Текст книги "Двенадцатая дочь"

50 способов прогнать возлюбленную
(дневник Мстислава-сволочи)

И скоморох ину пору плачет.

Узольское народное наблюдение.

There must be fifty ways to live your lover.

Ледянское народное наблюдение.

Картина была еще та. Запахи летней ночи ломились в горницу через разбитое окно. Тончайшая занавесочка осторожно клубилась в воздухе, и сквозь легкую ткань влюбленные звезды заливали мягкий интерьер спальни насыщенными сполохами, похожими на отсветы голубовато-розовой неоновой рекламы. Молодой красавец соловей, облаченный в малиновый смокинг, сидел прямо на подоконнике и, честно надрывая луженое дорогими ликерами горло, тщательно выводил росо en poco acileante сладостную тему разделенной любви из рок-оперы «Руслан и Людмила». Юные лиловатые бабочки, трепеща крыльцами, успешно заигрывали с пламенем масляной плошки. Метанка лежала на животе, сладко вытянув гибкое тельце поперек кровати, и побалтывала в воздухе стройными белыми ножками. Черное платьице ее, промокшее под давешним дождиком, теперь подсыхало, туго стягивая молодую грудь и розовую попку. Дождь давно закончился, перед окном стояли черно-зеленые листья в крупных хрусталиках росы. Два влюбленных жучка, не обращая внимания на окружающий мир, самозабвенно жучились на теплом подоконнике – в глубокой тишине, изредка возникавшей меж трелями соловья, слышалось нежное и сочное потрескивание. Горькие слезинки в малахитовых глазах обманутой девочки давно высохли, а золотистые колючки волос присмирели и улеглись, увязанные за плечами в тугой сладко пахучий сноп сонного звонкого золота. В камине сдержанно перемигивались жарко-оранжевые угольки. В тонкой ручке моя прекрасная пленница едва удерживала тяжелый бокал с пьяным липовым медом – все чаще, прикрывая счастливый взгляд дрожащими ресницами, она приникала к нему мягкими жаждущими губами. Я был рядом с ней: вот уже третий час мы лежали рядышком и… играли в шахматы.

М-да. Звучит неубедительно. О каких шахматах может идти речь, когда два юных необузданных существа остаются вместе на берегу бушующей летней ночи, и в небе звенят обнаженные горячие звезды, и влажные уста ищут змеиной сладости запретного поцелуя, и непреодолимый магнетизм молодости корежит полуобнаженные тела, плющит, тащит и волочит их навстречу друг другу, сминая и колбася на своем пути все, включая ханжеские предрассудки, дорогую одежду и случайно попавшуюся в зазор мебель. О, как это было восхитительно! Разумеется, мы не могли играть в шахматы, мы занимались совсем другими делами.

Мы разглядывали гербарий.

* * *

Метанка была восхитительно хороша. Я тоже был ничего. Ваш покорный слуга возлежал рядом с ней, как кусок бычьего дерьма – рыхлый, жирный и неунывающий.

Нам было хорошо до половины пятого, когда солнце вдруг очнулось и ринулось на подъем. Рассвет, подумал я – и ужаснулся. И покрылся потом холодным, и разодрал одежды свои. Ибо пришло время возвращать Метанку в дом боярина Катомы.

А Метанка и не думала уходить.

– Милый, милый, миленький, – сонно журчала она, клоня глупенькую свою и кудрявую голову мне на плечо. – Мы с тобой поженимся, и купим маленький шалашик на полянке, и будем жить…

– Да-да, – озабоченно ответил я. – Ух ты! А время-то уже – ого! Восемь утра!

– И мы будем вставать рано-рано, до рассвета… И ты будешь выходить в чисто поле, где будет ждать тебя твой верный конь и твой верный плуг… И ты будешь трудиться, ты будешь пахать с рассвета до обеда, а я буду сидеть дома и прихорашиваться, чтобы когда мой любимый пришел, я могла встретить его самым сладким поцелуем на земле…

– М-да, – кашлянул я. – Погляди-ка в окно, звезда моя: солнце восходит. Здравствуй, жаба, новый день! Пора вставать, звездуля.

