Текст книги "Верни мне музыку. Воспоминания современников"

Арам ХАЧАТУРЯН
Композитор, народный артист СССР
Многообещающий композитор

Семнадцатилетний Арно Бабаджанян – студент Ереванской консерватории по классу В. Тальяна.

Бабаджанян – не только многообещающий композитор, но и отличный исполнитель, хорошо владеющий фортепиано. Его сочинения, лаконичные по форме, насыщенные интонационным многообразием армянской народной песни, представляют несомненный интерес в смысле пианизма. Наиболее ярко лирическое дарование Бабаджаняна проявилось в «Круговом танце», в Анданте и в «Восьми вариациях», свежих и своеобразных.

* * *

Концерт студентов Ереванской консерватории, прошедший недавно в Москве, в Доме культуры Советской Армении, свидетельствует об удачах в деле подготовления национальных творческих и исполнительских кадров. Арно Бабаджаняну 17 лет, Александру Арутюняну – 18. Оба учатся в Ереванской консерватории по классу Вардкеса Тальяна. Их сочинениям присущи свежесть музыкальной мысли, связанная с армянской народной песней, и лаконичность формы.

У Арно Бабаджаняна рахманиновский тип дарования. В своем «Круговом танце», «Анданте», «Скерцо» и особенно в восьми «Вариациях» он продемонстрировал умение излагать и развивать свои музыкальные мысли. Произведения А. Бабаджаняна интересны еще и с точки зрения пианистики.

Александр АРУТЮНЯН
Композитор, народный артист СССР
Вспомним горячие годы нашей молодости

Далекие двадцатые годы…

Детский сад. Там наша воспитательница Тамар со своей яркой улыбкой и чуткостью видела, как в детском саду во время игры пианистки Арно и я окружали ее с обеих сторон, стояли и следили, удивились, восхищались ее пальцами, казавшимися нами волшебными и бегавшими по клавишам. Воспитательница Тамар говорила нашим родителям, что эти дети особо склонны к музыке.

Прошел год. 1927. Я по слуху сыграл для Ал. Спендиарова его «Ереванские этюды», а в 1928-м А. Бабаджанян удивил экзаменационную комиссию своим абсолютным слухом.

Задачи на уроках сольфеджио мы решили со скоростью молнии, перегоняли других, а потом состязались друг с другом.

Учась в классе композиции Вардгеса Тальяна, мы изумительным образом понимали творческие и стилевые особенности друг друга. Это стало той опорой, которая дала нам возможность создать в соавторстве несколько произведений. В 1944 г. в Тбилиси во время музыкального фестиваля трех закавказских республик мы исполнили один из наших совместных сочинений – «Танец для двух фортепиано». В 1950-м родилась «Армянская рапсодия» для двух фортепиано. По предложению отца А. Бабаджаняна мы использовали в ней народную песню «Ай бахманчи, бахманчи».

Это произведения он и я играли в главном зале Советского союза – в Большом зале Кремлевских съездов, во многих городах и за границей.

В 1960-м А. Бабаджанян сказал мне: «Котик-джан, давай напишем еще кое-что для двух роялей, что-то хорошее». И мы в течение одной недели в зале Дома композиторов Армении написали «Праздничную» для двух фортепиано, где использовали также ударные инструменты.

Хочу вспоминать один случай. В 1973 году А. Бабаджанян и я уехали в Казахстан – поучаствовать на концерте, посвященном профессиональной музыке Востока. Мы исполнили «Рапсодию» и «Праздничную». После концерта к нам в артистичную пришел лысый иностранец. Он обнял нас, поцеловал и воскликнул: «Вы, армяне, насколько опережали нас. Да, это было чудо!» «Он сидел и плакал в зале», – сказал нам заместитель министра культуры Казахской ССР, сопроводивший гостя. А гость дал свою визитку: Бюлент Таркан, профессор Стамбульской консерватории.

Эти совместно созданные произведения писались с удивительной легкостью и без стеснений. Но нельзя думать, что этот творческий процесс шел легко и спокойно. Были также возражения и споры, и в результате всего этого и родилось усовершенствованное сочинение.

Когда он уже был тяжело болен, просил меня вспомнить и восстановить нашу совместно сочиненную в 1944 г. песню для хора и симфонического оркестра, ноты которого пропали безвозвратно. На днях я исполнил его просьбу, восстановив и симфоническую оркестровую, и хоровую партитуру. Как было бы хорошо, если А. Бабаджанян сейчас был жив, прослушал ее, и мы вместе вспомнили бы горячие годы нашей молодости!

