Текст книги "Я дрался на штурмовике. Обе книги одним томом"

– Сколько обычно делали заходов по цели?

– Сколько делать заходов, определялось до вылета. Максимум было пять. А так в зависимости от цели и боекомплекта. Один раз в Польше ходили на цель. В кабину стрелка на втором заходе попал снаряд. У него комбинезон был весь в осколках фанеры, но ни одной царапины. В этот же день опять летим на эту цель. А надо сказать, что в полку было всего два самолета-стрелки, как мы называли Ил-2 с металлическими консолями крыла. Смотрю, в левой плоскости дырка, обшивка «розочкой». Погода была отвратительная, облачность сто метров, а до цели почти сто километров. Пришел группой, на малой высоте. На четвертом развороте на высоте пятьдесят метров выпустил щитки, и самолет начало переворачивать, я правую ногу, ручку вправо. Самолет дернулся, и колеса коснулись земли. Оказалось, перебило тягу щитка, правый выпустился, а левый нет. Если бы высота была больше – перевернулся бы и разбился.

За бои в южной Карелии я был награжден орденом Отечественной войны II степени.

– Где было тяжелее летать: в Германии или на Карельском?

– Финны были злее, чем немцы. Против них было тяжелее воевать. Зенитки не прекращали огонь, даже если их атакуешь.

– По своим попадали?

– Я – нет, но как-то, возвращаясь с задания, шел на высоте 800 метров. Смотрю, в чистом поле в два ряда стоят «катюши». Правее меня «горбатый» вводит в атаку группу… Женский голос в эфире надрывается: «Горбатые», что вы делаете?! Бьете по своим!!!» По своим всегда хорошо получается – они же не стреляют. Хорошо, что все дивизии имели опознавательные знаки, так что легко было понять, кто по своим отработал. А бывало и так. Команда: «Бить по переднему краю!» Над своими войсками начинаешь стрелять, гильзы падают со свистом. Солдаты кричат: «По своим стреляют!» Один раз я тоже чуть не попал по своим. Это было на Висле в районе Грауденц. Войска ушли вперед. Хорошо, что, когда я пришел, они обозначили себя ракетами.

– Войска хорошо себя обозначали?

– Не очень. Когда стоят в обороне, тогда можно обозначить, а когда наступают… Этот полк вперед продвинулся, тот на месте стоит. То полотнищами обозначали себя, дымами, ракетами. Ждешь ракету одного цвета, а там другого. Конечно, и станции наведения работали, но ориентироваться было непросто.

– Задний стрелок нужен был?

– Нужен.

– Бомбового прицела не было?

– Не было. Бомбили «по лаптю» – риски были на капоте нанесены. Прицелы для стрельбы то были.

– Бомбили обычно с какой высоты?

– В зависимости от взрывателя. Когда ходили на бреющем полете, ставили взрыватель с 8-секундным замедлением. Такая бомба ударяется о землю и отскакивает. Было так, что свой же самолет догоняет… В Карелии на озере Имандра сделали полигон. Выложили на льду круг из лапника, крестом обозначена цель. Мы, восемь пар, шестнадцать самолетов, должны были прийти и обрабатывать этот круг. Последовала команда загрузить в бомболюки бомбы АО-2,5 с безветряночным взрывателем АМ-Б. Эти бомбы снаряжались в кассеты. Когда такую кассету бросал бомбардировщик, она раскрывалась в воздухе и бомбы падали. Кроме того, у нас были учебные бомбы П-40. Мне звонит техник по вооружению: «Последовала такая-то команда». Я ему говорю: «Слушай, не торопись, сколько успеешь, столько и загрузишь». Он решил, что лучше вообще ничего не делать. А в 3-й эскадрилье загрузили эти бомбы. В первом же заходе Ваня Заянов открыл люки, бросает бомбы. И они, друг о друга ударяясь, взрываются. Самолет в районе цели упал. Нам сразу последовала команда: «Кончай атаку. Садитесь».

– К РС как относились?