– …И мой сладкий поцелуй напитает тебя силой и бодростью, чтобы ты мог вернуться на поле и пахать с обеда до самого позднего вечера… А я буду ждать тебя, я буду расчесывать свои косы частым гребнем и вышивать себе прекрасные платья, чтобы быть самой красивой и нежной женой на земле… И когда ты вернешься домой на закате, мы бросимся в пучину супружеского ложа и будем любить друг друга до рассвета! А на рассвете ты проснешься и снова выйдешь в чисто поле…

– Точно-точно, – поспешно заметил я. – Пора-пора в чисто поле. Вставай, харэ валяться! Тебя дома ждут.

– О нет… Я отсюда ни-ку-да не пойду, – мечтательно заулыбалась Метанка, не размежая томных ресниц. – Отныне мой дом – твой дом. И место мое – подле тебя, любимый.

– Но… папа Катома ждет!

– Милый… – Метанка протянула теплую ручку и потрепала меня за ушком. – Мы все очень любим старичка Катому, но… я уже взрослая девушка и должна принадлежать не родителям, а обожаемому супругу… Кстати, когда у нас свадьба?

– Послушай, ведь ты же умная женщина! Ты должна понять, что…

– Я совсем не умная, милый. У меня даже зубки мудрости не выросли пока. Так когда, говоришь, мы женимся?

– Завтра, – жестко кивнул я. – А сегодня тебе обязательно нужно сходить к папе Катоме. Чтобы это… кхм… испросить у него родительского благословения.

– Ах, милый… я абсолютно никакая. Я ослабела от меда и любви. Такая сладкая немочь в ногах, просто улет… Пусть папочка Катомочка сам придет и всех благословит, ладно? А я еще капельку полежу… вот так…

И она лениво перевернулась на спину. Изгибаясь и колыхаясь, потянулась, как сонная львица.

– Что за развратная поза? – поинтересовался я сквозь зубы. Глядя на Метанку, мой организм откровенно страдал. С одной стороны, организму хотелось дико наброситься, изнасиловать и обесчестить напрочь. С другой стороны, тревожили воспоминания о суровом посаднике: если до рассвета Метанка не вернется домой, обесчестить могут уже меня самого, и весьма эффективно.

Поймав мой нездоровый взгляд, ведьма быстренько оправила подол платьица:

– Ты прав, милый. До свадьбы я должна быть скромной девочкой.

Тяжело вращая мыслями, я терзался: как ее выгнать? А что, если… к примеру, обидеть ребенка? Наехать, оскорбить, задеть за живое? Однако… если я просто скажу Метанке, что соврал насчет нашей свадьбы, это будет перебор. Она скорее всего попросту удавится. А мне нужна совсем маленькая обида, ссора на один день. Чтобы девчонка встала в гневную позу, фыркнула, зыркнула гневно и гордо удалилась домой к папе Катоме.

Срочно нужно разгневаться. На что-нибудь. Я привстал, набычился, закатил глаза. Потом побагровел, нахмурился и гневно заблистал очами.

– Ненавижу блондинок, – выпалил внезапно. – Обожаю маленьких сухоньких плоскогрудых брюнеточек с короткой стрижкой. С крошечными черными глазками. Это так эротично. Если хочешь знать, мой секс-символ – госпожа Хакамада. А блондинок грудастых я просто ненавижу. Меня с них рвет! Ф-фу, гадость, буэ-э-э!

Метанка вздрогнула, побледнела… Вскочила с кровати! Глаза лихорадочно заблестели. Ну вот, подумал я, как все просто. С первого раза зацепил.

– Милый! Я все сделаю! Все как ты хочешь! – прошептала Метанка и… метнулась к туалетному столику, где на полочке перед медным зеркалом лежали огромные ножницы (помнится, я пытался стричь ими когти, но они сломались). Сумасшедшая девка! Схватила ножницы, резким движением перекинула на плечо шумящую волну золотых кудряшек… Мелькнула металлическая молния, что-то глухо звякнуло… лезвия распахнулись…

– Нет! – заорал я. – С башни рухнула? Что… что ты делаешь?!

– Отрезаю последние волосы, милый, – деловито пояснила Метанка, по-прежнему примериваясь лезвиями к шевелюре. – Будет классная стрижечка! А потом… я знаю, как добиться замечательного черного цвета. Нужно раздобыть немного русалочьей желчи – и мои волосы навсегда станут черными, как глазницы у негра в черепе.

– Не надо! – я бросился и выдернул жуткий инструмент из нежной бестрепетной ручки.

