Текст книги "Дырка от бублика 1. Байки о вкусной и здоровой жизни"

Вампир

Перекусив в первой подвернувшейся точке общепита с почти ресторанными ценами и помойными блюдами, Аполлон и Федя, ужасно отрыгиваясь и болезненно кривясь, направились к одному из центральных городских скверов. За памятником Владимиру Ильичу Ленину, в кафе «Акку», что переводилось как «Белый лебедь», их ждал Наум Аркадьевич. Пододвинув каждому по розетке с мороженым, он снял очки, протёр их и весело прищурился:

– Ну что ж, друзья, поговорим о вампире Бахтубекове.

Федя поперхнулся и выпучил глаза…

Аполлон хлопнул его по спине и покачал головой.

Мир знал много воров с именем и оригинальными характерами. Например, «голубой воришка» Ильфа и Петрова, когда крал, краснел. Были воры и гораздо менее стыдливые, но всё-таки не потерявшие человеческого облика. А профессионализм некоторых даже вызывал восхищение. «Багдадский вор!» – звучит даже как-то гордо… Так вот, председатель профкома Бахтубеков был серостью, дрянью и вряд ли человеком. Фигура заурядная, но, как вошь, столь же неприятная и в лихие годы шибко уж плодящаяся. Крал он с детского садика, и столь великий стаж в этом виде деятельности породил не менее великий опыт, который опирался не на творческую изобретательность и избирательность, а лишь на банальный хапальный рефлекс. И это была не болезнь, а ещё с детства сформировавшееся стойкое, противоположное коммунистическим байкам, мировоззрение: «Никому! Только себе!». За пятьдесят пять лет жизни опыт Бахтубекова был настолько всеобъемлющ, что поймать его за руку было практически невозможно.

Крал Бахтубеков молча и.

Улыбался редко и недобро…

Садистски посмеиваясь, он представлял себе, как наивные смешные граждане, живущие на одну зарплату и настоявшиеся после работы в очередях, лихорадочно перелистывают вечерами рассказы о Дзержинском и других великих с холодными умами, горячими сердцами и чистыми руками.

Люди всё ещё пытались верить в своё светлое будущее, и это действительно было смешно!

Надо сказать, что на этот смеху Бахтубекова были не только личные мотивы. Брат его, Ербол, работал в городском управлении внутренних дел в отделе БХСС в чине майора и, не обладая ни одним из вышеперечисленных качеств, считал себя уже живущим в коммунизме, то есть получал всё по потребностям. Являясь живым примером для сошек поменьше, он не упускал ни крупицы информации о себе подобных, занимающих гораздо более крупные ключевые посты в пределах республики. Мало того! Временами из сверхсекретных внутренних каналов просачивались и кое-какие сведения о великих хищниках – маяках внутреннего управленческого мира всесоюзной категории и масштаба. Тут уж, как говорится, чем выше был пост, тем больше возможностей и шире поле деятельности. Естественно, что Бахтубеков был в курсе нравственной погоды в верхах на сегодня и потому спал по ночам без вздрагиваний.

Когда Федя прокашлялся и смахнул слезу, Наум Аркадьевич надел очки и повторил:

– Поговорим о вампире Бахтубекове, друзья! О нашем профкоме! Хотел я этот разговор отложить для более подходящего случая, но человек предполагает, а Бог располагает: сегодня вечером я вылетаю за консультацией и протежированием в Киргизию к моему другу, а потом к сестре в Москву. У неё обнаружили опухоль.

Аполлон болезненно сморщился:

– Так опухоль же…

– Именно так, Поль! – прервал Наум Аркадьевич. – Именно опухоль, а «же» под вопросом. Ещё неизвестно, что было у твоей мамы вначале. Может быть, и саркома, а может быть, и что подоброкачественнее…

Аполлон вздрогнул и напружинился.

– Ну-ну… – доктор похлопал героя по колену. – Я это к тому, что сейчас наше здравоохранение – ой-ля-ля! Врачей штампуют, словно гайки. Причём со знаком качества на знаменитом мягком месте. Мыслители и исследователи не котируются. Человека никто не видит! Зачем думать и что-то уметь, когда кругом такая компьютеризация и механизация. Но мы отвлеклись от главного – от нашего врага номер один. Кровь двух наших Народных театров, как и кровь всех остальных коллективов, включая все массовые мероприятия, как минимум на одну четверть высасывает лично он. Я имею в виду дотации Облсовпрофа, завода и другие финансовые поступления.

