Текст книги "Черти лысые. Повесть"

Я высидел там все сорок минут до спектакля. Это была неописуемая бредятина про чертенка Чарли, который взялся делать добрые дела, и ему вроде как понравилось. Кроме него, там был целый выводок детишек, включая принцессу Добреллу, которую играла, конечно же, Лера (в газовом платье, с прической до неба), а также компания взрослых чертей, которых играли руководители студии, намазюканные черной краской, только не так ровненько и красиво, как Лянка, а тяп-ляп, будто головы в духовку сунули. Они гундосили с завыванием свои злобные стихи, дети сбивались, Гелька вообще потерялась и бегала по сцене, и весь зал ржал над ней, а она чуть не плакала…

Все это трудно было бы выдержать больше пяти минут, если бы не Лянка.

У меня щекотало внутри, когда я смотрел на нее. Во-первых, она пела, как богиня. С микрофоном, все как положено, и горло не драла, но нервы от ее голоса искрили, будто эти свои сто вольт она раздавала всему залу. Во-вторых и в-главных, она была такая живая и стремительная, и такая трогательная, когда читала всякую лирическую туфту про «хочу быть хорошим», что реально на слезы прошибало, хоть и ясно было, что все это туфта и фиготень, и просто наша Лянка – талантище. Она всех забила на сцене, и взрослых, и детей, и думаю, что мамаши в зале завидовали ей так, что она почернела бы и без краски. Одели Лянку в красную рубаху и штаны с подтяжками, как у Карлсона. Оно все висело на ней мешком, но все равно видно было, что Лянка не мальчик, хоть она и говорила про себя в мужском роде – «я пошел, я помог, я натворил…»

Ей орали и хлопали, как суперзвезде, и после спектакля скучковались вокруг нее большой толпой, трогали ей макушку (туда были присобачены небольшие рога) и ужасались, как это ее так выбрили и выкрасили.

– Наголо… специально для роли? – охала чья-то мама.

– Конечно, – гордо врала Лянка.

– И какие волосы у тебя были?

– Золотисто-рыжие и воооот такие, – она показала почти до пола. – Искусство требует жертв!

– А прикольно, когда ты вся покрашенная? – спросила какая-то девочка.

– Вот покрасим тебя, и узнаешь, – сказала Лянка, и девочка исчезла.

К Лянке нельзя было прорваться, и я кис в сторонке, пока народу не надоело щупать ее, и он не занялся своими чадами, оттесненными на второй план.

– Ну как? – небрежно спросила она, когда увидела меня.

– Охренеть, – сказал я. – Ты гений. Как Мэл Гибсон или Джоли.

– Ну вот. Вообще-то я для тебя старалась, – еще небрежнее сказала Лянка. – Хотела напугать тебя как следует. Чтобы ты не думал, что я вся такая белая и пушистая.

– А я и не думаю, – я чмокнул ее в черную щеку. От нее зверски пахло химией.

6.

Мы торжественно приехали домой, папа и мама Чуховы снова поздравили Лянку и всех девчонок (надо сказать, что те были счастливы за нее и совсем не завидовали) – и вся девчоночья компания была отправлена в ванную – отмывать Чарли.

Они закрылись там с визгом и хихиканьем, и я ушел на улицу, чтобы не смущать их, когда выйдут. Прогулялся минут пятнадцать – по моим расчетам, этого должно было хватить с головой, – и вернулся.

Ванная все еще была закрыта. Оттуда доносились не визги и хихиканье, а какие-то другие, тревожные и жалостливые звуки.

Я остановился у двери ванной. Через пару секунд она приоткрылась, и оттуда высунулась Лерина голова, заляпанная пеной:

– Ма!

– Что, Лерочка? – подбежала мама Чухова.

– Марик, уйди, пожалуйста… Ма, иди сюда. Ну скорей же!..

Елена Ферапонтовна охнула и скрылась в ванной. Дверь снова захлопнулась.

Я отошел на три шага и стоял там, как дурак, гипнотизируя дверь. Голоса за ней усиливались (кажется, это называется «крещендо»), хоть из-за шума воды ничего нельзя было разобрать; потом они все вдруг вспучились, и прорезался Лянкин голос, отчаянный, как в кино. Внутри у меня снова грюкнули пельмени; тут же раскрылась ванная, и из нее выбежал мокрый силуэт, голый и абсолютно черный. Он зыркнул в меня глазами – кроме них, я ничего не успел увидеть, – рванул в девчоночью комнату и закрылся там.