– Я схожу к бабке Хабалке, милый. Бабка Хабалка творит чудеса, она великая визажистка, гроссмейстер красоты, она мне поможет! Она сделает косметическую операцию. Она может приложить к моей груди какие-то гнилые корешки, и тогда груди станут маленькие и сморщенные, как куриные гузки. Тебе понравится, вот увидишь. Это так забавно!

– Угу, – проворчал я. – Судя по всему, ты уже лечилась у бабки Хабалки. В прошлый раз она прикладывала корешки к твоей голове?

– Ой, как ты прав, любимый. Я такая глупая, просто обвал! Куриные мозги. Но… ведь это хорошо для женщины, правда? Ты такой умный, ты будешь думать за двоих! А мое дело – мыть посуду и рожать детишек. Я так хочу детишек, милый!

– А знаешь что? А кстати… Я – импотент, вот.

– Ох, правда! Ура! Я стеснялась тебе признаться… страшно боюсь рожать. Мы будем целоваться, только целоваться, это так романтично. А детишек возьмем в сиротском доме, правда ведь?

Я досадливо почесал череп. У девчонки бронированная психика. Не обижается, и все тут. Хотя… кажется, есть одна бронебойная тема…

– А почему ты, такая толстая? – осторожно поинтересовался я. (Когда задаешь такие вопросы девушкам, лучше держаться поближе к двери.)

– ЧТО?! – выдохнула ведьма, покрываясь алыми пятнами. Ага, подумалось мне. Наконец тебя пробрало!

– Ох и жирная… Просто целлюлит какой-то! Задница, как у кобылы…

– Спасибо, милый, – прошептала Метанка, и я понял, что она покраснела от радостного смущения. – Спасибо за комплимент…

– Да уж какой там комплимент! – опешил я. – Сало так и колышется. Вся заплыла жиром!

– Милый, ты мне льстишь, – потупясь, молвила ведьма. – Я, конечно, стараюсь располнеть, чтобы выглядеть привлекательно, как настоящая ласковая телушка. Но мне это плохо удается… никак не могу набрать нужный вес.

– Это… в каком смысле? – выдохнул я.

– У меня есть одна проблема, милый, – скорбно вздохнула девушка. – Ребра торчат наружу. Я знаю, современным славянским мужчинам это не нравится. Они любят, чтобы женщина была мягкая, как подушечка… Но я стараюсь, милый, я немножко полнею, ведь честно? Спасибо, что ты оценил. Не правда ли, у меня ведь уже появился такой эротичный пухленький животик?

И она повернулась в профиль, натужно выпячивая живот. Я вздохнул. Скорее у нее вылезут глаза, чем появится животик. Никакого намека на ожирение; талия как у песочных часов. Опять мимо.

Ну ладно, будем разить наотмашь:

– М-да, я совсем забыл, милая. Пришло время раскрыть тебе страшную тайну. Дело в том, что я – шизофреник и маньяк. В шестом поколении. У нас, бояр Бисеровых, это наследственное… И справка имеется!

– Ой, правда?! – Ведьма чуть не запрыгала от радости. – Ты не врешь?! Какое счастье!

– Издеваешься? – с готовностью насупился я, потирая руки.

– Вовсе нет, что ты! – замахала ручками и пояснила серьезно: – Бабка Хабалка нагадала, что я могу быть счастлива в браке только с шизофреником. Я же ведьма! Нормальные люди не переносят наш термоядерный темперамент. А шизофреникам все до столба. Ура, ура, ура! Признаться, я немного волновалась, сможешь ли ты терпеть мои идиотские выходки. Но теперь… я так рада, милый…

– У меня… девять внебрачных детей! – жахнул я залпом.

– Ах, какая прелесть! Они все похожи на тебя?! Ты нас познакомишь? Мы сумеем подружиться!

– У меня еще… нос красный! И отвратительная бородавка на заднице!

– У всех свои недостатки, милый. Я тоже не совершенство: веснушки, например. И грудь великовата.

– Я ленивый. Не хочу работать и не буду.

– И не надо, милый, не надо! Пусть работают рабы, а мы будем петь песни и заниматься любовью! У папы Катомы много денег, милый! Нам хватит!

– Я алкаш. Пью портвейн.

– Давай раздавим бутылочку, любовь моя! Разве у нас нет повода выпить?

– Но я… злой и вспыльчивый!

– Ударь меня, милый! Я твоя непослушная свинка!