– Ну, мне-то этого ты мог и не говорить, – хмыкнул Федя.

– Ничего-ничего. Послушаешь…

В отличие от парторга, тыканье Феди было не фамильярностью и хамством, а требованием самого эскулапа. Несмотря на чудовищную разницу в возрасте, они были друзья «не разлей вода!».

– Да, – продолжал доктор. – О крови, которую высасывает профком и его тёплая административная компашечка из самого завода, я сегодня распространяться не буду. Хотя можно было бы…

– Рассказать об исчезновении коленвалов, аккумуляторов, стартеров, радиаторов, карбюраторов, гаек, винтов, инструментов и даже постельного белья с печатями из заводского общежития! – перехватил Федя.

– Вот-вот! Не будем хватать два яблока одной рукой. Тем более таких, как наш гигантский кроваво-красный алма-атинский апорт. В общем, будьте внимательны. И не забывайте, что высшая политика – это превращение врагов в друзей, хорошая – когда враги вынуждены вести себя, как друзья, и дерьмовая – превращение друзей во врагов. Последний вид характерен для Феденьки…

– Ну, знаешь, Нюма… – Федя обиженно надулся.

– Ты, мой друг, не обижайся. Ты – это я в молодости. Так что у тебя всё ещё впереди! А я предостаточно лесу нарубил в своё время. И по существу и не по существу. Но для того, чтобы стать хорошим дипломатом, одного опыта мало. Надо всё таки иметь такую мелочь, как талант. В вас, Поль эта искра чувствуется, и потому не отпускайте Феденьку от себя ни на шаг. Он может таких дров наломать… Берите его под опеку, и как директор, и как старший товарищ.

Аполлон улыбнулся, вспоминая пивнушку «У морга».

– Может наломать, может… Это у него есть…

– Ну, знаете, граждане…

– Подожди, Феденька, подожди! Я это к тому, что мне лично больше, чем на «хорошо», не удалось вытянуть. В общем, повторяю ещё раз – будьте внимательны! Если же станет совсем невмоготу, обращайтесь к парторгу.

– К кому?

Федя рассмеялся.

– К парторгу, Феденька, к парторгу! И прямо от моего имени. Во-первых, он тоже не переносит Бахтубекова так как, видимо, не в доле, а во-вторых, пока я реализовываю свои инициативы в клубе, он будет любить меня любовью брата, а может быть, ещё сильней! – Наум Аркадьевич опять лукаво прищурился и цокнул языком. – Цели ясны, задачи поставлены – за работу, товарищи! Кто так говорил?

– По-моему, Хрущёв… – начал Аполлон, но доктор не дал договорить.

– И по-твоему, и по-моему! Зализали сначала, а потом в помойную яму… Ох, и любят у нас это… – доктор посмотрел на часы и встал. – Пора! Мне пора!

Некоторое время после ухода доктора Аполлон и Федя доедали мороженое, но так как ядовитая жажда после принятой недавно пищи не проходила, то Аполлон пошёл в буфет за лимонадом. И тут случилось…

Впрочем, всё по порядку!

Недалеко от Феди расположилась тёпленькая компашечка молодых смуглых особей мужского пола в белых штанах и таких же белых олимпийских куртках. Развязно двигаясь, они разливали по стаканам «Пшеничную».

Приняв на «грудь», особи расслабленно откинулись на спинки стульчиков и, разобрав из лежащей посередине сдвинутых столов пачки фирменных «Казахстанских» по сигаретке, манерно закурили, а маленький толстенький «олимпиец» с малорельефным, словно надутым, холёным лицом и брезгливо оттопыренной губой поднялся и, плавно раскачивая бёдрами и манипулируя тут же нарочно затушенной сигаретой, начал обход столиков. Зуд жажды общения горячими волнами растекался из его желудка по телу.

Не встретив у соседей отклика на его «пшеничную» жажду, «олимпиец» бухнулся на свободный стульчик рядом с Федей.

