Текст книги "Украина и политика Антанты. Записки еврея и гражданина"

Арнольд Марголин
Украина и политика Антанты. Записки еврея и гражданина

Памяти М. Е. Мандельштама и И. Л. Шрага

© «Центрполиграф», 2016

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2016

Предисловие

Библейское сказание о Вавилонской башне сохраняет свой поучительный смысл и для настоящих дней. Когда люди перестают понимать друг друга, когда у них нет общего языка, совместная жизнь этих людей в пределах одного государства, одного человеческого общежития и их совместная творческая работа становятся невозможными.

Для взаимного же понимания необходимо прежде всего общение людей между собою.

Столь же необходимо близкое общение между различными партийными, классовыми и национальными группами, связанными совместною государственною жизнью, будь то в пределах Сан-Марино или огромнейшей Английской империи, в Швейцарской конфедерации, в Палестине или на поверхности всего земного шара, в пределах воображаемого будущего союзного государства народов всех пяти частей света.

Вторая русская революция и вся последовавшая за войною эпоха развала Российского государства и всевозможных попыток воссоздания на его месте одного или нескольких новых государственных образований прошла под знаком выявления социального и национального максимализма со стороны отдельных групп и народностей. С другой стороны, те, кто мечтал и мечтает о полном возврате к былому, минувшему, проявили такой же максимализм в слепом непонимании значения всего свершившегося.

При таких условиях не могло быть и речи о каком-либо общем языке. Бесчисленное количество партийных и национальных группировок, образовавшихся в течение последних 15 лет на всем протяжении Российского государства, их разнообразная структура – все это вело к тому, что каждая группа жила своею, замкнутою жизнью. Усиленное же развитие такой легальной кружковщины могло привести лишь к углублению того развала всех устоев государственности и общежития, который явился для Российского государства ближайшим результатом мировой войны. Наряду с параличом государственного организма и общественные силы оказались распыленными на множество разрозненных ячеек. Замкнувшись в свою национальную или партийную скорлупу, люди не знали, что происходит тут же, рядом – иногда в том же городе и даже в том же доме – в национальной или партийной жизни других народностей или другой политической организации.

Воцарение большевиков ознаменовалось полной отменой свободы устного и печатного слова, отменой всех видов свободного человеческого общения и передвижения. Расстройство транспорта, почтовых и телеграфных сообщений привело к тому, что огромное большинство населения одной шестой части земного шара в конце концов оказалось в состоянии полного разобщения между собою и отрезанности от всего остального мира.

При таком безбрежном хаосе произвола и анархии, при столь безграничной неосведомленности обо всем происшедшем и сейчас происходящем нет и не может быть почвы для окончательных выводов и оценки эпохи правящего большевизма и всех смежных, параллельных с ним явлений. Для суда истории в этой плоскости время еще не настало.

Но зато следует спешить с собиранием фактического материала, с опросом свидетелей и очевидцев о том, что каждому из них привелось узнать и увидеть. Те же, кто сам принимал активное участие в политической и общественной жизни последних лет, даже обязаны запечатлеть все то, что им известно в качестве материалов для освещения эпохи второй русской революции, национального движения среди отдельных народностей и вообще всех многообразных явлений последнего времени.

Автор настоящих записок стоит близко к украинскому движению начиная с осени 1917 года. В июне 1918 года он вступает в ряды украинской партии социал-федералистов. Но еще задолго до второй революции автор был в близких дружеских отношениях с целым рядом украинских общественных и политических деятелей, многие из коих сыграли впоследствии значительную роль в судьбе Украины. Будучи одним из основателей Еврейской территориалистской[1]1
  Территориализм – еврейское общественное движение начала XX века.


[Закрыть] организации в России (1906), автор считал своим долгом сочетать свою работу в направлении создания еврейского автономного государства с активным участием в русском освободительном движении, а после распадения России – в украинском национально-государственном строительстве.

В такого рода сочетании, в таком синтезе национального долга еврея пред своим родным народом и его гражданского долга в отношении государства, в котором он фактически живет и пользуется гражданскими правами, автор видит гармоническое выявление сущности современного еврейства.

Настоящая книга имеет своею целью изложение фактов, известных автору и могущих послужить для освещения взаимоотношений, которые наблюдались между украинским и еврейским народами в последние годы. В связи с этой задачей дается попутно общая характеристика некоторых основных моментов украинского движения, украинской интеллигенции и наиболее видных политических деятелей.

