Текст книги "Огненная земля"

Глава шестнадцатая

Поднявшись на крутобережье, Букреев и Батраков увидели плоскую побуревшую степь, расцвеченную светло-голубыми островками полыни. Большие лиманы, похожие на озера, отделялись от моря солончаковыми мочажинами. На лиманах табунилась дичь, доносился писк не то бекасов, не то чибисов. По небу двигались длинные сырые облака. Букреев закурил папироску и посмотрел на притихшего Батракова. Хитринка играла в уголках букреевских губ и в прищуре его черных умных глаз. Он улыбался по-особенному, не разжимая губ, и тогда подрагивали щеки от этой сдержанной улыбки и подбородок, лежавший на туго затянутом воротничке гимнастерки.

– Квартиру нам дали без мебели, Николай Васильевич, а? И хозяев пока нет.

– Нас должны встретить, Шагаев говорил.

– Встретят. Где-то в этих травах расположилась целая дивизия, а посмотреть – пустыня.

В глубине степи виднелась какая-то ферма. Туда вела дорога, но возле нее не замечалось никакого движения. Еще дальше чернели плохо различимые строения, похожие на кошары – степные загоны для овец.

Оттуда по направлению к пристани бежала легковая машина. Машина шла напрямик, по бездорожью. Батраков, из-под ладони наблюдая за машиной, сказал:

– К нам.

Роты располагались на завтрак. Моряки ломали бурьяны на топливо. Пресной воды поблизости не нашли, и Букреев приказал подошедшему Баштовому пользоваться водой из фляг, костров пока не разжигать.

С Керченского полуострова слышались глухие, но сильные взрывы. Букреев внимательно вслушался.

Машина остановилась возле роты Ярового, шагах в пятидесяти от того места, где стояли Букреев и его заместитель. Из машины неторопливо вылез невысокий армейский офицер в сером плаще с полевыми погонами полковника.

– Наверное, сам полковник Гладышев, – догадался Букреев. – Пойдем-ка представляться.

Полковник направился навстречу. Его сопровождали Баштовой и незнакомый худощавый офицер с тонким бледным лицом, одетый в меховую дубленую безрукавку.

На сырой траве оставались ясные следы, или, как говорят степняки, оставалась сакма. На полынной кружавинке, покрытой кучками глинистой земли, выброшенной слепышами, полковник остановился, поджидая Букреева и Батракова. Когда они подошли и откозыряли, он представился: «Командир Н-ской стрелковой дивизии, восемнадцатой армии Гладышев». Офицер в меховой безрукавке оказался подполковником, начальником штаба дивизии.

– Поздравляю вас с благополучным прибытием, товарищи, – сказал Гладышев. – Вас немцы хотели подхватить?

– Вы уже знаете? – удивленно спросил Букреев.

– Слухом земля полнится. Или, как говорится, у каждого слуха найдется свое ухо, – пошутил полковник и серьезно добавил: – Я был как раз у командующего фронтом, когда Звенягин радировал о нападении бомбардировщиков.

У Гладышева оказался глуховатый голос, не соответствующий его плотной фигуре. На гладко выбритом упитанном лице пролегли морщины, доказывающие, что ему далеко за сорок. Во всем, начиная от новенькой фуражки и замшевых перчаток до отлично начищенных сапог, правда, сейчас забрызганных росой, чувствовалось, что полковник подготовился к встрече. Аккуратный Букреев с сожалением оглядел свой ватный костюм, прошитый полосами, вымазанные грязью головки сапог.

Командир дивизии держался вначале начальнически небрежно, но после нескольких минут разговора, словно рассмотрев и оценив новых, подчиненных ему, офицеров, стал более прост.

– Костров пока не разжигайте, – сказал он в подтверждение приказания Букреева, – немцы следят. Перед вашим приходом бомбили причалы. К счастью, кроме трех раненых пленных румын, никакого результата.

– И рыбки наглушили, товарищ полковник, – заметил Баштовой.

