Текст книги "Незабвенная. Избранные стихотворения, истории и драмы"

Арсений Ровинский
Незабвенная. Избранные стихотворения, истории и драмы

© А. Ровинский, 2017

© А. Конаков, предисловие, 2017

© И. Ровинский, фото, 2017

© ООО «Новое литературное обозрение», 2017

* * *

Длинные теплые вечера эпохи капиталоцена

Новая книга стихотворений Арсения Ровинского – «Незабвенная» – замечательна, прежде всего, тем, что, органично продолжая ряд линий и сюжетов, уже присутствовавших в предыдущих сборниках («Extra dry», «Зимние Олимпийские игры», «Ловцы жемчуга»), одновременно заставляет нас пересмотреть поэтический проект автора в целом. Собственно, понимание важности «Незабвенной» напрямую следует из понимания того, как реализуется и что подразумевает этот «пересмотр».

Ровинский все дальше и все смелее уходит от так называемой «постакмеистической» поэтики (этой «столбовой линии русской поэзии», по мнению Леонида Костюкова[1]1
  Леонид Костюков. Время собирать камни // Новый Мир, 2009, № 5. http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2009/5/ko14.html


[Закрыть]), в рамках которой он изначально формировался[2]2
  Дмитрий Кузьмин. Русская поэзия в начале XXI века // Рец, 2008, № 48. http://www.litkarta.ru/dossier/kuzmin-review/


[Закрыть],[3]3
  Игорь Гулин. К настойчивому «теперь». Арсений Ровинский как поэт исторической травмы // Воздух, 2012, №№ 3-4. http://www.litkarta.ru/projects/vozdukh/issues/2012-3-4/gulin/#link5


[Закрыть]. «Акмеизм» здесь следует понимать как явление очень местное, даже местечковое (в отличие, например, от символизма или футуризма) – как знаменитую российскую «тоску», томление горстки интеллектуалов с мировой полу-периферии по блестящим достижениям центра капиталистической мир-системы. Успешное преодоление этой местечковой тоски (и, соответственно, постакмеизма) отчетливо коррелирует со все увеличивающейся глобальностью поэтического ви́дения Ровинского. Дмитрий Кузьмин еще в 2004-м году отмечал у поэта «особую оптику – взгляд как будто сверху, с высоты птичьего полета»[4]4
  Дмитрий Кузьмин. На сквозняке многочисленных языков // НЛО, 2004, № 65. http://magazines.russ.ru/nlo/2004/65/ku25.html


[Закрыть]; и, кажется, пристрастие автора «Незабвенной» к такому панорамному взгляду на мир с тех пор лишь усилилось. В книге Ровинского читателю встречаются Прага и Гданьск, Виннипег и Воронеж, Нью-Йорк и Новосибирск, Фонтанка и Темза, бухта на берегу Индийского океана и одесский завод ЖБК, вашингтонские бéлки и васюганские болота, ближнее и дальнее зарубежье, тихоокеанское и средиземноморское побережье, Швеция, Италия, Ирландия, Колумбия, Марокко, Афганистан и так далее. Перед нами воспроизводится именно глобальная панорама современного мира – и сам факт существования такой панорамы вынуждает поставить под вопрос устоявшуюся традицию чтения стихотворений Ровинского. Если говорить очень коротко, это традиция, которая может быть названа россиецентризмом.

Действительно, по мнению большинства читателей, поэзия Арсения Ровинского посвящена рефлексии о судьбах России[5]5
  Там же.


[Закрыть], о распаде СССР[6]6
  Гулин. Указ. соч.


[Закрыть], о последних судорогах советской империи[7]7
  Мария Майофис. Воплощение метаморфозы // Ровинский Арсений. Extra Dry. М.: Новое литературное обозрение, 2004.


[Закрыть]; «о чем бы ни писал Ровинский, он пишет о Родине. Впрочем (казалось бы) – о чем еще писать эмигранту?..»[8]8
  Костюков. Указ. соч.