Следом за ним из ванной выскочил женский Чертюшник, весь мокрый и в мыле, столпился под комнатой и принялся уговаривать Лянку открыть дверь.

Потом Лера с силой надавила на ручку, сказала – «открыто» – и все они влетели туда. Я тоже вошел следом за ними. Меня тут же вытолкали, но я успел увидеть черный силуэт, лежащий ничком поперек кровати. «Все-таки они ее целиком выкрасили», думал я, стоя под дверью и не зная, что мне делать.

Потом дверь снова открылась, и оттуда вышел весь женский Чертюшник вместе с Лянкой, замотанной в простыню. Лянка шаталась и не смотрела на меня. Они прошествовали в ванну и пробыли там еще полчаса или больше.

Наконец вода перестала шуметь. Пельмени холодили мне печенки так, что было больно. Я смотрел на дверь ванной, которая была для меня сейчас, как бомба с обратным отсчетом во всяких боевиках – «пять… четыре… три… два… один…»

Открылась. Оттуда показалась вначале Лера, мокрая и мрачная, потом Гелька с Пашкой, потом Лянка, такая же чернющая, как и была, и следом за ней – мама Чухова. Лянка шаталась, и та поддерживала ее сзади.

– Что это за краска? – страшным голосом спросила Елена Ферапонтовна. – Лера, я тебя спрашиваю! Откуда у тебя эта краска?

– Обычный аквагрим… нам в «Индиге» дали… – всхлипывала та.

– Покажи!

Лянку, обмотанную простыней, усадили в кресло (я боялся подойти к ней), и из девчоночьих закромов была добыта коробка с красками.

– Только мы черную всю использовали уже…

Мама Чухова открыла первую попавшуюся банку, макнула туда палец, потом растерла сиреневую пасту по руке и вернулась в ванную.

– Нормально смывается, – сказала она. – А эта?

Перепробовав три цвета, она сказала:

– Дайте банку от черной.

– Мы выкинули ее, она пустая была…

– Стоп, – сказала вдруг Лера. – Ма, дай руку.

Елена Ферапонтовна дала ей руку, и та понюхала ее.

– По-другому пахнет. Шампунем каким-то. А ну-ка…

Она начала открывать банки с краской и нюхать их. Все стали делать то же самое, и Чертюшник засопел, будто у всех начался насморк.

– Точно! По-другому пахнет! Это другая краска!..

– А как так может быть, что все цвета – это одна краска, а черный – другая? – спросила Елена Ферапонтовна. – Позвоню-ка я производителю…

– Стоп! – вдруг крикнул я.

Все обернулись на меня, даже Лянка.

– По-другому пахнет, да? – говорил я, потрясенный своей догадкой. – А та пахла, как твои краски для машинок, да, Лер?

– Ага, – таращила она на меня глаза, ничего не понимая.

– Достань эти свои краски. Где они?

Лера добыла из своей полки заветные баночки и раскрыла черную.

– Аааа! – закричала она. – Пустая!

Открыла другую, третью…

– Пустые! Все пустые! Вся черная пустая!..

Воцарилась тишина.

И в ней кто-то спросил:

– А где Иннокентий-младший?..

7.

Лянку так и не отмыли. То есть совсем. Краска впиталась глубоко в поры и выкрасила ей все тело в ровный буро-черный цвет с коричневым отливом, как пепел от наших волос. Лянка стала негритянкой.

– Не плачь, – говорила ей мама Чухова, хоть та давно уже не плакала. – Кожа сама восстановится. Можно, конечно, оттирать тебя всякими средствами, но это вредно. А так – через две-три недели все само сойдет, и будешь чистенькая, розовенькая, как всегда.

– Две-три недели? – тихо говорила Лянка. – Я… мы же столько не можем у вас быть…

– Живите сколько хотите!

Иннокентий-младший стоял в углу целую вечность – полчаса, и еще три минуты. Семейный суд решил, что его нужно отдать в руки потерпевшей, и Лянка в наказание нарисовала ему кошачий нос и усы. (Тот, кстати, был очень доволен, и весь следующий день мяукал, требуя колбаски.)

Утром Лянка сказала мне:

– Будем ехать.

– Ты уверена?