– Рыбу они мастера глушить. Да… Ваш маршрут вот к той фактории, – Гладышев указал в сторону фермы. – Располагаться придется в степи, не прогневайтесь. Место выберете сами, только биваки должны быть скрыты от воздушного наблюдения. Вы придаетесь полку майора Степанова и от него получите продовольствие и пресную воду. Сегодня же свяжетесь с ним и представитесь начальнику политотдела. Вы их найдете в той же фактории.

Полковник с удовольствием произносил слово «фактория». Это не резало уха, так как на фоне пустынной степи, напоминающей какие-нибудь льяносы или пампасы, подходило именно такое слово.

– Мы хотели попросить вас добавить нам автоматов, – сказал Букреев. – Нам нужно еще примерно полтораста или двести…

– Для кого?

– Для минометчиков и пэтээровцев. Обычно в десанте, когда выходят из строя минометы и противотанковые ружья, расчеты используются в качестве автоматчиков.

– Отлично. – Полковник подумал. – Автоматы получите. Вы учтите, товарищ подполковник… Видите, как важно быть опытным десантником. Кстати, товарищи моряки, у меня полки неплохие, но в десантах не участвовали.

– Мы знаем, – многозначительно сказал Батраков.

– Не участвовали, – повторил полковник, внимательно присматриваясь к Батракову, – хотя и штурмовали Новороссийск. Очень просил бы вас помочь. Выделите опытных десантников и пришлите в наши подразделения для обмена опытом. Нам предстоит дело серьезное. Слышите?

В направлении Керченского полуострова снова грохнуло одновременно несколько взрывов, пронесшихся над степью рокочущими, как горное эхо, волнами.

– Что там происходит? – спросил Букреев. – Мы тоже обратили внимание.

– Готовятся к приему гостей. День и ночь идут взрывные работы. Строят укрепления…

– Вот оно что… – Баштовой повернулся и прислушался. – Там местность позволяет укрепиться с моря.

– Вы там бывали?

– Как же, товарищ полковник. – Баштовой помялся. – Вместе с майором Степановым, если мне память не изменяет. Ведь он там воевал в сорок втором?

– Он был там. – Гладышев посмотрел на часы. – Мне пора. Да, я лично в десанте буду впервые. Приходите, кое-что подскажете. Вы специалисты этого сложного дела.

Букреев, поймав дружеский, но хитроватый взгляд замполита, невольно покраснел.

– Я тоже молодой десантник, товарищ полковник, – признался Букреев.

Полковник приподнял черные, но уже с проседью брови, рассмеялся.

– Впервые? Шутите? Но вы же… – он щелкнул себя по козырьку, – моряк?

– Моряк, так сказать, по призванию, но не по специальности. Я пограничник.

– Пограничники, особенно если с Черного моря, все равно моряки. Одна закваска… Заходите и… тем более потолкуем…

Гладышев дружески распростился со всеми, сел в машину. Вскоре брезентовый кузовок его автомобиля скрылся на приозерной дороге.

– Ну, как? – спросил Букреев.

– Сказал слепой, побачим, – уклончиво ответил Батраков.

– А вы, Иван Васильевич?

Баштовой помялся. Лицо его было хмуро и совсем невесело.

– Я ничего…

– Тут что-то не так, Баштовой. Чего опечалились?

– Гладышева я не знаю, а вот майора Степанова помню. Неужели к нему попадем?

– А что майор Степанов? – заинтересовался Батраков.

– Знаю я его, к сожалению.

– Знаешь? Давно?

– Давненько. Еще по керченской операции. Не могу похвалить при всем желании.

– Керченская операция 1942 года, – раздумчиво произнес Букреев. – Наше отступление? В мае?

– Ну, не десант, конечно.

– Как же вел себя майор Степанов во время керченской операции?

– Плохо, – зло выпалил Баштовой. – Попалил людей.

– А он вас знает?