– Хорошо. Сначала были РС-82, а потом 132. К нам приехали с завода на аэродром, где мы стояли. Повесили эти палки. Элероны были перкалевые, они сверху наклепали дюраль. Сашка Акимов, командир первой эскадрильи, полетел проверить. Посреди озера был остров, на котором росли приличные деревья. Он как зашел, как дал, так эти деревья в щепки. Конечно, РСами работать можно было только по площадным целям. Самое точное оружие штурмовика пушки и пулеметы. С НС-37 мне летать не приходилось, но и Волкова-Ярцева была хорошей.

– В чем летали?

– Вначале в зимних комбинезонах. Потом мы начали комбинезоны разрезать, делать из них брюки и куртки. На голове меховой шлем, пока связи не было, а потом шлемофон. В 1943 году руководящему составу английская королева подарила хорошие меховые костюмы. Только в них можно было усраться, извините за выражение. Штаны на молнии, которая начиналась от штанины. А как ее достанешь, если она в унтах?

– Нервного напряжения вы не испытывали?

– Честно скажу, нет. Знал, что навряд ли до конца войны довоюю, все равно убьют, но надо было свой долг выполнить. Мы же действительно были верны присяге. Спал я отлично. Руки в замок под голову и мгновенно засыпал. Утром приходишь к командиру: «Куда лететь?» Объясняют, и полетел. Я комсомольцем до училища так и не стал. Только когда стал инструктором, мне говорят: «Пора все-таки в комсомол вступать». Говорю: «Теперь уже пора». Вступил в комсомол. В партию вступил, когда уже стал командиром эскадрильи.

– С какого вылета вы начали видеть землю?

– Я любил штурманское дело. Помню, в училище его вел очень хороший преподаватель Судомоев. Поэтому штурманскими навыками я владел хорошо. Я только раз пять ходил ведомым, а так все время группу водил.

– С истребителями финскими приходилось сталкиваться?

– Мне нет.

– У вас стрелками кто летал?

– Пугач Дима. Помню, он подарил мне серебряный портсигар. Я уже 40 с лишним лет не курю… а тогда курил. Надо сказать, на фронте кормили хорошо. Сто грамм после вылетов давали. Я даже два раза вылетал слегка выпивши. Не специально, конечно. Но уже к переднему краю когда подлетал, голова была светлая.

– Сколько у вас боевых вылетов?

– Восемьдесят два.

Зимой 1945 года был награжден орденом Красного Знамени. Война для меня закончилась 4 мая 1945 года. День Победы встретил севернее Берлина в городе Пренцслау. В Берлин ездил уже в качестве экскурсанта.

Винницкий Михаил Яковлевич

Родился я на Украине, в городе Умани. Жили мы – света белого не видели. Белого хлеба я за все детство не видел! Может быть, там бы я и прожил, но в связи с тем, что начался голод, жрать было нечего, все бросились в Москву. Это было в 1932 году, тогда в центр страны, в Москву, переместилась масса людей. Мы приехали в Москву всей семьей: мать, отец и брат, который погиб в 18 лет…

– В аэроклуб я поступил в 8-м классе. Это был аэроклуб Железнодорожного района, располагался он около Ярославского вокзала, сейчас там таможня. Там мы проходили теорию, а летали мы в Кузьминках – сейчас это поле застроено. Летали мы на У-2. Лирикой некогда было заниматься, – на лирику Иосиф Виссарионович не отпускал денег. Ограниченное количество бензина, все по времени. В аэроклубе – взлет, посадка, прыжки с парашютом; у меня 7 прыжков. Прыгали с У-2, вылезали на крыло… А есть люди, которые по тысяче прыжков совершали! Здоровье у меня было хорошее, когда в летчики брали, то проверяли.

Когда я с Украины приехал, то плохо знал русский язык, поэтому я один школьный год пропустил. Так что в 39-м я был еще девятиклассником – а уже имел пилотское свидетельство. Всех моих одноклассников призвали в 40-м году осенью, а я начал служить в мае месяце. Я бы тоже мог осенью призваться, но я был фанатик авиации! Мне было безразлично, как служить, – хоть хвосты самолетам заносить, лишь бы быть в авиации. И вот в 1940 году я начал учиться в Мелитопольской штурманской школе. Я учился на штурмана, но у меня в кармане лежал документ, что я окончил аэроклуб. Важно было попасть в авиацию, а потом разберемся! А потом в один прекрасный день в начале 1941 года приезжает какой-то полковник и говорит, что производится набор вне очереди в Никопольскую (Черниговскую) авиационную школу. «Товарищи курсанты, кто из вас имеет летную подготовку? Кто был летчиком?» Нас набралось человек десять. Нас посадили в поезд и отправили в Чернигов, а там ни казарм, ничего нет.

