал его в легких. Затем зажмурил глаза, вцепился обеими руками в спинку кресла и принялся считать про себя. Когда перед зажмуренными глазами поплыли цветные пятна, он шумно выдохнул воздух и провел ладонью по лбу. Ладонь стала мокрой.

Красная стрелка миновала отметку «200». Это выглядело красиво и зловеще: красная стрелка и зеленые цифры во тьме. Рубиновая стрелка и изумрудные цифры: 200, 300… 1000… 3000… 5000… «Совершенно не понимаю, почему все-таки я океанолог? Почему я не металлург или садовник? Ужасная глупость. На каждые сто человек только один подвержен глубинной болезни. И вот этот один – океанолог, потому что ему нравится заниматься головоногими. Он просто без ума от головоногих. Цефалопода, будь они неладны. Почему я не занимаюсь чем-нибудь другим? Скажем, кроликами. Или дождевыми червями. Жирные дождевые черви в мокрой земле под горячим солнцем. И нет ни темноты, ни ужаса перед соленой трясиной. Только земля и солнце». Он громко сказал:

– Кондратьев!

– Да?

– Слушай, Кондратьев, ты бы хотел заниматься дождевыми червями?

Кондратьев нагнулся и пошарил в темноте. Что-то звонко щелкнуло, и в лицо Белова ударила струя ледяного кислорода. Он жадно подышал, зевая и захлебываясь.

– Довольно, – сказал он. – Спасибо.

Кондратьев отключил кислород. Ему было, конечно, наплевать на дождевых червей. Красная стрелка проползла отметку «300». Белов снова позвал:

– Кондратьев!

– Да?

– А ты уверен, что кальмар?

– Не понимаю.

– Что это кальмар зарезал китов?

– Скорее всего, это кальмар.

– А может быть, это касатки?

– Может быть.

– Или кашалот?

– Может быть, кашалот. Хотя кашалот нападает обычно на маток. В стаде было много маток. А касатки нападают на одиночек.

– Нет, это ика, – сказала Акико тонким голосом. – Оо-ика.

Оо-ика – это гигантский глубоководный кальмар. Он свиреп и стремителен, как молния. У него мощное тугое туловище, десять цепких рук и жесткие умные глаза. Он бросается на кита снизу и мигом прогрызает его внутренности. Затем он медленно опускается с трупом на дно, – ни одна акула, даже самая голодная, не смеет приблизиться к нему. Он зарывается в ил и пирует на свободе. Если его настигает субмарина Океанской охраны, он не отступает. Он принимает бой, и акулы собираются, чтобы подхватить клочья мяса. Мясо гигантского кальмара тугое, как резина, но акулам это безразлично.

– Да, – сказал Белов. – Наверное, это кальмар.

– Скорее всего, кальмар, – сказал Кондратьев.

«Все равно, кальмар это или не кальмар», – подумал он. В таких вот впадинах могут хозяйничать твари и пострашнее кальмаров. Их нужно найти и уничтожить, не то покоя от них не будет, раз они уже попробовали китового мяса. Потом он подумал, что если встретится действительно что-нибудь неизвестное, то стажеры обязательно повиснут у него на плечах и будут требовать, чтобы он «дал им разобраться». Стажеры всегда путают рабочую субмарину с исследовательским батискафом.

Четыреста метров.

В кабине было очень душно. Ионизаторы не справлялись. Кондратьев слышал, как тяжело дышит Белов за его спиной. Зато Акико совсем не было слышно; можно было подумать, что ее здесь нет. Кондратьев подал в кабину еще немного кислорода. Потом он взглянул на компас. Субмарину разворачивало поперек курса сильным течением.

– Белов, – сказал Кондратьев. – Отметь: теплая струя, глубина четыреста сорок, направление зюйд-зюйд-вест, скорость два метра в секунду.

Белов скрипнул рычажком диктофона и что-то пробормотал слабым голосом.

– Настоящий Гольфстрим, – сказал Кондратьев. – Маленький Гольфстрим.

– Температура? – спросил Белов слабым голосом.

– Двадцать четыре.

Акико робко сказала:

– Странная температура. Необычная.

– Если где-нибудь под нами вулкан, – простонал Белов, – это будет интересно. Have you ever tasted уху из кальмаров, Акико-сан?