– Да. Я уже выздоровела давно, а это… Все равно две-три недели. За это время мы сто раз до Озера доберемся.

– Может, домой? – спросил я.

Лянка посмотрела мне в глаза, качнула головой, и я больше не спрашивал.

До мытья она была глянцевая и блестящая, а сейчас стала похожа на выгоревший брезент. Или на туземца, хоть лицо у нее было совсем не туземное.

– Ничего. Завернем меня в какую-нибудь пеструю ткань, и буду подарок из Африки, – говорила она.

Утром папа Чухов повез нас в N-ск. Чертюшник прощался с нами шумно и слезливо, и я не хочу долго про это говорить. Скажу только, что Лера чмокнула меня три раза в шею, и я перестал на нее обижаться, а мама Чухова напоследок сказала Лянке:

– Подумай еще обо всем как следует. Если что – помнишь?..

Мы уже выехали из Лактополя, а мне казалось, что я все еще слышу Пашкин визг.

Иннокентий Петрович вел молча, и мы с Лянкой тоже молчали. Слишком много было внутри – не хотелось выплескивать. Лянку укутали, как она и просила, в цветные тряпки, и она теперь действительно была вылитая африканка. Нам дали с собой еды и кучу денег, хоть мы и отказывались для вида. Стыдно, конечно, но что поделать.

– Я слышал, вы Синее Озеро хотели посмотреть? – вдруг спросил папа Чухов.

У меня екнуло в печенках.

– Да, – осторожно сказал я.– Нам говорили, что оно… А вы были там?

– Бывал когда-то. В прошлой жизни. Оно высоко в горах…

Папа Чухов замолчал. Мы с Лянкой не дышали.

– Вообще оно по-другому называется, уж не помню, как. Синим его туристы прозвали, еще в семидесятые… Не те туристы, которые вылезут из джипа, сделают селфи на фоне и прут себе в ресторан, а те, прежние туристы, которые один на один с природой, как наши предки…

– А как туда добраться? – дрожащим голосом спросила Лянка.

– Не помню. Помню, что от вашего N-ска недалеко оно, два-три дня ходьбы…

Всю остальную дорогу мы дремали. Я – скособочившись к окну, Лянка – ко мне. Сначала она сопела на моем плече, потом сползла на живот. Я закрывал глаза и думал сразу обо всем, потом открывал, видел перед собой темную Лянкину голову и снова закрывал…

– …Ну что, ребята, – донесся голос папы Чухова. – Просыпайтесь. N-ск.

Я продрал глаза и глянул в окно.

На горизонте виднелась дымчатая кромка гор. Уже был вечер, и улицы светились рыжими бликами заката.

Мои улицы. Мой N-ск.

Я не уверен, что узнал именно эти улицы, но я как-то узнал все вместе, весь город. Мой город. Я здесь жил до восьми лет, здесь пошел в школу…

Все это я обязательно собирался рассказать Лянке, когда она окончательно проснется.

– Где вас высадить?

– Героев Бреста, 27в, – сказал я.

Это был мой старый адрес, я до сих пор помню его. Мы там жили с папой. Он потом уехал, но, может, стоит зайти туда – вдруг он вернулся?

Хотя… там наверняка чужие люди. Что я им скажу?

– Тааак. Щас глянем по навигатору…

Через пять минут машина остановилась у знакомого тротуара.

Мы вышли из машины – я, Лянка и папа Чухов. Он вынес нам наш рюкзак. (Да, нам дали еще и рюкзак.)

– Вы как домой попадете? Родители-то на гастролях?

– Они для нас у соседей ключ оставили, – сказал я.

– Ну, тогда… счастливо оставаться. Не забывайте нас.

Он пожал руку мне, потом Лянке и уехал.

***

4. Озеро

1.

Отдых кончился. Мы снова были одни.

Странно, но я почувствовал это сейчас, когда мы уехали из Чертюшника, а не в первый день побега.

– Где будем ночевать? – спросила у меня Лянка. – Нет никаких ключей ни у каких соседей, да?

– Конечно, нет.

– И?..

– На вокзал пойдем, в зал ожидания. Тут рядом, два квартала. Если что – наши родители стоят в очереди в кассу.

– В твою старую хату будем заходить? – спросила Лянка.

Вот блин. Могу поклясться, что ни о чем таком не говорил с ней…

– Не сейчас, – сказал я.

