Текст книги "Двенадцатая дочь"

– Если целовать – то, конечно, можно и в живот, – поспешно ответил я, прикрываясь стулом.

– Покойник перед смертью шутил, – недобро оскалилась Метанка и прыгнула.

Будучи мужчиной тренированным, я успел дернуться и прикрыть ранимое тело мебелью. Лезвие брякнуло о деревяшку, мигнуло колючей молнией и вяло отлетело на пушистый ковер.

– Ой, – сказала Метанка с досадой. – Руку вывихнула. Теперь опухнет.

– Мозги у тебя опухли, однако, – выдохнул я. – Ты, мать, совсем плохая стала. Основной инстинкт прорезался? Вот зарежешь спьяну, и как будем любить друг друга?

– Прости, – злобно сказала она. – Я забыла, что ты мой возлюбленный. Миленок и все такое. Сто килограммов хамства пополам с целлюлитом!

– Я не толстый! Я видный! – быстро возразил ваш покорный слуга, втягивая живот и напрягая действительно впечатляющую грудную мускулатуру под багряным халатом. – Ты погляди, какая стать. Тугие мышцы какие. Разве эдакую красоту можно ножом?

– Топором бы надо. – Метанка сокрушенно кивнула, золотистые спиральки зазвенели-рассыпались, закрывая личико. Со слипшихся желтых кончиков на подол темного платьица робко спрыгнуло несколько капель. Зеленые глаза полыхнули устало. – Ведь ты, гоблин, меня эксплуатируешь. Думаешь, не знаю, зачем позвал? Только-только волшебный поясочек вернул – сразу решил еще крепче привязать? Влюбленным прикидываешься, балбесушка? Хочешь обмануть меня, такую робкую и доверчивую? Не получится.

– Получится! – радостно заверил я. – Потому что настоящая любовь – это убойное ноу-хау. Типа морилки для тараканов. Она даже эгоизм побеждает. Вот ты, к примеру, маниакальная эгоистка. Но не грусти, крошка. Любовь сделает тебя послушнее и добрее!

– Уже чувствую: с каждой минутой становлюсь добрее. – Метанка нахмурилась, озираясь в поисках упавшего кинжала. – Пожалуй, сделаю первое доброе дело в жизни. Избавлю мир от нахальной сволочи.

– Я не в этом смысле, киска…

– В этом, котик, в этом. Значит, лучше в живот?

– А можно… типа того… в уста сахарные? – поинтересовался я, боязливо подкрадываясь на шаг.

Понадобилось минут десять, чтобы Метанка окончательно отказалась от навязчивой концепции протыкания моего «целлюлитного брюха» вот этим «очень изящным ножичком». За десять минут я успел узнать много важного. Во-первых, что я хам. Точнее, отталкивающий хам и подлец. Во-вторых, что я, оказывается, целоваться не умею и пусть даже не пытаюсь. В-третьих, удалось выяснить, что в доме посадника Катомы смертельная тоска и что она сбежит оттудова обязательно, несмотря на дикое количество довольно вкусного меда, рано или поздно сбежит, потому что ни капельки не верит, что Катома действительно ее отец, и уже ничто на свете не сможет ее удержать, и она вырвется на свободу, как птица из золотой клетки, но сделает это не сразу, а денька через два, потому что сейчас вообще нет никаких сил, и голова кружится, и хочется просто упасть в теплую ванну и лежать, лежать…

– Патрон! – истошно заорали снаружи, с улицы. – Неведомы люди! На двор ломятся! Ярые, злые, оружные!

Орали характерным голосом моего приятеля Гнедана. Я испугался. Внизу на лестнице загрохотало, запыхтело… Бац! Выбитая желтым сапожищем дверь распахнулась и влетел энергично матерящийся Гнедан:

– Катома нагрянул! Боярин Катома!

– Катома? – тихо спросил я, чувствуя, как мерзнут колени. – Сам? Один?

– Хрен те! Человек двадесять!!! – вопил Гнедан, прыгая по комнате. – С копьями! Лютые!

На дворе визжали избиваемые собаки. Мои собаки.

– Бородищи – во! – надрывался Рыжий, дергая руками. – Зубами скрипят! Сюда лезут, сюда!

– Так, – неуверенно сказал я. – Ничего страшного.

– Ха-ха. – Метанка мигнула глазками, сладко потянулась на скамейке, как сытая пантерка. – Л-любопытно поглядеть… М-мальчики, сейчас вас будут мочить, не так ли?

– Ситуация под контролем, – промямлил я. – Гнедан, ступай и… задержи их на лестнице.

