Текст книги "Я дрался на Т-34. Третья книга"

Этот Володька лежал, значит, вместе со всеми в одной цепи. Нервишки, что ли, у него не выдержали? Я еще сигнала не получил, что все расползлись по своим местам, а он вдруг вскакивает: «А, мать вашу перемать!» и шурух в окно гранату! Ну, тут уже делать нечего – некогда сигналов ждать. Мы кинулись к двери. Ребята заткнули часового. Я ворвался в сенцы с одной стороны, а сержант с другой, и мы у двери, ведущей в комнату, одновременно оказались. В это время из-за печки выстрелы, сержанта в руку ранило. Я за угол печки по инерции рванулся. Только завернул, а мне пистолет в лоб. Это доли секунды какие-то! Я успел подумать: «Ну все – отвоевался!» А в следующее мгновение мысль: «А что же он не стреляет?!» Я из руки пистолет вырвал и в карман себе сунул в куртку. На мне была немецкая куртка с капюшоном. Они у них двусторонние были: одна сторона – камуфляжная, другая – белая, на случай снега, с большими карманами.

Немцы как раз ужинать собирались, когда гранату к ним закинули. За столом их там 12 человек всего было. Раненые, кто сопит, кто храпит… добили… Человека три на печку взлезли, прижались там. Ну их и… Схватили этого здорового, под два метра, обер-ефрейтора, который оказался из дивизии «Адольф Гитлер», и давай, как говорится, руки в ноги – и к своим.

Привел в разведотдел корпуса. Сдал. А у немцев такая замашка – руки за спину, ноги шире плеч и стоит. Когда вошли в комнату, где начальник разведотдела сидел, как его начали спрашивать – он пошел говорить все. Так что, когда смерть заглянет в глаза, язык сам развязывается.

Вспомнил про пистолет, думаю, что ж он не стрелял?! Посмотрел, а у него «вальтер» бельгийский. И на оси поворачивается флажковый предохранитель. Он первые три выстрела сделал, затвор не полностью отскочил назад. Предохранитель с легким ходом, видимо, он пальцем его задел, и он заскочил и перекосил затвор. Он жмет на крючок, а выстрела-то нет. На этом крючке повисла жизнь моя… Если бы не это, он бы мне башку снес. Потом я как реликвию носил этот пистолет с собой до конца войны.

– Ведя огонь по танку, нужно ли обязательно поджечь его?

Задача вывести танк из строя. Еще постараться и экипаж ликвидировать. В этом заключается вся тактика боя. Надо уничтожить противника! Надо сказать, что руководствовались мы простыми истинами: «Зачем вы к нам пришли? Мы вас сюда не звали, ребята. И если вам приходится туго, то мы тут ни при чем».

Конечно, все направлено на то, чтобы убить немца. И плакаты нас призывали, и Родина-мать тоже – «убей немца». Но в бою очень трудно разобраться, кто убил. Потому что стреляют-то многие: кто попал, от чьего снаряда танк загорелся немецкий?

Когда я раздавлю пушку танком, это понятно, что мой танк раздавил. Или немцы под гусеницами хрустят, покамест не пройдешь, – это же видно. Другой раз местность не позволяет определить – убил я кого или нет. В лесу ничего не видно. Бывает, спрашивают: «А сколько ты танков уничтожил? Сколько человек?»

Я сам про себя думаю: «Ну, наверное, человек 100 я отправил на тот свет». Но танков сколько – я сказать не могу.

Вот, например, такой эпизод был под Шепетовкой. Корпус еще стоит на месте на исходных позициях, а мы уже движемся вперед как разведывательный дозор. Подходим под прямым углом к дороге, мощенной булыжником. По-моему, Шепетовка – Тернополь. И только мы вышли к этой дороге, как замечаем, что слева стоят три брошенных БТР, забыл, как называются, у них сзади на гусеницах колеса, а спереди на резине… А по грунтовой дороге «Пантера» уматывает от нас – увидели, наверное. Конечно, сразу же команда: «Огонь!» Шарах ему по заднице! Он и фыкнул. Немцы повыскакивали. Их перестреляли. Все очень просто. Все очень быстро. Все разом стрельнули. Кто подбил? Так что не задавался я целью считать.