Хоть и знал, что «не сейчас» – это «никогда». И Лянка тоже это знала.

На вокзале было душно, грязно, и казалось, что можно испачкаться даже о воздух. Мы решили потратить часть наших запасов на VIP-зал, чтобы не было лишних проблем. Он отличался от обычного только тем, что там было меньше людей, по потолку лепилась пыльная лепнина, а в углу торчал буфет, где можно было купить кофе за сто тыщ с копейками.

Мы поужинали (уборщица зыркала на нас, но молчала). Потом расположились, как умели, и пожелали друг дружке спокойной ночи.

Спать не хотелось, говорить тоже, и мы полулежали, прикрыв глаза, или пялились в высокий потолок, где висели люстры из мутного хрусталя…

– Давай! Давай-давай! Потом поспишь!

Меня кто-то толкал. Я что, все-таки уснул?

– На цыган вродь не похожи, а, Тольчик?

– Эта вообще чернозадая. Слышь, вы вместе? Откуда она тут? По-русски говорит?

– Чернозадая говорит по-русски, – громко сказала Лянка. – А еще по-английски, по-японски, по-арабски и по-итальянски. И еще матом.

Они умолкли на десять секунд. Потом загалдели дуэтом:

– Документы есть?

– Совершеннолетние?

– Родители где?

– Гражданство?

– Куда едем?

– Куда едем, а?

– Документов нет, – громко и четко говорила Лянка. – Несовершеннолетние. Родители в кассах, стоят за билетом. Едем… – она назвала город за тридевять земель.

– В каких таких кассах?

– В железнодорожных. Знаете, на вокзалах бывают? – вмешался я. – Идите к ним и задавайте свои вопросы, а нам поспать дайте. Вы сразу их найдете: здоровенный такой негр и красивая блондинка.

– А почему ты белый, если папа негр? – спросил один.

– Бестактный вопрос. Потому что я от другого папы, – сказал я, зевнул и закрыл глаза.

Они еще потоптались и ушли.

– Сваливаем, – вскочила Лянка. – Пока блондинку ищут. Полиционеры, блин…

Оглядываясь, мы выбежали на улицу.

Было уже полшестого утра. Спать не хотелось. Мы перешли на другую сторону площади и позавтракали (хотя вроде недавно ужинали).

– Добро пожаловать в N-ск, – сказал я Лянке.

2.

Все было совсем не так плохо. У нас были деньги, еда, одежда, одна мобилка на двоих. На Лянку почти не пялились – она идеально сошла за негритянку. Лянка-негритянка…

Все было просто супер, только мы до сих пор не знали, куда нам ехать.

– Для начала полезли в сеть, – сказал я. – Прошерстим все по-новой.

Появление Лянки в интернет-клубе вызвало настоящую сенсацию. «Ну вот. А говоришь – не пялятся» – буркнула она мне и повернулась к скоплению выпученных глаз:

– Всем доброго утра! Заранее отвечаю на вопросы: я из Африки? Да, я из Африки. Я люблю, когда на меня все смотрят? Не очень. Я люблю, когда ко мне пристают с вопросами и мешают жить? Еще меньше. А теперь всем можно спокойно работать.

Народ сразу развернулся к своим компам. Ай да Лянка-негритянка!

– Давай самые разные запросы пробивать, – говорю ей, когда мы уселись. – В поисковиках, в картах, вконтакте… Давай пробьем, например, «синее озеро поход семидесятые». Может, кто-то ходил туда и маршрут оставил…

Пробили. Одна страница, другая, третья…

– А может, «туристы назвали синее озеро»?

И снова – одна страница, другая, третья… пятая…

– Давай теперь карты…

В здешних горах была куча озер, но я так и не смог понять, какое из них Синее. Пробовали и «синее озеро другое название», и «синее озеро поход карта», и «синее озеро маршрут семидесятые»… Пробовали даже «легенда синее озеро» и «синее озеро СССР».

Потом вышли из клуба и отправились бродить по N-ску.

Я показывал Лянке, где я видел собаку выше меня, где было круто гонять на велике, где я свалился и расквасил нос… Лянка слушала, и я видел, что эти истории оживают перед ней, как и передо мной, будто мы вместе смотрим одно и то же кино.