– Поди-поди, Гнедушка, – хихикнула юная ведьма. – Приляг, дружочек, пузиком на амбразурку.

Гнедан покосился и почесал ржавую макушку.

– Ровно на три минуты, Гнед! – умоляюще крикнул я. – Любой ценой. Вейся ужом, но чтобы парни замешкались, понял?!

– Слушаюсь, патрон! – рявкнул самоотверженно забагровелый Гнедан и ринулся к дверям – огненный и бесстрашный, как пылающая рождественская елка. – Я задержу их, патрон!

– Три м-минуты тебя не спасут, балбесушка ты гнойный, – мяукнула Метанка, сладострастно жмурясь в мою сторону. – Снимай штанишки. Сейчас тебя будут порицать. Заслуженно и жестоко.

В подтверждение этих подлых слов с улицы донесся звон чего-то разбитого и громовой голос зычно прогудел:

– Мстиславка! А ну отвор-ряй!! Живо!!!

Загремело железом по железу. Ага, понятно. Катомины бородачи плющат моих секьюритей на входе. Я поежился. Спокойно, все идет по плану: боярин обнаружил пропажу дочки и, разумеется, сразу вспомнил обо мне.

Срочно сховать Метанку! Я решительно повернулся к этой веснушчатой кобре, изгибавшейся на резной лавочке в приступах плотоядного хохота. Со стальной ласковостию в голосе произнес:

– Рыбка моя! А знаешь что? А вот у меня есть смежная комнатка… до чего уютная! Ступай-ка туда, а мы с папулечкой твоим, с боярином Катомочкой, по-мужски покалякаем…

– Ой, – улыбнулась хищница, вздергивая бровки. – Отчего задрожали мощные коленки нашего героя? Неужто герой испугался, что папа Катома застукает нас вдвоем? Не бойся, возлюбленный. Иди сюда, тварь подленькая, будем публично целоваться.

Неуместный юмор, правда? Я подскочил и зашептал в розовое ушко, нежно скрипя зубами:

– Крошка моя… Ступай, пожалуйста, вот в ту заднюю комнатку, кхм, быстро. Иначе все испортишь, звездулечка ты моя, кхм, ясная! Да оторви тело от дивана, блин, в натуре!

– M-м, как интересно, – томно зашептала выдра, растекаясь по лавке пуще прежнего. – Обязательно испорчу твой подлючий план. Ха-ха, именно так. Ой, как суперско я придумала. Пускай тебя на колышек посадят.

Хищно оскалив белые зубки, она сузила глаза, и вдруг…

– Папочка! Иди скорей сюда-а! Он меня насилуе-ет!!!

– Прекрати! Что ты орешь, ду…!!!

– Что?! Как ты посмел меня назва…???

– Душенька моя, зачем шуметь??? Нам с папой Катомой надо побеседовать наедине! Срочно!

– Хи-хи, щас. В гробике наблюдаю вас всех, в белых сандалиях.

Рев и грохот в сенях. Небось, вешалку повалили – с моими парадными кольчугами. Истошно визжат сенные девки. Мои девки.

– Ты… ты ничего не понимаешь! Катома сейчас ворвется! Если он узнает, что мы – давние знакомые… Это конец!

– Тебя четвертуют? Будет зрелищно.

– Дура! Катома догадается, что я вовсе не спасал тебя от киднепперов! И сразу – хрясь! Уроют меня. Понимаешь?!

– Земля тебе пухом, милый.

Бух-бух-бух! Чужие сапоги по моей лестнице. Очень тяжелые сапоги. Много, много людей. Они все ближе! И голос резкий, как визг электродрели:

– Пр-р-ропустить! Дор-рогу посаднику, щукины дети! Мстиславка, выходи!

Сначала, безусловно, четвертуют, затем вырвут ноздри, обезглавят и сошлют в Сибирь, где холодно. Это факт. А все из-за злобной веснушчатой крыски. Ладно, тля зловредная… Я все-таки затащу тебя в кладовку, щас увидишь. Вот тебе мой последний довод! Держи в обе руки.

– Ты, видимо, не осознала, крошка, – прохладно сказал я, унимая дрожь в теле. И даже улыбнулся искусно, почти обиженно. – Я приготовил твоему папе Катоме сюрприз. Хочу обрадовать старика. Ведь он еще не знает, что мы с тобой…

Дзинь-дзинь, секунда драгоценной тишины – между жутким гроханьем на лестнице, Мах-взмах длинными ресницами. Не моргай, дура, лови гранату:

– …мы с тобой женимся. Завтра в полдень.