– У меня прогрессирующий паралич, через два месяца отнимутся ноги, я буду прикован к инвалидной тачке!

– Ах, как романтично! Я буду катать тебя в колясочке, я буду самоотверженна и заботлива, как жена декабриста! Все, я решила. Я принесу свою жизнь в жертву нашей любви.

Она разволновалась не на шутку. Запрыгнула на кровать, даже подскакивает от нетерпения, размахивает ручками! Глаза пьяные! Щечки раскраснелись, влажный ротик полураскрыт, зубки белые блестят. Зайчик ты мой, звездулечка ясная…

А может быть… хрен с ним, с посадником Катомой? Могу я хоть раз в жизни поступить бесстрашно?! Почему я обязан прогонять из своей спальни полуобнаженную блондинку? Обижать прекраснейшую девушку, которая от природы наделена самыми восхитительными титьками на свете, да к тому же согласна принести свою жизнь в жертву нашей любви? Плевать на большую политику! Отныне я буду отважен. Я буду романтичен, как герой. Пусть завтра – виселица и дыба.

Зато сегодня я получу от жизни самый большой бонус в истории «Древнерусской Игры».

Стиснув зубы, я шагнул вперед. Как чудесно пахнут ее солнечные волосы, они пахнут цветами и речной свежестью! Я ощутил это жаркое ягодное дыхание, высокая девичья грудь непроизвольно колыхнулась мне навстречу… Я протянул руки, и в тот же сладостный миг…

– АХ ТЫ СВОЛОЧЬ!!!

Ну вот. Опять ногтями по глазам.

– Я ЧЕСТНАЯ ДЕВУШКА! НЕ СМЕЙТЕ РАСПУСКАТЬ РУКИ!

Нет, все-таки неприятно. Зачем обязательно коленом? Я же от чистого сердца…

– ПРОЩАЙТЕ, БИСЕРОВ! И ЗАПОМНИТЕ НА ВСЮ ЖИЗНЬ: Я ПОЗВОЛЮ ТАКИЕ ВЕЩИ ТОЛЬКО ОДНОМУ ЧЕЛОВЕКУ НА СВЕТЕ! СВОЕМУ МУЖУ!

– А я кто? – сдавленно промычал я, пытаясь подняться с колен.

– А ты козел, – фыркнула Метанка и гневно выпрыгнула в окно. – Я улетаю к папе Катоме. Если захочешь извиниться, напиши мне длинное письмо.

Ну вот, подумал я. В конце концов, ничего страшного. Все произошло именно так, как я планировал. Она улетела, ура! Все-таки я тонкий психолог. Умею обращаться с девушками.

Средневековый детектив

Этот разговор происходил в довольно странных декорациях.

Там, где сладостно-зеленый ромашковый луг лениво и плавно спускается к берегу медленно теплеющего Глубокого Озера, чуть правее дымящихся развалин сожженной деревни есть тихая светлая заводь с небыстрым течением и мягким песочком на дне. Когда жарко-желтому солнцу удается пробиться сквозь плотный дым погребальных костров, изумрудная трава у воды вспыхивает сотнями бликов: здесь и там начинают перемигиваться на солнце, как осколки зеркала, обломки изрубленных клинков, сорванные подковы и обрывки кольчуги, серебрящиеся мутно, как крупные дохлые рыбины. Трупов уже не видно: гниющие туши лошадей, угадаев, песиголовцев и обезьян свалили в крепостной ров и забросали камнями; тела славянских ратников и влажских разбойников сожгли; греков похоронили под рев торжественных песнопений.

Вот здесь, на самом чудовищном пляже Залесья, раскинув белое тело по багрово-красной попоне, подложив под голову увесистые кулаки, загорал совершенно голый человек весьма неслабого телосложения. Он купался недавно; мокрые волосы на ногах слиплись и быстро подсыхали. На квадратном плече рваные вишнево-коричневые полосы от медвежьих когтей. В потемневших от влаги волосах – яркая, тщательно вышитая тесьма наследника Властовского.

А рядом, будто для смеха, словно для пущего контраста придуманный, громыхая тяжелым доспехом, ходит большими шагами высокий и тощий железный человек в изощренной броне – ходит кругами, скрежещет стальными сочленениями, скрипит оружной перевязью, качает позолоченным шлемом, возбужденно размахивает руками – и говорит, говорит беспрерывно:

– Это чудовищно! Мы потеряли Берубоя. Траян мертв. Это чудовищно. Утратили всякую связь со Стенькой. Что это значит? Что случилось с Тешиловым?