[Закрыть] Однако высокомерие метрополии («о чем еще писать эмигранту?»), уверенной, что весь мир вращается вокруг нее, давно не имеет под собой никаких оснований. И что, если дело обстоит прямо противоположным образом: возможно, для продуктивного чтения стихотворений Ровинского следует признать, что тексты поэта, уже почти тридцать лет живущего за рубежом (в Дании), имеют в виду вовсе не российскую, но именно мировую, глобальную повестку дня.

Родина интересна поэту гораздо меньше, чем хотелось бы думать его российским читателям; что же касается Сочи, Челябинска и Уренгоя, регулярно встречающихся в текстах Ровинского, то они давно стали метонимиями не одной конкретной страны, но всей планеты. Ирония ситуации, однако, заключается в том, что именно с глобальной точки зрения обстоятельства этой планеты все более походят на обстоятельства позднего Советского Союза. Чуть менее десяти лет назад (в 2008-м году) капиталистическая мир-система вступила в свою очередную фазу, которую Майк Манн называет «Великой рецессией»[9]9
  Майкл Манн. Конец, может, и близок, только для кого? // Есть ли будущее у капитализма? Сб. статей И. Валлерстайна, Р. Коллинза, М. Манна, Г. Дерлугьяна, К. Калхуна. – М.: Изд-во Института Гайдара, 2017. С. 124.


[Закрыть]. Успешные нарративы прогресса, экономического роста и увеличения благосостояния для всех и каждого, поддерживающие гегемонию капитализма, внезапно оказались поставленными под сомнение: capitalism doesn’t work, как убеждали мир протестующие на Уолл-стрит в 2011-м. Если формулировать это немного иначе, к людям пришло понимание того, что капитализм ведет себя подобно еще одному экстрактивному экономическому институту (по Дарону Аджемоглу[10]10
  Дарон Аджемоглу, Джеймс А. Робинсон. Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты. – М.: АСТ, 2015.


[Закрыть]), основывающему свое влияние на извлечении и реализации (ограниченным кругом лиц) некоего уникального ресурса; но, в отличие от, например, габсбургского серебра или путинской нефти, для мирового капитала таким ресурсом стала экосфера всей планеты. Собственно, ограниченность этого уникального ресурса и находится сейчас в центре глобальной повестки; мир занят обсуждением проблем капиталоцена[11]11
  Anthropocene or Capitalocene? Nature, History, and the Crisis of Capitalism / Edited by Jason W. Moore. – PM Press, 2016.


[Закрыть], шестого (инициируемого человечеством) великого вымирания видов[12]12
  Dipesh Chakrabarty. Humanities in the Anthropocene: The Crisis of an Enduring Kantian Fable // New Literary History, Volume 47, Numbers 2 & 3, Spring & Summer 2016.


[Закрыть], совершаемого элитами экологического предательства[13]13
  Бруно Латур. Новый Климат. Пер. с англ. PastichProject, 22.04.2017. https://www.facebook.com/notes/pastiche-project/бруно-латур-новый-климат/1864490520429586/


[Закрыть] и так далее.

2015-й оказался первым годом, когда средняя температура поверхности земли на один градус Цельсия превысила уровень температуры доиндустриальной эпохи, приблизив нас, таким образом, к преодолению порога в два градуса – Рубикона, который, как считается, мы не должны пересекать, если хотим избежать того, что Рамочная конвенция ООН об изменении климата (РКИК) 1992-го года описала как «опасное человеческое вмешательство в климат»[14]14
  Chakrabarty. Op. cit. P. 377.


[Закрыть].

Постепенно сложившееся понимание ситуации примерно таково: ввиду того, что ресурс земной экосферы практически исчерпан, нас с высокой вероятностью ожидает мрачное и злое будущее, более турбулентное и более бедное; и нам уже сейчас надо учиться жить на развалинах и руинах капитализма в мире без экономического роста. Что любопытно, кажется, именно эту невеселую перспективу исследуют (в типичной для них «тихой» манере) последние стихотворения Арсения Ровинского.

Речь здесь даже не о том, что Ровинский рисует нам мир, полный региональных конфликтов, полувоенного выживания и повсеместной разрухи; мир, где кто-то штурмует Москву, кто-то ест жареного варана, а кто-то пугает на пляже ча́ек. Скорее, куда более важно общее ощущение растерянности и бессилия, проницающее тексты поэта.