Йес. Отсюда слышу, как зазвенело у бедняжки в голове. Теперь – выждать четыре секунды. И контрольный выстрел в сердце:

– Или ты против?

…Надо отдать девушке должное. Она держалась молодцом. Открыла рот, нагнула голову, закатила глазки, два раза зажмурилась. Потом все-таки нашла в себе силы захлопнуть маленькую розовую пасть. И снова подняла лицо. Два помокревших глаза уставились на меня, блестя аки пара бирюзовых пуговиц:

– Это… лучшая шутка сезона? Мы… женимся?

– А ты не догадалась? – Мой голос не дрогнул. – Я вызвал Катому, чтобы… договориться о деталях, составить меню и список приглашенных. Однако… важно не спугнуть фишку. Представь: заходит папа Катома и видит: во как! Его беглянка-дочь в неприлично короткой и довольно мокрой ночной рубашке томно валяется на лавке в кабинете взрослого мужчины. Поздним вечером. Хе-хе. Старик подумает дурное. Будто мы с тобой занимались… этим…

– М-да?

– Ну как его… забыл слово…

– Петтингом?

– Угу. В тяжелой форме. Причем до брака. По здешним законам петтинг до брака – это ах. Старик мне все уши оторвет. Поэтому извини, что я к тебе обращаюсь. Здесь имеется уютная смежная комнатка…

Бух-перебух сапоги за дверью! Уже по коридору!

– А почему… ты смотришь в сторону? – простонала уже напрочь зомбированная Метанка, пытаясь сцапать мою руку ногтями. Я поморщился. И мужественно вперил бессовестный взгляд туда, где в соленых женских глазах вовсю закипала эйфорическая матримониальная дурь. Нежно-зеленое счастье с искорками – я увидел его. Большое бабье счастье. Оно стремительно разгоралось меж длинных ресниц. А я думал, такие глупые бедняжки бывают только в дамских книжках с розовыми буквами на мягких обложках…

– Ты… Славик, ты… правда?

– Милаша, я в шоке. Обижусь вусмерть! Секунду назад в порыве безумной страсти я сделал тебе предложение руки и сердца! Гм, если эти части моего тела тебя не устраивают, то… Знаешь, я не хотел никого шокировать… Видимо, я должен попросить у тебя извинения за столь глупое и неумеммм-м-м! Мымм!!!

– М-м-м…

Бу-м!!! Хря-сь!!! Это стучат в дверь. Точнее, ее слегка ломают. А я, знаете, даже не могу откликнуться. Губы заняты. Ну вот… теперь и руки заняты. Кажется, я уже весь занят.

– Гэй, Мстиславка! Это я, посадник! Отворяй!

– М-м, угуммм, – сдавленно простонал я, тараща глаза и пытаясь отлепить прикипевшую девушку.

– Дверь заломаю! Круши ее, робята!

Хорошо, что девушка мне досталась легкая и нести ее на руках несложно – даже если перед глазами клубится сладкий розоватый туман, а в голове гудит тучка майских жуков. Ой, нет. Я не могу так жить. Сознание гаснет, как пьяный шмель в теплом ликере.

Ах да, вспомнилось. Прежде чем робята сломают дверь, обязательно нужно спрятать девицу в смежной комнате. Так. Еще шаг… Я двигался по стеночке как во сне, удерживая на руках гибкое ведьмино тельце и стараясь не задевать мебель длинными женскими ногами, торчащими вбок. Метанкин язык не унимался, продолжая у меня во рту свою нежную и скользкую работу. В глазах стремительно смеркалось. Ну надо же. Кажись, она меня любит.

Кто бы мог подумать.

* * *

Жаль, что вы не могли присутствовать при забавной сцене, когда красный и лысый, с висящими мокрыми усами, взбешенный и быстрый посадник Катома, опрокидывая лавки, вломился в мой кабинет – а за ним, как високосный ядерный февраль – двадцать девять стальных амбалов! Я как раз успел захлопнуть дверцу в заветную смежную комнатку, отскочить на шаг и придать перепуганной роже благостное выражение.

Ух, безобразие. В моем просторном кабинете как-то враз воссияло и возгремело от обилия острых железок. Кольчужные гриди заполонили горницу, неловко круша мебель: чистый спецназ, только вместо черных тканевых масок – металлические личины с дырьями для носа и голубых гляделок.

В толпе вооруженных людей я, признаться, несколько теряюсь. Вот и теперь. Смущенно побагровев, я робко оскалил зубы и тихо рявкнул:

– А-А-А, МЕРЗОПАКОСТНИКИ!!! Ничего не трогать! Груши не есть! Вести себя прилично!