Голый наследник, морщась, протягивает белую волосатую руку, почесывает измятые жесткие ребра:

– Успокойся, князь Алеша. Скоро все выяснится.

– Кольцо… Вот что не дает мне покоя. Откуда у тебя этот ужасный перстень со змеиными зубами? Где раздобыл такую редкую гадость?

Молчит наследник Зверко. Солнце просвечивает сквозь дым, вызолачивает желтые ресницы, колючую щетину на сизом подбородке.

– Послушай… – Железный и тощий резко оборачивается – Дай посмотреть.

Наследник с досадой поднимает брови, разлепляет усталые веки:

– На хрена тебе?

– Любопытно.

– На, погляди. – Наследник тяжко отрывает спину от взмокшей попоны, садится. Ухватив длинной рукой мешок, вытряхивает на ладонь морщинистый тускло-черный камень со сквозным отверстием.

Вещий Лисей, стянув с руки железную перчатку, протягивает узкую ладонь. Перстень холодный и странно тяжелый. Почти плоский, оплывший и словно скользкий…

– Удивительно, – тихо произносит железный князь Лисей – Никак не пойму… Какое-то воспоминание. Этот перстень похож на…

– На куриного бога, – насмешливо морщится Зверко.

– Что?

– В детстве, помнишь? Когда собираешь камешки на морском берегу, в Крыму. Нужно найти камень с дырочкой.

– Ну конечно! – вздрагивает Вещий Лисей. – Такой камень назывался… куриный бог. Меня еще в детстве удивляло, при чем здесь курицы…

– Вот именно.

– Теперь я понимаю. Куриный бог – это Чурила. Но скажи, пожалуйста… откуда у тебя эта дрянь?

– Сделай шаг в сторону. Закрываешь мне солнце.

– Где ты взял этот перстень?

– Господи, какая разница. У Свища забрал. Думал, это обычный гвоздеврановый перстень. Теперь ясно, почему старик Посух так упрашивал меня выкинуть это колечко в любую близлежащую пропасть.

– Да уж… Может быть, стоило послушаться старика. А Свищ… это кто?

– Свищ. – Данила улыбнулся. – Классный был парень. Видимо, Свищ и вправду украл это колечко у Чурилы во время битвы.

– Помнится, Плескун упоминал битву при Ош-Бабеле, – нахмурился вещий князь. – Сражение штурмовых аватар Сварога с первым заградительным полком рыжих песиголовцев. По легенде, битва произошла в долине шестнадцати высохших рек и сопровождалась забавными погодными аномалиями. В частности, шел кровавый град. Говорят, именно град особенно впечатлил бедных песиголовцев. После битвы их властитель хан Полыкан подписал капитуляцию.

– Ну и дурак.

– Он признал иго Сварога – несмотря на то что братья-аватары уничтожили только заградительный полк. Свыше девяноста процентов регулярной армии рыжих псов оставались на момент капитуляции в полной боевой готовности. Однако… все эти парни как один встали на сторону Чурилы.

– Откуда знаешь?

– Легенды читал.

– Хм. А что в легендах пишут про кольцо?

– Почти ничего не пишут. Дескать, плеточка-змиевочка бьет на сто шагов, сжигает людей. Что змея, то бишь плеть, вылезает из перстня. И все.

– Ну, тогда я даже побольше тебя знаю. Из черных книжек. Не помню, говорил тебе или нет: в городе Висохолме мы у куруядовых комсомольцев экспроприировали волшебную литературу. Авторы пишут, что плеточка-змиевочка есть оружие подавления воли. Никакой это не бластер и вовсе не змея в буквальном смысле слова.

– Ну да… Плеть – символ рабства. Змея – символ насильственной, гипнотической власти…

– Ага. Плетка превращает противника в зомби. Нужно только знать заклинание.

– А ты его знаешь?

– Да.

– Откуда? Прочитал в чернокнигах?

– Алеша, я тебя прошу. Не бросай тень. Я пытаюсь загорать…

– Ты нашел формулу в волшебных книгах?

– Нет. Авторы предлагают разные версии заклинания. Но они все ошибаются.

– Утром во время допроса… Ты произнес это страшное заклинание, и зубы высунулись из кольца… Я тогда еще поразился, откуда ты знаешь нужные слова?

