Текст книги "Асператумы"

Арника Крайнева
Асператумы

Предполагалось, что в погоне за вихрями взлетать можно было откуда угодно.

Поисковому шаттлу «Кардария», что на трех из двенадцати таурионных ускорителях добирался к безопасным фронтам разреженной марсианской стратосферы, они вряд ли могли повредить.

Главное было – уметь предсказать численную концентрацию вихревых потоков, предопределенную энтропией солнечного выброса, – и направление буреломов, гнавших вихревые формации из пустынь на скалы и к высокогорным грядам.

Буреломы, что приносили с собою вихри, были явлением стихийным; но возникали, как правило, вслед за смещением марсианских сезонов. Например, в горах Мерелати и в каньонах Кроммели зима могла продлиться всю весну; но зато лето не торопилось уступать перед осенью и иногда почти сразу сменялось зимой. И все это сопровождалось сильнейшими ветрами, вихрями и пылевыми бурями; но то еще была не единственная причина, почему на просторах Марса всегда настолько привольно блуждали вихри.

Экспонента метеоритных потоков оставляла Марсу настолько усложненную дефензивную изометрию, что, даже пролетая вблизи Цереры, армады летающих скал ничуть не способствовали установлению на Марсе ясных метеоусловий.

Другими словами, было установлено, что появление вихревых бурь на Марсе предвещали метеоритные потоки, привлеченные обледеневшей Церерой; точно так же, как это делала с метеоритами земная Луна.

Так было, потому что для Марса метеоритная экспонента – вероятность отклонения метеоритного потока – измерялась не только прозрачностью атмосферы; но и энтропией движения планетоидов, странствующих планет и сразу двух лун. И еще так называемыми свободными, или вторичными, марсианскими лунами, выявленными далеко в полях астероидов.

И все это пребывало в необыкновенно сложном взаимодействии, получившем название «церерианских сумерек». Вечных церерианских сумерек, что защищали Марс от непрошеных «пришельцев» даже из самых удаленных окраин Ураново-Плутонова рубежа; и наиболее хорошо были исследованы астрофизиком Артуром Демиевым и планетологом Кемрейл Марион.

Только им, используя версии Марка Берглаева и Владимира Становского, удалось придать расчетам церерианских сумерек необходимую завершенность.

Изометрия уклонения, согласно этим расчетам, – в условиях Марса всегда была нестабильной, а иногда почти критической. И для каждого отдельно взятого метеорита определялась преломлением гелиосубхромосферного луча в периоды экспоненциального (удаленного), дефензивного (разнонаправленного) и энтропического (сопутствующего) движения марсианских странствующих планет и лун в полях астероидов.

Хорошо в этой планетологической алгебраистике было лишь то, что на вооружении у людей, вторгшихся на Марс, были строгая теория; понятные временные пороги и сотни раз отслеженные, привычные явления.

Например, еще в двадцатом веке было предсказано, что на Марсе столь долгожданные для людей времена «терразатишья», или «терраспокойствия», сменяют целые месяцы и даже годы церерианских сумерек. То есть своего рода переходных периодов, в которых пылевые бури сопровождаются интенсивными метеоритными потоками.

И когда в двадцать первом веке, по прибытии на Марс, так и случилось, планетологам пришлось справляться с немалым количеством экспедиций, направленных на изучение церерианских сумерек.

Но, кроме понимания совершенства законов чуждой людям природы, слишком долгое время не находилось больше ничего, что проясняло бы суть этих явлений. Безотказным и на протяжении столетий испытанным теориям недоставало чего-то неучтенного; и с каждым новым приходом церерианских сумерек эти теории как будто бы значили все меньше…

Поднималась буря; гулял по равнинам вихрь за вихрем; и, как и сотню лет назад, обитателям Мерелати-Сиэтла приходилось спускаться глубоко в укрытие. Не потому, что бури были так опасны для скрытого за сферическими протектомгеомами городка. А потому, что вслед за бурями на скалы и городок нередко обрушивались множественные метеоритные шквалы. И раздробленные красноватые камешки, что, словно градины, свободно скатывались в скальные отвалы энергостанций, все еще могли представлять угрозу для техники и людей.