Если бы немцы победили, то, я уверен на 100 %, сейчас здесь ни единого русского слова бы не услышали.

– ДШК стоял у вас на танке?

Да, на «исах» стоял зенитный пулемет, но не припомню, чтоб пользовались.

– Вам с особистами приходилось сталкиваться?

Каждый из нас знал, что в полку обязательно есть человек из особого отдела, у которого есть сеть осведомителей. Он с каждым из них работает, задачи ставит: «Вот ты там прислушивайся, а нет ли таких, которые болтают, чего не следует?» Но, откровенно говоря, каждый старался как можно подальше держаться от таких товарищей, которые нам совершенно не товарищи.

Нет, я, конечно, слышал, что существовали заградотряды, особенно когда отступала армия. Бежали ведь люди… Бежали почему? Потому что руководство, командование упускало из рук управление. И бежали, не зная, кто рядом с тобою бежит – может, командир полка или батальона, роты. Многие срывали с себя знаки отличия. Кому хочется умирать? И конечно, заградотряды задерживали таких, останавливали – а ну-ка давай в сторонку. И потом эти особисты их проверяли: кто, чего, откуда, из какой части. Связывались немедленно, у них своя, как говорится, картотека имелась. Но главным образом, такое было в начале войны – 41-й, 42-й, да еще и прихвачен 43-й год.

Ты, например, в полку представитель особого отдела. Твоя задача какая? Тебе выявлять нужно, что за человек, которому дают в руки оружие, а тем более – танк. Черт его знает, что от него можно ждать? Он перебьет экипаж ночью, порежет, пока спят, потом заведет и пошел на штаб. Как его остановить? За такое этого товарища к стенке поставят. А кому охота?

– Лично вы 227-й приказ «Ни шагу назад!» как восприняли?

Я лично никак не воспринял. Я ж на танке.

– На ваш взгляд, у «тридцатьчетверки» какие были сильные и слабые стороны?

Сильной стороной было то, что он не был перегружен электрикой. У него все было механизировано, рассчитано на человека. Если это наводчик, то у него под левой рукой механизм поворота башни, под правой рукой – механизм вертикальной наводки. Чем это хорошо? Это хорошо тем, что даже если в танк попал снаряд, то еще не значит, что выведена из строя вся система. «Тридцатьчетверка» была исключительно хороша. Тем более когда на нее поставили 85-миллиметровую пушку. Двигатель мощный, как спичечную коробку таскал танк. Коробка передач – ее «выбросить» – отвернуть несколько болтов. «Выбросил», на ее место поставил живую, и пожалуйста – танк опять пошел.

– Опытный механик-водитель продлевал жизнь танку?

Очень даже правильно говоришь. Заряжающий, он ничего не видит. Командир взвода – роты смотрит, как его танки выдерживают направление, ведут бой, то есть он на другом сосредоточен. Наводчик, он в поле зрения прицела ищет, нет ли какой цели, которая не выявила себя до боя. А механик видит, куда танк идет, он должен выбирать местность такую, чтобы способствовать эффективной стрельбе наводчика и чтобы не подставиться под огонь противника. Если механик дурной, он вылезет на пупок или по гребню, по водоразделу пойдет: ясно, что он – мишень. Он своей жизнью и жизнью экипажа расплачивается.

– На «семидесятке» прицел вас устраивал?

На Т-70 можно было пройти с этим. А уже начиная с «тридцатьчетверки» можно было бы и получше. У немцев были цейсовские оптические прицелы. Мощные, с большой кратностью – не в пример нашим. У нас прицелы сначала были ни к черту.

– У вас в экипаже была взаимозаменяемость?