– Внимание, – сказал Кондратьев, – Сейчас я буду выходить из течения. Держитесь за что-нибудь.

– Легко сказать, – проворчал Белов.

– Хорошо, товарищ субмарин-мастер, – сказала Акико.

«Можете держаться за меня», – хотел предложить ей Кондратьев, но постеснялся. Он круто положил субмарину на левый борт и бросился вниз почти отвесно. «У-ух», – сказал Белов и уронил диктофон Кондратьеву на затылок. Потом Кондратьев почувствовал, что в его плечо вцепились пальцы Акико, вцепились и соскользнули.

– Обнимите меня за плечи, – приказал он.

В тот же миг пальцы ее снова сорвались, и она чуть не упала лицом на край пульта. Он едва успел подставить руку, и она ударилась об его локоть.

– Извините, – сказала она.

– Ох, тише, – простонал Белов. – Тише ты, Кондратьев!

Ощущение было такое, словно оборвался лифт. Кондратьев снял с пульта руку, пошарил справа от себя и нащупал пушистые волосы Акико.

– Ушиблись? – спросил он.

– Нет, спасибо.

Он нагнулся и подхватил ее под мышки.

– Спасибо, – повторила она. – Спасибо… Я сама.

Он отпустил ее и взглянул на батиметр. Шестьсот пятьдесят… шестьсот пятьдесят пять… шестьсот шестьдесят.

– Тише же, Кондратьев, – просил Белов сдавленным голосом. – Хватит же.

Шестьсот восемьдесят метров. Кондратьев перевел субмарину в горизонталь. Белов громко икнул и отвалился от спинки кресла.

– Все, – объявил Кондратьев и включил свет.

Акико прикрывала нос ладонью, по щекам ее текли слезы.

– Искры из глаз, – проговорила она, с трудом улыбаясь.

– Простите, Акико-сан, – сказал Кондратьев.

Он чувствовал себя виноватым. В таком крутом пике не было никакой необходимости. Просто ему надоел бесконечный спуск по спирали. Он вытер пот со лба и оглянулся. Белов сидел скорчившись, голый до пояс, и держал около рта смятую рубашку. Лицо у него было мокрое и серое, глаза – красные.

– Жареная утка, – сказал Кондратьев. – Запомни, Белов.

– Запомню. Дай еще кислорода.

– Не дам. Отравишься.

Кондратьеву хотелось сказать еще несколько слов о рюмках, но он сдержался и выключил свет. Субмарина снова пошла по спирали, и все долго молчали, даже Белов. Семьсот метров, семьсот пятьдесят метров, восемьсот…

– Вот он, – прошептала Акико.

Через экран неторопливо двигалось узкое туманное пятно. Животное было еще слишком далеко, и отождествлять его было пока невозможно. Это мог быть кальмар, кит-одинец или крупная китовая акула, а может быть, какое-нибудь неизвестное животное. В глубине еще много животных, не известных или малоизвестных человеку. Океанская охрана имела сведения об исполинских длинношеих и длиннохвостых черепахах, о драконах, о глубоководных пауках, гнездящихся в пропастях к югу от Бонин, об океанском гнусе – маленьких хищных рыбках, многотысячными стаями идущих на глубине полутора-двух километров и истребляющих все на своем пути. Проверить эти сведения пока не было ни возможности, ни особой необходимости.

Кондратьев тихонько поворачивал субмарину, чтобы не упускать животное из поля зрения.

– Давай поближе к нему, – попросил Белов. – Подойди поближе!

Он шумно дышал в ухо Кондратьеву. Субмарина медленно пошла на сближение.

Кондратьев включил визир, и на экране вспыхнули светлые перекрещивающиеся нити. Узкое пятно плыло возле перекрестия.

– Погоди, – сказал Белов. – Не торопись, Кондратьев.

Кондратьев рассердился. Он нагнулся, нашарил под ногами диктофон и ткнул его через плечо в темноту.

– В чем дело? – недовольно спросил Белов.

– Диктофон, – сказал Кондратьев. – Отметь: глубина восемьсот, обнаружили цель.

– Успеем.

– Дайте мне, – сказала Акико.

– Beg your pardon, – Белов кашлянул. – Кондратьев! Не вздумай стрелять в него, Кондратьев. Сначала нужно посмотреть.