– Меня? – Баштовой рассмеялся. – Еще бы… Напомните ему Камыш-Бурун. Мы с ним столкнулись на переправе. Дело у нас почти до пистолетов дошло.

– Ты парень-кипяток, – сказал Батраков, заминая разговор. – По-моему, пойдемте-ка выполнять приказ и двигать к этой, как ее, фактории…

Глава семнадцатая

Вечером командир полка майор Степанов поджидал Букреева в «фактории». По стенам комнатки ползла грибковая плесень, кое-где штукатурка была отбита и виднелись косые сплетения дранки. В окнах, заколоченных жестью от консервных банок, посвистывал ветер. На койке лежали соломенный матрац, прикрытый верблюжьим одеялом, и тощая подушка. На столике, сшитом из ящичных досок, возле полевых телефонных аппаратов стояли бутылка водки, выложенная на тарелку свиная тушенка и миска с помидорами и огурцами «желтяками». В углу, возле поставленной торчком мохнатой кабардинской бурки, виднелись два автомата с залосненными ремнями, насыпанные на пол гранаты и с полдесятка крупных таманских арбузов.

Степанов, человек средних лет, худощавый лицом, но округлый в поясе, разговаривал с дежурной по медчасти сестрой, молоденькой девушкой, вызывающе-красивой, с осиной талией, перетянутой желтым ремнем.

– Все же я так и не понял, освободили ли вы южную ферму для медчасти батальона? – спросил майор и окинул печальным взглядом нехитрую снедь, расставленную на столе.

Девушка тряхнула головой, пожала плечами.

– Я спрашиваю, – повторил майор.

– Не можем же мы выгнать своих в степь, чтобы поместить этих… краснофлотских девушек, товарищ майор.

– Что? – Майор сделал строгое лицо.

– Я уже сказала. – Девушка облизнула яркие губы, выпрямилась, опустив руки по швам.

Майор остановил взор на ее высокой груди, подчеркнутой туго затянутым ремнем и гимнастеркой.

– Выполнить мое приказание, товарищ сержант медицинской службы!

Девушка подбросила руку к пилотке.

– Вы приказали мне…

– Погодите, – остановил ее майор, – представьте себе, Тамара, вы дома, к вам приехали гости… Неужели вы так негостеприимны по натуре. Ведь это совершенно не в русском характере.

Девушка тряхнула кудряшками, ловко уложенными в блестящие пряди, опускающиеся из-под пилотки.

– Можно идти, товарищ майор?

– Идите…

Майор, оставшись один, посмеялся и, подойдя к столу, удобней переставил закуску. Потом вынул из кармана перочинный нож, снабженный десятком необходимых в походе принадлежностей, и, отщелкнув вилку, положил нож к одному из приборов.

– Куприенко!

В комнату вошел, пригнувшись в низких дверях, Куприенко, веселый и предприимчивый украинец.

– Я вас слушаю, товарищ майор.

– У нас больше ничего нет в запасах, Куприенко?

– Ничего нема, товарищ майор.

– Может быть, найдется, что-нибудь на полковой кухне? Пригласили гостей, моряков, и вот нате… Вот если ты попадешь к морякам…

– Вобче я в гостях у моряков ни разу не був, товарищ майор, – весело ответил Куприенко, – но насчет кухни… Ячневая каша к выпивке ни то ни се. Да и моряки ее не уважают.

– А ты откуда знаешь?

Куприенко улыбнулся, показав белые, как сахар, зубы.

– Сегодня в обед выдали морякам ячневой каши. Зашумели, товарищ майор.

– Зашумели? Мне никто не докладывал.

– Докладывать и нечего. Просто зашумели и все. Начиняют, мол, нас, моряков, шрапнелью. Вроде они к такой пище непривычные.

– Вот оно что. Но ели все же?

– Мало кто, товарищ майор. У них свои харчи. И колбаса в банках, и сало, и печенье. И с выпивкой со своей. А воду как пьют… Посчитать, бочек десять отвезли им в степь. Действительно, моряки, товарищ майор.