Как бы выглядел капитализм, если не воспринимать экономический рост как данность? Выглядел бы он лоскутно: накопление капитала возможно, потому что капиталу свойственно производить стоимость без всякого плана, то есть рывками[15]15
  Анна Левенхаупт Цзин. Гриб на краю света. О возможности жизни на руинах капитализма. – М.: Ad Marginem, 2017. Стр. 20.


[Закрыть].

Стихотворения Ровинского и являются в первую очередь такими рывками (речи) и лоскутами (текста); их важнейшая стилистическая особенность в том, что они очень маленькие, они никогда не могут вырасти – ибо эпоха роста осталась позади.

Лишь один характерный пример:

 
у Петрова была квартира
в самом сердце русского мира
 
 
«Умираем!» – сказал Петров
был я молод и не готов
умирать заодно с Петровым
но дожив до седых годов я бы умер
честное слово.
 

Бóльшая часть этого стихотворения – переиначенная строфа из Сергея Гандлевского («”Пидарасы”, – сказал Хрущев. / Был я смолоду не готов / Осознать правоту Хрущева, / Но, дожив до своих годов, / Убедился, честное слово»[16]16
  Сергей Гандлевский. Конспект: Стихотворения. – СПб.: Пушкинский фонд, 1999. Стр. 42.


[Закрыть]); казалось бы, заявленная логика переосмысления цитаты сулит поэту множество находок и открывает множество путей – можно примерно представить, какое пестрое полотно развернули бы здесь условные «авторы-постмодернисты» девяностых годов двадцатого века. Но в том-то и дело, что Ровинский не отталкивается от этой цитаты для дальнейшего продвижения и развертывания текста – он вообще не двигает текст дальше. Удивительная особенность Ровинского заключается как раз в том, что теперь он заканчивает там, где другие авторы только начинали. Советское наследие, традиции центона, теории интертекстуальности – все это не является более гарантом роста, не помогает развивать тему, не работает и не может работать в принципиально новых реалиях, исследуемых Ровинским. Нет сил расти и развиваться; стихотворения Ровинского постоянно топчутся на месте, постоянно повторяют одно и то же: «едим мои любимые чёрные макароны/ чёрные макароны», «где тополя огромные/ где огромные тополя», «и даже в Пловдиве в Пловдиве даже».

Эпоха протяженных сюжетов прошла навсегда – для их разворачивания не осталось ресурсов; любой рост отныне минимален, виден лишь под микроскопом:

 
когда они встают в 6 утра у нас облачно облачно
когда они поют в 8 утра у нас облачно облачно,
 

или:

 
лепить вареники с вишен меня успокаивае
варить варение с вишен меня успокаивае,
 

или:

 
как-то просто почувствовали что лучше об этом просто
                                                                    не говорить
и оказалось что правильно чувствовали что говорить не надо.
 

В этом смысле показателен сам способ деления стихотворений на строчки, используемый Ровинским:

 
тёмной ночью в нашем поле стали люди пропадать
пропадали понемножку а потом пропала рать
мы стреляли в нас стреляли в нас почти не попадали.
 

Текст, который у другого автора был бы разделен на шесть строк, занимает у Ровинского лишь три строки – стихи словно бы проваливаются друг в друга, не имея сил, чтобы надстраиваться вертикально, чтобы осуществлять переход на следующий уровень, на следующую строку, чтобы становиться собственно стихами. Бессилие в буквальном смысле слова видно: тексты не растут вверх аккуратными побегами, классическими столбцами, но лежат плашмя, горизонтально стелются, экономя энергию:

 
русский язык неприятен многим жителям ближнего
                                            и дальнего зарубежий
в этом вы сами легко убедитесь гуляя по вечерам вдоль
тихоокеанского или средиземноморского побережий.
 

Напомним еще раз: перед нами не (локальная) постсоветская – но (глобальная) посткапиталистическая реальность. Здесь, вероятно, полезным будет сравнение Арсения Ровинского с Яном Сатуновским, сделанное Игорем Гулиным; по мнению последнего, в текстах Ровинского (при целом ряде важных сходств) «есть невозможный у Сатуновского инфантилизм»[17]17
  Гулин. Указ. соч.