В авиационной школе мы летали на И-15 – они были одноместные. Рассказывали, что специально поставили вопрос, чтобы сделать одну спарку для Василия Сталина. А нами чего дорожить? Так что мы и так летали. КУЛП изучали – курс учебной летной подготовки, НШС – наставления штурманской службы. Пулемет ШКАС изучали.

– И-15 хороший самолет для обучения?

– В свое время Коккинаки установил на нем мировой рекорд подъема на высоту, но у него был облегченный вариант. Он к 41-му году уже устарел. Но у нас были еще И-5! Они были с ободранными плоскостями, и мы на них учились рулить. Обучение мы окончили уже под Зеленоградом Ростовской области зимой 1942 года. Мои друзья отправились на фронт, а нас оставили переучиваться на И-16. Учился я с большим интересом! Самолет был строгий – коротенький такой, кургузенький. На учебном самолете шасси не убиралось. Тогда шасси с гидравликой не было – тросы могли запутаться, черт его знает что могло случиться. Мотор на нем стоял М-25-750 сил, такой же, как на И-15, а скорость порядка 350–450 км/ч. Как и на И-15, на нем стояло два ШКАСа, стреляющих синхронно. Это довольно сложно для техника, отладить их работу так, чтобы при выстрелах не пробить лопасти.

Я успешно закончил обучение на И-16, а вот мой друг (даже помню фамилию – Ткаченок) разбился. Разбился из-за ошибки: если самолет еще не разогнался, ручку на себя нельзя брать, нельзя «подрывать самолет». Это азы, конечно, но их надо помнить. А он «подорвал», свалился в штопор и разбился. Из школы попал в Рассказово, там летал на Як-7Б, тоже успешно. Мне быстро все удавалось – была любовь к этому делу. Молодой был! Потом я летал на «Лавочкиных» и радовался, – воевать пока не дают! Опять-таки «Лавочкиных» не было двухместных. Несколько раз я перегонял самолеты из Горького на аэродром Чкаловск. У меня была девушка в Москве, и вот я не удержался и в один прекрасный день пролетел над Богородском и над ее домом начал выделывать всякие кренделя. Слава богу, обошлось. Потом нам сказали, что не хватает штурмовиков. Это уже 1943 год. Штурмовики гибли сотнями! А истребителей у немцев уже осталось мало. Ладно, штурмовик – так штурмовик.

Самолет я освоил быстро: щитки выпустить, облегчить винт, – всему научился. Этот самолет был, конечно, тяжелый, но учиться на нем было легко. После этого штурмовика я мог сесть на любой бомбардировщик. Но фактически я попал на фронт только в 43-м году. В 966-й штурмовой полк.

Первый вылет? Черт его знает… Поначалу вообще плохо понимаешь. Перед взлетом надо провести массу манипуляций. В голове нужно держать курс, засечь время. Правильно набрать высоту, пристроиться к группе, это же целое искусство. Летишь с группой, надо держаться в строю, – некогда было на землю смотреть, лирикой заниматься. Нужно следить, чтобы ни с кем не столкнуться и чтобы с тобой не столкнулись. А над целью вообще лирики не было. Не столкнуться с самолетом, с землей. Внимание должно было быть! Это вырабатывалось со временем. Нужно было правильно посадить самолет. Нельзя было расслабляться до последнего момента.