Прямое, непосредственное участие автора в переговорах представителей украинского движения с целым рядом политических и общественных деятелей держав Антанты в Париже и Лондоне дало ему возможность близко ознакомиться с общим направлением политики Антанты в отношении Восточной Европы.

Bernburg а. S., июль 1921 г.

Глава 1. Синагога. Русский язык. Украинская деревня. Погромы и их отражение в еврейской психике

Как только мы касаемся вопросов жизненных, художественных, нравственных, где человек не только наблюдатель и следователь, а вместе с тем и участник, там мы находим физиологический предел, который очень трудно перейти с прежней кровью и прежним мозгом, не исключив из них следы колыбельных песен, родных полей и гор, обычаев и всего окружающего строя.

Герцен. Былое и думы

Погромы 1881 года вряд ли могли сохраниться в моей памяти. Мне было тогда всего четыре года. И если у меня все же запечатлелись какие-то смутные воспоминания детства о погромах, то это, вероятно, вызвано позднейшими рассказами о них в доме моих родителей, бывших очевидцами киевского погрома 1881 года.

Вообще же раннее детство мое прошло в патриархальной еврейской среде. В нашем доме свято соблюдались тогда требования еврейской религии. Это был настоящий «набожный дом». Отец часто брал меня с собою в синагогу. Кто из еврейских детей не сохранил навсегда в своей памяти тот синагогальный двор или сад, где они встречались со своими сверстниками, играли во всевозможные игры, устраивали между собою всякие побоища и войны? И кто из нас не слышал в детстве бранных слов от христианских детей по адресу «жидов»?

Синагога оставила надолго свой след в моей душе. И даже теперь один внешний вид синагоги, как нечто конкретное и осязательное, роднит меня с моим народом больше, чем все учения и законы о персонально-национальной автономии. Увы, этих чувств уже не знают мои дети, которые родились и выросли при других условиях.

Родным языком моего детства был русский. И хотя в доме у нас говорили очень много и на разговорно-еврейском языке, но ко мне обращались всегда по-русски. Я привык думать и говорить по-русски, русский язык роднил меня с русской культурой.

Само слово «Украина» в среде, в которой я жил, являлось тогда пустым звуком. Было лишь понятие о хохлах, но не совсем точное. Оно связывалось с живым образом прислуги, деревенских баб, приносивших молоко, овощи и т. д. Хохол неправильно отождествлялся с мужиком и противопоставлялся кацапу, в образе грузчиков, плотников, продавцов кваса и представителей других отхожих промыслов из великороссийских губерний.

Зато с незапамятного времени у меня стало развиваться чувство страстной привязанности к родному городу Киеву и к Днепру, а впоследствии – и к украинской деревне, с ее желтыми полями, соломенными крышами и вишневыми деревцами. Уже в гимназические годы я предпочитал жизнь в деревне всяким соблазнительным поездкам за границу и «на дачу». Некоторое время я брал уроки древнееврейского языка у известного еврейского публициста Вайсберга. Но от этого учения сохранилось в памяти, к сожалению, лишь знание азбуки и понимание смысла весьма немногих слов. Предметы гимназического преподавания, ассимилирующее влияние окружающей в гимназии обстановки, соблазн прогулок по диким откосам Царского сада и прекрасным окрестностям Киева, катанье на лодке – все это заполняло меня настолько, что я весьма рассеянно слушал уроки почтенного Вайсберга, навещавшего меня дважды или трижды в неделю. Засим наступила пора увлечения атеистическими началами, космополитическими принципами – и я вскоре после наступления 13-летнего религиозного совершеннолетия прекратил мои недолговременные занятия древнееврейским языком.

И все же образ покойника Вайсберга стоит предо мною и сегодня как живой. А рядом с ним выплывает образ покойного П. П. Чубинского, известного украинского деятеля, близкого друга нашей семьи в мои гимназические годы, побывавшего в ссылке за «хохломанство».

Так переплетались в моем сознании, а равно и в подсознательной сфере, все эти восприятия от трех различных миров. Еврейская среда, синагога, русский язык и русская школа, украинская деревня, украинская песня… И долго, мучительно долго метался я в исканиях синтеза всех этих восприятий и ощущений…

По окончании Киевского университета я прожил около двух лет за границей, где слушал лекции по философии и уголовному праву. По возвращении в Киев я посвятил себя практической адвокатской работе, главным образом по уголовным делам.