Ближайший дружинник сощурил недобрые глазки, и я замолк, инстинктивно косясь на кончики клинков. К счастью, сам боярин Катома не позволил гридям изорвать меня на тысячу маленьких мстиславушек. Вытирая кулаком соленые (видимо, от дождя) щеки, играя желваками и подпрыгивая, старый казак подошел и посмотрел, как безумный.

– Никак, опять дочку потеряли? – поспешно спросил я, невинно моргая.

Скрип-скрип зубьями! Вытаращенный из-под брови глаз:

– Угу, потерял! Откуда знаешь?

– Я все знаю, папаша, – натужно улыбнулся я, пряча за спиной зеленую ленточку. – Мы, эксперты, многое можем прогнозировать с ба-альшой степенью вероятности.

– Верно говоришь, Мстислав Лыкович, – мертвым голосом произнес Катома. – Ухитили девку. Опять.

Он закрыл глаза волосатой ручищей. Я воспользовался этим трогательным моментом, чтобы поспешно убрать с собственного плеча некстати прилипший волос – вопиюще длинный и золотистый.

– Напрасно вы, папаша, не уберегли деточку, – откашлявшись, заметил я. – Должно быть, позабыли приставить к девичьей спаленке вооруженную охрану?

– Пять болванов! – взревел Катома как больной на голову медведь. – Пять дружинников охраны было, угу! И пес цепной! Тьфу, да все зря! Через окно, видать, улучили…

– Не надо нервничать, – сухо заметил я. – И мебель пинать тоже не стоит, она нынче недешева. Сделайте глубокий выдох. Я найду вашу дочку, как два перца…

– Выручай, Мстиславушка! – захрипел посадник, кидаясь и обнимая до боли в ребрах. – Не жить без солнышка моего! Одна радость осталась! Возверни ее, пропащую, домой!

– Вот здесь не надо давить, – простонал я, освобождаясь от посадниковых рук. – Я вас тоже люблю, но давайте обнимемся позже. Хорошо. Я помогу, если вы согласны выполнить условия…

– Исполню! Все исполню, добрый скомрах!

– Если вы согласны выполнить все условия, то…

– К рассвету! Верни ее к рассвету, чародей!

– Можно и к рассвету. Первое условие…

– Нет, сперва скажи – кто?! Кто ее украл?! – перебил Катома, стискивая огромные кулаки.

– Эгхм, – насупился я. – Тут страшно запутанная история. Вашу дочь похитили… э-э… двуглавые гуси-лебеди в камуфляже… По приказу пакостного Чурилы. Да-да, точно-точно. Диверсанты подкрались к детской кроватке, а потом – э-э… что они сделали потом? Они сделали вот такие страшные лица! Растопырили руки, и – хвать. Да, определенно: хвать! В охапку и под мышку. И давай деру, когти врозь. Только в путь.

– Но где, где она теперь?!

– О! Хороший вопрос! Ваша единственная дочь – в жуткой эм-м… газовой барокамере пыток! В ледяной пещере, в мр-рачном подземелье под горным хребтом Шышел-Мышел. В провинции Сычуань. Окружена… э-эм… ядовитыми гидрами, крезанутыми выдрами и гнойными пи… Пиратами. Веселыми ребятами.

– Пр-роклятие! – заскрежетал Катома, на лбу его начали зрелищно разбухать разные жилы. – Убью их! Спасу доченьку!

– Не увлекайтесь, – строго заметил я. – Вы старенький и будете отдыхать. А вот я (и только я) всех убью и спасу. И не путайте меня. М-да, впрочем, слушайте дальше, это даже интересно. Злые Пиночеты связали ее по ручкам и ножкам! А еще… хо-хо! засунули кляп, и защелкнули хромированные наручники на лодыжках, и заставили надеть красные ботфорты на каблуках, и потом… Что потом? Тьфу! Мы отвлеклись. Короче, плачет ваша доченька в кошмарных застенках… Ее щадяще пытают раскаленными спицами, заставляют слушать песни Кобзона и нюхать дезодоранты «Дзинтарс»! О бездушные звери, практически выродки! Они хотят надругаться над девичьей честью!!! Они – …

Я не договорил, ибо раздался…

Дикий…

ВИЗГ!!!

– Скоти-и-ина!!! – неслось из-за дверцы, ведущей в смежную комнатку. – Не-На-Ви-Ж-ж-жу-у!!!

Орали качественно. Сразу заложило левое ухо. Частота визга знакома до боли: ну ясно, Метанка взбунтовалась.