Я, командир танка, должен уметь и стрелять, и заряжать, и водить танк. То же самое должны делать и остальные члены экипажа, но беда была в том, что очень часто люди выходили из строя, экипажи менялись. Приходит молодой парень – его заново надо учить.

– Как кормили танкистов?

Было чего пожевать, но иной раз ничего и не было.

– Как местное население в Европе встречало?

А что им нас встречать? Мы когда Вену прошли и рванули туда, по Австрии, на Запад, так люди выходили, стояли по обочинам у дороги. Вот такие вот глаза! Немцы же говорили, что все – никакой Красной Армии уже нет, мы уже победили. Немцы же врали им все время. А тут идут такие громилы! Огромное количество машин и войск много. Ну как им еще воспринимать? Они языка не знают, мы его тоже не знаем! По сути дела, мы с ними не общались. Если какая-то тыловая часть где-то остановилась – это они там живут в населенном пункте несколько дней, может, недель, – там и с бабами, и все что хочешь можно было. Люди-то все живые. Например, в Румынии мы общались побольше, потому что Румыния вышла из войны раньше всех. Там поспокойнее было. Мы в Бухарест когда вошли, так город вообще жил мирной жизнью. На тротуарах столики, пивные бары открытые. За столиками местные сидят, пивко глушат. Ну а где идут бои сильные – как мы можем общаться с населением, когда население, попрятавшись, где-то в подвалах сидит, дрожит. Как они могут к нам относиться? Ясно, что боятся, как бы жизнь не оборвалась.

– Помните тот день, когда о Победе узнали?

Мы в это время двигались уже к итальянской границе. Нам сказали: «Все, ребята, хватит. Приехали». Вот так мы узнали об окончании войны. Мы обратно вернулись в предместье Вены. Расположились как хозяева. В моем распоряжении была целая вилла. Я же командир роты – не хухры-мухры! Ну и ясно, что австрийцы все делали для того, чтобы угодить нам во всем, чтобы не обидели как-нибудь ненароком. Война кончилась для нас 8 мая, а 16-го меня вызвали в штаб полка и говорят:

– Поедешь в академию учиться?

– А че это такое за штука? С чем ее едят?

– Дурак, – говорят. – Академия!

– И где она? Объясните!

– В Москве.

– В Москве? Я столько дома не был! Мать и отца не видел! Поеду. А насчет академии потом посмотрим, что дальше делать.

Тот «вальтер» в саквояже у меня лежал, спрятанный. Думал, с собою увезу. Глупость, конечно, не нужно было даже думать об этом. На границе в купе пришел капитан в зеленой фуражке, с ним два солдата с автоматами, а мы сидим и «керосиним». Молодые все, едем на родину. Он спрашивает:

– Товарищи, все оружие, у кого есть, сдайте.

Я так подумал, ведь не поверит, что у нас нет ничего, скажет: «Откройте». Начнет шмонать, увидит пистолет, и тогда доеду ли я до дому? Приказы-то были строгие тогда, не то что сейчас. Говорю:

– Ладно, на хрен, возьми его.

Он отвечает:

– Ну ты не обижайся, ты пойми – оружие, оно один раз само стреляет. Вот ты приедешь домой, а там какая-то кампашка – выпили, зашухарили, и ты кого-нибудь застрелил. Начнут разматывать этот клубок и до меня дойдут, а я при чем тут? Логично? Логично.

– Как боролись с фаустниками?

Это очень неприятная штука. Особенно когда в Будапеште воевали и в Вене. Там немцы и со вторых, и с третьих этажей шуруют, и из подвалов. Очень много танков пожгли. Это очень сильное оружие.

– Наркомовские танкистам полагались?

Не знаю, кто тебе что говорил, но я еще был пацан, когда попал на фронт. Вкуса водки не знал и в рот ее не брал очень долго. Да, существовали наркомовские 100 грамм, которые давали перед обедом. И, конечно, были всякие. Взять хоть старшину, который получал, или тех, которые непосредственно в боях не участвовали, – они ясно, что позволяли себе всякое. Но, как говорят, что чуть ли не пьяные в атаку шли, такого никогда не было, и я никогда не видел. Это выдумка.