Далекий 1926 год. Арно и я ходили в один и тот же ереванский детский сад, который размещался в бывшем доме персидского хана. Дом, в типично восточном стиле, выглядел довольно богато. При детсаде был прекрасный фруктовый сад с беседками и фонтанами. Директором и одновременно нашим воспитателем была Тамара Габриелян, которую очень любили все дети.

Был самый разгар НЭПа, нас кормили хорошо, и я до сих пор помню необыкновенный вкус марципановых булочек с какао, которых мы ждали с особым нетерпением. Но главное – в зале, потолок которого покрывала зеркальная мозаика, стоял черный рояль. Для Арно и меня самой большой радостью были уроки танцев и марширования в этом зале, ибо у нас появлялась возможность, забыв обо всем на свете, наблюдать за игрой пианистки-иллюстраторши. Мы становились по обе стороны клавиатуры и жадно следили за ее длинными, бледными пальцами, извлекавшими, как нам тогда казалось, волшебные звуки. Нам позволяла это «тетя Тамара», видя, как нас увлекает сама музыка, а не танцы и марши, чем охотно занимались остальные дети.

Старый дом родителей Арно находился на площади Азизбекова, на том месте, где сейчас стоит дом с магазином спортивных товаров. Поначалу дома Арно играл на фисгармонии, но впоследствии был куплен старый рояль. С детских лет о природном пианизме Арно было известно всем. Будучи учеником Е. А. Хосровян, он через четыре урока мог играть наизусть сонату Бетховена. В девятилетнем возрасте он начал сочинять музыку, и первым законченным опусом был «Пионерский марш», который при содействии Е. Чаренца в 1932 году вышел массовым тиражом с портретом юного автора на титульном листе. У меня хранится один экземпляр этого издания.

В 1934 году Арно, Лазарь Сарьян и я поступили в подготовительный композиторский класс к доценту В. Г. Тальяну и профессору С. В. Бархударяну, приезжавшему раз в месяц из Тбилиси в Ереван в качестве консультанта. Годом позже в этот же класс был принят и Эдвард Мирзоян. Учеба наша, конечно, не обходилась без шалостей и курьезов, что вовсе не мешало нам со всей серьезностью относиться к урокам по специальности. К тому же Арно и я занимались еще и по классу специального фортепиано и впоследствии окончили консерваторию с двумя дипломами.

Возвращаясь к уже упомянутой необыкновенной способности Арно в кратчайшие сроки разучивать произведения, я вспоминаю, как в 30-е годы в Ереванской консерватории объявлялись внутриконсерваторские конкурсы с учреждением премий. В 1937 году ректор нашей консерватории К. С. Сараджев объявил конкурс на лучшее исполнение «Темы и вариаций» для фортепиано Глазунова. Нотный материал был давно роздан студентам – участникам конкурса. Арно поначалу не был допущен из-за возраста, но после долгих проволочек Сараджев решил-таки «рискнуть» и буквально за десять дней до конкурса дал Арно ноты. Надо сказать, что это довольно трудные вариации, но, невзирая на это, Арно справился блестяще и безоговорочно получил первую премию.

В мае 1938 года Арно и я с нашим педагогом В. Г. Тальяном поехали в Москву, где в зале Дома культуры Армении состоялся концерт, в котором мы исполнили наши фортепианные сочинения. Это было нашим первым знакомством с Москвой, и мы очень волновались. Волнение особенно усилилось, когда нам сказали, что в зале присутствует Арам Хачатурян… Сыграли мы удачно, и Арам Ильич написал статью об этом концерте в «Вечерней Москве».

В том же 1938 году Арно поступил в училище им. Гнесиных, и Великая Отечественная война застала его в Москве. Однако Московская консерватория была эвакуирована в Саратов, и лишь в 1943 году Арно вернулся в Ереван. В том году в Ереване находился К. Н. Игумнов, для которого, по инициативе К. С. Сараджева, был открыт класс специального фортепиано. Здесь Арно продолжил прерванные войной занятия у любимого профессора. Я сам имел большое удовольствие учиться в тот год у Игумнова, что принесло мне неоценимую пользу. В том же 43-м К. Н. Игумнову исполнилось 70 лет, и музыкальная общественность Еревана, невзирая на суровое военное время, отметила юбилей крупнейшего русского пианиста и педагога в Малом зале филармонии. Состоялось торжественное заседание, после которого в сопровождении симфонического оркестра филармонии под управлением Сараджева К. Н. Игумнов исполнил Второй концерт Рахманинова. Исполнение вдохновенное, полное неповторимой рахманиновской лирики, чарующее звукоизвлечение «волшебных» пальцев пианиста! В эти же дни при шла печальная весть о смерти великого композитора…

На следующий день состоялся концерт студентов класса К. Игумнова, в котором, как всегда, отличился Арно, блестяще исполнив труднейшую пьесу Балакирева «Исламей».