– Ну что, земляк, может быть, и у тебя огоньку не найдётся? – спросил он.

– Не курю, – ответил Федя и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

Однако «ходок» так не считал. Примериваясь, он оглядел далеко не спортивную фигуру Феди.

– Да-а? Может быть, ты ещё и не пьёшь?

Тут бы и смолчать Феде, да разве он мог!

– Да уж чтобы нажираться с утра…

– Брезгуешь? Понаехали тут всякие белые да пегие…

И без того неширокие глаза холёного «олимпийца» ещё больше сузились и налились первобытной шовинистической яростью.

– С гонором ты, значит, харя русская! Ха!.. – и особь в олимпийской курточке от всей своей щедрой души врезала Феде.

Соседние столики замерли, а «олимпийская братия» как по команде вскочила и дружно метнулась к месту события.

Федя с детства был всегда битый. Во-первых, потому, что с пелёнок ангинил, а во-вторых, потому, что лез, куда не следовало и стремился восстановить справедливость даже там, где необходимо было подчиниться пословице, гласящей, что если двое дерутся, то третий может оказаться, как и в любви, лишним.

Однако один приём модного «карате» он знал и не замедлил применить его. Возвращающийся с двумя бутылками лимонада Аполлон успел лишь изумлённо увидеть взметнувшуюся ладонь Фёдора и сползающий под стол «олимпийский мешок».

В следующие же несколько мгновений над художественным руководителем нависла рычащая и ухающая белая шатия.

– Урр! Урр (Бей! Бей!)!.. – неслось по скверику.

Федю били!..

Оставив лимонад на каком-то безымянном столике, Аполлон сделал несколько прыжков и погрузился в белое месиво. С этой секунды публика в кафе, громко орущая и визжащая, но, как всегда, ничего не предпринимающая, была осчастливлена незабываемым зрелищем как бы ожившего эпизода из американского кинобоевика.

Не прошло и тридцати секунд, как Аполлон, уже второй раз за это удивительное утро, тащил за руку теперь уже одуревшего от побоев Федю.

Пересекая сквер по диагонали, друзья стремительно удалялись от места, где среди разбросанных столиков и стульев лежали восемь «олимпийских мешков», а над ними гудела и суетилась толпа зрителей…

У выхода из сквера Аполлон резко замедлил ход и горячо выдохнул в ухо позеленевшего друга:

– Соберись! Сгруппируйся! Надо смешаться с толпой!..

Вдалеке послышался вой милицейских сирен.

– Спокойно, Феденька, спокойно… Не торопись, голубчик, не торопись… Переходим улицу… Та-ак, таак… Очень естественно переходим и, не привлекая внимания, смешиваемся с толпой на троллейбусной остановке «Детский мир»… А вот и троллейбусик наш подошёл… Садимся, Феденька, садимся. Мы с тобой очень везучие… Да не торопись ты, золотенький мой, не торопись. Пропусти гражданочку с лялечкой… Ну, вот и поехали… Теперь можешь дышать чаще, и переминайся с ноги на ногу а то сердце надорвёшь…

Мимо набирающего ход троллейбуса, оглушительно воя, промчались два жёлтых милицейских «газика»…

Далеко ехать друзья (теперь именно друзья, а не просто коллеги) не стали, а сошли на следующей остановке. Перейдя через подземный переход, они расположились на одной из скамеек ещё одного небольшого, но очень популярного скверика «У оперы». Тут снова приготовившийся к выговору Федя был неожиданно удостоен похвалы:

– Молодец! Удар был профессиональный!

Федя от удовольствия порозовел и даже перестал на мгновение чувствовать ноющую боль во всём теле.

– Да это… Случайно так получилось… Рефлекторно… Больше я ничего не умею…

– Плохо! Надо уметь! Победители вдохновляют, а побеждённые разочаровывают! Вот как эти дутые…

– Курточки-то фирменные!

– Сильно тебя сегодня зашибли… Кому только после олимпиады не понапродавали их по блату!..

Аполлон вынул из кармана расчёску и зеркальце и, приведя себя в порядок, начал причёсывать Федю.

– Ты что?.. Иди ты!.. – смущённо отмахнулся тот.