[Закрыть]. Это действительно так, однако термин «инфантилизм» следует понять именно как «отсутствие роста» – экономического в том числе. Сатуновский, справедливо отмечавший «гнилость бараков» и «бедность словаря», все же мог (и продолжал) верить в прогресс; лирический герой Ровинского давно избавлен от подобных иллюзий. Поэтому наблюдаемый «инфантилизм» поэта сродни инфантилизму пустынных колючек, существующих меж развалин навсегда погибшего мира; эти растения малы, но зато они умеют экономить ресурсы и выживать в неблагоприятных условиях. Так мутирует (вследствие краха самой идеи «роста») знаменитый «новый эпос», провозглашенный Федором Сваровским, Леонидом Швабом и Арсением Ровинским накануне мирового кризиса 2008-го года (странная ирония истории) – в эпоху далеко зашедшего капиталоцена мы будем находить лишь маленькие и сухие колючки поэзии.

Книга Ровинского недаром заканчивается стихотворной пьесой – и у этой пьесы две ключевые особенности: во-первых, она тоже очень маленькая (она не может вырасти); во-вторых, главным персонажем пьесы является радиоактивный элемент Полоний – пустое место, крайне опасное для человека. Не таким ли местом становится теперь вся планета?

Входит Полоний. Это пустое место. В дальнейшем все, кто к нему обращаются, – говорят в пустоту. По желанию режиссёра пустота может оборачиваться светящимся пятном или любой другой голограммой. Сцена освещается новым, ярким светом, из динамиков – восточная музыка и пение. Первой начинает танцевать Наташа и втягивает в танец Андрея. Постепенно, танцуя, они приглашают из-за сцены новых и новых персонажей. Среди танцующих обязательны восточные принцессы, дети, дворники-таджики, проститутки, красивые пожилые аксакалы, участники боевых спецподразделений ГРУ, мелькают сабли, ножи, совковые лопаты, автоматы Калашникова, ПЗРК.

Вот оно, постсовременное существование, которое ожидает всех нас после конца прогресса – и, кажется, лишь известная провинциальность и самодовольство современной российской культуры мешают нам понять всю актуальность такой повестки. Собственно, тексты Ровинского важны (помимо прочего) как раз потому, что (побуждая нас отказаться от россиецентризма) показывают: обсуждение глобальных вопросов современного мира вполне возможно и на русском языке. Впрочем, избранный Ровинским способ такого обсуждения неожиданно дарует читателю некоторое успокоение; несмотря на поминаемые сабли, ножи и ПЗРК, в интонациях поэта совсем нет алармизма. Напротив, общий посыл может быть сведен к тому, что жизнь на планете в любом случае продолжается – даже если это не жизнь homo sapiens. Книга Арсения Ровинского, в самом деле, полна множеством других жизней: псы и лисицы, львы и быки, ласточки и чайки, окуни и плотва, бабочки и кузнечики, и белладонна, и рододендроны, и полудохлые анемоны, и дымящиеся вязы, и любимые сосны наклонные, и милые клены и тополя, и чернозем такой живой. «Незабвенная» – это мир планетарной жизни, которая просто воспроизводит самое себя, но которая тоже достойна чутких и точных слов: «эти стихи специально для тех кто только сексом интересуется / сами собой появляются сообразуются / для того чтобы было о чём говорить / о чём длинными тёплыми вечерами разговаривать». В некотором смысле, это жизнь и это стихи нашего будущего.

Алексей Конаков

Итальянцы, гишпанцы, англичане и, может быть, другие еще, коих язык мне незнаком, имея подобные нам способы, были много удачливы в свободных стихах. Для чего ж бы нам не предпочесть суд стольких народов?