В декабре 1944 г. в Тбилиси состоялась Декада музыки композиторов Закавказья, которая, невзирая на военное время, была организована на высоком уровне. Съехались композиторы и музыковеды Армении и Азербайджана всех поколений. Азербайджанскую делегацию возглавлял Узеир Гаджибеков, а нашу – Завен Вартанян. В состав делегации входили Анушаван Тер-Гевондян, Аро Степанян, Каро Закарян, Микаэл Мирзаян и другие. Молодежь из Армении в числе прочих представляли А. Бабаджанян, Э. Мирзоян, Г. Чеботарян и я. Были симфонические оркестры, камерные ансамбли, много исполнителей-солистов. Именно на этой Декаде состоялось наше первое творческое и личное знакомство с молодыми тогда грузинскими и азербайджанскими музыкантами. Декада вылилась в подлинный праздник музыки, взбудоражив тбилисских меломанов. Арно, исполнивший свой Фортепианный концерт с нашим филармоническим оркестром, стал истинным героем этой Декады.

В 1946 г. Э. Мирзоян, А. Худоян, А. Бабаджанян и я, решением Управления по делам искусств, поехали в Москву на курсы повышения квалификации в Студии при Доме культуры Армении. Здесь Арно, наряду с занятиями по композиции у профессора Г. И. Литинского, возобновил и занятия по фортепиано в классе К. Н. Игумнова. В преддипломный год Арно полностью переключился на фортепиано. В связи с этим в нашу комнату в общежитии поставили фортепиано, чтобы Арно мог подготовить свою дипломную программу, в которую входили «Прелюдия и фуга» Танеева (редко исполняемая из-за сложности), этюды Шопена, прелюдии Рахманинова, «Аппассионата» Бетховена и Концерт № 2 для фортепиано с оркестром Рахманинова. В феврале 1948 г. скончался К. Н. Игумнов, и работу над дипломной программой Арно продолжил у ассистента К. Н. Игумнова Я. И. Мильштейна. Дипломная программа была сыграна в июле 1948 г. в Малом зале Московской консерватории, который был заполнен до отказа, ибо популярность Арно среди студентов и преподавателей консерватории была чрезвычайно велика. Исполнение «Прелюдии и фуги» Танеева превзошло все ожидания. Прелюдии Рахманинова были сыграны так, что многие пожилые музыканты говорили: «Закрываешь глаза и кажется, что играет сам Сергей Васильевич», а прозвучавший в конце «Концерт» Рахманинова явился истинной кульминацией. Что после этого творилось в артистической комнате, трудно описать: у многих слезы на глазах, восторженные восклицания, горячие объятия…

После сдачи этого диплома Арно занялся активной композиторской деятельностью. В 1949 году он написал «Концерт для скрипки с оркестром», первое исполнение которого состоялось в Ленинградской филармонии под управлением Е. Мравинского. Солировал Л. Коган. В 1950 году была создана замечательная, полная контрастов и драматизма «Героическая баллада», <а позже> и другие великолепные опусы – «Фортепианное трио», «Соната для скрипки и фортепиано», «Шесть картин» и «Поэма для фортепиано», «Концерт для виолончели» и «Струнный квартет памяти Д. Шостаковича». Кроме этого, Арно и я написали «Танец» для фортепианного дуэта, который и явился началом дальнейшего нашего «дуэтного» содружества.

Весной 1950 г. тогдашний начальник Управления по делам искусств Геворг (Кимик) Ованесян предложил нам с Арно написать произведение для хора и оркестра к правительственному концерту. Придя домой, после долгих раздумий мы решили создать произведение для двух роялей. Так родилась «Армянская рапсодия», написанная буквально за неделю. С Арно было интересно работать. Поначалу мы расходились по домам, а потом, придя в консерваторию, в класс с двумя роялями, любезно предоставленный нам ректором К. С. Сараджевым, все сводили воедино. Не обходилось и без острых споров. Фактуру и другие детали мы придумывали вместе, подолгу играя на двух роялях и выбирая на и более оптимальные варианты. Иногда работа заходила в тупик, что было очень мучительно. Тему (народная песня «Ах, садовник, садовник») первой медленной части нам подсказал отец Арно Арутюн Яковлевич, человек необычайной музыкальной одаренности, и это облегчило нам работу. Вторая, быстрая часть, была написана «на едином дыхании». К концерту мы успели, и «Армянская рапсодия» прошла с большим успехом (чего стоит только один темперамент Арно!), так что нам пришлось ее повторить.

