Текст книги "Я дрался на Курской дуге"

Рыжков Иван Ермолаевич

На Курской дуге мы все знали, что немцы будут наступать, готовились к этому. За день до наступления мы знали, что завтра или послезавтра начнется, потому что немецкая тяжелая артиллерия начала разрушать блиндажи и дзоты на участке дивизии, которую мы прикрывали. Кроме того, ночью, может быть, с 12 часов или с часа, над нашим передним краем стали летать немецкие самолеты. Мы вначале подумали, что это наши девочки бомбят немцев, потом оказалось, что нет.

Потом мы провели контрподготовку. Тишина была полнейшая, кузнечики слышны. Я вылез на бруствер, я тогда уже командиром дивизиона был, смотрю, а на той стороне, в 2–3 километрах от переднего края, колонны стоят с танками, бронемашинами. Я сразу командую: «Приготовиться». Докладываю командиру полка. Он: «Давай, открывай огонь».

После нашей контрподготовки немцы открыли огонь, не очень организовано, у нас на наблюдательных пунктах никто не погиб, только в один блиндаж снаряд попал, и то мне кажется, что это «катюша» была. У нас вообще в первый день на огневых позициях было только четверо раненых.

А потом немцы ворвались на позиции нашей пехоты, и нам приказали отходить, иначе они могли расстрелять все наши батареи. Мы отходим, видим – новые немецкие танки вышли, «Тигры», «Фердинанды». А у нас полк тогда на подводах был, и я приказал миномет и солдат на подводах укрыть брезентом и отходить, чтобы между каждой подводой не меньше 100 метров было. И вот наша подвода скачет, разве будет «Фердинанд» стрелять?! Причем дальность полтора километра. Конечно, по такой подводе не будет. Если бы знал, что там миномет, могли бы стрельнуть. И вот так все три батареи ушли. Ни одной потери.

Потом еще такой случай был. Наш дивизион стоял левее железной дороги, в районе станции Поныри. Немцы 7-го или 8-го числа раз пять или шесть атаковали, но все их атаки были отбиты. Потом они ворвались в село, но наши контратаковали стрелковым полком, и немцев отбросили. Тогда они после обеда передислоцировали части восточнее, там были высоты и в наших ротах осталось по 8–15 человек, и прорвали оборону. Нам приказали там занять позиции. Мы выскочили на высотку, а там немцы. И вот нам пришлось сходиться врукопашную, с гранатами. Мы немцев отбросили и заняли высоты. Правда, одно наше орудие начало по нам стрелять, у меня к тому времени рацию разбило, и пока мы по телефону дозвонились, оно по нам прямой наводкой било. В этом бою отличился Черненко, он обязанности командира батареи вместо раненого комбата исполнял. Он пошел в атаку вместе с пехотой, и пуля прошила легкое. Его перевязали, а огонь сильнейший, трудно эвакуировать. Да и оставить вместо него некого… Потом уже направили его в медпункт полка. Там его хотели в госпиталь направить, а он отказался. Три недели пробыл в медпункте и вернулся в батарею, продолжил командовать. Отличился при прорыве обороны противника под Севском, потом при форсировании Днепра, но на плацдарме погиб. Хороший был командир, смелый, храбрый.

Когда мы пошли в наступление, то в первый день продвинулись километра на 2–3. И так получилось, что мы видели, как один наш танк загорелся и взорвался. Потом там еще несколько танков погибло. На второй день мы подошли к этому месту, наши танки подбитые, пехота вперед пошла, а я предложил: «Давайте, заберемся на танк. На полтора метров выше будет, видимость лучше будет. «Давай». Мы в танк забрались, солдаты, телефонисты, радисты, рядом окопчики стали рыть. Бой продолжается. И вдруг одна 45-ка разворачивается рядом с нашим танком и пах-пах-пах, постреляла. А немцы подумали, что танк стреляет, и начали нас обстреливать. Часов до двух, наверное, стреляли, но благодаря тому, что они стреляли с закрытых позиций, прямого попадания не было. Рядом попадало.

После Курской операции мы пошли вперед. Под Лоевом форсировали Днепр. Пехотинцы Днепр форсировали, захватили плацдарм, потом и мы туда переправились.