И, напротив, совсем не так все было с этими метеоритами, когда бури не было. В прозрачную, безветренную ночь, что бывает, по обыкновению, после ясного дня-апсола, лишь одинокие болиды изредка красиво догорали в верхних слоях атмосферы. А траектории их полета оставались дефензивными и были разделены значительными интервалами во времени.

Это значило, что понять Марс было нелегко; и на поиск этого приобщения к его загадкам можно было истратить еще несколько сот лет. В которых, на перспективу, не все представлялось настолько обнадеживающим, как в первые десятилетия после терраформации.

Предполагалось, что в двадцать втором веке, вместе с завершением климатической терраформации, бури поутихнут. И они действительно поутихли – на долгие и долгие годы, когда можно было безопасно возводить города, форты, энергостанции, авиадромы и обустраивать укрытия. Но увы – в назначенные им межсезонья все возобновлялось…

И не было тогда от этих пылевых бурь никакого спасения.

На практике за ними по-прежнему легко можно было предсказать вероятность прохождения метеоритных дождей в заданном квадранте. А также предугадать все особенности неустойчивых марсианских циклонов. Но пока что не так-то просто было установить, что за странствующие планеты повлияют на ветра в Мерелати-Сиэтле в ближайшем месяце; а главное, насколько затянутся каждые следующие церерианские сумерки.

…Тот день накануне весеннего равноденствия года 2195-го выдался ясным, но холодным и ветреным – и предопределил многие дальнейшие события на годы и десятилетия вперед, став некой точкой отсчета для изучения марсианских вихрей.

Уже к одиннадцати часам дня ветер, что свободно метался над авиапортом, погнал над землей пыльную поземку, завиваясь то там, то здесь в небольшие воздушные воронки. Узелки-переплетения энергокабелей, которыми были переложены желобки в каменных настах в местах стоянки шаттлов, лишь едва-едва не вырывались в этих воронках из-под титанитовых скоб. А небольшие вкопанные в землю полисферитовые ограждения, что изредка встречались по пути – и под которыми по-весеннему зеленела можжевеловая поросль, – оказались забросаны у основания мельчайшими камешками и кусочками льда.

Под таким ветром не пройдешься.

Чтобы добраться до шаттла, приходилось выезжать на стоянку в гарбде – особом тяжеловесном вездеходе, над которым изнутри выдвигалась крытая стремнина. Стремнина эта закреплялась сверху на шаттле с помощью поршневых захватов. И только после этого люк в гарбде развинчивался, и можно было карабкаться наверх.

Это было необходимо, так как при сильном ветре и троекратно уменьшенной силе гравитации сцепление с грунтовой поверхностью было невелико. Как для человека, пускай даже и в скамандере; так и для скимн – вездеходов, предназначенных для лет терраспокойствия. В периоды церерианских сумерек даже на самых безобидных ветрах могли обнаружиться шквальные вихри, что способны были бросить скимну на скалы. Не говоря уже о том, что эти ненастья способны были сделать с людьми… Безопасно было лишь в укрытии – в подземных дромонах городка Мерелати-Сиэтла, за которыми начинался спуск в ледниковые шахты. Там, в этих подземельях, лед и кристаллические минералы так и играли всем своим многоцветием за сводчатыми тоннелями из твердоволокнистого цитразолита. И там же были прорублены в базальтах небольшие площадки и распадки – настоящий сейтовый лабиринт, где было вдоволь и залов-треогм, и архаических окаменелостей.

Точи́ лишь лучевым бурштрекером слоистый камень – занятие неспешное, но требовавшее немалого долготерпения и самоотдачи, – и жди солнечных дней. Когда ветра снова уймутся и можно будет, как прежде, отправиться в скимне-сабвестере далеко в скалы – хоть до зиккуратов гряды Архонда, а хоть и до каньонов Кроммели.