– Тебе уже и воды стало жалко, Куприенко, – отечески пожурил майор, – экий ты жадный. Ну, иди, друг, раз у тебя, кроме тарыбары, ничего к столу не припасено.

Куприенко помялся у дверей.

– Ты не договорил всего, Куприенко? А?

– У меня есть банка бекона, товарищ майор. Могу принести.

– Вот видишь, а темнил.

– Мне один морячок подарил, земляк оказался. Он адъютантом у командира батальона. Манжула по фамилии.

– Земляков успел разыскать. Общительный у тебя характер.

– Який от батько достался.

Через несколько минут после разговора с Куприенко в коридоре послышались голоса, и в комнату вошли Букреев и Манжула. Майор приветливо потряс руку командиру батальона, предложил раздеваться.

– Батракова почему не прихватили?

– Устраивает ночевку. Как бы дождь не пошел ночью. Да… Путешествовал к вам с опаской. Такая темь. Чего доброго, на мину наскочишь.

– Тут этого добра сколько угодно. Случаи были… В окрестности появились собаки одичавшие. Ну, им, конечно, невдомек, куда люди мин понасовали. Подрывались. Откуда-то черт корову принес приблудную, тоже взлетела на воздух. Ну, та пошла, конечно, на говядину…

Куприенко принес банку бекона и долго раскладывал ломтики на тарелке, изредка лукаво посматривая на застывшего у двери Манжулу.

– Куприенко, вы оформляете, как в «Астории». Хватит вам упражняться. Товарищ капитан, если вам не нужен ваш…

Куприенко подмигнул приятелю и увел его за собой. Вскоре за дверью послышались их приглушенные голоса. Майор пригласил гостя к столу. Сам же, попросив разрешения, снял сапоги и переобулся в домашние туфли.

– Предпочтительнее мне, конечно, служить в авиации и в крайнем случае в кавалерии, а не в пехоте, – сказал майор, разливая водку. – Мозоли и, очевидно, что-то подагрическое. Были на юге, лимоны уничтожал. Один знаменитый доктор порекомендовал.

– Помогало?

– Ничего себе. Длительное действие лимонной кислоты и прочая чепуха. Ноги я простудил под Туапсе, когда перевалы держали. Вот была кудрявая служба, Букреев. Ну, с первым знакомством! И за успех нашего совместного и, так сказать, дерзкого по замыслу десантного предприятия.

Настороженный намеками Баштового, Букреев с невольным предубеждением отнесся к майору и утром окончательного мнения о нем не составил, хотя распоряжения Степанова говорили в его пользу. Полк сразу же пришел к ним на помощь всем, чем мог; потеснился в своих мизерных помещениях, снабдил дополнительными плащ-палатками, брезентами, отпустил свежий хлеб. Батальон, лишенный пока своего хозяйства, был огромным, бесприютным детищем, потребности которого не так-то легко удовлетворить. Требования ротных старшин иногда встречали противодействие хозяйственников полка. Днем вспыхнуло несколько коротких перепалок. Но всегда последнее, решительное слово оставалось за «хозяином», и на Степанова обижаться нельзя было.

Утомленный хлопотами и проголодавшийся Букреев много и аппетитно ел, это нравилось майору. Незаметно беседа перешла на щепетильную тему, затронутую сегодня Баштовым. Степанов узнал Баштового и догадался, что начальник штаба не мог умолчать о своем знакомстве с командиром полка. Степанов организовал сегодняшнюю встречу без офицеров своего полка, чтобы объясниться.

– Видите ли, Букреев, – начал майор, – я, конечно, мог и не оправдываться перед вами. Но сами знаете, идем на большое дело, и такое дело, где главное – уверенность в каждом. Вернее, доверие к каждому. Мы проверяем солдат, младших командиров, подбираем достойных людей для десанта, так что надо говорить об офицерах, а тем более о старших начальниках. Вы давно в партии, Букреев?