Я показал ей свою первую школу. Показал качели, на которых пацаны «крутили солнце», а я стоял и завидовал. Потом – стадион, где вредные девчонки задирали меня, а я плакал и звал маму, потому что не понимал, как с ними справиться, если их нельзя бить…

Лянка слушала и куталась в свой африканский платок. Ее черное лицо на солнце делалось шоколадным, как мой любимый бисквит, и я вдруг подумал, что теперь ее совсем нельзя узнать. Вообще. Не только из-за краски и бритья: Лянка стала молчаливой, неулыбчивой, и даже стала немного сутулиться, будто каждый день нашего побега пригибал ее к земле.

Интересно, а я изменился?..

– Глянь. А вот и мы, – толкнула меня она.

Возле школы маячил плакат «Разыскиваются дети…» с нашими фотками из прошлой жизни. Оттуда на нас смотрели мальчишка и девчонка, глупые, как из мультиков.

– Чего стала тут? Давай от греха подальше!.. – я потащил ее прочь.

– Думаешь, узнают нас?

– Узнают-не узнают… Зачем проверять?

Мы вышли к остановке. К МОЕЙ остановке.

Отсюда начинались все маршруты – в магазин, в парк, в поликлинику, к бабушке Зосе Абрамовне… В парк – 43-й, любимый маршрут, а 34-й – нелюбимый: в поликлинику. Ничего удивительного, думал я тогда: нелюбимый – это любимый наоборот. И 257-й, который приходил всегда набитый и вез за тридевять земель – в пригород, к Зосе Абрамовне, где так вкусно воняло болотом…

– На Целебный Ключ отправление! Целебный Ключ!.. – орал зазывала-водитель. Рядом стояла горбатая маршрутка – «жопка», как их называла бабушка Зося. – Целебный Ключ! Санаторий «Радуга»! Ферма муфлонов! Скала самоубийц! Золотые Соли! Целебный Ключ! «Радуга»… Ферма…

Я вдруг что-то вспомнил.

– Что? – обернулась Лянка.

– Да ничего. По-моему, мы с отцом отсюда отправлялись.

– На Озеро?

– Да. В такой вот «жопке». Зазывалы тогда не было, но…

У Лянки сверкнули глаза.

– Скажите, а до Синего Озера идет маршрутка? – спросила она у водителя.

Тот застыл, потом улыбнулся до ушей и сказал:

– Это которое Золотые Соли что ли? Садысь, красавыца!

– Так идет?

– Идет, идет! Лэтыт!

Лянка оглянулась на меня, снова сверкнула глазами и спросила у водителя:

– А сколько туда ехать?

– Садысь, красавыца! Бистрее вэтра долэтым! Сэмь часов всэго!

У меня захолодило внутри, только уже не морожеными пельменями, а чем-то щекотным и мягким.

– А когда последний рейс?

– Дэсять вэчера!

– А… это точно Синее Озеро? Не другое?

– Канэшно, красавыца! Сынее-прэсынее! Золотые Соли!.. А ты откуда сама?..

Лянка подбежала ко мне:

– Кошмарик!.. Давай вот на эту последнюю, а? Заодно и с ночевкой проблема решена, а? А?

Она аж подпрыгивала.

Я не знал, что сказать, и молча смотрел на нее.

3.

…Светало. Мимо ползла серая муть.

Облака.

Снизу они белые, а если въехать в них – то серые, как свинец. Это если светает, как сейчас, а если ночь – то лиловые. Или черные, если совсем темно. И тяжелые: давят на глаза и на грудь, будто тебя подушками завалили.

Иногда в них мелькали призраки: дерево-змеючка, или скала-рогатый монстр, или вовсе не пойми что.

Маршрутка медленно тряслась по серпантину. Я пялился в окно, Лянка дремала. Кроме нас, в маршрутке никого не было.

Я молчал, и она тоже. Вчера мы слонялись по городу и не знали, о чем говорить, потому что и так было ясно, о чем думает каждый, и ни о чем другом думать не получалось. Тот день был бесконечным, как Вселенная, и город тоже был бесконечным, и жара, и молчание… и вот все это, наконец, закончилось и началась ночь в маршрутке, которой мы так ждали.

И она тоже была бесконечной, а мы опять ждали, когда все закончится, и думали, что вечно будем подпрыгивать тут и болтаться, как жуки в коробочке, и плавать в этой душной полудреме, когда смертельно хочется и спать, и не спать… Но она все-таки закончилась, эта ночь. Мы проснулись и увидели такое же бесконечное утро, и вот теперь ждем, когда оно закончится и будет Озеро…

Это что, всегда так – ждешь-ждешь чего-то, а потом оказывается, что оно нужно было только для того, чтобы ждать чего-то следующего?..