– Наум Аркадьевич велел мне о тебе заботиться…

Смеясь, Аполлон отдал зеркальце и расчёску.

По аллее сквера, направляясь прямо к друзьям, шёл низенький поджарый мужчина в скромном сером костюмчике и такой же серой, слегка выцветшей рубашонке.

Увидев мужчину, Федя побледнел.

– Поль, этого не может быть, но к нам идёт Бахтубеков!

Аполлон встрепенулся.

– Ага… Вижу… Под мышонка работает… Типичный Корейко! Похоже, что вы правы – хищник крупный! Не дрейфь! Сегодня я в хорошей спортивной форме. Только прошу тебя, милай, не встревай. Первое появление героя на сцене – это всё!

– Что же мне делать?

– Головушку свою буйную расчёсывай, головушку!

Аполлон оттолкнулся от скамейки обеими руками и, обаятельнейшим образом улыбнувшись, широко распахнул их:

– Нашему дорогому профкому горячий, пламенный привет от скромных тружеников культурного цеха! Присаживайтесь, ата (отец), пожалуйста! Погода сегодня как никогда располагает к деловой непринуждённой беседе.

Бахтубеков слегка замешкался.

– Новый директор… Знаю… знаю… Болел я… И не до бесед мне сейчас, не до бесед. Идёт напряжённый трудовой рабочий день, – забубнил он автоматически. – Советский народ создаёт материальные ценности…

– Совершенно справедливо, ата! Вы в поте лица создаёте материальные, а мы – духовные. Надеюсь на самый тесный и продуктивный контакт!

– Ого! – подумал Бахтубеков, но вслух сказал: – Партия учит нас беречь каждую трудовую копейку. Не разбазаривать драгоценное время, фланируя по паркам и скверам, а находиться на своём рабочем месте и создавать, созидать! Во имя…

Аполлон так энергично, подтверждающе кивнул головой, что Бахтубеков умолк.

Зная, что нападение не терпит паузы, герой тут же ещё более мобилизовался и ловко закончил фразу:

– Во имя! Конечно же – во имя! Что мы с вами делали, делаем и будем делать всегда!

Бахтубеков опять смешался, не зная, как реагировать. Однако автомат в его голове быстро щёлкнул, и, постепенно разгоняясь, он снова увещевательно загудел:

– Экономная экономика – вот главное на сегодняшний политический момент. Вы должны быть в этом плане на высоте. Чтобы всё делалось по-партейному. По-партейному! Вы должны…

– Ата! Всё понятно! – опять прервал Аполлон. – Политстенды, политплакаты, наглядная агитация и пропаганда – это главное! Это тот основной проводник, тот контакт, посредством которого наша родная партия осуществляет своё мудрое руководство и утверждает принцип демократического централизма! Мы как раз и вентилировали с художественным руководителем этот вопрос. Правда, наши взгляды на первостепенность данной генеральной задачи несколько разошлись. Тем более что Фёдор Петрович уверяет, что даже на столь важную кампанию вы не в состоянии выделить куска фанеры метр на метр.

– Что-о? – Бахтубеков зло сверкнул из-под опалённых коротких ресниц в сторону Феди, а Федя удивлённо уставился на Аполлона.

– Вот и я уверяю Фёдора Петровича, что он просто неправильно вас понял. Некоторая нехватка, конечно, может иметь место. Это при теперешних темпах движения вперёд – естественное явление, но на стенды показателей, портреты новаторов, рационализаторов и, наконец, центральную галерею портретов наших руководящих членов…

– Вас, кажется, зовут Аполлоном? – в свою очередь прервал героя Бахтубеков.

– Для родных, друзей и соратников – Поль!

– Так вот, Поль, вы, я вижу, человек дела, а не какой-нибудь пустозвон… – Бахтубеков опять зло стрельнул глазами в сторону Феди. – Обращайтесь в любое время, и всё, что будет в моих силах, будет сделано. И вообще, мне кажется, мы с вами найдём общий язык. Вот вам моя рука!

Аполлон крепко пожал протянутую руку и весело пропел: «Кто весел, тот смеётся, кто хочет, тот добьётся, кто ищет, тот всегда найдёт!». Что-нибудь!..

– Артист! – понимающе улыбнулся Бахтубеков.