– Смотри, – сказал Кондратьев.

Расстояние между субмариной и животным сокращалось. Теперь было ясно, что это гигантский кальмар. Если бы не стажеры, Кондратьев не стал бы медлить. Работник Океанской охраны не имеет права медлить. Ни одно морское животное не причиняло китоводству такой ущерб, как гигантский кальмар. Он подлежал немедленному уничтожению при встрече с любой субмариной. Его сигнал вводился в перекрестие нитей на экране, затем субмарина посылала торпеды. Две торпеды. Иногда, для верности, три. Торпеды мчались по ультразвуковому лучу и взрывались рядом с целью. И на гром взрывов со всех сторон слетались акулы.

Кондратьев с сожалением снял палец со спускового рычажка торпедного аппарата.

– Смотри, – повторил он.

Но смотреть пока было не на что. Граница ясного зрения в самой чистой океанской воде не превышала двадцати пяти – тридцати метров, и только ультразвуковой локатор позволял обнаруживать цели на расстояниях до полукилометра.

– Скорее бы, – возбужденно сказал Белов. – Не торопись.

Субмарины Океанской охраны предназначены для охраны планктонных посевов от китов и для охраны китов от морских хищников. Субмарины не предназначены для исследовательских целей. Они слишком шумны. Если кальмар не захочет познакомиться с субмариной поближе, он уйдет прежде, чем можно будет включать прожекторы и разглядеть его. Преследовать его бесполезно: гигантские головоногие способны развивать скорость втрое большую, чем скорость самой быстроходной субмарины. Кондратьев надеялся только на удивительное бесстрашие и жестокость кальмара, которые иногда толкают его на схватку со свирепыми кашалотами и стаями косаток.

– Осторожно, осторожно, – повторял Белов нежно и просительно.

– Дать кислород? – спросил Кондратьев свирепо.

Акико тихонько тронула его за плечо. Она уже несколько минут стояла, согнувшись над экраном, и ее волосы щекотали ухо и щеку Кондратьева.

– Ика видит нас, – сказала она.

Белов крикнул:

– Не стреляй!

Пятно на экране – теперь оно было большим и почти круглым – довольно быстро двинулось вниз. Кондратьев улыбнулся, довольный. Кальмар выходил под субмарину в позицию для нападения. Он и не думал убегать. Он сам навязывал бой.

– Не упусти его, – шепнул Белов.

Акико тоже сказала:

– Ика уходит.

Стажеры еще не понимали, в чем дело. Кондратьев стал опускать нос субмарины. След кальмара снова всплыл в перекрестие нитей. Стоило только нажать на спуск, и от гадины полетели бы клочья.

– Не стреляй, – повторял Белов. – Только не стреляй.

«Интересно, куда девалась его глубинная болезнь?» – подумал Кондратьев.

Он сказал:

– Кальмар сейчас будет под нами. Я поставлю субмарину на нос. Будьте готовы.

– Хорошо, товарищ субмарин-мастер, – сказала Акико.

Белов, не говоря ни слова, принялся деятельно ворочаться, устраиваясь. Субмарина медленно переворачивалась. Сигнал на экране увеличивался и принимал очертания многоконечной звезды с мерцающими лучами. Субмарина неподвижно повисла носом вниз.

Видимо, кальмар был озадачен странным поведением намеченной жертвы. Но он колебался всего несколько секунд. Затем он двинулся в атаку. Стремительно и уверенно, как делал, наверное, тысячи раз в своей невообразимо долгой жизни.

Сигнал на экране вспух и заполнил весь экран. Кондратьев включил сразу все прожекторы: два по сторонам люка и один под днищем. Свет был очень ярким. Прозрачная вода казалось желтовато-зеленой. Акико коротко вздохнула. Кондратьев покосился на нее. Она сидела на корточках над иллюминатором, держась рукой за край пульта. Из-под руки торчало голое поцарапанное колено.

– Глядите, – хрипло сказал Белов. – Глядите, вот он! Да глядите же!