Машина притормозила.

– Ребят, Золотые Соли, – сказал водитель.

Я медленно встал, Лянка тоже.

Прихватив рюкзак, мы выползли из маршрутки в свинцовую муть. Маршрутка уехала, утонув в ней.

– Хххолодно, – сразу задрожала Лянка.

– Что ты хочешь! Это горы…

У меня у самого зуб на зуб не попадал. Добыв из рюкзака запас тряпок, я навесил их на Лянку.

– Теперь ты негритянская капуста.

– Куда нам идти?

Я осмотрелся. Вокруг было серое марево без верха и низа.

– Вон какой-то указатель, – разглядела Лянка. – Давай туда.

Мы пошли к указателю. Склизкий гравий вылетал из-под ног, и было трудно идти.

– Золотые Соли, – прочитал я. – Спа, люфовый пилинг, солевые ванны… Что за хрень?

– Неважно. Пойдем.

И мы свернули на боковую дорогу. Из тумана выглядывали сосновые лапы, мокрые, будто их поливали. На них было холодно смотреть.

– Ну и дубарь тут, – я стал прыгать и чуть не поскользнулся.

– Тихо! Не горячись…

Мы шли довольно долго. А может, так казалось из-за тумана. Сначала вокруг не было ничего, кроме камней и сосновых лап, потом из тумана выплыл какой-то красный прямоугольник.

– Это еще что?

– Дом, наверно.

– Дом? Здесь не было никаких домов.

– Может, построили с тех пор?

Мы прошли мимо красного дома. Это был элитный особняк из тех, к которым страшно подойти – кажется, что из него сейчас выпрыгнут и заломят тебе руки. За ним был следующий, и с другой стороны тоже…

– Как хорошо, – сказала Лянка, задрав голову.

Мохнатый край облака уползал прочь, открывая бесконечный склон горы, который уходил куда-то за край мира.

Стало светлее, и в тумане замаячили силуэты других домов.

– Да это целый поселок! Когда он тут появился?..

Подул ветер.

– Чуешь? – я принюхался.

– Что?

– Запах. Запах Озера. Я помню его.

Мне даже стало не так холодно. Мы зашагали быстрей, вертя головами по сторонам.

– Вот оно! – вдруг крикнула Лянка, указав пальцем на серебристый край где-то внизу. И повернулась ко мне: – Мы нашли его, Кошмарик! Нашли!..

Ее глаза снова стали красными, как у кролика. Я тоже шмыгал носом – то ли от холода, то ли нет.

Вцепившись мне в руку, она потащила меня вперед.

Скоро дорога уперлась в другую, перпендикулярную. За ней снова были дома с высокими заборами.

– А где озеро? Оно же где-то тут…

– За домами, наверно. Давай пока свернем. Где-то должен быть проход.

Похоже, безлюдное Синее Озеро осталось только в моей памяти: я не помнил ни домов, ни заборов, ни даже дороги. Но мы все равно бежали к нему, с каждой минутой ускоряя шаг. Снова наползла туча, и не было видно даже окон на домах – только мутные силуэты.

– Мы не прозевали проход?

– Вроде нет…

Потом туча опять испарилась. Мимо нас плыла головокружительная красота, которой я никогда в жизни не видел, потому что был здесь в солнечную погоду, – но мы любовались на бегу, чтобы скорей увидеть Озеро.

Шли мы долго, очень долго, и уже стали уставать. По левую сторону все время были дома и заборы без единого промежутка. Почти все они были недостроены.

Наконец я что-то заподозрил.

– Тебе ничего не напоминает этот лев на воротах? И эта башня?

– Блииин…

Мы ходили по кругу. Вокруг Озера.

– Так, погоди. Давай залезем вон туда, – я показал на небольшой утес, к которому вела тропинка. – Сейчас как раз неплохая видимость…

Мы влезли на утес (он был вдвое выше и дальше, чем казался снизу), выждали, пока проползет очередная туча…

– Ииииииыыы, – запищала Лянка.