– Что вы чувствовали в бою?

На этот счет могу сказать, что сейчас очень много появилось так называемых «героев». Выдумывают они хрен знает чего. Другой раз слушаешь некоторых – он говорит, а сути-то дела не знает, и сразу видно, что человек выдумал. Такой вот вопрос ему зададут: «У-у-у, нет, мы ничего не боялись… тра-та-та, тра-та-та». Я считаю, что человек единожды рождается, ему жизнь дается один раз. И, конечно, нет таких людей, кто бы не боялся. Я утверждаю на сто процентов, что люди, которые ничего не боятся, это сумасшедшие!

Перед боем у каждого в башке мыслишка такая есть: «А вернусь ли я из боя?» Но это непосредственно перед боем, а когда пошли вперед, начался бой – там уже об этом думать некогда. Там уже вылетает из башки все. Все думки нацелены на то, что противник перед тобой и или он тебя, или ты его. Кто вперед?! Кто хитрей, кто опытней?!

А когда бой кончится, тут удовлетворение какое-то: «Я все-таки остался жив». Как там будет дальше – это там уже будет. Так что в бою мне некогда дрожать, потому что и так сознание подсказывает: «Ну если суждено тебе…»

На «исах» столько погибало пацанов, а из-за чего? Выстрелили – гильзу выбросило – она на пол упала. Зарядил вторым, а гильза по полу катается. И он забывает, что сейчас будет второй выстрел, нагибается убрать гильзу и попадает под откат. А что значит «под откат»? Головы не будет сразу! И сколько вот так говоришь, рассказываешь-показываешь, как это может быть: «Ни в коем случае не наклоняйся, если команду «заряжай» выполнил. Хрен с ней, с гильзой, – пускай она катается там, потом уберешь». Часто такие вещи бывали.

– Приходилось хоронить своих товарищей?

Конечно. Вот Витька в Рычковском, вместе в училище были. Он выглянул из люка, а в это время снайпер как раз в лоб ему и врезал. Завернули в плащ-палатку и похоронили. А сообщил ли штаб родным – этого мы не знаем. Или в Котельниково Николай Хлопотнюк погиб… По сути дела – как бой, так кого-нибудь не досчитываешься, а то и несколько человек сразу.

Вот у немцев под Россошкой на каждом здоровом кубе написано – Курт Пауэр такого года рождения, здесь вот захоронен. А у нас стоит какая-нибудь хреновина: «Здесь схоронено 33 человека». Кто они такие, откуда они?

Выдавали же медальоны с бумажечкой. Так солдаты их выбрасывали. У нас же как? Отправили парня на войну – ему повесили крестик: «Бог тебя будет хранить, а все остальное выбрасывай». И у меня никакого медальона не было.

– С союзниками встречались?

Мы освободили Вену и пошли в глубь Австрии, на запад. Идем по бетонной дороге. Никакой войны уже не видно, никто не стреляет – они поняли, что им капец. Справа от нас на горизонте маячит лесок какой-то. Шоссе идет прямо, потом поворачивает и через железобетонный хороший мост идет дальше. И вдруг из этого лесочка выходят танки. Штук десять. И ба-бах! – по нам открыли огонь. Ну, сразу команда: «К бою!» Мы, значит, с шоссе в боевую линию быстро развернулись и пошли на сближение. Ну а что значит 122-миллиметровая пушка? Шарах, шарах! – четыре факела сразу вспыхнуло. Они быстренько развернулись и в лес ушли, и больше мы их не видели. Ну а эти остались гореть. Мы обратно вернулись на шоссе. Уже собрались дальше двигаться, но тут команда «стой». Ну а раз остановили – что солдату надо? Покушать. Вылезли на башню – достали у кого что есть. Артиллерия и пехота – все запрудили дорогу и дальше никто не движется. Всех остановили. Сидим на башне, едим. Вдруг смотрю – капитан идет: обмундирование на нем с иголочки, сапожки начищены, а рядом с ним идет какой-то хрениванович – видим, что военный, а по форме понять не можем, кто такой. Оказывается, офицер американский. И этот капитан говорит: «Товарищи, освободите, пожалуйста, дорогу». Ну, мы танки к обочинам прижали. А вскоре бронетранспортер с турелью показался, сзади него два «Виллиса», в каждом – шофер за рулем и двое сзади, тоже с пулеметами. Прошли четыре легковых автомобиля, за ними опять два «Виллиса» и замыкающий бронетранспортер. И все подались на нашу сторону. Кто такие? Мы-то не знаем. Потом нам сказали, что проехал какой-то генерал американский.