Тем более что Кемрейл Марион – этих каньонов и гор еще как следует не знала. Она и прибыла-то на Марс вместе с наступлением «сумерек»: в само неистовство солнечных и пылевых бурь. Она и Мерелати-Сиэтлом еще ни разу не любовалась с кромки нагорья. И с обрывов не спускалась, и не странствовала к приозерному шельфу. Крохотные, заиндевевшие оконца неповоротливой гарбды, мало чем похожие на фантазийные внутристенные витражи в земном Институте минералогии Марса, – вот и все, чего можно было ждать от «сумерек». И за этими оконцами ничего сейчас было не разобрать. Ничего, кроме каплеподобных перекрытий из цельного экзотического камня-полисферита, под которыми едва угадывался проросший можжевельник.

Демиев был угрюм и немногословен. Она, Кемрейл, была на десяток лет младше его – ему было немногим больше пятидесяти. И он был последний, кто стал бы теряться в ее присутствии; и уж тем более – расспрашивать ее о Земле. Он и без ее участия отыщет полагавшийся ему грузовой контейнер – как только все закончится и можно будет вернуться в подземные ангары. Туда, где скрыт был от бури ее небольшой экспедиторский корабль-марвет.

Во всем, что она ни говорила, – в каждом слове, и обращении к нему, и в том, как она выглядела и кем была, – легко им угадывалась и верность предназначению, и безупречность суждений, и увлеченность своим призванием. Но кроме того, что она была планетологом с доброй дюжиной монографий, – он не знал о ней больше ничего. Ничего, кроме того, что монографии эти и вправду стоили того, чтобы их изучать: прежде, чем допускать в марсианские астрономические обсерватории астрофизиков, скромно торящих путь к неведомым континентам. И это при том, что в Сиэтле все первооткрыватели Америк уже четверть века как успели отойти от дел и вернуться на Землю; а остались лишь те, кому предстояло заповедать свою миссию молодым.

И все же его сейчас не очень-то тянуло к разговорам. Вместе с Кемрейл на одном задании он оказался впервые. Но уже корил себя за то, что вез ее, такую хрупкую и незаменимую для всего земного сообщества экзопланетологов, в урочище Тамерлаев Коготь.

Ветер понемногу усиливался; и на таком ветру отправляться в Аквиладские пустыни можно было лишь за верной погибелью.

Все-таки он не понимал Становского.

В погоню за вихрями следовало бы снарядить не один поисковый шаттл, а, что самое меньшее, небольшую авиаэскадру; и доверить это дело Карягину или Берглаеву. Но Берглаев и Карягин уже дня три как отправились в скалы Мафусаила: исследовать камни-сейтовики – валуны, что были подняты из глубин ледника в отвалы пещер-даггот в силу неустановленных пока геопроцессов.

А Становский уже давно должен был вернуться из Тамерлаева Когтя, расположенного в скалистых предгорьях гряды Архонда, что уходила далеко в безжизненные пустыни. Тамерлаевым Когтем назывался глубокий каньон-разлом, что, по всей вероятности, оставлен был в скалах древним метеоритом. В неисследуемые эпохи один из пустынных остовов этой гряды сотряс какой-то взрыв, обладавший настолько разрушительной мощью, что глубинные сейтобазальтовые породы не выдержали и распались вглубь на несколько сот метров. Примечательным было то, что в Тамерлаев Коготь существовал пологий спуск; который можно было преодолеть и без особого снаряжения, а лишь карабкаясь, где это было необходимо, по древним и сточенным временем каменным уступам.