– Разве не помнишь? Мне сказал Плескун.

Князь Лисей молча покачал головой. Скрипя сапогами по песку, прошелся взад-вперед вдоль краешка воды. Покосился на свое зеленоватое колеблющееся отражение.

– Вот еще странное дело, – сказал он наконец. – Зачем Плескун дал тебе формулу заклинания? Он-то знает, что ты – вовсе не настоящий Чурила… Разве Плескун враг самому себе?

Данила дернул плечом:

– А ты не думал, что гномик… и вправду мог думать, будто я – Чурила?

– Ты хочешь сказать, все эти причитания «о мой повелитель!» – это было всерьез? Гм. Знаешь, честно говоря, у меня тоже было странное чувство… что карлик не врет. Не хотел тебе говорить.

– Вот-вот.

– Может быть, он почувствовал, что у тебя на пальце Змеиное Жало? И воспринял это как свидетельство? Решил, что ты и есть Чурила?

– По твоему, он никогда не видел настоящего Чурилу в лицо?

Вещий Лисей вздохнул.

– Знаешь, Дань… я сейчас, наверное, скажу страшную глупость… А что, если никакого Чурилы нет в природе?

– В смысле?

– Все вокруг шумят, что Чурила идет на Русь – а на самом деле никто не идет. Просто у Сварога элементарный расчет: внешняя угроза спровоцирует на разбухание нашу собственную, внутреннюю русскую гадость…

– Ты хочешь сказать, что я – разбух?

– Не обижайся. Давай взглянем трезво. Кто мы такие? Мы нездешние. Мы взялись невесть откуда, из будущего. А что, если мы – это и есть Чурила? Что, если Русь инстинктивно отреагировала на наше вторжение из будущего, создав народную легенду о таинственном чужестранце без лица, который грядет на Русь, чтобы ее завоевать и подчинить себе? Смотри: чужестранец-агрессор весьма силен, хитер и очарователен, он подчиняет себе людей… Не про нас ли сказано? Разве мы не считаем себя на голову выше аборигенов…

– Гм, фигня какая. – Зверко хотел было сплюнуть, но передумал. – Редкая и страшная фигня.

– Пойми, я ничего не хочу доказывать, я просто решаюсь довести логический ряд до абсурда: а что, если мы – это коллективный Чурила? Сапог Чурилы – у Мстислава. Перстень Чурилы, Змеиное Жало, – у тебя. Скоро, может быть, у меня тоже обнаружится что-нибудь Чурилино. Я уже ничему не удивлюсь…

– Значит, приход Чурилы на Русь – это не наезд одного конкретного ублюдка?

– Это наезд явления, Дань. Приход Чурилы – это процесс. Процесс очуривания, окуривания, очарования Руси. Сварог превращает всех нас в маленьких Чурилок. Он заставляет нас хитрить, ссориться, подличать, даже убивать!

– Стало быть, по-твоему, я и есть образцовый мобилизованный чурилка? Очарованный столь качественно, что даже Плескун принимает меня за своего начальника…

– Я ничего не утверждаю. Я размышляю…

– Да вранье все. Просто парни хотят отвлечь нас от дела. А наше дело – засадить в табло конкретному негодяю, который движется с поганого Востока с черным камушком за пазухой. Вот и все. Остальное – интеллигентские разговоры, холостая философия.

– Ты думаешь, Плескун просто пытался сбить с толку? Отвлечь нас от главного дела? – Князь Лисей помолчал. – А смотри как забавно сходится: и Берубой ведь говорил, что Чурила – славянин, наследник Властовский…

– Опять на меня тень кидаешь?

– Я не кидаю, Дань. Просто… ты сам провозгласил себя наследником Властовским. Понимаешь, получается, что Берубой косвенно подтвердил версию Плескуна, будто ты – настоящий, замаскированный Чурила. Смешно, правда?

– Вот уж Берубой точно врал. Врал, чтобы накатить на психику Плескуна! – Зверко не выдержал и пружинисто вскочил. – Уверен, что это была ложь. Ну как Чурила может быть сыном князя Всеволода?! Это смешно. Берубой пытался одурить Плескуна. Это была провокация, но она не сработала. Потому что у Плескуна оказалась более сильная и яркая ложь…

– Ложь…

– Конечно, ложь. – Наследник подхватил с травы тяжелую рубаху, резко встряхнул в руке. – Это был поединок двух пропагандистов экстра-класса. Берубой предупреждал: нельзя верить ни единому слову.