– Профессионал! То, что надо! Не правда ли – каждому своё и по способностям! Но по шарам! Партия о муэрте! (Но пасаран! – они не пройдут! Патриа о муэрте! – Родина или смерть!).

– Муртэ, муртэ… – машинально и почти правильно, повторил завком, мучительно вспоминая, что бы это значило. – Весело у нас теперь будет…

Бахтубеков немного скис. Хотя последние две фразы из уст Аполлона воспринимались просто как каламбур, но они ему что-то не понравились.

– Мне пора. Что будет не ясно – заходи! – сказал он и почесал затылок.

– Непременно, ата! Обязательно! Тут у вас на рукаве ниточка беленькая…

Аполлон, как и всё до этого, очень серьёзно, без малейшей тени подобострастия снял нитку.

– Этот своего не упустит! Наш человек! – уважительно думал Бахтубеков удаляясь по направлению к кинотеатру повторного фильма, где его ждала супруга с двумя билетами.

Герой сделал энергичный спортивный выдох и, плюхнувшись на скамейку, с удовольствием вытянул ноги.

– Можешь говорить, Феденька, а то, не дай бог, ещё лопнешь от возмущения. Только про то, что я про тебя говорил, ни слова! Это необходимый ход. Пусть думает, что я тебя недолюбливаю и отношусь свысока… А ведь классический социалистический вампирюга этот ваш… нет, теперь уже наш Бахтубеков! Этот гад ещё более скользкий, чем Корейко. Вот они – корни партийной поповщины!

– Ещё бы! – Федя возвратил расчёску и зеркальце и нервно задвигался. – Масло масляное, стремительная стремнина, экономная экономика. Чушь!

– Ну не совсем чушь, но маразм крепчал, Феденька! Крепчал и из последних сил топорщил трухлявые паруса самообмана!

– Это надо же! – продолжал Федя. – Бахтубеков – поборник создания народных ценностей. Благо народа – его святая цель. Анекдот!..

– Ну-у! Чем толще барашек, тем больше в нём продукта питания. Но этот – особый сорт ворья. Идеологический! И запомни, Феденька, ту банальность, которую я сейчас изреку, а если, не дай бог, когда-нибудь забуду, поспеши произнести её для меня вслух: «Сила уважает только большую силу, ворюга – большего ворюгу!». И так до бесконечности! Пусть этот кровопийца думает, что я, как минимум, ему равный.

– Ворюга?

– И кремень! Иначе нам, прости за ещё одну банальность, удачи не видать!

Сюрпризы

Федя продолжал возмущаться и размахивать руками.

В чистом небе нежной голубизны спокойно плыло ласковое осеннее дневное светило. Истома и лень бабьего лета расслабляли и совершенно не располагали к трудовым подвигам. Запрокинув подбородок и зажмурив глаза, Аполлон испытывал то редкое и вместе с тем такое естественное мистическое блаженство, когда ты и весь мир – одно целое. По телу разливалась тёплая волна отрешённости от земной суеты, её неразрешимых конфликтов и идиотских проблем. Смысл нескончаемого критического красноречия Феди не воспринимался и лишь убаюкивал своими цикличными модуляциями.

Жизнь была прекрасна!

Лишь когда Федя начал трясти друга за плечо, требуя подтверждения своей правоты или аргументации против, глаза Аполлона нехотя открылись.

– Уйми фонтан, Феденька. В нём ли смысл жизни?

– Конечно! А в чём же ещё? Только критика двигает прогресс!

– Да-а? А вот индусы уверяют, что смысл в единении с природой и созерцании её. Взгляни, – какое небо голубое! Какой вокруг меня простор! Как нежно солнце озорное мне луч свой посылает c гop! Какой восторг в душе вскипает! Как песня льёться из груди! И счастье сердце наполняет! И все несчастья позади! Твои, кстати, рифмовки!

Федя напряжённо сморщился и досадливо взмахнул рукой:

– А! Телячья юность! Уверяю тебя: если бы всё это очарование планировалось Госпланом, то сразу бы наступил конец света.

– Господи, Феденька, ты меня утомил! Сделай перерыв! И вообще, я сегодня уже не швец, не жнец и на дуде не игрец! Сейчас я – «гуляй-нога»! Иначе инфаркт и крышка!