Соответственно, улоговина этого урочища как нельзя лучше подходила для раскопок. Но если Становский искал в этих сейтобазальтах и находил в них окаменелости реликтовых растений, то Карягин был убежден, что в древности в Тамерлаевом Когте существовала некая загадочная астрообсерватория. Да еще и утопавшая в экзотических лесах…

И действительно, в определенные годы Церера восходила точно над этим каньоном. И прочерчивала на небосводе определенный эксцентриситет – раз в три года по нисходящей, а потом, через двадцать пять лет, раз в четыре года по дефензивной Тамерлаевой апсиде. И когда этот тридцатидвухлетний энтропический перепад был завершен, годы терраспокойствия на Марсе сменялись годами церерианских сумерек. Конечно же, это совсем не значило, что этот церерианский каньон скрывал в себе какую-то мистику. Просто древним працивилизациям могло быть известно о Церере куда больше, чем нынешним людям, – настолько, что марсианские обсерватории возводились ими, лишь исходя из наиболее усложненных расчетов в экзопланетологии. И то, что теперешние астрофизики об этом догадывались, – означало, что они были на верном пути.

И хотя Становский подобным версиям пока не очень доверял, но все же позволил Карягину разбить в церерианском каньоне археологическую стоянку и начать собирать данные о прохождении Цереры над этим каньоном. Мол, чего только не бывает в этих безлюдных землях… И если взаимосвязь с появлением Цереры и наступлением церерианских сумерек будет доказана – тогда даже Становский не станет возражать, что Тамерлаев Коготь действительно мог быть геоплацдармом для древней астрообсерватории. Но, опять-таки, все это оставалось пока лишь увлекательной теорией… В то время как до настоящих результатов было еще далеко.

* * *

Когда Демиев и Кемрейл Марион перебирались из гарбды по стремнине в шаттл, ветер все усиливался – и порой казалось, что под его натиском стремнина слегка раскачивается. Хотя такого быть не могло: крытый трап способен был выдержать какую угодно пылевую бурю. И заставить его резонировать мог разве что случайный вихрь…

Но трап не просто резонировал – и поручни, и ступени его как будто вот-вот должны были пошатнуться, распасться и рухнуть вниз.

А уже в следующее мгновение Демиев понял, в чем было дело: снаружи вовсю, со всех сторон, постукивали мелкие камешки.

И, видя сомнения Кемрейл, Демиев стал торопить ее:

– Беспокоиться не о чем!.. Тут так было всегда!

И первым влез в кабину, подтолкнув вглубь дверь-эрклибру люка, которая тут же отошла в сторону.

Но и Кемрейл, что уже спешила выбраться из почти отвесного крытого туннеля, похожего на выход из стыковочного шлюза на МКС, тотчас последовала за ним.

«Планетологи, – подумал Демиев, – люди, к трудностям привычные. Это же по скольку часов в день надо проводить, бегая вверх и вниз по крутым лестничным подъемам в горах, среди мегалитических сооружений для всевозможных обсерваторий. И лазая в непогоду и солнце по точно таким же лестничным стремнинам на смотровые вышки, а то и за спектросциллографами на телескопические башни. И это на разреженном земном воздухе, на пронизывающем ветру. А значит, каньоны и скалы Марса для этих истых планетологов – обычная рекреационная прогулочка. Повод пропасть ото всех и вся на несколько недель, чтобы монографии одну за другой, уже на реальных фактах основанные, инскриптировать в свой райтноут. Кроме того, в сутках для них все равно что день, что ночь. Так что теряется она нарочно…» – попытался успокоить себя Демиев, занимая капитанский адаптер.

А вскоре эта хрупкая и изящная английская гесперида кое в чем не уступит в первенстве даже Становскому. Ей-то Становский уж точно не сможет внушать, как Берглаеву или Карягину, что годилось, а чего не следовало упоминать в путевых заметках. То есть, если там, за этим Тамерлаевым каньоном, и вправду могли быть в далеком прошлом замешаны марсеиты, то она так и напишет. И присовокупит к этому сухую и упорядоченную отчетность. И не станет внимать доводам большинства, что теории эти, мол, были несвоевременны…

Настоящей теории дай только благодатный материал – и она сама себя докажет. Нужно было лишь уметь определять правильное направление, пускай даже и интуитивно – и тогда, рано или поздно, обязательно появятся результаты.