– Членом партии с 1929 года. До этого был, как и полагается в моем возрасте, комсомольцем.

– Я вступил в партию несколько раньше. Но мне и лет побольше… Словом, мы можем говорить сейчас с вами на равной ноге, если только можно так выразиться. По-честному, напрямик. Я не хочу обиняками голову морочить, Букреев… Баштовой очень меня хаял?

– Не так чтобы очень… Вернее, он толком ничего и не рассказал. Какая-то у вас горячая встреча произошла на Камыш-Бурунской переправе. Где-то вы… «людей попалили». Я понял, вашу часть разбили?

– Понятно… – Степанов вздохнул, веки его дрогнули. – Ну что же, Букреев. Если прямо сказать, я, конечно, командир битый и, может быть, этим наученный. Правда, другому зад, как говорится, нахлещешь, а голову не набьешь. Про себя этого я не могу сказать. Из дальнейшего моего рассказа можешь сделать вывод. С Баштовым мы встречались на Керченском полуострове, в апреле-мае 1942 года. Сами знаете, Букреев, тогда время было отличное от сегодняшнего. Отступления, неудачи, нервное время… На полуострове у нас получилось вообще плохо в мае 1942 года. Были ошибки у командования фронтом, были ошибки у нас, у среднего звена. Словом, фельдмаршал Клейст воспользовался и тем, и другим. Баштовой тогда также был в морской части. Ничего не скажешь, моряки были кристаллом, вокруг которого как бы собиралось все наиболее решительное, смелое, я бы сказал, безгранично смелое. А у меня был молодой состав в батальоне, новички. Опыта не было еще ни у них, ни у меня. Да… Если Баштовой сказал, что я «попалил людей», может, и так. Мне самому тяжело до сих пор. Тогда у меня из бока снарядом первый фунт дурного мяса вырвало, Букреев. Но в госпиталь я не лег, и дырка на ходу заросла. Это не особая заслуга моя, но, может быть, и это штришок для ретуши моего портрета… – Степанов встал, прошелся по комнате, пришлепывая туфлями и заложив руки в карманы бриджей.

Ветер посвистывал за окном. Невдалеке выли одичавшие собаки. Через короткие промежутки времени стреляли орудия, донося сюда, в заброшенное степное жилье, рокочущие звуки, напоминающие о войне.