Интервью: А. Драбкин Лит. обработка: Н. Аничкин

Попов Александр Ильич

Перебросили нас в район Курской дуги. Сначала мы поступили в резерв командования, а потом, уже летом, перевели в Степной фронт, с июля 1943 г. находившийся под командованием Ивана Степановича Конева. Когда мы стояли в резерве, то готовили третью линию оборону от врага, и нас пополняли. Как только прибыли новобранцы, сразу подвинули дивизию к линии фронта в район города Малоархангельска. Мы входили в состав 18-го гвардейского стрелкового корпуса, из состава Степного фронта нас перевели в Центральный фронт под командованием Константина Константиновича Рокоссовского, где мы вошли в 13-ю армию генерал-лейтенанта Николая Павловича Пухова.

Не знаю, как там другие полки нашей дивизии, но на нашем участке оборонительный рубеж с точки зрения полевых инженерных сооружений в полосе нашего полка был подготовлен изумительно. Не могу сказать за весь участок обороны, как вы сами понимаете, я по ним не разъезжал и не инспектировал их. Но у нас огневые позиции для орудий были настолько оборудованы, что даже ящики со снарядами были заложены в специальных нишах для хранения боеприпасов. В полевых условиях снаряды лежали около орудия, а здесь, если даже вражеский снаряд и разорвется около орудия, то детонации боеприпасов не произойдет. Более того, саперы, готовившие позиции, выкопали специальные укрытия для пары коней, тут же мы косили для них сено и траву. Так что все были надежно укрыты.

5 июля 1943 г., когда началось наступление немцев, нас из-под Малоархангельска стали передвигать вдоль линии фронта на юг, к Воронежскому фронту, ведь немцы начали свое наступление на нашем участке в полосе Малоархангельск – Поныри – Ольховатка. Нас бомбили по дорогам, мы соприкасались с противником и вместе с ним передвигались на юг. И с 8-го на 9-е число вошли в Романин Лог, расположенный возле Понырей, в нем стал дислоцироваться командный пункт нашего 9-го гвардейского воздушно-десантного полка. Здесь также находился подвижный резерв. Артиллерия расположилась по оврагам, мы стояли в Зеленом Логе, буквально в двух километрах от железнодорожной станции Поныри. На нашем участке немцы наносили свой главный удар по этой станции. К тому времени Поныри были взяты, и наш полк вступил первым в бой из 4-й гвардейской воздушно-десантной дивизии. Районы вокзала, водонапорной башни и школы были основными объектами сражения. Наш 1-й батальон капитана Александра Петровича Жукова первым вошел в поселок Поныри, и там его разрезали на две части, командир погиб, и батальон понес сильнейшие потери, а вокзал был сдан. Позднее капитану Жукову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Так что западная часть Понырей была захвачена противником, на левой же стороне, которая оставалась за нами, стояли только отдельные хатки, и она была почти не населена. Вечером 9 июля от начальника артиллерии полка на нашу позицию пришел посыльный. Принес приказ командира батареи на КП полка. И комбату надо кого-то с собой взять, потому что, скорее всего, нужно будет выбрать несколько огневых точек, куда орудия направлять. Первое орудие в боевых порядках пехоты – это наша 45-мм пушка, которая всегда ставилась только на прямую наводку. Мы не стреляли с закрытых позиций. И тогда командир огневого взвода говорит мне: «Попов, иди ты!» Пошли мы с командиром батареи. А возле станции находились северный и южный железнодорожные переезды, и в тот момент немцы ожесточенно за них дрались для того, чтобы перебросить на ту сторону железнодорожных путей, то есть на открытый простор, свою военную технику и танки. А насыпи на путях были крутыми, ни бронетранспортеры, ни танки не могли их самостоятельно преодолеть.