– Но если Плескун говорил только неправду, тогда… почему Стенька не выходил на связь? – Князь Лисей жестко сцепил руки за спиной. – Бедняга Берубой не смог опровергнуть, что связь с Траяном прервалась… Автоответчик Траяна отвечал бедному семарглу, будто хозяин отдыхает. Согласись, это подозрительно. Стенька отдыхает во время допроса вражеского жреца!

– Мне нечего сказать, – промычал наследник, путаясь мокрой головой в недрах широкой рубахи. Наконец голова вылезла из расшитого ворота. – Остается надеяться, что Стенька нажрался в стельку и отмокает. Это все-таки лучше, чем то, что наговорил Плескун. Помнишь, он каркнул о каком-то больном Дойчине…

– Болен Дойчин, – кивнул вещий князь. – Известный былинный персонаж. Немец, идейный вдохновитель тотального натиска ледяных рыцарей на Русь. Большой колдун, алхимик, технолог. Гроссмейстер ордена.

– Ну вот, теперь немцы какие-то возникли, – хмыкнул Зверко, поглаживая мокрый затылок пятерней. – У всех свои интересы. Как все запущено на Руси…

– Запущено и запутано. – Князь Лисей потер бледными пальцами переносицу. – Но самая большая загадка – это дети покойного князя Всеволода Властовского. Сколько их? Я давно сбился со счета.

– По-моему, все просто. Два пацана и девочка.

– Ну, с девочкой все ясно. Рута – единственная в своем роде…

– Гм.

– …А вот с пацанами сложнее. По легенде, двух сыновей Всеволода приютил Траян. Стало быть, это Берубой и Мечитур. Однако есть еще некий Михаиле Потык, которого тоже считают наследником властовского трона. Далее: по одной из версий, незаконнорожденным сыном Всеволода является известный персонаж по имени Чурила. И наконец, на престол претендует наследник Зверко…

– Все гораздо проще. – Наследник медленно поднял взгляд. – Сыновей было двое. Потык и Зверко. Потык мертв. А Зверко – это я.

– Дань, прекрати. Ты Каширин, а не сын князя Всеволода. Я понимаю, ты притворяешься наследником для славян. Это твое решение, твоя ответственность. Но мне-то не ври…

– Не понимаю тебя, князь Алеша. – Белые зубы оскалились в прохладной улыбке. – О каком Каширине ты говоришь. Каширина больше нет. И никогда не будет.

Он помолчал, сплюнул на камни:

– Да и не было.

Князь Лисей молча смотрел на воду. Темная рыбина, лениво перебирая плавниками, стояла на мелководье под берегом. Будто подслушивала.

– В конце концов, сейчас мы все узнаем, – добавил Зверко, затягивая пояс на портах. – Надо еще раз допросить гномика. Только теперь не надо лясы точить. У меня другой метод.

– Бить – неправильно, – глуховато сказал Лисей.

– Еще как правильно, – возразил Зверко. – Но не очень приятно. Поэтому я буду действовать круче. Хватит прохлаждаться, время зомбировать колдунов. Верни мне, пожалуйста, черное колечко…

* * *

Вниз, вниз, в тесный каменный мешок, будто в гулкий желудок подземного Индрик-зверя.

Туда ведет узкий, совершенно мрачный винтовой спуск в двадцать четыре ступени, каждая высотой в локоть. На шестнадцатой ступени подошва наследника, шедшего впереди, опустилась не на гладкий камень – а в нечто мягкое, будто ступила на смятый ковер. Вонючий факел в руке Зверки сперва осветил желто-оранжевое скуластое лицо наследника, быстро пригнувшегося, а затем с трудом выявил бледное пятно – белый базиликанский плащ, небрежно брошенный на ступени. Факел поднесли ближе. На внешней стороне плаща красиво искрилась блестками хитроумная заморская вышивка.

На изнаночной стороне плаща виднелись два свежих кровавых пятна.

Из записей князя Лисея

(связка берестяных грамот №4, свиток БП4-08, так называемый Черновой Протокол).

«…Пятью ступенями ниже окровавленного плаща обнаружен труп катафракта Сергиоса Псуми с единственной смертельной (сквозной) раной под левой ключицей, нанесенной, судя по всему, колющим холодным оружием. В правой руке охранника – базиликанский меч с лезвием, хранящим следы крови.