– Потом мне пришлось хлебнуть и горячего, и холодного, – продолжал Степанов. – От рубежа Дона я отступал в арьергарде. Надо было прикрывать отход армии к глазному Кавказскому хребту. Местность вам известная, зацепиться не за что. В то время я понял смысл слов – оперативный простор. Помню, влезешь на скирду, замаскируешь в копнах полковые полуавтоматические пушки и ждешь. Появились… Бегут по этому оперативному простору, как по ладони, словно гончие собаки, черные германские танки. Бегут то кучей, то врозь, обнюхивают каждый стог, каждую левадку, каждый полевой домик. Именно гончие собаки! Такими я их запомнил. Шарят, нюхают, стойку делают и чуть что заметят, прут во весь дух, и за каждым танком пыль до небес, позади – дым космами: скирды поджигают, копны, хатенки. И могли бы те танки бежать таким макаром хоть до Ирана, но вот на пути сидят подобные моим орлята и ждут. Обвяжутся снопами, подтянут снарядов к себе побольше, и вижу только, оборачиваются ко мне, к моему командному скирду, ждут моего сигнала. – Степанов взъерошил волосы. – Вот в те денечки и побелело у меня наполовину мое оперение. До самого Терека так отходили. Вот желаю тебе всякой удачи в твоем предприятии, но если что случится? Война очень сложное дело. И, главное, на грани жизни и смерти, между двумя крайностями, балансируешь, как на канате. Под Тереком меня немного чиркнуло, – майор ткнул пальцем куда-то себе в грудь, – лечился, выздоровел и через Грузию на перевалы, под Туапсе… Скажу откровенно, тянет рассказать о пережитом. Под Туапсе вам театрик известный. Все эти знаменитые гора Индюк, скалистые гребни, террасы, теснины, седловины и котловины. Потянули мы свой полк на передовую. Чем дальше, тем ущелье уже, горы выше и выше. Осень, тучи низкие, дождь идет беспросветно и кругом – стрельба. Какая! Бои в горах и в степи различны. Звуки совсем иные. Эхо звуки множит, ущелья то хохочут, то ухают, то гремят. И кажется, стреляют только в тебя. Ехали мы все медленней и медленней, а затем и совсем остановились. Помню, подходит к нам часовой, по штыку вода катится, руки синие, и говорит: «Дальше ехать нельзя. В полутора километрах немцы». Выгрузились. Заняли оборону возле Шаумяна – знаете это место? – оседлали дорогу. Какие там лили дожди, Букреев! Мы стоим внизу, а немцы вверху. А на нас и потоки дождя льются, и пули летят. Красноармейцы мои стояли в воде круглые сутки, недели. Пухли ноги, появились болезни, чирьи, дизентерия. И ничем нельзя помочь. Блиндажи строили, но их заливало. Грунт такой скалистый, что вода стояла, как в бассейне. Ведрами вычерпывали. Продовольствие доставить невозможно. Сколько лежало на взгорках убитых с наплечными термосами! За каждым человеком немцы охотились. Не знаю только, сумеет ли кто-нибудь описать правдиво то туапсинское наше стояние «насмерть». Сейчас некоторые стараются легонько все представить, так сказать, на тормозах спустить. Никаких, мол, трудностей советские войска не переживали, все было размечено, расчерчено, дождик и тот шел по приказанию… Помню, как мы мокли. Ужас. Сухого дерева нет, а раз нет сухого дерева, нельзя развести бездымный костер. Нет костра – нет горячей воды, пищи. А если задымишь, начнет бить батарея, чаю не захочешь. Сидим близко от немца. За их спиной были дороги, Кубань-матушку захватили, и жареное, и пареное, а за нами что? Море. Этого Баштовой не знает обо мне… После того мне такая хибарка дворцом кажется. – Майор неожиданно рассмеялся. Щеки запрыгали, и усы задвигались, как у таракана. Поймав недоумение во взгляде собеседника, майор заглушил смех. Но щеки вздрагивали, и губы кривились от сдерживаемого смеха. – Вы не подумайте, Букреев, что я с ума схожу, просто ни к селу ни к городу – вспомнил одного моего приятеля, тоже командира полка. Такой был замечательный украинец. Вояка, каких мало. Один у него был недостаток: плохо разбирался в истории и изящной словесности. Он категорически уверял, что Тарас Бульба действительно существовал как историческое лицо, и чтил его очень трогательно. Его однажды командование решило представить к ордену Александра Невского. Позвонили ему в блиндаж. Что же вы думаете, он делает? Отвечает вполне серьезно комдиву, нельзя ли подождать с награждением до того, пока не выйдет орден Тараса Бульбы. Ну, посмеялись, прислали все же ему Александра Невского. Гордился, но ожидал и Тараса Бульбу…

Букреев и Степанов посмеялись, закурили. Сизые полосы дыма повисли в комнате.

– Как там мои ребята? – побеспокоился Букреев. – На бурьянах спят. Правда, получше вашего Туапсе, но все же…

– Ничего с ними не будет. Ребята у вас молодые и крепкие. Я сегодня глянул на них. Ну, батенька мой, один к одному. Вот экземпляры человеческой природы. Жаль таких парней под огонь пускать.

– Да, ребята у меня великолепные. Надежное войско. А главное, отлично подготовленное. Вы говорили о боях у Туапсе, скажите, разве не лучше было использовать там специальные горнострелковые части.