Сначала светящаяся мгла за иллюминатором была неподвижной. Затем какие-то тени зашевелились в ней. Мелькнуло что-то длинное и гибкое, и через секунду они увидели кальмара. Вернее, они увидели широкое бледное тело, два пристальных глаза в нижней его части, а под глазами, словно чудовищные усы, два пучка толстых шевелящихся рук. Все это в одно мгновение надвинулось на иллюминатор и заслонило свет прожектора. Субмарину сильно качнуло, что-то противное, как ножом по стеклу, заскрежетало по обшивке.

– Вот так, – сказал Кондратьев. – Насладились.

– Какой огромный! – с благоговением произнес Белов. – Акико-сан, вы заметили, какой он огромный?

– Оо-ика, – сказала Акико.

Белов сказал:

– Никогда не встречал упоминания о таких крупных экземплярах. Я оцениваю его межглазное расстояние в два с лишним метра. Как ты думаешь, Кондратьев?

– Около того.

– А вы Акико-сан?

– Полтора-два метра, – ответила Акико-сан, помолчав.

– Что в обычных пропорциях дает… – Белов пошептал загибая пальцы. – Дает длину туловища по меньшей мере метров тридцать, а вес…

– Слушайте, – неторопливо перебил Кондратьев. – Вы насмотрелись?

Белов сказал:

– Нет-нет, подожди. Надо как-то оторваться от него и сфотографировать целиком.

Субмарину снова качнуло, и снова послышался отвратительный скрип роговых челюстей о металл.

– Это тебе не кит, голубчик, – злорадно пробормотал Кондратьев и сказал: – Добровольно он от нас теперь не отстанет и будет ползать по субмарине часа два, не меньше. Я сейчас стряхну его, и он попадет под струю кипятка из турбин. Тогда мы быстро развернемся, сфотографируем и расстреляем его. Хорошо?

Субмарина раскачивалась все сильнее. Видимо, кальмар рассвирепел и пытался согнуть ее пополам. На несколько секунд в иллюминаторе показалась одна из его рук – лиловая кишка толщиной в телеграфный столб, усаженная жадно шевелящимися присосками. Черные крючья, торчащие из присосков, лязгнули по спектролиту.

– Красавец, – проворковал Белов. – Слушай, Кондратьев, а нельзя ли вместе с ним подняться на поверхность?

Кондратьев запрокинул лицо и, прищурившись, поглядел на Белова снизу вверх.

– На поверхность? – проговорил он. – Пожалуй. Сейчас он не отцепится от нас. Сколько, ты говоришь, он может весить?

– Тонн семьдесят, – сказал Белов неуверенно.

Кондратьев свистнул и снова повернулся к пульту.

– Но это – на воздухе, – поспешно добавил Белов. – А в воде…

– Все равно не меньше десятка тонн, – сказал Кондратьев. – Мы не вытянем. Готовьтесь, будем переворачиваться.

Акико поспешно опустилась на корточки, не спуская глаз с иллюминатора. Она очень боялась пропустить что-нибудь интересное. «Если бы не стажеры, – подумал Кондратьев, – я бы давно уже прикончил этого гада и принялся бы искать его родственников». Он не сомневался, что где-то на дне впадины скрываются дети, внуки и правнуки чудовища – потенциальные, а может быть, и уже действующие пираты на трассах мирных миграций китов. Субмарина вернулась в горизонтальное положение.

– Духота, – проворчал Белов.

– Держитесь крепче, – сказал Кондратьев. – Готовы? Вперед!

Он до отказа повернул рукоятку скорости. Полный ход, тридцать узлов. Пронзительно взвыли турбины. Позади что-то стукнуло, донесся неясный вопль. «Бедный Белов», – подумал Кондратьев. Он сбросил скорость и завертел штурвальчик рулевого управления. Субмарина описала полукруг и вернулась к кальмару.

– Теперь смотрите, – сказал Кондратьев. Кальмар висел в двадцати метрах перед носом субмарины, бледный, странно плоский, с обвисшими скрюченными щупальцами и обвисшим туловищем. Он был похож на паука, которого прижгли спичкой. Глаза его были задумчиво скошены вниз и вбок, словно он размышлял над чем-то. Кондратьев никогда прежде не видел живого кальмара так близко и разглядывал его с любопытством и отвращением. Это был действительно необычайно крупный экземпляр. Может быть, один из самых крупных в мире. Но в эту минуту ничто в нем не позволяло предположить могучего и страшного хищника. Кондратьеву почему-то вспомнились кучи размякших китовых внутренностей в огромных отмочечных чанах на китобойном комбинате в Петропавловске.