В самом начале 60-х годов он мне предложил написать еще одно произведение для фортепианного дуэта. Я охотно согласился – работа с Арно всегда доставляла мне большое творческое удовлетворение. Мы сочинили «Праздничную», на сей раз с ударными инструментами. Работали с большим вдохновением, заражая друг друга и радуясь каждой удачно найденной детали или интересной фактуре. Свои дуэты мы играли во многих городах СССР и во время многих зарубежных поездок с неизменным успехом.

В моей жизни вообще многое было связано с Арно, и написать обо всем в одном очерке, к сожалению, невозможно. Десятки поездок, участие в гала-концертах мастеров искусств почти по всей территории бывшего Союза, концерты во Франции, Бельгии, Венгрии, Польше, Великобритании… Однажды в 1968 г. в Познани с оркестром местной филармонии я сыграл свое «Концертино» и, по-видимому, удачно, ибо тут же в артистическую пришел Арно, обнял меня и воскликнул: «Как ты колоссально сыграл! Я бы так, наверное, не смог»…

Таков был Арно – человек непростой, подчас трудный, но предельно честный в оценке того или иного музыкального события, произведения. Он мог и поругать за неудачное выступление или мало удавшееся сочинение, никогда не кривил душой. Кроме того, он был невероятно искренним и в своем собственном творчестве, будь то лирическая песня или квартет.

С особой симпатией Арно относился к моей жене и всякий раз говорил: «Самое яркое твое произведение – это Ирочка!»

Когда я прохожу через площадь Азизбекова, вместо нового углового дома мне мерещится старый одноэтажный, вытянувшийся в длину ереванский дом, во дворе которого в те далекие годы нашего трудного, но незабываемого детства Арно, Армен Вартанян, которого мы звали Буликом (впоследствии замечательный художник), Аршавир Карапетян (впоследствии певец, народный артист Республики) и я играли в игру «лахти» или гоняли мяч. В трудные, голодные годы первых пятилеток мы не давали повода для огорчения нашим родителям (какими честными были тогда люди!), не считая невинные детские шалости…

После кончины Арно каждый уходящий год еще больнее отзывается в моем сердце, и мысленно я говорю: «Вот, прошел еще один год без нашего любимого Арно».

Однажды нас с Арно Бабаджаняном пригласил к себе новый начальник Управления по делам искусств Геворк Ованесян (Кимик). Сообщив, что намечается большой правительственный концерт, он предложил нам написать к этому вечеру произведение для хора и оркестра (возможно, он помнил нашу совместную работу над гимном).

Однако нас с Арно захватила идея написания пьесы для двух фортепиано. Придя к нему домой, мы стали обсуждать форму предполагаемого произведения и решили, что оно будет двухчастными чередовании медленного и быстрого разделов. Отец Арно, Арутюн Яковлевич, человек очень музыкальный, посоветовал нам взять в основу медленного раздела мелодию народной песни «Ай бахманчи» («Эх, садовник»).

Работали мы каждый у себя дома, а потом встречались в консерватории, в классе с двумя роялями. Проигрывая материал, мы совместно искали и фактуру, и приемы развития, стараясь при этом, чтобы оба инструмента имели равные права. Вспоминаю, что я «с ходу» предложил фактуру быстрого раздела, а Арно, импровизируя, «нашел» тему. Дальше все пошло уже легче, и через десять дней мы завершили работу, назвав наше детище «Армянской рапсодией». Работать с Арно было чрезвычайно интересно. Конечно, возникали и споры, иногда горячие, но все это было естественно.

Рапсодию нашу мы впервые сыграли на упомянутом правительственном концерте в зале оперного театра. Было это в марте 1950 года. После исполнения в кабинете директора театра нас поблагодарил Анастас Иванович Микоян, к приезду которого был приурочен этот концерт. Приятно было принять поздравления присутствовавших здесь известных артистов театра имени Сундукяна Авета Аветисяна и Давида Маляна…

Арно в нашем дуэте заряжал меня какими-то труднообъяснимыми импульсами, что, вероятно, определяло качество нашего исполнения – с необходимыми красками и игрой светотени.