Вот и сейчас Кемрейл спросила у него на хорошем русском:

– Много уже всего они нашли там, в каньоне?

– Нет, ничего пока не нашли, – ответил он ей неопределенно, рассчитывая на еще большую ее заинтересованность. – Только несколько пещер, где можно переждать бурю.

Не будет он ей пока ни о чем рассказывать. Пускай сама все услышит от Становского.

Ведь, в конце концов, это по ее выводам должны были определять, возведут ли в Тамерлаевом Когте настоящую обсерваторию для наблюдений за Церерой или нет. А Демиеву очень хотелось, чтобы по примеру марсеитов обсерваторию там все-таки возвели – то есть он просто вынужден был сейчас осторожничать.

Потому что, и он был в этом убежден, для всех последующих расчетов «церерианских сумерек» не хватало лишь одного. Подтверждения того, что Тамерлаев Коготь действительно был своего рода древним форпостом астросинтеза для отслеживания церерианской метеоритной изометрии.

И необходимо было, чтобы у этой новой теории благодаря Кемрейл появилось как можно больше сторонников.

Когда они стартовали, снаружи, и пока на значительном удалении от шаттла, пронесся первый пылевой вихрь.

Вихрь был самый обычный – пока что это был малоустойчивый сгусток из песка и мельчайших камней поземки, которые то собирались вместе, а то разлетались по земле с неистовой силой, постепенно развеиваясь.

И, как всегда, он стремительно смещался на скалы, обходя стороной городок Мерелати-Сиэтл с его инверсивной поляризацией, созданной людьми в виде рассредоточенного невидимого препятствия…

Но внезапно внутри клубящихся сонмов песка мелькнула синяя молния и ударила не только в землю, но и протянулась далеко в небеса.

Архитраж из сплошных оконец-гальвапентеров шаттла, что давали необходимый обзор, от этого озарился на миг глубокими оттенками синего и пурпурного свечения; и этот же свет проник сквозь инфраполе в кабину.

– Гроза будет? – спросила Кемрейл.

– Это все из-за создаваемой нами протектополяризации, – ответил Демиев. – Меняя направление вихревого потока, защита отталкивает молнии; но их бы не было вовсе, не будь она задействована. Обычно в горах молний тут не бывает. Случается, они лишь изредка мерцают над речными протоками, где и ударяют в землю с сухим потрескиванием…

– И все равно молнии могут предвещать затяжные грозы, – сказала Кемрейл.

Но Демиев, плавно взлетая, лишь направил шаттл поближе к вихрю – и внутри шаттла все сразу завыло и зашуршало. Мол, то была едва ли не последняя за этот истекший день возможность, когда можно было полюбоваться вихрем. Потому что там, куда они летели, буря уже прошла.

– После нее в каньоне могло выпасть ледяное крошево, – сказал он, когда далеко внизу потянулась испещренная шарповыми насыпями равнина.

Отсюда, сверху, эта равнина казалась лишь незначительно овеянной пылевыми ветрами. Просто над горизонтом удерживалась легкая пылевая дымка, вот и все. Но не было ни облаков, ни грозовых фронтов вдали, что в земных небесах предвещали бы бурю.

И сквозь эту клубящуюся, неустойчивую дымку едва намечался приглушенный, цвета по-весеннему зеленеющей рощицы, закат.

И в нем, в зареве этого заката, сверху все выглядело куда более обнадеживающе, чем с земли. А над отступающей карбидовой завесой из песка – у края неба – не оказалось ни тяжелых, желтых пылевых облаков, ни даже их развеянного нергалового марева.

«Так что, – подумал Демиев, – кое в чем Становский был прав».