Поворотным моментом в моей адвокатской деятельности является мое участие, в качестве молодого стажера, в деле о гомельском погроме, разбиравшемся осенью 1904 года. С этого времени я принимал посильное участие в делах об еврейских погромах и в аграрных и политических процессах.

В чисто уголовных делах особенно характерными для украинского крестьянства являлись жестокие самосуды над конокрадами, а также тяжкие телесные повреждения, нередко кончавшиеся смертию, как месть за захват земли. Орудием этих диких расправ бывали чаще всего кол или оглобля, а иногда и вилы.

Зато среди физических виновников еврейских погромов, запятнавших себя позорнейшими убийствами и истязаниями, мучениями и изнасилованиями, в Кишиневе, Гомеле, Смеле, а также в бесчисленных городах и местечках юга России, по которым прошел погромный ураган октября 1905 года, были исключительно отбросы и преступные элементы городской накипи. Крестьяне же из соседних сел и деревень являлись лишь для того, чтобы поживиться разграбленным товаром. Во время киевского погрома разгромили дотла и мою квартиру, хотя она и находилась в стороне от районов, подвергшихся систематическому разгрому. Как было установлено впоследствии, я попал в специальный «проскрипционный» список лиц, подлежащих убиению и разграблению. Это была месть местных черносотенцев за мою деятельность в союзе полноправия евреев и в союзе союзов. Я наблюдал из безопасного пункта, как громилы, во главе с городовым, ворвались в мою квартиру. Ввиду отсутствия моего и моей семьи, своевременно скрывшейся у знакомых, дело ограничилось уничтожением и расхищением имущества. Сравнительно благополучно закончилось также преследование меня за участие в союзе адвокатов. Я был привлечен по 126-й статье Уголовного уложения, но засим дело было прекращено.

Гомель, Смела, Кролевец, Киев, Нежин и т. д… Сколько времени и труда, сколько душевных сил было затрачено на защиту еврейской чести в этих процессах… И сколь явственно вырисовалась на этих процессах преступная рука Плеве, его сподвижников и последователей, непосредственных устроителей погромов…

Зато крепка была вера в то, что с ниспровержением царского абсолютизма погромы станут невозможными… Никто из нас, специально занимавшихся исследованием погромов того времени, и не подозревал, как глубоко проник в народный организм яд насаждаемого правительством антисемитизма и погромной агитации.

Но было, с другой стороны, ясно, что предстоит еще тяжелая, продолжительная борьба со старым российским режимом.

Еврейская народная масса, изверившись в близости наступления лучших дней, стала усиленно эмигрировать в Америку. Еврейская молодежь хлынула в ряды сионистской организации, в ряды Бунда и других образовавшихся в то время еврейских национальных партий. Вообще, после кишиневского погрома начинается новая полоса истории в жизни еврейского народа.

Сионистская организация объявила себя на Гельсингфорсском съезде политической партией. Это была роковая ошибка, которая привела к полной неразберихе и путанице в области примитивных понятий о политических партиях. Правда, засим выделилась специальная партия пуйоль-сионистов (то есть сионистов-соцдемократов). Но все же в рядах сионистской партии оставались самые разнообразные элементы с самыми противоположными воззрениями по основным политическим, социальным и экономическим вопросам.

Между тем стремление еврейского народа к образованию своего национально-территориального центра, своего автономного государства стало настолько могучим, что оно вообще не могло уже уложиться в рамки политической партии. Это уже было народное движение, и его следовало облечь в форму беспартийной организации или союза.

Нарождение ряда еврейских социалистических партий способствовало развитию социалистического мировоззрения среди еврейского пролетариата, который легче и доверчивее воспринимал основы социализма на разговорно-еврейском языке. Параллельно с этим шел и рост национального самосознания среди еврейских рабочих. Но самый факт отдельного существования еврейских политических партий (как и украинских, литовских и т. д.) создавал политическое средостение между народами, населявшими одно государство, приводил, вместо политического объединения, к полному разобщению.

Среди сознательного еврейства лишь незначительное меньшинство не было захвачено этим бурным потоком, уносившим, отрывавшим еврейство от общей, непосредственной, совместной политической жизни с остальными народами в рядах общегосударственных политических партий.