Так что мы с комбатом пошли, перешли южный переезд, прошли метров 50, прижимаясь к заборам и хаткам, и уже слышим немецкие автоматы. Тут комбат говорит: «Знаешь что, я пойду вперед, а ты прикрой меня!» Ну, я с автоматом лег около забора, а он пошел. Прошло, быть может, минуты полторы, а тебе кажется, что проходит целая вечность, застрочили оттуда пулеметы, причем смотрю – пули бьют буквально в нескольких метрах от меня. Тут с другой стороны улочки окликают: «Вы из какого полка?» Отвечаю, что из 9-го, сам спрашиваю, откуда мой сосед. Оказалось, что из 15-го, и начинают расспрашивать, чего я тут делаю. Пришлось объяснять, что лежу и прикрываю командира батареи, который пошел в разведку. И в это время немец услышал голоса, раздалась короткая очередь, пули пролетели буквально возле меня, я прижался к забору, а мой собеседник лег в окоп, ему проще было. У меня же ни окопа, ничего, и я с левой руки из автомата дал короткую очередь, после которой немецкий автоматчик замолк. Снова разговорились с соседом, оказалось, что это младший лейтенант, командир стрелкового взвода. Он меня похвалил за меткость, сказал, что фрица я снял, и тут начался прямо по нам минометный огонь, противник бил по переезду и по этим хаткам. Вскоре вблизи раздался взрыв, и мне осколок попал в правое плечо. Только в апреле 2011 г. мне его удалили. В это время комбат вернулся из разведки, а я лежу около забора и перевязываю плечо. Тот спрашивает: «Что такое?» Отвечаю: «Да вот ранило». Снова вопрос: «Тяжело?» Говорю: «Да нет, заматываю пока». Ну, забинтовал себя, и мы пошли на КП, пробрались по дворам между строениями, дошли до переезда, там было недалеко, наверное, метров сто от нашей позиции до железной дороги. Пришли на КП полка, комбат пошел докладывать, а мне говорит: «Иди к себе во взвод». Ну, я отправился в Зеленый Лог, где стояла наша батарея, готовая двинуться на огневые позиции, куда прикажут. Неожиданно комбат окликнул меня и говорит: «Ты зайди в санроту, пусть тебя там перебинтуют, а то ты сам себя кое-как забинтовал». Ну что же, в полковую санроту, так в санроту, она стояла в том же овраге, где и КП. Встретили на санпосту, спрашивают, в чем дело. Увидели забинтованную рану, тут же потащили в палатку, здесь плечо заново перебинтовали, после чего я сказал, что пойду обратно в часть, но командир санитарной части говорит: «Куда ты пойдешь? Давай ходячих раненых, кто ранен в руку и идти сможет, бери с собой группу и веди всех в ту березовую рощу километрах в десяти от Понырей, которую мы на марше проходили. Там стоит наш медсанбат». Пошли туда, добрались только к ночи, утром врач осмотрел плечо, указывает в сторону, при этом говорит, что там находятся легкораненые. Тяжелораненых сразу же грузили на машины, нам же на месте оказывали помощь. Пробыл я там до конца дня, меня встречает водитель из нашего полка и говорит: «Ой, там такое дело в Понырях, наступали мы неудачно, ужас, потери большие!» Я спрашиваю, куда он едет, оказалось, что возвращается в полк, снаряды везет. Увязался я с ним, только потом попросил в строевую часть дивизии передать, что я не дезертир и вернулся на передовую.

На следующий день рано утром пошли мы с командиром батареи по огневым точкам, у нас в батарее имелось шесть орудий. Всю ночь стреляла наша артиллерия, особенно «Катюши» и «Андрюши» – установки тяжелых фугасных реактивных снарядов М-31, представлявшие собой деревянные рамы со снарядами-»головастиками» внутри. Они предназначались для ликвидации дотов и дзотов, тяжелых инженерных железобетонных сооружений. Я впервые увидел здесь эффект действия реактивных снарядов, посмотрел, как ставятся стационарно «Андрюши», иногда снаряды летели вместе с деревянными рамами, и когда она в полете горит, ночью это очень и очень впечатляющее зрелище. Помню, приходим к одному орудию, командиром которого был Костюнин, он говорит: «Саша, ты давай ко мне!» Но я ведь с одной рукой, что буду делать. Он же отвечает: «Я буду заряжать, а ты станешь наводить!» Он остался один из расчета, в двух других было по два-три человека, в остальных расчетах – почти полный состав, хотя где-то одного или двух не хватало. Ну и командир батареи распределял, кто идет из одного расчета в другой, понесший потери, например, на огневую точку Кирпичева, кто к Гусеву. В итоге я тоже попал в расчет одного из орудий, остался на огневой позиции. И 12 июля 1943 г. был нанесен наш контрудар, была взята станция Поныри. Я уже был не на южном переезде, а не на северном. Кстати, там 10 июля 1943 г. погиб мой хороший товарищ, командир взвода автоматчиков, лейтенант Вася Большаков. На этом месте ожесточенных боев у северного переезда сейчас стоит мемориальный памятник, где есть и его фамилия. Он закрыл пулеметную амбразуру своим телом, за что его посмертно наградили орденом Отечественной войны I-й степени. Лейтенант Николай Ильич Мисугин, командир взвода связи, мой одногодок, из Калининской области, также погиб там еще 9 июля, мы с ним были хорошо знакомы. Случилось это следующим образом. Прекратилась связь. И он лично пошел по линии, взяв в руку провод, хотел срочно найти разрыв. Я сам во время войны несколько раз так ходил. Берешь провод в руку, находишь разрыв, потом заматываешь на куст или деревцо, растущее поблизости, и начинаешь искать второй конец. Как найдешь – соединил их и пошел дальше. Связисты называли такую работу «дорожка». Так вот, Мисугин должен был срочно обеспечить связь, нашел порыв линии то ли снарядом, то ли немцы его разрезали, не знаю. Связь была восстановлена, но после боя мы нашли убитого Мисугина, он зубами сцепил провода и так умер, но связь обеспечил.