– Разве напасешься горных стрелков, Букреев? Приходилось держать весь Кавказский хребет. У немцев были горные части. Убивали мы их, в плен брали. Хорошее спецобмундирование: короткие куртки, шаровары, высокогорные ботинки, штурмовые костюмы. Снаряжены были альпийскими веревками, альпенштоками, кошками, скальными крючьями. И мы отобрали из полков более здоровых ребят, послали учиться в Лазаревскую. Спустя немного и у нас появились «горные орлы» в ботинках с когтями, в специальных куртках, в гольфах и шерстяных чулках. Получили навыки горной войны, знали, как дышать на подъемах, спусках и тому подобное… А потом интересное дело получилось с этими башмаками. Погнали мы немцев, и представьте себе, в азарте некогда было переобуваться. Попали в Краснодар в ботинках с когтями. Ребята смеялись: «Товарищ майор, дайте хоть какую-нибудь горку отштурмовать…»

Степанов замолчал, искоса посматривая на собеседника. Букреев покуривал, наблюдая, как ветерок, забивавший в окно, разрывает кольца табачного дыма и относит их в угол.

– Спать будете у меня, Букреев, – предложил Степанов, – на моей кровати.

– Зачем же вас стеснять? Я устроюсь где-нибудь.

– Не выдумывайте и разоблачайтесь. Я вас, очевидно, уморил своими воспоминаниями?

– Нисколько.

– Я доволен, что очистил душу. Но вы почему-то не реагируете, Букреев?

Букреев глубоким взглядом посмотрел на майора, и тот понял, что слова иногда бывают излишни.

– Я все же пойду проверю людей, товарищ майор.

– Только возвращайтесь сюда. Иначе вы не друг Кесарю.

– Я не друг Кесарю, но вашим другом постараюсь быть… И, если вы разрешите, я расскажу о нашем разговоре Баштовому.

– Как хотите. Если для пользы службы, как говорится, пожалуйста.

Букреев вышел из домика. Манжула отказался остаться и следовал за командиром. Во дворе стояли повозки, и лошади разбрасывали сено. Часовой осветил Букреева и Манжулу карманным фонариком. Небо было затянуто облаками, воздух сырой и холодный. Все предвещало непогоду. Бурьяны ломались под ногами, казалось, они намерзли.

– Как бы не легла ранняя зима…

– Может, пролив тогда замерзнет, – отшутился Манжула, и Букреев почувствовал запах водки.

– Вы хорошо встретились со своим земляком?

– Хорошо, товарищ капитан, – Манжула понял намек, тихонько посмеялся.

По бурьянам шмыгали мыши и с тихим посвистом перебегали крысы. Море и лиманы шумели волной. По ветру стлался приторный запах мертвечины. Вероятно, трупы убитых закапывали мелко. Доносилась собачья азартная грызня. Низко пролетела какая-то ночная птица, пропала в темноте, но взмахи ее крыльев еще слышались. В степи, среди высоких бурьянов, стоявших в темноте, как камыш, спал батальон. Часовые прохаживались возле оружия, связанного шатровыми кучками. Дежуривший по батальону Рыбалко подошел к Букрееву.

– Дождя не будет, Рыбалко?

– Уже срывается, товарищ капитан.

– Где комиссар?

– Он с Яровым. Я могу проводить, а то зараз не разберешься, где кто.

– А начальник штаба где устроился?

– Он на ферме, ось там, – Рыбалко сунул куда-то рукой. – Манжула знает. Манжула, чуешь? Ферма, что биля лиману?

– Найдем, Рыбалко.

– Коли там будете, товарищ капитан, пожурите дежурную сестру с полка. Ни в какую душу не хотела пустить наших девчат под крышу. Я ее хотел прикладом уломать…

– Вы приклад оставьте для немца, Рыбалко. Разве можно женщину прикладом? Никогда не поверю, лучше на себя не наговаривайте.