С другой стороны, в рядах самого еврейства шла усиленная дифференциация. Модное учение Бауэра и Шпрингера о сейме и национально-персональной автономии дало также основание для образования отдельной еврейской политической партии. И хотя впоследствии и произошло слияние еврейских партий сионистов-социалистов и «еврейских социалистов» (или так называемых сеймовцев), все же в результате получился разброд и кружковщина.

Основоположники Бунда видели в разговорно-еврейском языке средство для увеличения кадров всемирного организованного пролетариата. Я же, например, видел в русском языке средство для борьбы и защиты прав моего родного народа пред правительственными органами, пред судом, в печати и для общения моего народа с большинством населения, среди которого он жил. Мне казалось, что идеал сожительства разных народов в одном государстве являет собою Швейцария, что политические партии должны быть построены по признаку территориально-государственному.

Для осуществления же чисто национальных заданий каждой отдельной народности мне представлялось более правильным и целесообразным объединение в виде союзов и организаций, а не политических партий. По вопросу, например, о преподавании древнего или разговорно-еврейского языка, как предметного, в школах, вовсе не было обязательно расхождение между евреем-пролетарием и буржуем. И те и другие всегда были в числе сторонников и того и другого течения по этому вопросу.

Вместе с сим все больше крепло сознание, что самая широкая персонально-национальная автономия является лишь слабым суррогатом здорового территориального фундамента. И я пришел к территориализму, но я пришел к нему не от сионизма, как его родоначальники Зангвилль, Мандельштам и др., а от реального факта массовой еврейской эмиграции, устремившейся в Америку после кишиневского погрома. Факт «великого переселения еврейского народа» был налицо, ежегодно покидало Россию в среднем до ста тысяч евреев!

Оставалось приискать незаселенную территорию и направить туда хотя бы часть эмиграционного потока.

Вместе с незабвенным М. Е. Мандельштамом, Л. А. Левом, А. И. Липецом и Л. Г. Папериным я был в числе учредителей Еврейской территориалистской организации, в которой беспрерывно состою со дня ее учреждения и по сей день. Созданное трудами Д. Л. Иохельмана Еврейское эмиграционное общество и должно было служить аппаратом для осуществления программы ЕТО. Наряду с практической работой по регулированию эмиграции изучался вопрос о пригодности для заселения ряда территорий – Киренаики, Анголы, Гондураса, Месопотамии и т. д.

Вопрос о Палестине представлялся при тогдашней международной конъюнктуре малореальным. Но уже в ноябре 1918 года конференция ЕТО в Киеве, ввиду изменившихся коренным образом условий, уполномочила Центральный комитет войти в соглашение с сионистской организацией о координировании действий и совместной работе по заселению Палестины.

В предвидении, однако, того непреложного факта, что эмиграция в Палестину не может быть при самых благоприятных условиях массовою, ЕТО решила продолжать свою главную практическую работу в области регулирования эмиграции в Америку.

Последние события в Палестине снова вызывают много пессимистических дум и опасений. И если этот пессимизм оправдается, то ЕТО придется возобновить изыскания для создания еврейского территориально-автономного центра в малонаселенных частях Северной или Южной Америки.

Глава 2. Выборы в I Государственную думу. Украинское крестьянство. И. Л. Шраг. Начало реакции. «Киевские отклики»

На выборах в I Государственную думу я имел широкую возможность ознакомиться вплотную с политическими настроениями крестьянства Киевской и Черниговской губерний. И хотя выборы по губерниям были двустепенные и куриальные, но уже в губернском избирательном собрании все три курии (крестьянская, городская и помещичья) находились в непосредственном общении друг с другом.

Само собой разумеется, что вопрос о земле стоял у крестьян на первом плане. Ввиду бойкота I Государственной думы со стороны большинства социалистических партий главное влияние на выборах естественно выпало на долю Партии народной свободы. Однако уже и тогда крестьяне явно тяготели к нарождавшейся в те дни «трудовой группе». В результате почти во всей России выборы по губерниям прошли на основе блока партии кадетов с городской и крестьянской куриями и с тем меньшинством из помещичьих курий, которое стояло близко к Конституционно-демократической партии.