Антиох Дмитриевич Кантемир, 1743

I. Смерть полковника

свежие булочки остаются на завтра

* * *

 
свежие булочки остаются на завтра
но назавтра они уже несвежие милочка
так что лучше опять приходите к нам завтра
утром за свежими булочками заходите
мы здесь каждый день печём очень вкусные булочки
а вот в политику мы никогда не вмешиваемся
мы просто не вмешиваемся в политику
сколько раз тебе повторять что в политику
мы не вмешиваемся
 

наш район чем интересен – во-первых, холмы

* * *

 
наш район чем интересен – во-первых, холмы
с таких позиций как Москалёвка или ДК Учителя виден
весь город
но есть и ещё один бонус, а именно – телебашня
 
 
незабвенная
эта башня для каждого воина место священное
кто за 1-й канал жизнь отдал за дарёный металл
золотыми зубами
за мертвячку-башню последнюю клятву давал
 

в Новосибирске взяли всех

* * *

 
в Новосибирске взяли всех
и вывезли в карьер
за теплостанцией
 
 
по снегу
останки партизан размазаны
и только Юрик спит
 

час-полтора они пели но пение было прикрытием

* * *

 
час-полтора они пели но пение было прикрытием
пели о том как клонилась под страшной грозою то наша
то их сторона
о зимородке о заморозках
о том как прямо на грудь мне положат тяжёлые ордена
 
 
потому что на самом деле вот это и есть смерть полковника
понимает полковник
перед тем как пройти немного вперёд и выстрелить
 

крестьянин бежал за нами с криком месье месье

* * *

 
крестьянин бежал за нами с криком месье месье
уже тогда было всем понятно – вернутся домой не все
и тогда ребята в последний раз сварили мне чёрные макароны
 
 
прорвана последняя линия обороны
Нина пишет из дома чтобы я не забыл привезти ей
саженцы белладонны
а мы просто сидим с друзьями
в тени огромного кипариса
едим мои любимые чёрные макароны
чёрные макароны
 

после Майдана

* * *

 
после Майдана
конечно нам сложно с тобой говорить Светлана
на какое-то время ты совсем для меня существовать перестала
после всего что в социальных сетях написала
 
 
но ведь это ты тогда первая на перроне меня целовала
первая своей называла
держала не отпускала
 

«заберёт все деньги и свалит» вот

* * *

 
«заберёт все деньги и свалит» вот
как мои друзья охарактеризовали Виталика
но это всё-таки однополчанин есть фотографии где
мы на броне загораем и Толя ещё живой
 
 
да и не было никого
кто мог бы просто всё бросить и стать министром
здравохранения
 

после того как Алёшу арестовали

* * *

 
после того как Алёшу арестовали
мы фактически веру во всё хорошее потеряли
ноги моей в вашем метро не будет
 
 
горсовет мы не брали
а прокуратуру города тем более мы не брали
мы только рты открывали и в объектив смотрели
просто делали как нам сказали
но оказалось что всё
сложнее
 

у Петрова была квартира

* * *

 
у Петрова была квартира
в самом сердце русского мира
 
 
«Умираем!» – сказал Петров
был я молод и не готов
умирать заодно с Петровым
но дожив до седых годов я бы умер
честное слово
 

я и сержант Абрамович забаррикадировались

* * *

 
я и сержант Абрамович забаррикадировались
вокруг неправдоподобно много стреляных гильз
слышно как во дворе лимузин с друзьями невесты
медленно разворачивается
 
 
вот как закончилась свадьба
на которой Стася связала себя узами брака
с Виктором Вячеславовичем
 

не умножаться – вспомните как

* * *

 
не умножаться – вспомните как
я говорила на тренировках – не умножаться, но и делиться
тоже не нужно,
главное – не молчите, везде и всегда и всем говорите, но
только одно –
«Россия – вперёд», только это одно везде и всегда и всем
говорите
 
 
потому что красивые вещи практически не забываются
посмотрите как Гриша как Женя как Катя стараются
как их детские лица становятся страшными, серыми
но потом опять возвращаются, оживают
 

тревожные звоночки из Виннипега

* * *

 
тревожные звоночки из Виннипега
с очень большим трудом нам удалось связаться с Олегом
выходцем из Владимирской области
Олег:
всем тяжело когда столько снега
но хуже всего – местные тамплиеры
и косули и белки плюют на меня и на наш
союз соотечественников
страховка не реагирует
прошу президента вмешаться
восстановить меня в звании и вернуть дедушкину квартиру
в Даугавпилсе
 