Когда мы ближе подтянулись к этому месту, где танки-то горели, – елки зеленые! М4 «Шерманы» – танки американские. Ну, мы их не рассматривали – на хрен они нам нужны. Горят и горят – пускай горят.

Нам дают команду, теперь идем не на запад, а идем на юг. И вот мы пошли к итальянской границе. В одном месте выкуривали эсэсовцев, которые там прятались. Там горы высокие и ущелья между ними, куда они загнали танки. И вот уже, когда наши сумели артиллерию на горы поднять, тогда их добили. С неделю мы там с ними копошились и двинулись дальше, но тут восьмое число.

– За «Шерманы» ни с кого не спросили?

Может быть, кто-то и разбирался, но нас в известность не ставили, мы ушли к итальянской границе.

– На танках какие-нибудь надписи делались?

Нет. На башне номер был. Кроме этого, были определенные опознавательные значки, например вот ромб такой трафаретный. Краской наносили: такая-то бригада, такой-то полк. Если кто-то приотстал, остальная колонна ушла, а надо найти, то саперы оставляют значки, вешки, и он по ним: «Ага. Наши пошли сюда-то. А вон туда пошли другие». Так, чтобы ему не плутать.

– Вы люк закрывали или держали открытым?

Люк закрывается на защелки с пружинами. Ну а тогда на заводах детали не особо качественно обрабатывали, он в заусенцах весь, и эту защелку другой раз открыть очень трудно. А представь себе – попал снаряд? Многие, когда горели, не могли открыть защелку, срывали к чертовой матери себе ногти. Когда горишь, вообще рассудок теряется. Что делать? Не хотел никто умирать просто так на дурнячках. Поскольку люк подпружинен торсионом, то, если его не зафиксировать, он будет в открытом положении. Чтобы этого не происходило, я брал ремень поясной, за рукоятку защелки зацеплял и держал его конец. Люк прикрыт, но не на защелке стоит. Его толкнул – он под действием торсиона и сам откроется.

– Как в Т-34 давали команды механику-водителю?

Когда все грохочет, то в ТПУ ничего не слышно. Ногами командовал. На правое плечо мехводу надавил – направо, на левое – налево. В спину толкнешь – вперед. По голове – стой.

– Вы отделяли себя от тыловой братии?

Все делали одно дело, но было и такое, что кто-то пристроился жить в тылу, а потом искал себя в списках награжденных. Поэтому, естественно, у тех, кто в бою все время, было такое, знаешь, чувство: «Мы воюем. Мы обеспечиваем победу. А они…» Но нужно понимать, что без «них» и мы бы не могли воевать. Тылы же обеспечивали нас всем. Они обязаны были подвезти горючее, боеприпасы и еду. Конечно, находились и такие, которые прикарманивали. Их к стенке ставили. Все было. Это жизнь людская.

– Как быт был организован, как спали в танке?