За девичью честь обиделась, смекнул я. И в страхе покосился на Катому. Тот замер, хватая воздух усатой пастью… Глаза его абсолютно остекленели: кажется, все пропало.

– Ах, чур меня! Я слышу… голос дочки!

Упс. Двадцать девять гридей заурчали, обступая меня колючим полукольцом. А посадник Катома начал меняться в лице, умело кося под чудовище из модной компьютерной игры. Скуластая рожа вздулась, волосы на висках зашевелились, а глаза почернели.

– Это она! Там, за дверью! Ты… сховал ее!!! Меня спасло врожденное хладнокровие.

– Вы чего, батя, опупели? – ледяным голосом поинтересовался я. – Это ж моя родная бабушка орет. Она там, в соседней каморке тусуется.

– Бабушка? – жесткими трясущимися ручищами боярин ухватил за грудки. Кончики усов задергались и злобно приподнялись. – Отчего же голос… такой знакомый?!

– Вам теперь… кхе! везде чудится милый голосок? Повторяю: визжит моя троюродная прабабушка, Марфа Патрикеевна Бисерова, девяносто три года от роду, ветеранша финской войны.

– Кричит? Почему кричит?

– Дык это… кушать просит. Вечерний бифштекс с яйцами и все такое… Старенькая, а жрет за троих.

– Бабка, говоришь… – Катома фыркнул, недоверчиво мотнул головой. – А ну давай поглядим!

Молодец такой, он уже привстал со скамьи! Вот весело.

– Не-не, папаша! – выдохнул я. – Вам туда нельзя.

– Это как? – во взгляде боярина мелькнула кривая тень недоверия. Бородавка на переносице сурово нахохлилась. Язык мой был мне враг. Он сработал прежде мозга:

– Бабушка у меня… опасная. Оч-чень агрессивная.

– Что???

– Она это… м-м… боится людей. Особенно незнакомых мужчин. И кидается. Как укусит зубами, просто кошмар.

– Ох ты… – Катома чуть отшатнулся, изумленно качнул усами. – Знать, болезная?

– Да-да, у нее это… плоскостопие. И кариес. Сплошной, на всех зубах. Очень, очень мучительная болезнь. И заразная притом.

ГРОХ!!!

Тяжелое ударило в стенку с той стороны. И снова истошный девичий вопль. Затыкая уши, я поморщился. Фирменное Метанкино верещание, как обычно, напоминало по тону экспрессивный скрипичный пассаж в си-бемоль мажоре, брачный клич малайской макаки и предсмертный писк мытищинской пионерки, заживо изгрызаемой задорными никарагуанскими пираньями.

Грох! Опять кидается посудой. Шмяк! И подушками.

Катома тревожно покосился на дверцу:

– Никак, случилось что?

– Думаю, кинулась на служанку, – мигом сорвалось с языка. – Я же говорю, опасная бабушка: своих не признает. Ох, старость не радость. В смысле не в кайф.

Хотел еще добавить некий бред о том, как часто приходится нанимать новых служанок взамен изгрызенных, но слова погасли в звенящем переливчатом Метанкином вопле:

– Вр-р-руууун! Кр-р-ретииин! Негодяяяяяаааай!!!

Кажется, от вибрации на подоконнике начали взрываться горшки с цветами. Лопнул также любимый глиняный графинчик (с пивом! оно потекло по столешнице!). Ну знаете… это слишком.

– Я мигом, – кивнул я Катоме, взлетая с табуретки. – Проведаю бабушку и вернусь!

Сбросив крючок, резко распахнул дверцу и ворвался в смежную комнатку. Чудом увернулся от очередной подухи (просвистела возле уха). Злые Метанкины глаза полыхнули из темного угла (она сидела на каких-то шкурах и коврах, сваленных в кучу прямо на полу).

– Тихо-тихо, любимая, – зашептал я, спешно прикрывая за собой дверь. – Отчего такая нынче грустная?

– Я не грустная, гад. Я злая. Ты! Врун и подлец! Что там бредишь про мою девичью честь?! Как ты вообще смеешь…

– Звезда моя, это розыгрыш, хи-хи-хо! – заворковал я, игриво подскакивая. – Мы же хотим сделать папе Катоме сюрпризик, правда?! Ах ты мой пупсик…

– Укушу!

– Ой, хи-хи. Куся-куся. Славику будет бо-бо. Крошка моя, давай не нервничай. Я не вру, но фантазирую. С минуты на минуту намерен объявить папе Катоме о нашей свадьбе…

– Скотина ты, – сморщилась Метанка. – Я все слышала! Ты его грузишь, будто я в пещере сижу, в провинции Сычуань. Хочешь обмануть бедного дядечку! Опять башли вымогаешь!