– Да, другая баба похуже фрица. Ох, и субъектки есть среди их…

– Не ожидал от тебя такого, Рыбалко. Больше никому не говори, а то оконфузишься…

– Да я пошутковал, товарищ капитан. – В темноте сверкнули его зубы. – Ежли вы к ферме, то вправо не берите, там минное поле. Манжула, держи леворучь, ты же знаешь…

На ферме играла гармоника. У полуразрушенной кошары собрались девушки и с ними Шулик, Горленко и неизвестный офицер из армейской пехоты. Букреев узнал среди девушек Тамару, двух автоматчиц из роты Цыбина и Таню. Увидев Таню, он нерешительно задержался в тени кошары.

– Послушаем, – сказал Букреев, словно извиняясь перед Манжулой.

Шулик тихо подыгрывал на гармонике и пел приятным тенорком. Букреева заинтересовала неизвестная ему, грустная песня. В войну рождалось и жило или скоропостижно умирало множество песен известных и неизвестных авторов. Неужели сам Шулик придумал эти слова? В песне была тоска по городу Николаеву, а Шулик был оттуда.

 
Он был из Николаева,
Ходил он по морям.
Война, война несла его,
Как парус, по волнам.
Моряк уходит в плаванье,
Где моря синева,
И слышатся у гавани
Прощальные слова:
«Если скажут, что погиб я,
Вы не верьте,
Не пришел еще последний час!
Ах, милый город Николаев,
Николаевские верфи,
Я уверен, мы еще с тобой увидимся не раз».
 

Припев подхватили, и голос Шулика потерялся, но зато возникли голоса Тани, Котляровой и еще чей-то женский высокий, сильный голос, вырывавшийся из общего тона. Это пела Тамара. Припев плавно угас, вступила гармоника, и снова тягучий и выразительный голос Шулика:

 
Гремят, грохочут выстрелы
Лавиной с темных гор.
Ах, ночь новороссийская,
Суровый разговор…
Лежит моряк израненный,
Разбита голова.
Дружку он шепчет тайные,
Заветные слова:
«Если скажут, что погиб я,
Вы не верьте…»
 

Манжула, уставший от ходьбы и, главное, от теплой встречи с земляком, вздремнул, ухватившись за дрючковину, торчавшую из стены. Палка лопнула под тяжестью Манжулы, с кошары обрушился слеглый кусок крыши.

– Кто там? – крикнул Горленко.

Узнав комбата, все поднялись.

– Надо бы спать, товарищи. Время позднее.

– Сейчас разойдемся, товарищ капитан, – сказал Горленко. – Ну, друзья, по казармам…

– Шулик, вы чудесную песенку пели, – похвалил Букреев.

Шулик последний раз «рыкнул» басами, сдвигая меха. Потом перебросил ремень через плечо и простился.

Тамара подошла к Букрееву.

– Товарищ капитан, разрешите узнать, который час?

– Половина двенадцатого, – сухо ответил Букреев.

Тамара ушла к дому, подхваченная армейским лейтенантом и Шуликом, а Горленко сопровождал автоматчиц и Надю Котлярову. Таня осталась одна.

– Как вам на новом месте, Таня? – спросил Букреев, поздоровавшись.

– Ничего, товарищ капитан.

Они пошли к домику.

– Вы не можете ли сказать, Николай Александрович, – она вдруг назвала его по имени-отчеству, – благополучно вернулась в Тамань вторая группа кораблей, ходившая в Анапу?

– Группа Курасова?

– Да.

– Была небольшая стычка в проливе, но корабли не пострадали.

– И личный состав не пострадал?

– Кажется, кто-то из командиров кораблей…

Таня встрепенулась, близко поднесла к нему свое лицо, и он почувствовал ее обжигающее дыхание.

– Убит? Ранен? Кто именно?

– Только не Курасов, Таня. Уверяю вас. Но, кажется, ранен тяжело…

Таня постояла, порывисто подала руку и ушла.

Букреев направился к «фактории».

От Тамани стреляли.