Аполлон энергично потянулся и театрально взял Федю за руку.

– Веди, Сусанин, но только не на погибель! Веди сквозь дебри достопримечательностей этой солнечной столицы к свету и подвигу! Ты обещал!

Федя озадаченно поскрёб затылок и устремил свой взор в сторону академического оперного театра, труппа которого уже много лет пользовалась заслуженным успехом у благочестивых бабушек и престарелых девушек. На миг ему даже показалось, что, кроме этой, других достопримечательностей в городе нет. Но это только на миг! В следующую же секунду глаза Феди болезненно засверкали, а на лице заиграл отблеск вспыхнувшего в сердце пожара.

– Идём! Я покажу тебе достопримечательность! Пальчики оближешь! Ни в сказке сказать, ни пером описать! Шехерезада! Тысяча и одна ночь! Идём!..

Федя вскочил и, нахлобучив на голову свой фетр, начал сосредоточенно растирать подбородок.

– Только если это что-то подобное пивнушке, то я пас…

– Что ты! Это что-то невероятное! Это Афины и Рим! Язычество, идолопоклонство и единобожие одновременно! Это материализованная мечта человечества и лучших её сынов! Это указующий перст и символ нашего времени! Это – всё!

– Веди!

И друзья пошли.

От предвкушения эффекта, который должен был произвести на Аполлона его сюрприз, Федя впал в чрезвычайное нервное возбуждение. Его била та чувственная дрожь, которую неискушённые юнцы принимают за приближающуюся любовь. Впрочем, она действительно приближалась. Не любовь, конечно, а машина. Подчиняясь тому же закону роковых совпадений, она была в данный момент как бы сюрпризом к сюрпризу.

Все светофоры на улице Фурманова мигали жёлтыми вспышками, а на каждом перекрёстке стояло по доблестному блюстителю Госавтоинспекции, облачённому в полное парадное великолепие. Час назад по рации отдали приказ обеспечить здесь «зелёную» улицу, и верные стражи дорожного порядка до рези в глазах вглядывались в уличную даль.

На пересечении улиц Фурманова и Кирова их было двое. Один безусый, другой седой. Безусый нетерпеливо переминался с ноги на ногу, а седой снисходительно похлопывал его по плечу и, посмеиваясь, делился опытом:

– Помню, встречали мы этого… ну, который самый-самый!..

Седой многозначительно посмотрел вверх.

– Так вот это была встреча!.. А сейчас так… дежурный переезд с места на место. Или вот шах Ирана приезжал к нам с шахиней… Помнишь, а?

– Не-а…

Безусый не помнил. В те памятные дни он интересовался лишь рогаткой да футболом.

– Вот то-то и оно! Молодо-зелено! Помню, мы весь проспект Коммунистический часа на два перекрыли. Весь транспорт встал. А дело было к вечеру – часы «пик». Люди с работы по домам разъезжались. Представляешь, сколько «ликующего» народа у канатов столпилось? Почитай, почти весь город. Шах с шахиней – вжик! – и проехали. Никто даже и не заметил, в какой машине. Но зато разговоров-то было – ужас!

– Да-а, капиталистов у нас умеют встречать. Уважают их, подлецов! – попробовал поддержать разговор безусый.

– Дурак! Это же мудрая политика. В Иране же не только нефть водится…

Вдалеке заискрилось красно-синее мерцание.

– Едут, едут!

– Где? А-а, оно, оно! То самое! Во фрунт, и не за будь отдать честь. А я отойду в сторонку. Мне это уже ни к чему. Мне скоро на пенсию. И вообще, наша шахиня любит молодых да бравых. Давай! Действуй!

Аполлон и Федя только-только собрались переходить улицу, как путь им преградил седой блюститель. Заговорщицки подмигнув, он кивнул в сторону дороги. Теперь уже хорошо было видно совершенно бесшумно приближающуюся белую «Волгу» с разноцветными переливающимися огнями у бампера и чёрный правительственный лимузин с дымчатыми пуленепробиваемыми стёклами.