– Тише-тише! – я вздрогнул. – Потерпи последнюю минутку. Просто я хочу обделать твоему папе жутко приятную неожиданность. Вот смотри: сейчас ему кажется, что вся жизнь – полное дерьмо, и вдруг – хоп! Открывается дверь, и выходит дочка, живая-невредимая! Не грязная, измученная пленница, а – прекрасная, счастливая невеста! Уверяю, это будет милая шутка. Старик обрадуется и сразу нас… это самое… благословит. На счастливый брак. Соединит наши руки и все такое. Точно-точно.

Метанка недоверчиво шмыгнула. Пока она глотала слезы и думала, что бы такое язвительное ответить, ваш покорный слуга подпрыгнул, чмокнул соленую мягкую щечку, фальшиво хихикнул и грациозно выпорхнул обратно за дверь.

«Ну до чего ж я ловок и мудер, – думалось мне в полете. – Одного боюсь: не пришлось бы взаправду жениться».

Щелк! Крючок снова запал в петельку. Катома встретил меня абсолютно недоумевающим взглядом:

– Жениться?! На ком? Неужто на бабушке?!

Я замер. Гм. Дурная привычка напевать про себя!

– На какой еще бабушке? На… моей? С гнилыми зубами, которая на служанок кидается?! Нет, что вы, право. Разве я могу сделать предложение собственной троюродной бабушке?

– Но ты сказал: «Придется жениться»!

– Н-да, я сказал. Сказал. Только имел в виду не бабушку, а…

– Кого? – Катома мигом напрягся, забегали желваки. – Кто еще там сидит, за дверцей?

– Нет-нет! Никого, кроме бабушки и… служанки. – Я закатил глаза и почесал нос, судорожно соображая. Выхода не было: – М-да-да, точно. Пришлось сделать предложение. В смысле ей. Ей-ей. Небабушке.

– Служанке???

– Гм! Ага.

– Но ведь ее… загрызла бабушка!

– Однако… не насмерть же! Просто немного погрызла. Поигралась типа. Но теперь служанка в ярости, она кричит, что подаст в суд. Требует компенсации морального ущерба. Я обязан спасти бабушку от позорной скамьи подсудимых.

– Поэтому ты… женишься на служанке? – сухо сощурился боярин. Кажется, только священные законы уважения к чужому жилищу мешали ему немедленно ворваться в таинственную смежную комнатку.

– Да, женюсь на служанке, а вай бы нет? Она… весьма ничего, – затараторил я. – Знаете, у нее такие упругие… гм… щеки. И ноги такие… работящие. Золотые ноги у нее, вот. К тому же очень удобно. Жена – служанка, служанка – жена. Двойная экономия для всей семьи. Она будет вытирать пыль. А я буду ее всячески, всячески эксплуатировать, ха-ха.

Кажется, он (язык) снова сболтнул лишнее. За стенкой будто бензопилу включили – яростно и звонко:

– Би-и-с-с-сер-р-р!!! Убью-у-у-у гада-а!!! Нет, только не опять! Тысячи иголок вонзились в жухнущие ухи, пронизывая последние мозги насквозь:

– МЕНЯ-А!!!! ЭКСПЛУАТИРОВА-А-АТЬ?!! СКОТИ-И-ИНА!!!

На этот раз Метанка не визжала, а практически ревела: вздулись занавески, оглушенные мухи умирали прямо в полете и сыпались на пол, лавка подо мной мелко задрожала и поползла к дальней стене. Ой, как ломит зубы! Даже железные гриди попятились. Когда вопль затих, Катома вытер навернувшиеся на глаза слезы и вопросительно сощурился.

– Пардон, – сладко улыбнулся я. – Она у меня с характером.

– Угу, – кивнул посадник. И добавил несколько ошарашенно: – Одержимая, видать. И почто терпишь такую-то визгляву? Надобно приструнить бабу! – Он хлопнул по столу жесткой ладонью. – А вот я ей скажу, чтобы место свое знала, угу! Я – посадник, мое слово – закон!

– Стоп-стоп! – заторопился я. – Не стоит беспокоиться. Сейчас главная задача – вашу доченьку найти. А мои семейные дела – сущая мелочь…

– Дочку ты и так обещался возвернуть к рассвету, – спокойно сказал посадник, и стало малость не по себе от металлической прохлады в этом голосе. – А что баба твоя дурит – то никак не мелочь. Не потерплю визга!