В тех же губерниях, где городская курия состояла преимущественно из евреев (юго-западные и северо-западные губернии), это сочетание начала партийного с началом куриальным было пополнено еще и блоком с Союзом полноправия евреев путем предоставления пропорционального количества мест кандидатам от Союза полноправия.

В Черниговской губернии число евреев-выборщиков было весьма незначительное[2]2
  5 евреев на общее количество свыше 100 выборщиков.


[Закрыть], а потому не было места, по масштабу пропорциональности, для еврейского кандидата. Однако случилось нечто весьма неожиданное. На предвыборном собрании, после произнесения речей, была произведена пробная тайная баллотировка по списку блока. Из 10 намеченных кандидатов (5 к.-д. и 5 от крестьян и трудовой группы) необходимое большинство получили 9 кандидатов, а на место одного из забаллотированных кандидатов к.-д. я оказался избранным значительным количеством голосов. Отчасти это объяснялось, по-видимому, тем, что моя речь имела большой успех у крестьянской курии. Крестьяне, как я узнал впоследствии, и выдвинули мою кандидатуру. Но этот факт был весьма показателен, как выявление полного доверия со стороны крестьян к еврею и полной готовности вручить ему защиту своих кровных интересов.

Я предпочел, однако, снять с очереди свою столь случайную кандидатуру и отказался баллотироваться по Черниговской губернии, так как был в то же время намечен одним из двух кандидатов Союза полноправия евреев по Киевской губернии.

В Киевском губернском избирательном собрании моя кандидатура снова оказалась наиболее приемлемой для крестьянской курии. Наибольшее количество голосов на предвыборном собрании из 15 кандидатов блока получили В. М. Чеховский (будущий председатель Совета министров в период украинской Директории) и я.

Однако киевские административные власти не дремали; наши избирательные цензы по Черкасскому уезду были «разъяснены», – и мы оба не были допущены к окончательной баллотировке. По поводу этого «разъяснения» был послан, по инициативе крестьянской курии, протест губернского избирательного собрания председателю Совета министров, переданный затем в Государственную думу.

Государственная дума не успела дойти до рассмотрения этого протеста, так как была завалена делами большей государственной важности… Но все же такого рода протест сохраняет всю свою силу и значение, как показатель отношения в то время украинского крестьянства к еврейству и как символ стремлений крестьянства к дружескому сосуществованию с еврейским народом.

Со времени выборов в I Государственную думу у меня завязались близкие дружеские отношения с покойным Ильей Людвиговичем Шрагом, одним из лидеров украинского национального движения, председателем фракции автономистов-федералистов в I Государственной думе. Вся Черниговская губерния знала и горячо любила Шрага, крестьянство иначе не называло его, как «батько Шраг».

Было много оснований для такой популярности. Прямой, правдивый, он не знал компромиссов в отстаивании прав всех угнетаемых. Талантливый оратор, опытный адвокат, он был несменяем на самых ответственных ролях в земской и городской работе, без него не проходило в Черниговской губернии ни одно значительное судебное дело. Но главное обаяние заключалось в его прекраснодушном характере, в его повседневных отношениях к окружающим людям. Строгий к самому себе, он прощал другим все их мелкожитейские прегрешения и бичевал лишь тех, кто злоупотреблял своей властью и могуществом во вред народу. Никогда нельзя было услышать из его уст желчных замечаний по чьему-либо адресу, ему вполне чуждо было чувство зависти. Дом же Шрагов славился гостеприимством самого хозяина, его жены и всей его семьи. В этом доме бывали все – от самых близких друзей до самых ярых политических противников Шрага. В еврейских кругах Черниговской губернии имя Шрага было окружено ореолом праведника и друга еврейского народа.

И действительно, это был праведник и истинный друг всех угнетенных.

Из крестьян-выборщиков Черниговской губернии больше всех остался в памяти Высовень, самоучка, впоследствии сельский учитель. Высовень возвратился незадолго до выборов из административной ссылки. Казалось, что он сгорбился от тяжести общенародного горя и личных переживаний в Сибири. Впоследствии мне привелось защищать его по делу о хранении нелегальной литературы. Он был приговорен к краткосрочному содержанию в крепости. Вскоре после этого я получил известие об его смерти. Но еще и сейчас я вижу пред собою его умные, печальные глаза, его сгорбленную фигуру…

Особенно памятен мне этот человек его сочувствием, которое он проявлял в отношении страданий бесправного еврейского народа.