И тут случилось что-то, по меньшей мере, удивительное. То ли нервы у Феди не выдержали, то ли что-то замкнуло в коре больших полушарий, но он вдруг рванулся и, проскользнув мимо седого блюстителя, выпрыгнул на шоссе. Сдёрнув с головы шляпу, Федя несколько раз исступлённо взмахнул ею над головой, как бы привлекая внимание и приветствуя, а выполнив это мажорное вступление, прижал злополучный фетр к сердцу и, заискивающе вглядываясь в дымчатую прохладу поравнявшегося с ним лимузина, согнулся в подобострастнейшем поклоне.

Лимузин даже не притормозил. Сидящие в нём, видимо, восприняли это событие за нормальное искреннее выражение благодарности какого-нибудь бедняги, случайно попавшего в число запланированных для отчёта чутких отношений к письмам трудящихся.

Но это сидящие в лимузине. Блюстители же и Аполлон таким наивным мышлением не обладали. Они бросились к Феде.

– Ха-ха-ха!.. Как я их!.. – истерически заливался гений. – Ха-ха-ха-ха!..

– Секундочку, граждане! – притормозил Аполлон седого и безусого. – Это же тяжелобольной! Он только что из психдиспансера, с лечебного сеанса гипноза. Парень весь под впечатлением и действием положительных внушений. Феденька, всё хорошо, всё нормально. Ты просто ошибся, Феденька, – это не господа проехали, а наши слуги. Слуги народа! Успокойся, Феденька, и так жутко не трясись! Спи! Покой душе-вный и физи-ческий…

В голосе Аполлона появились церковная интонация и напев.

– Ничего не тревожит тебя-я… ничего не волнует… Всё вокруг не воспринимается как действительность… Всё это со-он, который пройдёт и бесследно исчезнет лет этак через двести-и… Спи, Федя, спи!..

Федя находился в полушоковом состоянии и, лишь смутно осознавая серьёзность сложившейся ситуации, бессмысленно вертел головой.

Видя это, Аполлон понял, что если он сейчас же не вывернется наизнанку, то потом будет поздно. Как шаман, обежав вокруг друга и вцепившихся в него ретивых блюстителей, он начал делать пасы. Седой изумлённо захлопал глазами, а безусый открыл рот. Оба так растерялись, что даже приостановили процесс заламывания Фединых рук за спину.

– Что?.. Что такое?.. – наконец выдавил из себя седой.

– Всё нормально!.. Пока всё нормально… Элементы гипноза! Да отпустите вы его руки – вы мешаете расслаблению! Если он сейчас же не отключится, то начнёт целовать ваши перчатки и сапоги. У парня идея фикс. Он считает, что родился за век до рождества Христова. Понимаете, чем это пахнет? А?

Седой не понял, но на всякий случай испуганно отшатнулся. Безусый тоже выпустил Федину руку и неожиданно впал в оцепенение.

– О! – обрадовался Аполлон и выдохнул в ухо Феди: – И ты входи в транс, псих! Ну!..

Боль в руке уже возвратила друга на грешную землю, и он тут же всё выполнил. Безумно закатив глаза, гений задрал подбородок и состроил совершенно идиотскую рожу.

– Вот видите! – ещё больше обрадовался Аполлон.

– А вы кто ему будете? – уже больше по инерции, чем для дела, спросил седой.

– Друг, товарищ и брат! – поспешно ответил герой.

Он с удовлетворением отметил, что тонус и реакция у Феди совершили за этот день весьма качественный скачок.

Перейдя от резких стрессовых пасов к мягким, как будто поглаживающим, Аполлон решил закрепить так неожиданно появившееся кровное родство:

– У нас это семейное! Из поколения в поколение передаётся! Родимое пятно капитализма – наследственный сифилис! Сами понимаете, что это сухотка мозга, прогрессивный паралич и всё такое прочее. Иногда вот такие явления наблюдаются…

Одной рукой герой энергично схватил Федю за подбородок, а другой одним махом вывернул веко его правого глаза и указал на него блюстителям:

– Видите, какая бледная склера? Бледная спирохета так и ползает! Сейчас могут начаться конвульсии! Будут ещё вопросы или можно идти?