– Вы правы, папаша, вразумите ее как следует! Только… не теперь, ладно? Кстати, хотите чарочку меда?

– Отчего бы не теперь? – Катома отмахнулся от чарки и сделал решительный шаг к двери… Мамочка моя. Сейчас он войдет и увидит. Похищенная дочка в моем чулане. В мокром пеньюаре. И зачем я родился на свет?

– Нет! – пискнул я, хватаясь за расшитый боярский рукав. – Умоляю! Моя невеста занята! У нее важное дело, к тому же она… больна. И неодета. Вот.

Ой, тошно мне. Четвертуют, обезглавят, сошлют. Посадник уже взялся за крючок на двери… Обернулся через плечо и глянул почти насмешливо:

– Угу… Что за дело такое, что больной да неодетой делается?

– Суперважное дело! Актуальное дело! – забулькал я, тщетно пытаясь оттянуть боярина от роковой дверцы. – И неотложное притом.

– Ха! Неужто рожает?!

Вот молодец папаша – сам подсказал!

– Вестимо, рожает, – брякнул я. – А как же.

– УЖЕ?!!

Тьфу, подумалось мне. Пусть я погибну красиво:

– Да, а что вы так удивляетесь, она очень часто рожает, она у меня такая бой-баба, просто огонь. Весьма часто рожает, практически постоянно. И очень быстро, такая порода, такой организм. Очень здоровый организм, плодородный, с позволения сказать, точно-точно. Только поженились, сразу хоп – уже рожает. Ничего удивительного.

– Это, должно быть, волшебство… – Катома отодвинулся от двери с видом человека, окончательно сбитого с толку. – А отчего же… кричать перестала?

Действительно, Метанка как на зло затихла.

– А она у меня… мужественная, она не кричит. Никогда не кричит, зубы стиснет и все. Такой организм. Железная воля, пластиковые нервы. У нее нет эмоций, нет сердца…

– Ы-ы-кхы-кхы-ы… – вмиг донеслось из-за стенки. На этот раз ведьма не стала визжать, а негромко заплакала. Видимо, для разнообразия.

Катома снова помрачнел, прислушиваясь к девичьему хныканью в соседней комнатке. «Йоперный театр! – выругался мой внутренний голос. – Пора заканчивать эти жуки-пуки на скользком канате. Время выпроваживать старика!»

– Ну, не будем отвлекаться, – жарко зашептал я, склоняясь к загорелому боярскому уху. – Поскольку я подрядился вернуть вашу дочь к рассвету, нужно спешить. Мне уже пора. Собираться в жутко дальнюю дорогу, навстречу опасностям. Сосредоточить волю в кулак. Наточить стрелы. Препоясаться, так сказать, мечом. Ну и все такое.

Чтобы произвести пущее впечатление на лысого боярина, я сделал вид, что препоясываюсь мечом.

– Надеюсь, вы понимаете: я могу и не вернуться, будучи сражен вражеской пулей. В смысле – стрелой. Правда страшно! – нахмурился я, пуша Катому диким таращеньем глаз. Обернулся к тупо притихшим спецназовцам. – Твердо знаю: все вы, друзья, будете ждать меня. И переживать. Поэтому хочу, по традиции… оставить вам что-нибудь на память!

Быстро сунул руку за пазуху… Ну уж нет! Половинку пряника я вам не отдам! Так… куриная ножка, серебряная гривна, оторванная пуговица – тоже пригодится… Что же оставить?

Вдруг меня осенило.

– Вспомнил древнюю традицию! – серьезно сказал я, ковыряя в носу. – Герои, уходя на опасное задание, оставляли боевым товарищам пробирки с собственной кровью. Если кровь почернеет – значит, герой сгинул. Вот! Хотите, я тоже оставлю вам частицу самого себя? Видите, она зеленоватая – значит, все в порядке. Если потемнеет – сразу бегите на помощь.

– Прекрати! – Катома снова начал скрежетать зубами. – Не время шутковать, скомрах! Время дело делать!

– Хорошо, юмор в сторону, – сразу согласился я. – Итак, выслушайте мои условия…

Катома вздрогнул: ах да, конечно-конечно, условия. Я убрал с лица улыбку, выпрямился и огладил волосы. Мой голос прозвучал твердо. Слова прогремели как обрез трубы по черепу Баумана:

– В качестве награды за вызволение вашей дочери из рук гадских похитителей прошу… помиловать моего старого друга и соратника – князя Алексиоса Геурона, известного также под прозвищем Вещего Лисея.