Прошло несколько минут. Белов лежал животом на плечах Кондратьева и трещал кинокамерой. Акико что-то бормотала в диктофон (кажется, по-японски), не сводя глаз с кальмара. У Кондратьева заныла шея, к тому же он боялся, что кальмар очнется и удерет или снова бросится на субмарину и тогда все нужно будет начинать сначала.

– Вы еще не скоро? – осведомился Кондратьев.

– Очень, – ответил Белов сипло и невпопад.

Кальмар приходил в себя. По его лапам прошла зыбкая судорога. Громадные, величиной с футбольный мяч, глаза повернулись, словно шарниры в гнездах, и уставились на свет прожекторов. Потом лапы вытянулись в струнку, снова сжались, и бледно-лиловая кожа налилась темным светом. Кальмар был ошпарен, оглушен, но он готовился к новому прыжку. Кальмар не отступал. Он и не думал отступать.

– Ну? – спросил Кондратьев нетерпеливо.

– Ладно, – недовольно сказал Белов. – Можешь.

– Слезай с меня, – сказал Кондратьев.

Белов слез и положил подбородок на правое плечо Кондратьева. По-видимому, он забыл о глубинной болезни. Кондратьев взглянул на экран, затем положил палец на спусковой крючок.

– Близко слишком, – пробормотал он. – Ну ничего. Выстрел!

Субмарина вздрогнула.

– Выстрел!

Субмарина вздрогнула еще раз. Кальмар медленно раскрывал лапы, когда под его глазами одна за другой взорвались две пироксилиновые торпеды. Две мутные вспышки и два громовых раската: бомбррр, бомбррр. Кальмара затянуло черным облаком, а затем субмарину бросило на хвост, она опрокинулась на левый борт и принялась танцевать на месте.

Когда волнение прекратилось, прожектора осветили буро-серую колышущуюся массу, из которой в пучину вываливались, крутясь, бесформенные дымящиеся лохмотья. Некоторые еще извивались и дергались в лучах света, отбрасывая в желто-зеленую толщу пыльные тени, и исчезали во мраке. А на экране локатора уже появились один за другим четыре, пять, семь сигналов, нетерпеливых, выжидающих.

– Акулы, – сказал Кондратьев. – Тут как тут.

– Акулы – мерзость, – хрипло сказал Белов. – Вот кальмара жалко… Такой экземпляр! Варвар ты, Кондратьев… А вдруг он разумный?

Кондратьев промолчал и включил свет. Акико сидела, прислонившись к стене, склонив голову на плечо. Глаза ее были закрыты, рот полуоткрыт. Лоб, щеки, шея, голые руки и ноги лоснились от пота. Диктофон лежал под ногами. Кондратьев подобрал его. Акико открыла глаза и смущенно улыбнулась.

– Сейчас будем возвращаться, – сказал Кондратьев. Он подумал: «Завтра ночью спущусь и перебью остальных».

– Очень душно, товарищ субмарин-мастер, – сказала Акико.

– Еще бы, – сердито сказал Кондратьев. – И коньяк, и духи…

Акико опустила голову.

– Ну ничего, – сказал Кондратьев. – Сейчас будем возвращаться. Белов!

Белов не ответил. Кондратьев обернулся и увидел, что Белов поднял руку и ощупывает замок люка.

– Что ты делаешь, Белов? – спросил Кондратьев спокойно.

Белов повернул к нему серое лицо и сказал:

– Душно здесь. Надо открыть.

Кондратьев ударил его кулаком в грудь, и он упал навзничь, запрокинув острый кадык. Кондратьев торопливо отвернул кислородный кран, затем поднялся и, перегнувшись через Белова, осмотрел замок. Замок был в порядке. Тогда Кондратьев ткнул Белова пальцами под ребро. Акико следила за ним блестящими глазами.

– Товарищ Белов? – спросила она.

– Жареная утка, – сердито сказал Кондратьев. – И глубинная болезнь в придачу.

Белов вздохнул и сел. Глаза у него были сонные, он прищурился на Кондратьева, на Акико и сказал:

– Что случилось, друзья мои?

– Ты чуть не утопил нас, чревоугодник, – сказал Кондратьев.