Я помню только шестой вылет, когда меня сбили. Фактически в этот день авиация не поднималась в воздух – была низкая облачность. Шли наступательные операции в Белоруссии. Надо было разведать боевые порядки противника и попутно на железнодорожном узле что-то побомбить. Видимость тогда была хреновая, но мы дошли до этой станции. Она была забита эшелонами! Но зенитчики были, видимо, готовы к нашему прилету. Они таким огнем нас встретили! Если бы погода хорошая, можно было делать маневр, а так… Мы успели бомбы сбросить, что-то начало гореть, но все же немцы три самолета подбили: Рубежанского (он уцелел, но сейчас его уже нет в живых), Тарасова и мой. У Тарасова, видимо, здорово повредили мотор, поэтому он притер машину недалеко от станции на подлесок. Говорят, фашисты его растерзали… Потом нашли только его партийный билет. Мне стрелок говорит: «Что-то течет, дым идет. Видимо, пробит масляный бак». Высота была метров 400. Я потянул к линии фронта, потихоньку снижаясь, чтобы скорость не потерять. Садиться пришлось на сосны. Здорово стукнулся и потерял сознание. Очнулся уже раздетый. Меня нашла пехота, начала раздевать: сапоги с меня сняла, что-то еще. Пришел в себя, говорю: «Суки, хоть отдайте сапоги!» Парашют чуть ли не на портянки разорвали, уже считали, что со мной все кончено. Потом отправили меня в какой-то сарай… До конца жизни его не забуду… Видимо, был тяжелый бой, и в этот сарай сносили раненых. Он был весь в крови, как на бойне! Солдаты окровавленные лежат… Я сказал стрелку: «Федя, едем в часть, я не выдержу». И вот так, шатаясь, я дошел до дороги, и на какой-то попутной машине меня отвезли в часть. Там меня перевязали, я отлежал там месяц или сколько-то, и все. Никто мое здоровье не проверял, просто спросили: «Миша, можешь летать?» – «Могу, товарищ полковник». – «Завтра полетишь». Вот и вся проверка здоровья!

– Стрелок тоже легко отделался?

– Нет, он здорово стукнулся о бронеспинку. Мы вдвоем приходили в себя месяц или около того.

– Как осуществлялось взаимодействие с наземными войсками?

– В 44-м году на самолетах появилось двустороннее радио, появилась связь с наземными войсками. В наземных войсках появились авиационные представители, которые знали специфику работы штурмовиков. Скорость у нас около 400 километров в час. Как сообразить, где передовая, где не передовая? Если я от передовой пролетел 5 километров, я точно знаю, что это противник, но там, где войска соприкасаются, между нашими и немцами дистанция всего несколько сотен метров! Эта линия не обозначена черной или красной чертой – это наше, а это не наше! Поэтому руководитель командовал: «Так, заходите!» – «Мы слышим, хорошо». Я пикирую и слышу: «Правее, правее!» Я правее, пустил «катюши», – слышу: «Хорошо!» А чего хорошо?.. Сколько было случаев, уже израсходовали боеприпасы, а нам говорят: «Не уходите». На бреющем полете мы в 50 метрах над немецкими окопами кружим, а нам командуют: «Хорошо, прижимайте их к земле!» Это уже было, когда мы научились воевать.

– Как вы оцениваете вооружение штурмовика?

– Довольно серьезное вооружение: две 23-мм пушки и два ШКАСа. И при этом до восьми «катюш»: в зависимости от вылета брали 4 или 8. У гвардейцев «катюши» стояли 132-мм: 4 по 50 кг. А у нас были маленькие, 82-мм. На «иле» четыре бомболюка. Обычно брали 400 килограммов. В основном возили ПТАБы. Бронирование было сильное. Замыкающими в группе шли самолеты, на которых стоял фотоаппарат. Пару раз получал выговоры за то, что забывал его включить. Это ж надо сообразить, а как, когда ты в атаку идешь?! К концу войны радиосвязь была хорошая. Тут многое зависело от радиотехника. Нужно было полностью заизолировать все части самолета. Кроме того, поставили радиополукомпас.

– Как вы базировались?

– В основном были полевые аэродромы. Никак не забуду эти поляны: взлетаешь буквально над верхушками деревьев. Не дай бог мотор сдаст – тогда врежешься в эти деревья. БАО эти полевые аэродромы укатывало по ночам тракторами, маскировало. Они же нас и кормили, надо сказать, по первому разряду. Девки там были хорошие, но они что-то долго не задерживались… Жили в землянках.

– Сто грамм всегда после боевого вылета?

– Иногда перепадало и больше. Пехота привозила. Стакан я спокойно выпивал. От двух стаканов еще держался на ногах. Но однажды выпил три стакана. Еле дополз до постели. А утром летать… Некоторые летчики были полные алкоголики, например, наш командир эскадрильи, майор. Он по утрам всегда опохмелялся. Может, и не три стакана пил, но стакан выпивал, а потом на полеты.