победили упыри на одной шестой земли

* * *

 
победили упыри на одной шестой земли
в полном смысле вурдалаки
в 5-й кабинет вошли –
кто у вас здесь правит миром?
нас по десять раз сожгли
в нас серебряные пули
мы бы очень помогли
 

она сказала – «дзынь!» и поднялась

* * *

 
она сказала – «дзынь!» и поднялась
над городом
– Бойцы! сегодня будем брать Центральный Рынок
 
 
на территории открылся павильон «Оргтехника»
там новой алгеброй и новым алфавитом
командует дзержинец недобитый
 
 
когда все шли учиться он не стал
учиться а пошёл и высосал мучительное право
а ты не высосал
 

дядя Жора кинул зигу

* * *

 
дядя Жора кинул зигу
и ребятам объяснил
как друзей за эту зигу
он на фронте хоронил
как стояли молодые
подле батюшки царя
улыбаясь и куря
 

наша станция самая в городе неглубокая

* * *

 
наша станция самая в городе неглубокая
ни машинистов ни стрелочников на такой неглубокой станции
на самом деле не надо
как-то просто сам чувствуешь что слишком давно уже
поезда нет и подходишь ближе
туда где движение воздуха где прохлада
 
 
когда в нашем городе построили самую первую
в нашем городе печь
мы в семье решили об этом просто не разговаривать
как-то просто почувствовали что лучше об этом
просто не говорить
и оказалось что правильно чувствовали что говорить не надо
 

тёмной ночью в нашем поле стали люди пропадать

* * *

 
тёмной ночью в нашем поле стали люди пропадать
пропадали понемножку а потом пропала рать
мы стреляли в нас стреляли в нас почти не попадали
 
 
не стели постель мне мама просто посиди со мной
не зимою и не летом ни тем более весной
не георгиевской лентой с комсомольскою тесьмой
а казённым документом
 

я всегда сидел вот здесь у окна

* * *

 
я всегда сидел вот здесь у окна
а она нигде не сидела
нигде никогда не останавливалась
 
 
когда это всё началось
Веня и Шурик сразу исчезли
Свентицкого расстреляли
а я написал обо всём
все подробности день за днём шаг за шагом
множество иллюстраций
назвал «Золотые годы
личного Королевского хора Его Величества
Василия Кантаку́зена»
 

Самуил Вячеславович пляшет как новый как Шмуль

* * *

 
Самуил Вячеславович пляшет как новый как Шмуль
невесомый невидимый для супостата
животик втянул и танцует
 
 
утопили Володьку мерзавца в Фонтанке-реке золотая пора
наступила
утешительный звук гильотин от Мукомольной до Шинника
 
 
больше нигде не найдёте такого горения ровного
такой необычной отдачи и силы такой необузданной
только сюда приходите
и празднуйте только у нас
 

я родился в Воронеже

* * *

 
я родился в Воронеже
а вот детство моё и юность прошли уже в Саратовской области
подтянутый стройный обычно никто меня не обгоняет
а если обгонят то сами потом жалеют
 
 
всегда говорю спокойно с каким-то достоинством
только когда убили Серёжу
стоял и плакал и не сказал ничего не знаю как получилось
 

для меня это был бенефис

* * *

 
для меня это был бенефис
наконец-то я смог рассказать Хорошкевичам
о незабываемой встрече с будущим президентом
 
 
в 75-м году при задержании
его высочество господин президент
очень точным движеньем сломал мне руку и
одновременно несколько раз сильно ударил по почкам
всё было сделано элегантно
и даже можно сказать
изящно
 

русский язык неприятен многим жителям ближнего и дальнего зарубежий

* * *

 
русский язык неприятен многим жителям ближнего
и дальнего зарубежий
в этом вы сами легко убедитесь гуляя по вечерам вдоль
тихоокеанского или средиземноморского побережий
 
 
здесь никогда и ничего вы не сможете предугадать заранее
так же как на войне или на первом свидании
здесь есть места где лучше не говорить по-русски
а есть и такие где лучше совсем молчать