12 же июля началось контрнаступление. Когда мы из окопов смотрели на водонапорную башню и вокзал, то казалось, что они очень далеко были друг от друга, голову нельзя было поднять. А вот когда в мирное время я попал туда и посмотрел, то выяснилось, что все было рядом. В тот же день все окрестности были сожжены, на полях сгоревшая трава, везде подбитые машины, танки, упавшие самолеты. Производило тяжелое впечатление. А утром перед наступлением началась обработка передовой противника – настоящее светопреставление. Страшная бомбежка, да еще и артиллерия работает, в том числе дальнобойная РГК, корпусная, армейская, дивизионная, полковая. И все бьют, метров на 500–600 в высоту стоит столб пыли и нам, сорокопятчикам, за этим просто-напросто покровом даже целей не видно.

К вечеру, взяв станцию Поныри, вся наша дивизия пошла в наступление, 9-й гвардейский воздушно-десантный полк атаковал как раз между двумя переездами. Позиции севернее, в сторону Орла, занимал 12-й полк, а в сторону Ольховатки слева от нас располагался 15-й полк. Вечером перед наступлением я все искал моего соседа – младшего лейтенанта, но так и не нашел. Когда взяли станцию, стали продвигаться в сторону Понырей-1, это село, довольно большое. А перед ним течет небольшая речушка, но так просто где попало ее не перейдешь. Конечно, вброд можно пройти, но вот перетащить орудие или машину не получится. Так что наша пехота стала готовиться к наступлению, подтягивались резервы. Немцы-то первое время отошли, но затем перед речкой закрепились, там был сильный заслон, располагались как пулеметные, так и орудийные огневые точки. И, само собой разумеется, вражеские стрелки между ними. И тут случилось непредвиденное. Видимо, перед боем наших полковые командиры попросили авиацию пробомбить первую полосу врага. Тут стали подходить наши танки, двинулись к рубежу залегания пехоты, и в это время появляется целая эскадрилья штурмовиков Ил-2. Первый же самолет сбросил на наши позиции все свои бомбы, к счастью, вовремя опомнились. Вероятно, первая заявка нашего командования была выполнена авиацией с опозданием, они считали, что на позициях перед рекой все еще сидят немцы, а были уже мы. Когда первые самолеты, один или два, сбросили свой груз, то они увидели наши танки и прекратили бомбежку, эскадрилья развернулась и улетела в тыл. По всей видимости, они были дезориентированы и не знали, где враг. Ко вторым же координатам, которые передали из штаба полка, летчики еще не были готовы. После бомбежки мы все залегли, никого не видно. И вот в это время поднимается фигура, сзади влетает на танк и кричит: «За мной! В атаку!» Это был наш замполит 9-го гвардейского воздушно-десантного полка, армянин, гвардии майор Вапаршак Хачатурович Унанян. И вы знаете, поднялась дружно пехота, мы за боевыми порядками следовали, впереди находился мостик, который не был взорван, немцы не успели, и наши стрелки его с ходу проскочили. Нам этот мостик очень помог, мы со своими орудиями добрались до дубовой рощи, располагавшейся за селом. И на господствующей высоте расположились, немцы предстали перед нами как на ладони. Начали вести прицельный огонь. Правая рука у меня была на перевязи, и вдруг под ноготь среднего пальца левой руки попадает маленький осколок, рука повисла, мне ее замотали, и обе руки уже не работающие. Приказали опять идти в санроту. Я туда подошел, мне все перебинтовали. Сказали топать в медсанбат, но я наотрез отказался. Несколько дней походил так и снова вступил в строй. За бои под станцией Поныри мне вручили медаль «За отвагу».