Катафракт Сергиос Псуми, 32 лет от роду, лежит на спине, причем голова и туловище находятся на пару ступеней ниже ног – как если бы тело некоторое время скатывалось (а точнее, соскальзывало) по лестнице вниз, до тех пор, пока голова убитого не уперлась в высокий каменный порог под дверью камеры.

Эта дверь открыта настежь.

По другую сторону порога найден труп второго охранника – славянского ярыги по прозвищу Кожан. Тело лежит на боку, в руке зажат славянский (ореславский) меч со свежими, еще не засохшими пятнами крови на сильно зазубренном и почти разбитом лезвии. Рана в нижней части живота единственная, смертельная. На каменном полу много крови, причем пятна и полосы обнаружены не только в непосредственной близости от тела Кожана, но и по всему полу камеры вплоть до противоположной стены. Характер пятен наводит на мысль о том, что тело перетаскивали с места на место – или же имела место длительная схватка, в ходе которой по крайней мере один из сражающихся, будучи ранен, продолжительное время перемещался по камере.

Таким образом, два тела лежат почти рядом, голова к голове. Их разделяет лишь порог высотой в локоть и шириной в полтора локтя. Никаких следов взлома двери не обнаружено. Ключа в замке не обнаружено.

Приблизительная площадь камеры – 10x12 локтей. Стены, пол и потолок – каменные. Потолок сводчатый, весьма неровный, у стен не превышает четырех локтей. По свидетельству специально допрошенного дружинника Поползня из бывшей глыбозерской дружины (который, как утверждалось, в юности участвовал в строительстве башни и обустройстве ее подвалов), в данной камере изначально не создавалось, да и теперь, очевидно, не обустроено никаких потайных дверей или люков. Вентиляционный ход узкий. Ни один из камней в стенах не выглядит расшатанным, фальшивым или подозрительным. Симптомов недавнего применения сколько-нибудь сильнодействующей магии, по свидетельству наследника Зверки, не обнаружено (двукратное тестирование семенами Белорьяницы Остролистной, проведенное по алгоритму Браздогона Черновежского из книги «Волховник», не показало наличия желтушной суры, гамма-тщеславия и других следов активного выброса пси-материи в воздух).

У «дальней» стены (справа от входа) находится неширокая, но довольно длинная деревянная скамья для охранника, над скамьей в каменной стене два крупных гвоздя для навешивания одежды. Здесь же между камней выбита небольшая щель, в которую вставлена лучина, почти полностью прогоревшая на момент осмотра. У противоположной, «ближней» стены (слева от входа) – небольшое количество сена, очевидно, служившего ложем для заключенного. Неподалеку от сена, в самом углу – плошка с едой для пленника.

Никаких посторонних предметов на полу, стенах или под потолком камеры не обнаружено за исключением нижеследующих: под скамьей охранника Кожана на полу найден 1) шнурок кожаный с нанизанными на него отрезанными ушами песиголовцев (4 шт.) и одним отрезанным ухом боевого дива, кроме того, 2) пучок среднего размера липовых лучин, стянутых вервием, а также 3) небольшая пастушья дудка. По весьма тщательном изучении находок сколько-нибудь выраженных магических свойств и функций не установлено Повторный тщательный осмотр сена на предмет спрятанных орудий, амулетов, татраньских жуков, пучков разрыв-травы или других волшебных вещей положительного результата не дал.

Вмурованное в стену железное кольцо радиусом в четверть локтя, к которому обычно крепятся железа заключенного, следов постороннего воздействия – механического или магического – не хранит. К кольцу по-прежнему накрепко приделана железная цепь. Ранее цепь имела на другом своем конце железный ошейник с замком. Этот ошейник и был надет на пояс заключенного (надеть его на шею малорослого горбуна было затруднительно). Упомянутая цепь оборвана на одиннадцатом звене – судя по всему, обрублена топором либо мечом. На одном из камней неподалеку от стены очевидны светлые выщербины от лезвия – скорее всего от перерубания цепи. Обрывков веревочных пут, стягивавших руки пленника за спиной, не обнаружено. Продолговатый лоскут небеленой холстины, ранее заузленный у пленника на затылке и зажимавший ему рот, найден в углу камеры неподалеку от плошки с едой.