Когда мы воевали в теплое время – это одно, а зимой нас в степи поставят, и жди, когда немцы то ли придут, то ли не придут. Когда мы начинаем передвигаться – вот тут погреешься. На трансмиссию вылезешь, немножко там посидишь, турбиной погреешься. А так, когда и двигатель нельзя завести – это вообще хана. Вшей на нас в 42-м было много. Мы от них начали спасаться, когда под весну дело пошло, после боев под Ростовом. Там уже начали делать из бочек бензиновых вошебойки. А зимой мы их ловили на «удочку» – бинт чистый вокруг шеи обмотаешь, они все под него переползают, а потом выкидываешь. Они на морозе лопаются. Сколько крови, гады, повыпивали! Это теперь с улыбкой рассказывать можно, а тогда не до смеху было.

– Власовцев видели?

Да. В Румынии, когда Кишиневская операция началась. Там есть городишко Хуши, где основная немецкая армия была окружена. Серьезные бои были. Бои прошли, вроде немножечко обстановка разрядилась, а лес сосновый хороший, мачтовые сосны растут. Войска остановились. Смотрю, что это в лесу? Солдаты кучей собрались. Я подошел, а они стоят кругом – сидит на бруствере окопчика власовец в немецком обмундировании. Конечно, зло у каждого, каждому хочется самому его убить на хрен.

Он говорит:

– Ребят, ну дайте закурить.

Один ему говорит:

– Сука, сними ботинки!

А ботинки хорошие. Американского покроя, что ли… черт его знает. Он ботинки снял, а на ногах нашей русской вязки носки белые из шерсти.

– Снимай носки!

Снял. Дали ему прикурить, он свернул цигарку – покурил. Сам слез в окопчик. На колени встал – его из автомата шарахнули. Вот так я видел власовца живого. Что власовцы воевали на стороне немцев против нас – это известно каждому. Вроде на вторых эшелонах воевали – второсортные войска, так будем говорить.

– Как вы отнеслись к появлению погон?

Воспринял как должное. Да надо прямо сказать, что все эти кубари и шпалы – странность какая-то. А это все-таки армия Российская.

– Из вашей семьи кто еще участвовал в войне?

Воевать начали четыре брата. Старший брат, Борис, служил на флоте. В Интернете есть фотография, на ней он со своим экипажем подводной лодки. Захватили транспорт немецкий, сняли штандарт и сфотографировались. Он в Черном море потопил много. Его именем назван корабль, а в Астрахани есть улица его имени.

Второй брат, Аркадий, 11-го года, на Западном фронте воевал. Тоже вернулся. Командовал пехотой. О нем я должен сказать прямо – не любил рассказывать о себе.

Один пропал без вести, а трое вернулись. Матери говорили: «Какая ты счастливая! Где можно мать в России найти, чтобы из четверых трое вернулись?»

– Как вы с женой познакомились?

С женой я познакомился в Румынии. Пришел к другу своему – он раненый в госпитале лежал. Перерыв небольшой был в боях, и я пришел наведаться к нему. Ну и ее там встретил. Она работала медсестрой. Этот госпиталь подчинялся 53-й армии, которой генерал Моногалов командовал. Когда война на Западе закончилась, ее армия ушла на Восток. Мы переписывались. Война кончилась здесь, я уже потом служил в Кирове, а письма писали. Вот она ко мне приехала, когда демобилизовалась. И началась семейная жизнь.

– О войне какие фильмы вы считаете правдивыми?

«Они сражались за Родину». Бондарчук действительно близко показал, с эмоциями. «На войне как на войне». А сейчас так, не поймешь.

– Какие у вас награды?

Медаль «За отвагу» – моя самая первая правительственная награда. Тогда, в 42-м году, не разбрасывались медалями. Наградили за то, что тогда плацдарм раздавили и штаб того полка, что его оборонял. Бои за Рычковский, Верхнечирский. По совокупности меня представили к этой награде. Я ее считаю для себя самой-самой.

К ордену Ленина тоже представили, а дали «Отечественную» 1-й степени.

Разве я знал, что на меня что-то подали? Это после войны уже мне прислали копии. Ну дали орден, и спасибо. Мы же не за ордена воевали.