– Идите, идите! – торопливо замахал регулировочным жезлом седой. – Этой заразы нам только не хватало…

Когда «братья» скрылись за углом и волевое биополе Аполлона ослабло, седой начал подозревать, что его элементарно заморочили и разыграли.

Подозрение крепло с каждой секундой, и, дабы побороть связанную с ним неловкость, он снова обратился к безусому:

– Трудная наша работа, ох и трудная! Чего только на дороге не случается! С кем только не встретишься…

Безумные глаза и страшно вывернутое веко неожиданной молнией вклинились в мозг седого, и он брезгливо передёрнулся, отгоняя наваждение:

– Бр-р!.. А ты говоришь!..

И хотя безусый ничего не говорил, а лишь растерянно хлопал ресницами, седой на всякий случай добавил:

– Э-эх, молодо-зелено!..

А в это время за углом дома, согнувшись в три погибели и схватившись за живот обеими руками, бегал по кругу Аполлон. От избытка распирающего его беззвучного хохота он, как призовой скакун, мотал головой и в исступлении бил штиблетами об асфальт.

Федя уже начал беспокоиться, но шквал смеха так же неожиданно стих, как и возник. Утирая батистовым платочком слёзы, Аполлон с нежной любовью смотрел на друга.

– Ну что ж, дорогой мой братец, сегодня ты вернул меня к жизни. Если так пойдёт и дальше, то, возможно, удастся постигнуть и смысл её.

– Да ладно тебе… Ну не выдержал… Ну, бывает…

– Бывает? Не-ет, что ни говори, а Бог всё-таки есть! Он хранит и направляет избранных! А то, что ты избранный, так это точно! А ну-ка, покажи свою правую руку?

– Бог не нянька… – пробурчал Федя, но руку всё-таки протянул.

– Так и есть! Вот она – линия обременённых сегодняшней избранностью! Э-э, брат, да доктор-то наш тысячу раз прав: тебя надо беречь. Намотаем на ус, намотаем… Веди дальше… к своей супердостопримечательности! Впрочем, мне кажется, что, что бы это ни было, больше, чем ты, это быть не может!

Напоминание Аполлона направило внимание Феди в нужное русло:

– Пойдём, пойдём! Это уже рядом. Совсем рядом…

В отрезке улицы Тулебаева, находящемся между улицей Виноградова и Джамбула, был свой микроклимат, своя благодать. Причём и в прямом, и в переносном смысле. Находясь в центре почти всегда изрядно загазованного города, этот отрезок характеризовался свежим воздухом, свежей зеленью и свежим румянцем на лицах обитателей. Обитала же там, вместе со всей своей челядью, та, во все века и эпохи немногочисленная, часть населения, которую в народе называют одним коротким, как ругательство, словом: «знать»! Даже дома с автомобильными подъездами прямо под фундамент были здесь больше похожи на виллы, а дежурные милиционеры на швейцаров.

Впрочем, если обитателей этих государственных вилл и называли знатью, то не все были достойны такой чёрной зависти, которая, в зависимости от цели, иногда характеризуется и как классовая ненависть. И свежий румянец у этих «не всех» был больше похож на лихорадочный, а процент бесславных инфарктов от грязных интриг и других недостойных благородного внимания дворцовых атрибутов принимал чудовищные размеры. И тут уже не хотелось ни персональной пенсии, ни дефицитной роскоши, ни самой неудовлетворённой в мире подруги жизни, так ставшей похожей на старуху из сказки о рыбаке и рыбке; и радость была не в радость и привилегии не на пользу.

Но это были «не все», то есть единицы! Да и тут надо ещё поискать… Остальные же активно формировали и взращивали ту среду, которая способствовала самому бурному проявлению, реализации и расцвету низменных (то есть совсем не плохих самих по себе, а просто рефлекторно-животных) чувств и потребностей. Со всеми вытекающими отсюда из-за несоответствия с образом и подобием Божьим последствиями.

Лесть с подхалимажем, самодурство с самоуправством, разнузданная вседозволенность, замешанная на хамстве, и масса других, так хорошо перечисленных в баснях дедушки Крылова качеств питали это общество.

И, – главное!

Это паразитирующее на теле народа большинство меньшинства чётко ориентировало соответственно подобранных молодых преемников и весь нисходящий аппарат на манеры, способы и позицию поведения…