Рапсодию мы с Арно играли десятки раз в престижных залах разных стран. Произведение завоевало популярность и вошло в концертный и учебный репертуар. «Армянская рапсодия» была издана в Армении, а в 1996 году – в Японии.

Осенью 1961 года небольшая группа исполнителей и композиторов Армении выехала в Венгрию для участия в Днях армянской музыки. В группу входили Квартет имени Комитаса, певцы Гоар Гаспарян и Нар Ованесян, пианистка Элеонора Восканян, Арно Бабаджанян и я. Руководителем группы был Самсон Гаспарян.

За день до выезда я почувствовал себя плохо, но никому не сказал, не придав этому значения. Однако после первого концерта в зале филармонии в Будапеште мне стало еще хуже и меня госпитализировали. Это было чрезвычайно неприятно, ибо на следующий день в концерте должна была исполняться «Кантата о Родине».

Пришедший меня навестить Арно рассказал, что «Кантату» исполнил на венгерском языке хор имени Золтана Кодая и что присутствовал сам Кодай, который справлялся обо мне и очень сожалел о случившемся. После усиленного лечения меня на пятый день выписали из больницы, и наши концерты были продолжены в других городах Венгрии.

В этой поездке с нами произошел и такой случай. Перед очередным концертом Арно, сидя в артистической комнате за роялем, наигрывал свою только что сочиненную песню «Мосты, мосты». В это время в проеме двери показалась голова рыжеволосого мужчины с очень неприятным выражением лица. Я быстро подошел к двери, и он спросил: «Кто здесь Бабаджанян?

– Что вас интересует в этой фамилии? – вопросом на вопрос ответил я.

– Меня интересует, – сказал он, – не является ли Бабаджанян родственником маршала Бабаджаняна, который своими танковыми частями совершил жесточайшую акцию подавления восстания в Будапеште».

Я тут же понял нависшую над Арно опасность и сказал, что нет, он просто однофамилец. «Слава Богу, что только однофамилец», – сказал этот человек и ушел.

Несомненно, Арно избежал больших неприятностей, ибо прошло всего пять лет после тех тревожных, постыдных для нас событий, а маршал Бабаджанян, действительно, был его дальним родственником.

В течение этого инцидента ни о чем не подозревавший Арно продолжал играть…

Летом 1983 года в Дилижане, в Доме творчества, отдыхал и работал Арно Бабаджанян. Общение с ним было, как всегда, радостным для всех нас. Вспоминаю, как в один из предыдущих приездов в Дилижан в связи с пребыванием здесь Чингиза Айтматова в моем коттедже было застолье, на котором присутствовал и Арно. В тот вечер он был в особенном настроении и в ударе своего актерского мастерства, живо инсценируя разные забавные истории и эпизоды. Айтматов и все собравшиеся смеялись до слез…

Я не раз думал о том, что, если бы Арно не избрал специальность музыканта, он стал бы выдающимся актером.

И в этот, увы, последний свой приезд в Дилижан Арно был полон жизнелюбия, работал, много шутил, и ничто, казалось, не предвещало грядущей беды.

День своего рождения в сентябре того года я справлял в Ереване сам, один принимая гостей (Ирина находилась в больнице, ухаживая за своей тяжелобольной матерью). Ровно в полночь появился Арно, приехавший прямо из телестудии. Где-то около двух часов ночи он подошел к роялю и стал играть прелюдии Рахманинова. Играл он особенно одухотворенно и взволнованно. Не думал я тогда, что это был последний его приход в мой дом…

В 20-х числах октября Арно стало плохо. Он жаловался на боли в грудной клетке, подозревая межреберную невралгию. Он очень страдал, и в конце октября пришлось уложить его в больницу.

В середине октября скончалась мать Ирины. После ее проводов, в начале ноября, я предложил Ирине поехать дней на десять в Гагры, чтобы она развеялась и пришла в себя. Перед выездом я навестил Арно и сказал, что еду на короткий срок. Мог ли я предположить, что развязка наступит так скоро…

В Гаграх через неделю после приезда мы узнали о кончине Арно и немедленно вернулись в Ереван. Не невралгия оказалась у него, а болезнь, от которой мало кто спасается.

Похороны Арно стали, без преувеличения, искренним выражением народной скорби. Было сказано много прочувствованных прощальных слов, но я был в состоянии какого-то дурмана и плохо вникал в суть этих речей. В эти горестные минуты передо мной пронеслась вся наша совместно прожитая жизнь…

Все то, что создано Арно, слава Богу, создано навеки.