Туча, уплывающая от нас, открывала сверкающую металлическую гладь, будто кусок неба по ошибке оказался внизу. Гладь мерцала, как скопление звезд, и постоянно меняла очертания, скрываясь под клочьями тумана. Иногда казалось, что она совсем близко, и ее можно потрогать рукой, а иногда – что она где-то за пределами, там, где нет ничего, кроме этого мерцания. По краям ее плыли силуэты домов.

– Теперь это не Синее, а Серебряное Озеро, – сказал я.

– Или Седое, – сказала Лянка.

Мы смотрели на мерцающую гладь и молчали, потому что это было красиво до боли, и потому, что наше Озеро оказалось совсем не таким, как мы думали. Долго-долго смотрели и молчали, пока тучи окончательно не затянули его, и стало казаться, что сейчас снова будет ночь.

4.

Я достал из рюкзака наш паек, и мы поели.

– Оно не пускает нас к себе, – задумчиво говорила Лянка, когда сжевала последний гамбургер. – Как думаешь?

– Чего это?

– Не знаю…

Она помолчала.

– И что? Полюбовались, как в музее? И теперь домой?

– А что ты предлагаешь?

– Ну так же нельзя! – крикнула она. Эту интонацию я слышал у нее, когда она играла чертенка Чарли. – А давай… давай пролезем к Озеру? И, может, даже искупаемся? По берегу побегаем?

– Мы и так искупались, – сказал я, щупая свою футболку, насквозь мокрую от тумана. Блин, как же течет из носа-то…

– Ты как хочешь, а я пойду, – встала она.

– Эээ, ты чего? Конечно, я с тобой!..

Я догнал ее, и мы стали спускаться обратно к домам. Оттуда вдруг взвыла музыка – «ВЛАДИМИРСКИЙ ЦЕНТРАЛ!..»

С каждым шагом она выла все громче, пока не залепила нам уши. Мы ускорили шаг, но через сотню метров из другого дома грянула Верка Сердючка – «ХО-РО-ШО! ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО! ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО, Я ЭТО ЗНААААЮ…»

Лянка морщилась.

– Извините! – крикнула она мужику, стоявшему у машины. – Вы из какого дома?

– Че надо? – развернулся мужик.

– А можно, мы на озеро посмотрим?

– Чегооо?..

– Вы не знаете, где можно посмотреть озеро и искупаться?! – крикнула Лянка еще громче.

– Чегооооо?! – заревел мужик, как медведь. – Вы откудова? Чьи?

– Неважно. До свиданья!

Мы пошли дальше. Сквозь вопли Сердючки было слышно, как мужик кому-то звонит:

– Алё… кудова… задая какая-то…

– Давай сюда, – предложил я, показав Лянке ворота со звонком.

Она позвонила. Загавкали собаки, и мы замерли в ожидании.

– Там что, только собаки живут? – спросил я, когда прошло минуты три.

– А вон глянь, – Лянка показала на камеру над воротами. – У нас такая же есть. Они себе смотрят, кто звонит, и задницы без надобности не поднимают.

Чем дальше мы отходили – тем больше было недостроенных домов. Где-то стройка только началась, а где-то застыла, и там стояли остовы домов без лесов, стройматериалов и других признаков жизни.

– А давай вот тут к озеру пролезем! – предложила Лянка у одного из долгостроев.

– Давай… а как?

– Ты что, по заборам никогда не лазил?

– По таким – нет…

Лянка подбежала к двухметровому забору. Возле него росло дерево.

– Вот какое симпатичное, – сказала она. – Удобное… На шухере стой!

Она ловко, как макака, влезла на дерево, и с него на забор.

– Легкотня. Давай сюда!

– А там как? – спросил я, цепляясь за ветки. От насморка меня немного шатало.

– А!.. В Новопанске выше прыгали…

Мы спрыгнули во двор. Непонятно, как лезть назад, но пока было не до того.

Серый остов дома скалился на нас облезлыми стенами. Обогнув его (на всякий пожарный), мы побежали в глубь двора.

– Озеро! – крикнула Лянка, указав на серебристую полосу в тумане. И одновременно раздалось:

– Вон они! Подсекай!..

Со стороны озера на нас бежали несколько фигур.

Лянка застыла.

– Бежим! – я рванул ее за руку.

Бежать было некуда: здесь не было ни прохода, ни деревьев, и мы уперлись в голый забор. Ноги сами понесли мимо него, но из-за дома выскочил тот мужик из машины.