– Курили все?

– Все. Давали папиросы, «Беломор». Чего было здоровье жалеть, ты же не знаешь, сколько проживешь…

– Во сколько обычно подъем?

– В 7 часов. Особой зарядки нет – боевые условия. Позавтракали… У меня аппетит всегда был. Потом едем на аэродром. Приносят карты, ножницы, клеим, прокладывают маршруты красной линией, вычисляем полетное время. Помню штурмана полка, майора. У него всего 15 боевых вылетов было, а ему дали орден Красного Знамени. И вдруг после войны в Центральном парке встречаемся, а он уже полковник, 4 боевых ордена. Я говорю по простоте душевной: «У вас же 15 вылетов – откуда это все?!» Он обиделся…

Потом командир полка или командир эскадрильи ставят задачу. Рассказывают, какая обстановка, что бомбить, кто будет сопровождать, какая связь с наземными войсками. Самолеты уже готовы, обычно уже моторы прогреты. Зимой использовали специальные машины, которые заливали горячую воду – антифриза не было. Когда подходил летчик, его встречал механик. От баллонов с сжатым воздухом запускали мотор.

– Вы проверяли перед вылетом самолет?

– Это длинная история. Этим делом мы не занимались. Наше дело было: проверить давление масла, давление воздуха и обороты мотора. Давал газ – работает. Всё, выруливали. Взлетали по очереди. Полоса была узкая, строем нельзя было взлетать. Тут уже авиационные тонкости: во-первых, надо было облегчить винт, надо было не полностью выпустить щитки. Один взлетал, другой. Взлетел, перевел винт на другой шаг и опять прислушиваешься, как мотор работает. На форсаже двигатель может работать 2–3 минуты. Поэтому после взлета убираешь мощность до 92 %. В строю надо слушать радио. Некогда было лирикой заниматься! Никаких посторонних мыслей. Время полета от аэродрома до цели минут 15 – и ты все время занят, надо держаться в строю.

Пришли на цель, начинаем выполнять противозенитный маневр. Когда с земли смотришь, то страшно становится. Того гляди, самолет упадет, но ничего – не падали. Бомбы сбросил, продублировал, дернув за ручку аварийного сброса. Потом атака из пушек и пулеметов.

– Чувство страха было?

– Ни разу у меня такого чувства не было. Дело молодое. Спали хорошо. Никакого мандража не было, надо было летать, надо было работать, выходить на цель. Был с одним летчиком случай: видимо, его схватил мандраж, и он забыл над целью сбросить бомбы. Прилетел с бомбами… Его отправили в штрафную роту, и там его убили.

– Штрафников не было, которые бы летали стрелками?

– У нас не было.

– Какое было обмундирование?

– Унты у нас сначала были меховые. Когда мы захватили немецкие склады, то взяли немецкие теплые сапоги. Куртки наши были, планшеты наши. Из личного оружия пистолет. Я на нем подточил шептало, чтобы только до курка дотронешься, и он выстрелил.

– Герои Советского Союза в полку были?

– В полку был один Герой – в другой эскадрилье. Другие полки специально тянули на Героя, а наш был обычный, рядовой полк.

– Как атаковали цель?

– С круга. Прицеливались самостоятельно – «по ведущему» бомбы не бросали. Атака длилась 5-20 минут. В ней расходовали весь боекомплект.

– Какие взаимоотношения в эскадрилье были?

– Хорошие отношения были со всеми. Я лишнего не болтал. По-дружески разговаривали.

– Потери были большие?

– Да. Только в одной нашей эскадрилье сколько погибло…

– Какие взаимоотношения были со стрелком?

– Хорошие. Я все время летал с Федей Журавлем. Сейчас мы даже переписываемся. Я у него был в гостях, он ко мне приезжал. Были случаи, мы сталкивались с «фоккерами», и мой стрелок был награжден за то, что сумел один сбить. Конечно, стрелял не только он. Мы летели в группе, а это 6 пулеметов. Я не видел, я смотрел вперед, но то, что стреляли, я слышал. Записали сбитый ему. У него награды-то немалые для стрелка! Орден Красной Звезды, орден Славы и медали «За отвагу» и «За Кенигсберг».