Небо этой ночью вместе с восходящей Церерой действительно было пригодно для наблюдений: хотя уже к следующему утру все могло измениться.

Но все-таки он не понимал Становского.

Демиев уже догадывался, что Становскому нужна была не Церера; ему необходимо было, чтобы ближе к утру они с Кемрейл немного погонялись за вихрями.

А погожая ночь и Церера были лишь благовидным предлогом, чтобы вытащить Кемрейл из подземного укрытия.

А то, мол, у него там, в пещерах у Тамерлаева Когтя, лишь понапрасну пылились спектросциллографы. И больше некому было, кроме Кемрейл, установить их в шаттле и понаблюдать за Церерой или вихрями, когда они снова появятся над Архондовой пустынью.

Но пока что не следует ничего говорить ей об этом.

Не надо ей пока думать о том, что до нее еще никто не летал среди мчавшихся на скалы воронок на критически низких высотах.

И тем более, когда речь шла не просто о вихрях, а об асператумах – особой их разновидности, появление которых и предвещало недолгое затишье.

То были неодностройные пылевые вихри, которые Демиеву довелось наблюдать лишь однажды.

Они были названы так за то, что накануне их появления по небу развеивались бугристые волноподобные облака: кристаллики льда, перемешанные с пылью и мельчайшим песком, которые набиравший силу вихрь формировал за несколько часов до своего появления.

Полет до Тамерлаева каньона был недолгим. Архондова пустынь лишь единожды вздыбилась им навстречу многоуровневыми скалистыми разломами – как они сразу же оказались за нужным перевалом.

За этим перевалом следовал крутой высотный обрыв – каньон был защищен от ветра и не имел в себе никаких следов ледника. Что существенно упрощало начатые в Тамерлаевом Когте раскопки: по словам Демиева, вместо льда там был измельченный до осколочного состояния диорит – сверхтвердая порода, которую раньше не находили ни в одном скальном русле. И пока ни у Карягина, ни у Становского не было правдоподобных версий, откуда посреди сейтобазальтов могло взяться столько диорита.

– Диоритовый метеорит? – тотчас заинтересованно спросила Кемрейл.

– А ты сама смогла бы в это поверить? – вместо ответа спросил у нее Демиев.

И вправду, диорита в метеоритных хальпитах содержалось ничтожно мало. А тут – целый распадок, устеленный почти одинаковыми обломками по всей своей протяженности и на несколько метров в глубину. В таком случае в каньон должен был попасть не один, а несколько метеоритов; и все – диоритовые. Что Кемрейл сразу же и высказала вслух, повторяя предположения Карягина о том, что такое объяснение вряд ли можно было назвать правдоподобным.

А Демиев для верности направил шаттл к острию Тамерлаева Когтя – к самому началу пологого спуска в каньон. Чтобы Кемрейл убедилась, что и на спуске тоже повсюду были разбросаны камни: обломочные россыпи сейтобазальтов и диоритов – различных подвидов, что как будто были добыты из разных высокогорных районов.

Каньон слегка изгибался у самого основания, но это можно было заметить лишь с высоты. На самом деле он был достаточно просторным, чтобы в шаттле по нему легко можно было пролететь вглубь: туда, где все завершалось отвесными скалами и пещерами и выглядело как небольшой кратер.

На время бурь раскопки были прекращены, и днище этого кратера пустовало.

Так что Демиев беспрепятственно произвел снижение у входа в одну из пещер-геспер – прямо на неоднородный диорит, над которым вот уже больше года трудились Становский и Карягин.

* * *

– …Ну, как тебе Тамерлаев Коготь? – спросил Становский у Кемрейл после короткого приветствия. – Ничего, что Демиеву по моей просьбе пришлось вытащить тебя из подземных убежищ Сиэтла?