Потом что случилось? Немцы, не добившись успеха на нашем участке, вынуждены были отступить. Мы двинулись в наступление. В августе освободили городок Дмитровск-Орловский. Оказались на границе Курской и Орловской областей. Так что когда мы продвигались вперед, то проходили то по территории одной, то по другой области. Немцы сопротивлялись весьма и весьма серьезно, ведь они надеялись на то, что Курская дуга станет для них окончательной победной операцией в войне. Кстати, еще в 1941 году пришли эшелоны с красным гранитом, они хотели снять брусчатку на Красной площади, выстелить все гранитом и отпраздновать победу в Москве. Интересный эпизод, в Германию же обратно не отправили, ведь когда они отступали от Москвы, им не до гранита дело было, ноги надо унести. Мы же захватили в городке Дмитровск-Орловский эшелон с немецким красным гранитом. Теперь он лежит с правой стороны от Дома Правительства Москвы на ул. Тверской, и по этой улице все цоколи домов после войны были выложены этим гранитом.

Освободили первое украинское село в Сумской области, потом отвоевали станцию «Хутор Михайловский», освободили города Глухов и Конотоп. Бои были очень серьезные. Затем мы подошли к Прилукам, которые освободили 18 сентября 1943 г., и вышли к Киеву. Освободили Борисполь, и здесь я увидел огромный аэродром, на котором стояли многочисленные ангары для самолетов. Мне было очень интересно, пусть с авиацией я связан и в начальном плане, только на учебных самолетах летал, но вид огромных ангаров и крытых зданий, куда на руках с помощью тяжелых тракторов закатывали самолеты, привел меня в восторг. Заглянул в один из ангаров, там стоял какой-то самолетик, но уже разбитый, переломанный на одно крыло. В другом было темно и вообще ничего не видно, а бой-то идет, пехота продвигается дальше, и мы идем с ними в боевых порядках. Мы всегда били первыми по огневым точкам противника, при этом сами становились мишенью для вражеской артразведки. И после первых же выстрелов тебя начинает обкладывать снарядами со всех сторон. При этом, когда бой идет, где-то становится еще жарче, надо туда орудие перекатить, потому что немцы продвинулись на одном из флангов, нужно пехоте оказать помощь. 200–300 метров катишь орудие на себе. Только встали, уже огневую позицию не копаешь, под колеса подкопал, установил сошки, станину подкопал, чтобы она не откатывалась, и ведешь огонь. Прошло полчаса-час или два, а то и того нет, команда перейти на другое место в километре от твоей позиции. Тогда коней впрягали и отвозили нашу «сорокапятку». Здесь было важно сразу же готовить позицию. Особенно нам было тяжело при движении по Орловской области, я до сих пор помню эту землю – глина-белозерка с примесью извести. Даже лом звенит при ударе, причем только-только выкопаешь позицию – отдают приказ перейти на другое место.

Взяли мы Бровары 25 сентября 1943 г., после чего стали приводить себя в порядок и готовиться к форсированию Днепра.

Интервью и лит. обработка: Ю. Трифонов

Ковалев Владимир Тихонович

Я попал в 6-ю гвардейскую стрелковую дивизию. На ее рубеже с одной стороны была станция Поныри, с другой стороны деревня Ольховатка. Это был самый страшный участок…

Мы каждый день ждали немецкого наступления, но оно не приходило и не приходило. Потом 5 июля вдруг ночью открылся страшный артиллерийский огонь, немецкие позиции запылали. Наши самолеты стали бомбить немецкий передний край. Мы думаем, еще не наступали, а уже бомбят, мы же не знали, что это был предупреждающий удар, придуманный Рокоссовским. Мы сидим в этих окопах, ждем, что будет дальше, когда последует команда: «Вперед! За Родину, за Сталина!» Правда, сколько я был на войне, ни разу не слышал такого призыва. «Бога мать» – слышал каждый день. Потом где-то полчаса было затишье, и потом немцы обрушились. Это был кошмар. «Юнкерсы» не слезали, артиллерия все время обстреливала, минометы. Страшно было. Вся земля поднялась вверх. На зубах песок, ничего не видно, гарь стояла даже днем. А тут еще смотрим, немецкие танки пошли, мы тогда первый раз их живьем увидели. А в наших позициях траншея, и тут же артиллерийские расчеты стояли, 38-й гвардейский артиллерийский полк, мы копали для них и укрытия, и позиции делали. Они молодцы, подавляли огневые точки. На нашем участке, нашей роты, они, наверное, три или четыре, а может, больше машин положили.

11 июля мы перешли в наступление, к тому времени от роты осталось 11 человек.

Интервью: А. Драбкин Лит. обработка: Н. Аничкин