– Связь со стрелком работала хорошо?

– Да, внутренняя связь была хорошая.

В конце войны истребителей у немцев почти не было. Боевые вылеты были рутинными, обычная работа. Правда, далеко в тыл к немцам летать не любили. На передовой если сшибут, ты можешь сесть на нашу территорию. Другое дело во вражеском тылу, черт его знает, как вернешься… Я считаю, это у нас была обычная, рутинная работа, героизма особого не было. Даже ничего особо нельзя выделить… Радует, что мы много жизней пехотинцев сберегли. Был такой случай: мы отработали, сели, а потом пришел грузовик с ящиком водки – летчикам от пехотинцев.

Запомнились вылеты в районе Кенигсберга. Надо отдать должное авиационному командованию, там все было поставлено очень четко. В этот день была прекрасная видимость. Причем нам сказали так: «Работаем с одного захода!» Почему? Потому что очень много было штурмовиков, и, чтобы не столкнуться, все группы делали только один заход. Второй вылет, а небо уже закрыто облаками гари. Потом третий вылет. Скажу честно, ничего видно не было. Только с наземного командования давали приказ: «Давайте сбрасывайте». Сплошной дым над Кенигсбергом! Когда город взяли, то некоторые летчики ездили на экскурсию, но я не поехал. Ребята говорили, что там только какие-то полоумные старухи и старики: Гитлер успел часть людей вывезти.

Потом летали над морем. Лупили по транспорту. Не знаю, какие пассажиры там были… Для полетов над Балтикой нам выдали, как говорится, «один гондон на экипаж»: надувной плот, который при падении в воду надувался. Не знаю, наш он был или иностранный. Я говорю: «Федя, выброси его». Там вода-то какая, пять минут, и всё – тебе конец.

Потом сделали несколько полетов на Куршскую косу. Два или три таких вылета мы совершили, потом еще было дополнительно один или два вылета. И все, на этом война была закончена…

– Сколько вылетов максимально делали в день?

– На Кенигсберг помню, три вылета сделали. А так обычно 1–2 вылета в месяц. С начала войны у нас были, дай бог, 100 вылетов. Нужно было, чтобы все было подготовлено. Бензин, боеприпасы. Иногда были учебные полеты. Кроме ордена Отечественной войны, мне дали еще орден Красного Знамени. А вот моему ведомому Ткаченко, он тоже был младший лейтенант, – ему дали три ордена. Оказывается, вылеты у нас были безукоризненные.

– Что делали в свободное время?

– Даже не помню. Танцы были в клубе, но я особо танцевать не умел. Кино было, а вот артисты нас мало посещали.

– На фронте пели?

– У меня не было таланта, да и не до пения было.

– Что-нибудь из трофеев вам удалось привезти?

– Я ничего не привез.

– Приметы, предчувствия были?

– Я человек неверующий. В мистику не верю, предчувствий не было ни в то время, ни сейчас. Так и помру. А вот домой я не писал. Думал – напишу и в этот день погибну. Вообще не писал! Сейчас лежат письма брата. Ему было 18 лет – погиб! Я их как-то однажды открыл, читать их не могу. Мальчишка – 18 лет!!! Много моих друзей погибло. Мы, три друга-еврея, случайно остались живы: Котюковский имел три ордена Красного Знамени, потом он служил в войсках МВД, Рудольф Мишка – и я. Все воевали честно!

– В войну вас Мишей называли?

– И Моисей было. Как-то не придавали значения этому делу!

– За что вы лично тогда воевали?

– За Родину, за Сталина.

– Писали какие-то лозунги?

– У нас этого не было. Мы были обычные пилотяги, «пахарь», если так разобраться. Просто пахали…

– Вы можете сказать, что война была самым ярким или значимым событием в вашей жизни. Правильно это или нет?

– Миллионы людей воспринимали эту войну как справедливую. Конечно, яркое событие. Сейчас вспоминаешь, жив я совершенно случайно остался. Живу я совершенно случайно. Вот такое ощущение… Почему-то мне про войну никогда сны не снятся, даже странно…