Боярин удивленно дернул плечом; глянул искоса… Смолчал. Я понимаю ваше недоумение, посадник Катома. Кто мог предположить, что грязный скоморох Мстиславка окажется преданным другом заносчивого иноземного аристократа, потомка базиликанских императоров. Откуда тебе знать, дикому средневековому дядьке, сколько бутылочек портвейна мы с Вещим Старцевым употребили на двоих в прошлой, московской жизни…

Катома задумался. Левый ус его дрожал, приподнимаемый кривой полуулыбкой. Хитрый старый козак… боюсь, не догадался бы.

И тут Метанка, как водится, вновь решила проявить себя в самый неподходящий момент:

– Ы-ы-кхы! Шмыг-шмыг… У-укху-кху! – послышалось из смежной комнатки. – Не хочу-у-у… Ничего не хочу-у, кхы-кхы! Жить не хочу больше-е…

– Гм! Так вот, любезный папаша! – я резко возвысил голос, перекрывая сдавленные рыдания за стенкой. – Я вызволю деточку из чеченского плена, если вы, в свою очередь, поможете выручить моего друга Лисея из крайне неудобного положения, в которое…

Бух! Внезапный грохот, сухой неприятный треск – краткий истошный вопль – и тишина! Только слабый звук, жутко похожий на скрип туго натянувшейся веревки…

Кошмар. Видимо, Метанка повесилась…

Катома распахнул рот, но не успел ничего озвучить – я уже кинулся к дверце. Кто-то из боярских дружинников пытался вбежать следом – ага, щаз! Осади малость! С негаданной силой я отпихнул кольчужного дядьку плечом, стремительно развернулся и – захлопнул за собой дверь. Кажется, дядька получил по гулкому шлему.

Судорожно задвинув засов, я вытаращил глаза в полумрак – ожидая увидеть, как остывает, медленно раскачиваясь на веревке, девичье тельце. Хе. Не тут-то было. Метанка смирно сидела на полу и, сосредоточенно выпячивая губы, дула на разбитую в кровь коленку. Периодически она хныкала и страдальчески морщилась. Я заметил, что на худенькой шее болтается обрывок тонюсенькой ветхой бечевки.

– Зайчик мой… Хотела повеситься? – ласково поинтересовался я, приближаясь бочком по стенке.

– Ну да, – прозвучало в ответ. – Ведь у меня… нет сердца. Ты сам сказал!

– Йошкин коготь! – Убитый женской глупостью, я вяло всплеснул руками. – Суслик мой, ты все портишь. Я тут пытаюсь разрулить нашу свадьбу, а ты в петлю нацелилась. Потерпи до завтра. Уже через несколько секунд мы сделаем долгожданный сюрприз папе-боярину…

– Не хочу сюрприз. Хочу вешаться. А ты не обращай внимания. Иди-иди, разговаривай с Катомой. Мне твоя помощь не нужна. Я сама прекрасно повешусь, не волнуйся, пожалуйста.

– Ты это кинь, подруга. На хрена нам удавленная невеста? – Я протянул руку и осторожно похлопал по влажному плечику. – Давай бодрись. Почему ты мокрая, а нос красный? Возьми вон в шкафчике красивейший сарафан. Надо сюрприз красиво обустроить, чтобы все пышно. Чай, не каждый день свадьба! Наряжайся тщательно, не торопись – только не шуми, умоляю. Я еще немного поболтаю с Катомой, а потом хлопну в ладошки – и вау! Сюрприз-суперприз! Невесту – в студию! Ты влетаешь, как Натаха Ростова, вся прелестная, недотрогательно-невинная и жаждущая простого человеческого счастья, и тогда…

«Тук-тук», – сухо сказала дверь.

Кто-то ломится. Решительно и требовательно…

– Эй, Мстислав? Чай, стряслось чего? – из-за тонкой дверцы прогремел нетерпеливый голос посадника Катомы. – Отворяй!

– Никак не могу, господин боярин! – поспешно крикнул я, подскакивая и плотнее задвигая засов. – Жена рожает!

– Отопри, говорю!

– Дык… руки заняты! Как раз принимаю роды!

– Не дури, Мстиславка!

– Ах, боже мой! – завизжал я идиотским голосом, налегая широкой спиной на танцующую дверь. – Какое счастье! Это… мальчик!!!

– Мальчик?! Хвала Мокоше! Пусти, я хочу поглядеть! Открой живее!

– Никак не могу, дядя боярин! Помогаю жене рожать! Перегрызаю пуповину!

– Я те помогу!

– Не стоит беспокоиться! Уже перегрыз!