Воспользовавшись затишьем, он взобрался в шаттл по обычному выдвижному трапу и по нему же втянул за собой чем-то груженный доверху огромный походный рюкзак. К счастью, на Марсе со всеми тяжелыми вещами можно было управиться на удивление легко; так что от Демиева никакой помощи не потребовалось. А еще скамандер Становскому заменяла обычная куртка, и на нем не было маски. Без нее на воздухе можно было обходиться около получаса, и помешать мог бы разве что сильный ветер, что гнал поземку из мельчайшего въедливого песка.

– Демиев мне уже все успел рассказать о каньоне, – ответила Кемрейл, по виду Становского сразу определив, что он не без пользы провел тут немало времени и теперь собирался вернуться в Сиэтл.

Становский выглядел как и все археологи после долгих недель непрерывной работы в карьере: красноватая пыль пропитала кожу и волосы и иссушила все, что только можно было иссушить, сделав черты лица суровыми и необыкновенно выразительными. Но в этих-то песках он и черпал силы на гамма-ветрах… И каждый день, наверное, бывал воодушевлен какой-нибудь новой догадкой или запутанной поисковой гипотезой.

«Поладят, – подумал Демиев, – раз в ее голосе нет той самой робости, которой так не выносит Становский…»

Хотя вообще-то к нему было подобраться нелегко. Становский никогда так просто ни с кем не соглашался. А кроме него, ответственнее звания в Сиэтле больше ни у кого не было. Он был ведущий археолог и астрофизик, и этим все было сказано.

– …И все это больше похоже на кратер, – высказав первые общие впечатления, закончила Кемрейл.

«Она повторяет все то же, что и он говорил всем и каждому. Случайный, поднявший наверх магматические породы метеоритный кратер, что образовался намного позднее древнего распадка, – подумал Демиев. – Не то что Карягин говорил: о марсеитах, обсерватории, изогнутой каменной лестнице протяженностью в несколько километров… Интересный подход».

Но снаружи, за бортом шаттла, стремительно приближались закатные сумерки, что в точности соответствовало расчетам Карягина, который предсказал, что Становский охотнее поверит Кемрейл, чем всем остальным. И тем более – на восходящей Церере.

И действительно, взлетать Становский не торопился. А вместо этого вдруг начал раскладывать свой рюкзак, оставляя все, что было необходимо – от герметичных контейнеров с едой до лучевого карабина и устройства геодезического маятника, – на особых выдвижных полках, называемых польтеронами.

Наверное, все это предвещало, что наблюдать Цереру они будут прямо из Тамерлаева Когтя – так, как это делали древние. Не взлетая и не покидая шаттла – пока, и словно бы случайно, по пустыне не помчатся вихри-асператумы.

Для этого в грузовом отсеке у них привезено было все необходимое оборудование – и вскоре он, Демиев, займется его установкой.

Но разве имел он право раньше времени предупредить Кемрейл, что асператумы обязательно появятся и насколько велика их сокрушительная мощь? Или что Становский потому-то и затаился в Тамерлаевых пещерах один, что уже несколько раз отслеживал эти вихри, но никого больше не хотел подвергать явной опасности?

Нет; он, Демиев, не имел такого права – вдруг разом выложить все начистоту. Становский знал, что делал; Становскому нужна была Кемрейл – для того чтобы лучше понять какое-то, пока одному ему известное явление; и нельзя было, чтобы Кемрейл раньше времени запаниковала. Это помешало бы ей правильно уяснить суть явления и отвлекло бы от исследований не по записям произошедшего, а в реальном времени. Так что Демиеву пришлось бы так или иначе выполнить все, о чем говорил ему Становский.

А Становского, казалось, не останавливало даже то, что Кемрейл пока еще не успела стать похожей на тех, кто прожил в Сиэтле по меньшей мере несколько лет. Ее образ был скорее романтическим, чем отвлеченно-понимающим: копна густых темных волос переложена мелкими косицами; ворот расстегнут; и сверкает холодной льдинкой медальон…

Но для Становского все это было не важно. Должно быть, он думал лишь о том, что Кемрейл была одним из лучших планетологов в Корнуолле; и только ей он мог доверить то, чему посвятил тут, в Тамерлаевом Когте, долгие и долгие месяцы изнурительных поисков и отвергнутых теорий.