В Киеве на выборах я познакомился с бароном Ф. Р. Штейнгелем. Его первое выступление в Государственной думе было всецело посвящено еврейскому вопросу. Вообще, во всей своей деятельности Штейнгель всегда проявлял особенный интерес и теплоту к судьбам еврейского народа. Впоследствии, при гетмане Скоропадском, он был назначен украинским послом в Германии, на каковом посту и оставался до переворота, то есть до перехода власти к Директории.

Из ярких, интересных фигур выборщиков первого призыва следует упомянуть еще В. М. Чеховского и священника Крамаренко, видных деятелей украинского движения в Черкасском уезде.

В иных условиях проходили выборы во II Государственную думу. Правительство и правые элементы старались воздействовать на крестьянскую курию. В Киеве не было допущено предвыборное совместное собрание курий. Все крестьяне-выборщики были приглашены в Лавру, где велась среди них черносотенная и ярко антисемитская пропаганда. Часть крестьян, как тогда передавали, принесла присягу, что пойдет с помещиками и положит черные шары кандидатам-евреям. Однако они выполнили лишь вторую половину этого обещания, данного под присягою. Забаллотированными оказались и все кандидаты правых групп, и оба кандидата от группы еврейских выборщиков – Л. Е. Моцкин и я[3]3
  Из общего числа около 215 голосов мы получили около ста шаров.


[Закрыть]. На сей раз оказался «разъясненным» мой ценз по Черниговской губернии, и я ограничился участием лишь в киевских выборах.

Ничего яркого не осталось в памяти и от выборов в III Государственную думу. Закон 3 июня предопределял исход выборов, отдавая большинство в руки помещичьей курии. Кратковременное существование первых двух дум и отсутствие прямых реальных результатов в виде коренных реформ привело к упадку интереса населения в отношении выборов[4]4
  Я встретил одного лишь человека, который находил, что выборы в Государственную думу происходят очень редко. Это был хозяин гостиницы в городе Козельце, который оправдывал баснословно высокие во время выборов цены за комнаты тем, что выборы в Государственную думу бывают «всего 2 раза в год».


[Закрыть].

Надвигалась злая столыпинская реакция. Вместо долгожданных реформ сыпались репрессии, возбуждались судебно-политические процессы. Снова начались систематические преследования еврейства, гонения в области правожительства и т. д.

По политическим убеждениям я примыкал со дня созыва I Государственной думы к тому течению, которое отражали программы близких и родственных по духу трудовой группы и образовавшейся несколько позже Народно-социалистической партии. Но я не входил в то время официально ни в трудовую группу, ни в Народно-социалистическую партию за фактическим отсутствием в Киеве в те годы отделов названных группы и партии. Политическим центром, где собирались мои близкие единомышленники и друзья, была газета «Киевские отклики». Среди них были покойные И. В. Лучницкий, В. В. Водовозов и М. Б. Ратнер, известные украинские деятели Н. П. Василенко и А. Ф. Саликовский. В состав сотрудников входили также С. Г. Лозинский, Д. П. Рузский, М. С. Миль руд, М. С. Балабанов (редактировавший одно время газету), Н. В. Калишевич, М. Г. Гехтер, М. И. Эйщискин (впоследствии редактор «Киевской мысли»), Н. С. Миркин и др. Жили мы в те времена дружно, тесной семьей, и не предвидели, что пути многих из нас потом разойдутся… Иногда мы совершали прогулки по Днепру, чаще всего в Канев, на могилу Шевченко. Это общение обогащало мои познания, дотоле весьма смутные, в украинском вопросе и создавало необходимую атмосферу взаимной близости и доверия между представителями двух народностей, связанных общим гражданством, общей государственной жизнью.

Был такой кратковременный период, когда я искал общения с партией к.-д., ввиду близости моих взглядов по некоторым вопросам с левым крылом киевского отдела этой партии. Здесь я встречался с Д. Н. Григоровичем-Барским, с которым потом пришлось столь много поработать совместно в деле Бейлиса, с покойными Вязловым, Шольпом и другими. Но я недолго пробыл в рядах «примыкающих» к кадетам, так как было у меня слишком много расхождений не только с программой, но и с тем духом книжности и оторванности от жизни, который там веял.