– Стой, падла! Убьююю! – ревел он, как медведь.

Лянка завизжала. Я почувствовал, как хватают сзади, и какое-то время брыкался, пока меня не повалили носом в мокрую траву, заломив руки.

– Грабить, ссуки?! – ревело где-то сверху.

– Ну ты оперативно, Кузьмич!..

– А эта ваще черноза…

– До меня сразу дошло, что они на фазенду Михалычеву нацелилися через этот двор! Уже троих споймали тут, а эти самые умные – дяденька, грят, дай искупаться! Ща вас так искупают, падлы… Знааают, что от меня к Михалычу ход…

– И тебя грабануть могли…

– Да не ори так!

Краем глаза я поймал Лянкин взгляд.

Она оглушительно визжала… и вдруг ее визг перешел в смех. Два здоровых мужика прижимали ее к траве, а она смеялась все громче и заливистей.

А это, как мы уже знали, заразно. Даже в таких обстоятельствах.

Когда прибыли, наконец, полицейские – они явно не могли понять, почему вызвали их, а не санитаров, и какое отношение к ним имеют два хохочущих психа, один из которых покраснел от смеха, как огонь, а другой почернел, как земля.

***

Вот и вышло так, что началась эта история плачем, а кончилась смехом.

Как ни крути, а это лучше, чем наоборот.

– Почему люди не понимают друг друга? – спросила меня Лянка, когда мы сидели в полиции.

Я хотел изложить ей то, что слышал от папы Чухова, но вдруг понял, как сказать то же самое, но короче:

– Потому что не хотят.

– А почему не хотят?

– Трудно это. Много работать нужно.

– Да… И Елена Ферапонтовна говорила…

Оказывается, мама Чухова знала про наш побег. Лянка все рассказала ей, когда валялась на сеновале. И про Озеро, и про родителей, и про все.

– Она убедила меня позвонить маме. И я звонила три раза… Говорила, что все хорошо, что я здорова, живу в одной очень хорошей семье и скоро приеду. И твоей маме просила передать про тебя…

Уж не знаю, что они там передали и чему поверили, но встреча с родными оглушила всех.

– Сынуль! – тискала меня мама, когда приехала в N-ск. – Лапотусик мой! – и ревела, как девчонка. Впервые в жизни я терпел эти телячьи ласки молча.

– Ты помирилась с Майком, ма?

– Ну причем, ну причем тут Майк, сынуль, счастье мое? Я так рада, что ты нашелся, и… ну его нафиг, этого Майка! Он тоже тут типа переживал, звонил мне по сто раз, спрашивал про тебя, показывал, какой он заботливый и ваще… Черта лысого он нужен нам с тобой, сынуль, пуся моя родная…

– Ох, эта мне молодежь! – примирительно бубнила бабушка Зося. – Так и бегуть, так и бегуть усе… Ну надо же ж – сбегли, и ко мне не заглянули! Я бы вам и наготовила, и это…

– Это кто? – орал Лянкин папа на полицейского. – Кто это? Где моя дочь? Где моя дочь, я тебя спрашиваю? И нахрена ты суешь мне эту черноза… Милан? Милан, это что, ты? Что ты с собой сделала? Что ты с собой сделала?!..

– Что ты с ней сделал? – орал он на меня. – Пейса жидовская! Ты ее трахал? Отвечай! Трахал, да? Трахал?..

(Вот интересно: какие слова выбрал бы мой отец, с которым я так и не встретился?)

– У нас будет не так, – сказала мне Лянка на прощанье. – У нас будет по-другому. Потому что мы будем работать, правда?

– Правда. И с ними тоже, – сказал я, глядя на наших родителей, которые ругались все втроем. (Бабушка Зося только головой качала.)

А потом думал: что Лянка имела в виду, когда говорила «у нас»? У каждого по отдельности? Или…

Долго думал – пока не вышел в сеть и не нашел там четырнадцать Лянкиных сообщений.

Последнее из них звучало так:

– только спать с тобой я все равно не буду до семнадцати как минимум, понял?) —

Вот и думаю теперь, что ей ответить.

Вернее, ЧТО – это как раз понятно, а вот КАК?

Ведь слова нужно выбирать тщательнее, чем мама Чухова выбирала корм для Агафона. Тем более, если эти слова предназначены самому главному для тебя человеку.