– Когда-то здесь было сооружение, напоминающее древнюю обсерваторию. Ее башня возвышалась над этим каньоном и упиралась в гряду над кратером, – сказал Становский, пробиваясь сквозь изометрические формулы, что витали над Кемрейл нескончаемыми ворохами и манили вереницами угасших многострочий.

«Похоже, он ждет от нее слишком многого, раз заговорил с ней о самых невероятных придумках археологов, – подумал Демиев. – Одобрения, согласия, а может быть, даже покровительства. Ну, давай же, Влад, не подведи нас всех… Была ли тут обсерватория, или все это лишь сказочки Карягина – древние марсеиты, и мы это знаем, нам это заблуждение простят; им до этого больше дела нет. Главное, что мы ее возведем тут заново… Она нужна нам для того, чтобы лучше понять церерианские сумерки, и без нее нам никак… А без Кемрейл эта затея вряд ли станет осуществимой».

Только этими загадками марсианской астрофизики, по мнению Демиева, оправдывались все действия Становского по отношению к Кемрейл.

И, наверное, асператумы – вихри, что появятся тут вместе с приходом Цереры – будут решающим аргументом.

Ну а пока что необходимо было повести разговор так, чтобы Кемрейл ничего не насторожило.

Но Становскому об этом и не нужно было напоминать. В том, что он задумал, и в своих силах он был уверен.

– …Церера появится этой же ночью. Ее восхождение начнется самое большее через час. Пора распаковывать ужин и напитки… – сказал Становский.

И после этих его слов они с Кемрейл разговорились: непринужденно, увлеченно, как давние друзья.

А Демиев занялся всем остальным – оборудованием, угощением, напитками… Чтобы и появление крохотного огонька Цереры не пропустить, и чтоб эстетика выточенных из диорита салатниц соответствовала задуманному настрою.

В напитках был только веселящий газ – легкий эйфориак. Полчаса искреннего благорасположения – вот и все, чего от него можно было ожидать. Ничего другого в Сиэтле просто не нашлось – не полагалось больше ничего брать с собою в шаттл, и все тут. Но зато с его помощью можно было создать необходимый почин, чтобы показать Кемрейл марсианские торнадо. Чтобы асператумы выглядели еще более устрашающими; и чтобы они буквально затягивали шаттл, когда от неминуемого крушения уже не нашлось бы никакого спасения…

Тогда бы опасность виделась Кемрейл пережитой наяву. После чего любая, даже самая невероятная версия первоприроды асператумов могла быть признана правдоподобной.

За разговорами время пролетало незаметно.

Снаружи сгущались потемки; и в конце концов каньон в них полностью потонул – настолько, что его отвесные стены пропали; или, вернее, незаметно слились с небосводом.

И в этой темноте аскиотелескопы и спектросциллографы многократно отображали Цереру прямо поверх нескольких оконец-гальвепентеров в обзорном архитраже шаттла. Но и без них из глубины каньона Церера была легко узнаваема, проходя немного ниже остальных своих спутниц.

В этот раз она взошла прямо поверх острогов скалистой кромки каньона; и с небольшим дефензивным смещением относительно Тамерлаевой апсиды. Словно бы подтверждая теорию астрофизиков Сиэтла, почему острие-оконечность каньона было слегка изогнутым.

– Таких совпадений не бывает, – наконец изрекла Кемрейл, слово в слово повторяя все то, что говорил каждый, кого привозил сюда Демиев. – И то, что я сейчас чувствую, словами выразить трудно…

И только после этого впервые сделала несколько глотков из прозрачного, украшенного кристаллами алавастра; хорошо понимая, что она делает – приветствует Цереру.

Демиев ликовал. Все-таки их со Становским старания не пропали даром…