Он поднял нос субмарины вертикально и начал подъем. Было четыре часа утра. Должно быть, «Кунашир» уже подошел к точке рандеву. Дышать в кабине было нечем. Ничего, скоро все кончится. Когда в кабине свет, стрелка батиметра кажется розоватой, а цифры – белыми. Шестьсот метров, пятьсот восемьдесят, пятьсот пятьдесят…

– Товарищ, субмарин-мастер, – сказала Акико. – Можно спросить?

– Можно.

– Ведь эта удача, что мы так скоро нашли ика?

– Это он нас нашел. Он, наверное, километров десять за нами тащился, присматривался. Кальмары всегда так.

– Кондратьев, – простонал Белов. – Нельзя ли поскорее?

– Нельзя, – сказал Кондратьев. – Терпи.

«Почему ему ничего не делается? – подумал Белов. – Может быть, он действительно железный? Или это привычка? Господи, только бы увидеть небо. Только бы увидеть небо, и я никогда больше не пойду в глубоководный поиск. Только бы удались фото. Я устал. А вот он совершенно не устал. Он сидит чуть ли не вверх ногами, нему ничего не делается. А у меня от одного взгляда на то, как он сидит, начинается тошнота».

Триста метров.

– Кондратьев, – сказал Белов. – Что ты будешь делать завтра?

Кондратьев ответил:

– Утром придут Хен Чоль и Вальцев со своими субмаринами, а вечером мы прочешем впадину и перебьем остальных.

Завтра вечером он снова спустится в эту могилу. И он говорит это спокойно и с удовольствием.

– Акико-сан.

– Да, товарищ Белов?

– What are your going to do tomorrow?

Кондратьев взглянул на батиметр. Двести метров. Акико вздохнула.

– Не знаю, – сказала она.

Они замолчали. Они молчали до тех пор, пока субмарина не всплыла на поверхность.

– Открой люк, – сказал Кондратьев.

Субмарина закачалась на легкой волне. Белов поднял руку, передвинул защелки замка и толкнул крышку.

Погода изменилась. Ветра больше не было, туч тоже не было. Звезды были маленькие и яркие, в небе висел огрызок луны. Океан лениво гнал небольшие светящиеся волны. Волны плескались и журчали у башенки люка.

Белов первым выкарабкался наружу, за ним вылезли Акико и Кондратьев. Белов сказал:

– Как хорошо!

Акико тоже сказала:

– Хорошо.

Кондратьев тоже подтвердил, что хорошо, и добавил подумав:

– Просто замечательно.

– Разрешите, я искупаюсь, товарищ субмарин-мастер, – сказала Акико.

– Купайтесь, пожалуйста, – вежливо разрешил Кондратьев и отвернулся.

Акико разделась, сложила одежду на край люка и потрогала ногой воду. Красный купальник на ней казался черным, а ноги и руки – неестественно белыми. Она подняла руки и бесшумно соскользнула в воду.

– Пойду-ка я тоже, – сказал Белов.

Он разделся и сполз в воду. Вода была теплая. Белов сплавал к корме и сказал:

– Замечательно. Ты прав, Кондратьев.

Затем он вспомнил лиловое щупальце толщиной в телеграфный столб и поспешно вскарабкался на субмарину. Подойдя к люку, на котором сидел Кондратьев, он сказал:

– Вода теплая, как парное молоко. Искупался бы.

Они молча сидели, пока Акико плескалась в воде. Голова ее черным пятном качалась на фоне светящихся волн.

– Завтра мы перебьем их всех, – сказал Кондратьев. – Всех, сколько их там осталось. Нужно торопиться. Киты подойдут через неделю.

Белов вздохнул и ничего не ответил. Акико подплыла и ухватилась за край люка.

– Товарищ субмарин-мастер, можно, завтра я опять с вами? – спросила она с отчаянной смелостью.

Кондратьев сказал медленно.

– Конечно, можно.

– Спасибо, товарищ субмарин-мастер.

На юге над горизонтом поднялся и уперся в небо луч прожектора. Это был сигнал с «Кунашира».

– Пошли, – сказал Кондратьев, поднимаясь. – Вылезайте, Акико-сан.

Он взял ее за руку и легко поднял из воды. Белов мрачно сообщил: